Buch lesen: «Ключ и меч. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой», Seite 3
4. Стоицизм Монтальто
Когда на небе первые утренние облака окрасились розовым цветом, в дом на носилках внесли убитого. Сбирры нашли его на том же месте, где он был убит.
Носилки с телом подняли в его покои. Когда с убитого сняли накинутый на него плащ, открылось ужасное зрелище. Выстрелы с близкого расстояния прожгли куртку Франческо, а кинжалы убийц буквально изрешетили его тело. Восковое, обезображенное лицо было испачкано кровью; густые сгустки свернувшейся крови прилипли и к его спутанным кудрям.
Виттория хорошо сыграла свою роль. Она упала на мертвеца, рвала на себе блестящие черные волосы и взывала к небесам о мести. Короче говоря, она сделала все, что должна была сделать любящая женщина. Только после уговоров Монтальто она успокоилась и позволила увести себя.
Донна Камилла и ее клан избегали встречи с Витторией. Только когда она оставила мертвеца, вошла мать, склонилась над ним, рыдая, и поцеловала его бледный, окровавленный лоб. Монтальто опустился рядом с ней на колени и произнес вслух латинские молитвы за умершего. Его лицо тоже было бледным и изможденным, но неподвижным, как будто он больше не чувствовал земной боли.
Семья Монтальто не могла поверить своим глазам, когда через два часа кардинал вышел из дома и, по своему обыкновению, отправился пешком в Ватикан, где в тот день проходила консистория.
Каково же было удивление кардиналов, когда они увидели Монтальто в Sala Ducale; ведь весть об убийстве его племянника уже распространилась, и все предполагали, что он будет избегать участия в публичных актах, по крайней мере, в этот первый день. Но те, кто так судил, не знали Монтальто. Он не только одним из первых появился в зале, но и с поразительным спокойствием принял соболезнования собратьев. Он почти ни с кем из них не был близок, и они в свою очередь не очень-то его жаловали.
Когда все кардиналы собрались и вошел папа, он сразу же обратил свой взор на Монтальто. Как ни велика была его вражда к кардиналу, в тот момент он зарыдал и пообещал быстрое и суровое правосудие. Монтальто тоже на мгновение потерял самообладание, и глаза его переполнились слезами. Но, устыдившись этого и не желая показаться слабым перед своим врагом, он быстро взял себя в руки и почтительно поблагодарил папу за соболезнования. Затем он быстрыми шагами вернулся на свое место.
Удивление кардиналов возросло еще сильнее, когда во время консистории он поднялся, преклонил колени перед троном Его Святейшества и четко и ясно доложил о делах своего кабинета.
– Воистину, это великий монах, – прошептал Григорий своему племяннику, кардиналу Сан-Систо, когда Монтальто вернулся на свое место.
Такое же сверхчеловеческое самообладание Монтальто демонстрировал и у себя дома. Его влияние на семью было настолько сильным, что и они тоже сохраняли внешнее спокойствие. Даже на похоронах, когда тело вынесли из дома, их скорбь не выходила за рамки того, что было принято по такому печальному случаю. Похороны состоялись в церкви Санта Мария дельи Анджели, которую Микеланджело построил в главном зале бань Диоклетиана, далеко за пределами населенного города, недалеко от виллы Перетти. Хотел ли Монтальто, чтобы гробница его племянника находилась в непосредственной близости? Но как с этим сочеталось его, казалось бы, великое самообладание?
Римляне ломали голову над всем этим, и кардинал Монтальто на некоторое время стал предметом обсуждения в городе. Знатоки придворного искусства объясняли его спокойствие не природной бесчувственностью, а высокой степенью лицемерия. По их мнению, Монтальто хотел проложить себе путь к папскому престолу, показав всему миру, что он способен возвыситься над всем человеческим.
Это мнение еще больше укрепилось после визитов соболезнования кардиналов, прелатов и римских вельмож. Каждый раз его ответом на соболезнования было лишь краткое упоминание о бренности всего человеческого. При этом он приводил в доказательство слова из Писания или какого-либо Отца Церкви. Затем он переходил к собственным делам посетителя или спрашивал о городских новостях, как будто хотел мягко отвлечь утешителя от причины его визита.
Особый ажиотаж вызвал визит герцога Браччано. Было известно, что он когда-то ухаживал за вдовой Франческо и что Марчелло Аккорамбони иногда находил у него убежище. Этого было достаточно, чтобы строить самые далеко идущие предположения. Паоло Джордано Орсини, герцог Браччано, был уже далеко не молод, и его тучная, грузная фигура не отличалась красотой. Кроме того, он уже некоторое время страдал от тяжелой болезни ног, называемой волчанкой, которую можно было облегчить, только прикладывая сырое мясо к гноящейся ране. Если бы он был лавочником-мясником, а именно так он выглядел, никто в Риме не поверил бы, что прекрасная Виттория отдаст ему свое сердце. Но порой для тщеславной женщины герцогский титул и блеск знаменитого имени могут оказаться значительно большим достоинством, чем красота! И действительно, даже трагическая смерть его первой жены, сестры великого герцога Франциска Тосканского, которую он задушил собственными руками из-за ее неверности, не умерила амбиций Виттории.
Паоло Джордано появился на Виа Папале с небольшой свитой, как и подобает человеку его ранга, а его придворные, которые знали об этом деле больше других, с любопытством наблюдали за выражением лиц обоих мужчин. Но ни в своем хозяине, ни в Монтальто они не смогли уловить ничего особенного. Кардинал повел себя так, как того требовал придворный этикет, а герцог выразил свои соболезнования в хорошо подготовленной речи. Когда герцог вернулся в свою карету, он со смехом повторил своим спутникам слова папы, сказанные на консистории:
– Воистину, это великий монах!
Уже на следующий день туман, нависший над убийством, начал рассеиваться. Виттория не вернулась после визита к матери, а на следующий день стало известно, что обе женщины вместе со служанкой Катериной переехали во дворец герцога Браччано. Оттуда Виттория написала еще одно письмо кардиналу Монтальто, в котором попыталась оправдать свой шаг. Враждебность, которую проявляла к ней его семья после несчастного случая, стала для нее невыносимой; домочадцы считали, что она в сговоре с убийцами, и, под тяжестью этих подозрений она не могла больше оставаться в этом доме. Кроме того, полиция, похоже, подозревала ее в соучастии или попустительстве, и поскольку она больше не была уверена в своей безопасности, она предпочла отдать себя под защиту человека, который мог и хотел оградить ее от несправедливого преследования. В заключение она поблагодарила Монтальто за всю ту доброту, которую он проявил к ней и ее братьям, заверила его в своей любви и преданности и попросила простить ее шаг.
Негодование по поводу действий Виттории и этого письма было необыкновенно велико в доме кардинала. Теперь было ясно как день, кто совершил нападение и что она частично виновата в этом! Однако, Монтальто приказал отнести к рыцарю Аккорамбони одежду и драгоценности Виттории, все, что он или Франческо подарили ей. Поступок Монтальто встретил полное непонимание у донны Камиллы и ее клана, и к унылой скорби, царившей в доме, добавились внутренняя холодность и ледяное отчуждение. Напрасно кардинал увещевал своих домочадцев нести ниспосланные Богом испытания с покорностью и смирением; все считали, что он требует больше, чем люди способны выполнить.
Как только его вилла была завершена, Монтальто переехал туда и, казалось, занимался только ее обустройством и своими религиозными исследованиями. Он руководил заключительной работой маляров и каменщиков, сажал деревья и использовал вечерние часы, чтобы подготовить к печати свое издание Святого Амвросия.
С ночи убийства волосы Донны Камиллы полностью побелели. Поскольку могила ее сына находилась так далеко, она часто ходила в церковь Святого Петра; там она подолгу задерживалась перед алтарем, украшенным божественной «Пиета» Микеланджело, перебирала свои четки и смотрела на Богородицу, держащую на коленях тело распятого сына.
Камилла навещала брата лишь изредка, по пути в Санта Мария дельи Анджели, и то больше из чувства долга и приличия, чем по внутренней необходимости. Она говорила с кардиналом только о домашних делах и в ее глазах всегда был молчаливый укор. Ни она, ни остальные домочадцы не понимали душевного спокойствия Монтальто, а тем более того, что он не сделал ничего, чтобы найти и наказать виновных в убийстве.
Расследование, начатое губернатором Рима по приказу папы, ни к чему не привело. Стало известно, что через несколько дней после убийства губернатор получил письмо с подписью Чезаре Палантиери, который сейчас находился за пределами Рима. В нем говорилось, что Его Святейшеству не нужно искать убийц Франческо Перетти, потому что он сам убил его из-за ссоры, которая произошла между ними до этого. Но для Монтальто и его людей было ясно, что это письмо было лишь уловкой, чтобы отвести подозрения от настоящих виновников.
Только позже они узнали, что Доменико, брат горничной Виттории, доставивший письмо Марчелло, был арестован. Подвергнутый пыткам, он уже на втором допросе признался, что мать Виттории подстрекала его к этому преступлению, и что оно было осуществлено несколькими брави [8] одного высокопоставленного синьора, имя которого он не осмелился назвать. Затем Доменико снова освободили, и было сказано, что он был сослан в свой дом в Болонье с приказом под страхом смерти не покидать город без разрешения.
В Риме люди вскоре успокоились после этого результата. Было достаточно случаев, когда Григорий отпускал благородных убийц на свободу, потому что не решался их преследовать, а герцог Орсини был самым влиятельным человеком и самым непокорным вассалом Папской области [9]. Но никто уже не сомневался, что именно он был заказчиком убийства, тем более что Виттория так скоро переехала в его дворец. Говорили также, что он вступил с ней в тайный брак. Марчелло Аккорамбони также был открыто обвинен в соучастии, а его сестра, по крайней мере, в попустительстве. В ответ на это кардинал Монтальто против ожиданий только сочувственно пожал плечами. Некоторые считали, что, несмотря на справедливые обвинения, он был слишком добропорядочен или слишком добродетелен, чтобы причинить кому-либо вред. Другие же называли его честолюбивым лицемером, который не хотел нажить себе врага в лице герцога, способного помешать ему при следующих выборах папы.
Так Монтальто остался для римлян неразгаданной загадкой, ведь он никому не позволял заглянуть в свою душу. В отношении же общих злоупотреблений правительства Григория и фаворитов Ватикана он высказывался смело и открыто. Когда кто-либо из его старых друзей, таких как кардинал Алессандрино, племянник святого папы Пия V, как и он, самого низкого происхождения, или монсиньор Пьер Бенедетти, посещали его на его одинокой вилле, они слышали от Монтальто много нелицеприятных слов и ядовитых насмешек. Но даже им кардинал никогда не говорил, что он думает о своих делах.
Сразу же после убийства племянника Монтальто обдумал свое положение и с римской логикой сделал соответствующие выводы. Он заранее знал, чего ожидать от обещаний Григория и от его правосудия, и все сбылось. Кроме того, герцог Орсини был не только недосягаемым человеком, но и, что самое главное, шурином великого герцога Франциска Тосканского, которому Монтальто был так благодарен. Так что же он мог сделать? Тщетно молить об возмездии, разоблачать сфальсифицированные доказательства, но при этом потерять расположение великого герцога, который был его единственной опорой? Это было бы столь же недостойно, сколь и неразумно.
Поэтому ему не оставалось ничего, кроме маски смирения и покорности, которую он научился носить с ранних лет. Временами он мог считать себя христианским мучеником, настолько прочно на нем закрепилась эта маска. Однако на самом деле он напоминал древнего язычника Прометея, который был прикован к скале и орел клевал его печень. Его былой здоровый вид потускнел, щеки ввалились, морщины на лбу углубились, а выдающиеся скулы, унаследованные от славянских предков, выступали еще отчетливее. Он почти напоминал пророка или апостола на алтарной картине старого мастера.
Только одно возмездие свершилось, и то без вмешательства Монтальто, как ни странно, собственным кланом Паоло Джордано. Его сын Вирджинио от первого неудачного брака с Изабеллой Тосканской убеждал своих покровителей, великого герцога Франческо и кардинала Медичи, не признавать второй брак отца, опасаясь, что это уменьшит его будущее наследство. Оба покровителя прислушались к нему. Они сами были беспринципными политиками и детьми пропитанного кровью времени, в котором ничто человеческое не оставалось чуждым. Кровь лилась в их собственном доме, и герцог Франческо даже вступил в авантюрный брак по любви с прекрасной венецианкой Бьянкой Капелло, поэтому у него было мало моральных оснований оспаривать второй брак своего шурина как неподобающий. Если он и его брат все же обратились к папе с протестом против этого брака, то только из страха перед публичным скандалом, который обрушился бы и на дом Медичи, если бы Орсини получил награду за свой проступок. И каким бы слабым ни был Григорий как светский правитель, как главный пастырь душ он не мог оставить такой поступок безнаказанным; более того, в этом качестве он все еще обладал властью, против которой даже Орсини не мог открыто восстать.
Пастырь душ, наконец, взял верх и Григорий издал указ, объявляющий брак Паоло Джордано недействительным, а Виттории было приказано вернуться к родителям. Так и случилось, но Виттория часто меняла дом своих родителей на садовый домик своего любовника герцога.
Такое открытое неповиновение было слишком даже для слабого Григория. Однажды вечером сбирры вошли во дворец Аккорамбони, арестовали Витторию и отвезли ее в монастырь в Трастевере. Некоторое время спустя ее даже заключили в тюрьму в Кастель Сант-Анджело и обвинили в соучастии в убийстве Франческо. Но судебный процесс так никогда и не состоялся. Виттория оставалась в Кастель Сант-Анджело год и день. Кстати, она неплохо себя там чувствовала, если не считать скуки, которую ей приходилось терпеть. С ней обращались как с государственной пленницей, и Орсини делал все возможное, чтобы облегчить ее участь. Наконец, у него хватило ума согласиться официально отречься от нее и признать недействительность их брака. После этого Витторию освободили, и дело в отношении нее прекратили. Григорий считал, что справедливость восторжествовала. Но Паоло Джордано лишь сделал вид, что подчинился, и намеревался в нужный момент добиться своего.
Так Виттория снова вернулась в дом своих родителей. Теперь у нее было достаточно времени, чтобы поразмышлять о своих неверных расчетах, но она все еще надеялась на благоприятный поворот событий. Когда донна Камилла однажды пожаловалась своему брату на это слишком мягкое наказание, он ответил ей:
– Она была наказана достаточно. Теперь она сама увидит, насколько мудрее было бы довольствоваться умеренными преимуществами благосклонной судьбы, чем стремиться в заблуждении к огромному, но призрачному величию.
Эти слова звучали как выражение его собственных взглядов на жизнь, но Камилла была способна заглянуть в глубины его души не больше, чем кто-либо другой. Его душа была подобна тихому горному озеру Неми в горах Альбано, гладкая поверхность которого отражала лишь зелень лесистых берегов и синеву неба, но ни один человеческий взгляд не мог проникнуть на его таинственное дно.
Тем не менее, матронa удовлетворилась тем, что поступок Виттории все-таки не остался безнаказанным. Она полагала, что ее брат каким-то образом приложил к этому руку, но не хотел этого говорить. Ей казалось немыслимым, что он, сделавший так много добра для своей семьи, мог остаться безучастным к смерти Франческо.
Эта мысль несколько примирила ее с братом, и зимой Монтальто переехал обратно в свой городской дом. Но несчастье по-прежнему висело в воздухе словно мрачная тень. Камилла так и не сняла траурное платье, и дом стал похож на монастырь.
К этому добавилась новая печаль. После смерти брата хрупкое здоровье Марии стало все больше и больше ослабевать. На скулах ее бледного лица горели красные пятна, и врачи опасались чахотки. Монтальто теперь проявлял к ней особую любовь, и для нее это было утешением и удовлетворением; ведь когда-то она очень страдала от фаворитизма Виттории. Однако, ее состояние не улучшалось; казалось, ей суждено вскоре последовать за своим братом в могилу. Донна Камилла приписывала страдания Марии колдовству служанки Виттории Катерины; напрасно Монтальто разъяснял ей, что это естественный недуг.
Лишь один луч солнца проникал иногда в этот мрачный дом, и это были визиты сына Марии, Алессандро. Сам Монтальто оказывал ему особое внимание в знак своей любви. Он заставлял мальчика приходить из семинарии чаще, чем обычно, чтобы контролировать его развитие и наставлять его. Одаренный мальчик с красивыми, умными глазами был духовно развит не по годам, и его стремление к знаниям было огромным. Начальство хвалило его за усердие и работоспособность; даже строгий Монтальто уже предвидел для него многообещающее церковное будущее. В его руках Алессандро был как мягкий воск и почти по-девичьи податлив. С другой стороны, рыцарь Дамаскени, трудолюбивый фермер, полностью поглощенный возделыванием своего небольшого поместья, отдал свое сердце своему младшему, маленькому Микеле, в котором он видел продолжателя своего рода.
В возрасте двенадцати лет Алессандро получил настоящее одеяние священника. Это был великий момент для всей семьи. С тех пор он носил его с достоинством прелата и со скрупулезной чистотой; он смахивал каждую пылинку с черной ткани.
– Его путь должен быть легче, чем мой, – сказал однажды Монтальто его родителям. – Я тоже надел рясу священника, когда мне было двенадцать лет, но это была власяница святого Франциска, подвязанная веревкой, и сандалии на босых ногах. Бичеванием, конечно, – добавил он с улыбкой, – занимался мой строгий наставник фра Сальваторе, от которого я получил немало побоев. И мне не нужно было учиться поститься; я уже познал это дома, потому что мама посылала меня в школу только с куском хлеба; я ел его на краю колодца, из которого брал воду… И все же эта суровая школа была полезна; нехорошо делать детей изнеженными.
5. Уличный бой
Однако, горькая чаша испытаний, которую Бог предназначил для кардинала Монтальто и его семьи, еще не была испита до дна. Спустя всего полтора года после убийства Франческо Орсини встретил свою любовницу в Треви и с тех пор они жили как муж и жена, будь то в его дворце в Риме или в мрачном замке Браччано. А в апреле 1583 года, через два года после этого убийства, пришло известие о новом тайном браке. Итак, независимо от того, была ли Виттория любовницей Браччано или действительно его женой, они оба бросили вызов в лицо папе. И во дворце могущественного герцога Григорий не посмел бы арестовать ее во второй раз. Событие, произошедшее в то же самое время, показало всю степень его бессилия. И снова виновником этого был Орсини, племянник герцога.
Однажды апрельским днем кардинал Монтальто отправился в Ватикан как обычно пешком, в сопровождении только своего слуги Лоренцо. На обратном пути он прошел через цветочный рынок мимо Палаццо Орсини. Рынок был расцвечен всеми красками весны. На цветочных прилавках голубые незабудки переливались словно флорентийский шелк, непорочные белые лилии сияли на высоких стеблях как посохи ангелов, а между ними кроваво-красные розы и фиалки горели как венецианский бархат.
Внезапно Монтальто оказался окруженным вооруженными людьми. Это были папские сбирры, которые в следующее мгновение открыли огонь из своих ружей. Сразу же после этого недалеко от него раздались выстрелы, и над снопами огня и порохового дыма он увидел торсы всадников размахивающих мечами, яростно рубящих полицейских солдат. Кардинал отшатнулся от направленного на него удара и нетвердой походкой добрался до лавки ремесленника. Когда он попытался укрыться за дверью, она была поспешно заперта изнутри. Его слуга застрял позади него в толпе. Вдруг кардинал увидел, как один из всадников прорвался через цепь сбирров и яростно набросился на беззащитного Лоренцо. Несчастный вскрикнул, а затем его тело исчезло под копытами лошади. Снова раздались выстрелы, и Монтальто больше ничего не видел. Воздух был наполнен ружейным дымом, пылью, грохотом и звонкими ударами копыт. Сквозь суматоху мимо него промчалась испуганная лошадь. Она волочила за собой выпавшего из седла всадника, у которого одна нога застряла в стремени.
В ужасе и гневе одновременно, Монтальто стал колотить в дверь лавки.
– Во имя Бога и святых, откройте! – крикнул он.
Смотровое окошко над дверью приоткрылась, и оттуда выглянуло взволнованное женское лицо.
– Что там происходит? Кто вы?
– Я – кардинал Монтальто. Они закололи моего слугу.
За дверью на скрипучей лестнице раздались шаги, которые отдавались эхом в коридоре. Затем засов был неуверенно отодвинут, и в щели приоткрытой двери показалась голова женщины.
– Быстрее! – проговорил Монтальто, указывая на слугу, тело которого снова показалось под клубами пыли. Он дернулся еще несколько раз, а затем вытянулся во весь рост и застыл. Женщина бросила быстрый изучающий взгляд на красную шапку кардинала, затем, недолго думая, распахнула дверь и втащила его за рукав. Монтальто снова указал на мертвого человека. Но женщина быстро захлопнула дверь и поспешно задвинула засов.
– Ему уже ничем не поможешь, – сказала она.
Они успели вовремя. В дверь выстрелили, и в следующее мгновение борющиеся люди ударились в нее с такой силой, что рама треснула, а от стены отскочила известка.
– О Мадонна, помоги нам! – взывала женщина к маленькому образу Богоматери, который едва был виден в темном проходе при слабом свете масляной лампы. – Они ломятся в нашу дверь, чтобы грабить и убивать!
Суматоха немного улеглась, и выстрелы стали затихать, словно раскаты уходящей грозы. Женщина уже собиралась броситься вверх по лестнице, чтобы выглянуть в окно, когда раздались три быстрых стука в дверь.
– Открой, это Антонио, – позвал запыхавшийся мужской голос.
Женщина впустила своего мужа. Это был бледный человек с жесткими чертами лица, черная копна волос падала на лоб. При виде незнакомца он вздрогнул.
– Я – кардинал Монтальто, – пояснил тот. – Сумятица на улице заставила меня искать убежище здесь. Мой слуга лежит заколотый на улице. Помоги мне внести его; потом я пойду и пошлю за ним людей.
– Невозможно, Ваше Преосвященство, – ответил мужчина. – Весь квартал в смятении…
– Но что случилось? – спросил Монтальто.
Не отвечая, хозяин распахнул дверь в соседнее помещение и вбежал в свою мастерскую. Внутри стали видны блоки травертина и мрамора, полузаконченные капители колонн и парапеты балконов. Это была мастерская лучшего каменотеса, который выполнял заказы для Ватикана и для строительства собора Святого Петра. Он быстро засучил рукава, перетащил несколько блоков своими сильными, покрытыми волосами руками и привалил их к двери.
– Ну вот, – сказал он с удовлетворением, – теперь они не смогут так легко проникнуть внутрь. Вся округа баррикадируется.
Монтальто повторил свой вопрос.
– Что случилось, Преосвященство? – повторил каменщик. – То, что всегда случается в Риме. Сбирры поссорились с Орсини. У них был приказ арестовать одного из тех, кого укрывает очень могущественный синьор Раймондо Орсини, а это, как известно Вашему Преосвященству, дело не маленькое, клянусь святым Петром! Барджелло, должно быть, выбрал час, когда светлейшего не было дома. Я действительно видел, как сбирры уводили арестованного – редкий случай! Но Барджелло рассчитал неправильно, потому что в самый неподходящий момент приехал синьор Раймондо Орсини с несколькими молодыми баронами и их свитой. Он тут же начал кричать на Барджелло, как тот осмелился нарушить права его дома, и приказал ему немедленно отпустить бандита. Барджелло ответил, что действует по приказу свыше, и этого ему достаточно. Тут юнкер ударил его по лицу своим хлыстом; я сам видел это с порога. Тогда сбирры открыли огонь из своих ружей, и первый выстрел попал в синьора Раймондо Орсини! «Месть! – закричали его люди, – Месть!» Ваше Преосвященство сам был свидетелем всего остального… Теперь снова будут уличные бои, и один Бог знает, как долго. Никто не находится в безопасности и не может заниматься своими делами. Орсини соберут всех своих людей в городе и деревне и будут охотиться на сбирров как на дичь на улицах. Потом еще должны подойти бандиты извне; будет ужасный грабеж… Но здесь не место для пребывания Вашего Преосвященства; поднимитесь в гостиную, там мы обсудим, как обстоят дела.
Каменщик прошел вперед, поднялся по узкой, скрипучей лестнице и привел Монтальто в голую комнату, чьи окна без стекол были закрыты деревянными ставнями. В полумраке кардинал разглядел большую супружескую кровать с горой подушек и скудную деревянную утварь. Пара грязных, оборванных детей робко жалась в углу. Женщина хотела отослать их, но кардинал остановил ее со словами:
– Спаситель наш говорит: пустите детей малых ко Мне.
Тогда испуганные глаза женщины потеплели, она сказала детям несколько слов, и они постепенно успокоились.
Каменщик быстро подошел к окну и немного приоткрыл ставни:
– Вот, Ваше Преосвященство, взгляните, что происходит, – сказал он, и Монтальто выглянул через щель. Площадь была заполнена кричащей массой людей, которые беспорядочно метались взад и вперед между опрокинутыми цветочными стендами. Посреди всего этого по-прежнему раздавались выстрелы и вставали на дыбы лошади. Толпа то с воплями рассыпалась, то в следующее мгновение снова собиралась вместе. А над всем этим под жаркими лучами солнца кружились пыль и пороховой дым.
– Ваше Преосвященство не может оставаться здесь, – продолжал каменотес. – Дайте мне кольцо или что-нибудь, удостоверяющее вас, и я сбегаю к губернатору в Кастель Сант-Анджело и попрошу его прислать вам охрану. Ибо ни один человек, если он не из простого народа и не может остаться незаметным, не выйдет сегодня отсюда живым.
Каменщик прекрасно понимал, на какой опасный шаг он идет. Но он рассчитывал на вознаграждение, возможно, даже на защиту пурпуроносца. Этот день мог изменить его судьбу, ведь то, что в его жилище вошел кардинал, было удачей, не имеющей себе равных, а каждый римлянин знал из повседневного опыта, что счастливый случай значит в жизни все.
Монтальто подумал, что этот человек прав. В ситуации, когда его кардинальское одеяние ничего не значило, а невинный слуга был заколот, вернуться домой целым и невредимым сквозь возбужденную толпу было бы настоящим чудом. Он подавил вздох, достал из кармана бумагу, а каменщик принес из мастерской кусок свинца. Монтальто написал несколько строк, передал их ему и дал ему свой гербовый перстень для подтверждения подлинности. Будучи кардиналом, он имел свой герб, хотя был всего лишь сыном сельского арендатора.
Каменщик вместе со своей женой спустился вниз. Монтальто слышал, как он отодвинул каменные блоки от двери и отдал распоряжение запереть ее снова и никого не впускать. Затем он увидел, как каменщик исчез в толпе. Суматоха на площади, казалось, немного утихла. Дети начали играть в гостиной, катая куски мрамора по деревянному полу. Женщина снова поднялась наверх и пододвинула кардиналу деревянный стул; затем она подошла к другому окну, чтобы наблюдать за происходящим.
Монтальто набрался терпения и отвел взгляд от окна. Его переполнил жгучий стыд. Так вот во что превратился Рим при Григории! И снова Орсини стали причиной резни, и снова бандит из шайки Орсини убил человека из его дома. Может быть, хотя бы на этот раз виновные понесут заслуженное наказание? Конечно, нет! Этот папа не тронет и волоска на голове любого римского барона. Кардинал в гневе сжал кулаки и из-под его кустистых бровей в его глазах промелькнула вспышка ненависти. Григорий был очень хорошим юристом и до вступления в духовный сан был гордостью университета Болоньи! Его любимым занятием по-прежнему было проведение судебных заседаний и вынесение мудрых решений. Он хорошо разбирался в законах, мог мастерски нанизывать доказательства на логическую нить! Затем, удовлетворенный, он закрывал дело и оставлял все на самотек!
Монтальто вспомнил то время, когда он впервые имел дело с Григорием. Тогда между человеком логики и ярым фанатиком вспыхнула ненависть. Это произошло в Испании, незадолго до избрания Григория на папский престол. Монтальто сопровождал его, тогда еще легата Уго Буонкомпаньи, для проведения суда над архиепископом Толедо, которого судили как еретика. В этой поездке Буонкомпаньи унизил его без всякой причины, чтобы он в полной мере ощутил дистанцию между кардиналом-легатом и простым советником по теологии. Буонкомпаньи заставил его ехать позади него на муле среди носильщиков, как писца или слугу, в то время как сам он, тщеславный и надменный, скакал впереди на коне и заставлял его глотать пыль – его, советника Святого Пия, друга Лойолы и Филиппо Нери, столпа Контрреформации!
Стук во входную дверь вывел кардинала из задумчивости. Он выглянул в окно и увидел, что вдоль стен дома движется рота папских солдат, вооруженных пиками или ружьями. На площади толпа уже рассеивалась, начали подбирать мертвых и раненых, лежавших на пропитанном кровью ковре из растоптанных, разбросанных цветов.
Каменщик поднялся наверх с триумфальным выражением лица и вернул кардиналу кольцо.
– Ты смелый человек, Антонио, – сказал Монтальто, доставая из кошелька золотую монету. – Возьми это себе за твою службу. А если ты хочешь работать на меня, отправляйся на мою виллу на Эсквилине возле Санта-Мария дельи Анджели к моему мастеру-строителю Фонтане. Я поговорю с ним. Он обязательно найдет тебе дело.
Антонио засиял. Он хотел поцеловать подол пурпурной рясы Монтальто, но тот остановил каменщика и дал ему руку для поцелуя. Его жена опустилась на колени и попросила благословения. Кардинал благословил ее и повернулся к двери, но Антонио, казалось, хотел попросить о чем-то еще.
– Ты хочешь сказать что-то еще? – спросил Монтальто.
– Ваше Преосвященство, – нерешительно начал каменщик, – не обижайтесь, если я осмелюсь обратиться к вам с еще одной просьбой. Я ничего не хочу для себя….
– Для кого тогда?
– Мы все молимся: Господи, избавь нас от зла! Когда придет ваш час, а он, возможно, уже близок, вспомните этот день, и народ благословит вас. Я не смею больше ничего сказать.
