Buch lesen: «Линии дней»

Schriftart:

ISBN 978-5-4485-6699-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Этоко
Рассказ

1

Теперь можно лишь предполагать, что именно повлияло на решение отца осесть в этом посёлке, – дешевизна жилья, близость Пятигорска, либо что иное. Было же так: с устным обязательством поработать в местном совхозе, отец прописался здесь в один день, ещё в один приобрёл по сходной цене крытую камышом вросшую в землю хатку-мазанку с наделом в двадцать соток и старым яблоневым садом. До Пятигорска и впрямь рукой подать, километров десять-двенадцать, отчетливо виднеются контуры Машука, раскинувшийся у подножия город. Преимущества участка очевидны: на асфальтированной улице, в двухстах метрах оживлённая дорога, остановка пригородного автобуса. Подъезд ко двору хотя и затруднителен, однако небольшими силами поправим.

Этоко село небольшое, всего в две улицы, дворов в сто. По советским меркам зажиточное: дома кирпичные, каменные, четырёхскатные крыши крыты шифером, частью железом, а порой и черепицей. У ажурных ворот нарядные лавочки. Почти в каждом дворе мычанье и блеянье домашнего скота, клокочут индюки, кудахчут куры.

Этоко – село кабардинское. Некоренное население здесь до нашего приезда представляли лишь несколько человек. В их числе до конца своих дней оставалась русская старушка, сельская учительница. И единственным столь запущенным в селе был купленный отцом её участок в местной администрации. Наследников после жизни у неё не осталось.

Не помню, чтобы кого из нас всерьёз смутило данное обстоятельство. Увлечённые замыслом своими руками построить для семьи большой дом, мы мало говорили об этом. Дальше своего носа видят практически все. Однако видеть хотя бы чуть дальше, чем видишь глазами, – удел немногих. Сомневалась в целесообразности поселения здесь лишь мать, но тогда она уже сомневалась в любой из задумок отца.

2

Отцу в то время было чуть больше сорока, матери 37, мне 15, братьям Андрею 13, Ване 11, Алёше 7, а самому младшему Косте около трёх лет. Власть прочна, валюта устойчива, после брежневского «застоя» повеяло переменами, – на улице весна 1986года. Возможно, именно это и побудило отца к столь радикальным переменам. Продав свой маленький домик, мы снимали квартиру в недалёкой ставропольской станице, а с первыми тёплыми днями с отцом и младшим братом стали на мотоцикле приезжать на участок.

Из транспорта у нас в ту пору имелось два мотоцикла и машина. На сносном ходу был только мотоцикл ИЖ. Трофейные же пятидесятилетний «Опель—Кадетт» и примерно таких же лет выпуска мотоцикл «Индиан» требовали ремонта. Прежним собственником «Опеля» был уникальный автодизайнер-любитель, столь оригинально изменивший облик известной немецкой модели, что без улыбки на нас мало кто смотрел.

Не сказать, чтобы молодёжь Этоко была удивлена, обрадована или возмущена нашим у себя появлением. Скорее, сильно возбуждена. Что-то вроде возбуждения кота при виде другого кота: вздыбленная шерсть, сдавленный вой, шипение.

Пока мы возились с отведением больших луж паводковой воды (участок в низине), детвора, молодые люди группами прохаживались вдоль участка, что-то бурно обсуждали на родном языке, как в объектив видеокамеры неестественно взволнованно косясь в нашу сторону и брезгливо сплёвывая под ноги.

Не улеглось возбуждение и на второй день нашего приезда, и на третий. Лишь с вернувшейся непогодой, когда полил дождь со снегом, столпотворения рассеялись.

В тот день мы впервые приехали на участок с матерью. Накинув капюшон, она задумчиво осмотрела сад, пощупала обломки сгнившего штакетника забора, и, обойдя ширившуюся час от часа лужу, вошла в мазанку. К её приезду мы внутри на полметра выбрали землю пола, ибо потолок был столь низок, что сгибаться приходилось едва ли не пополам.

Растапливая ветками печь, чтобы согреться и просушились одежды, отец рассказывал матери о предполагаемых планах строительства, своих задумках и прочем. Подперев ладонями подбородок, мать смотрела на огонь, не проронив и слова. К тому времени её вера в отца практически истлела, затухающие угли его не согревали, и, оборвав себя, отец выкрикнул:

– Что молчишь, будто воды в рот набрала? Не веришь, что скоро здесь будет стоять дом?

– Верю, – сказала мать и поднялась. – Поехали назад, малые дети одни дома остались.

Кругом сыро, неуютно, в душе грустно. Помню, как усаживаясь на мотоцикл, я из-за отцовской спины глядел вдоль заляпанной коровьим помётом пустынной улицы, затем в сторону вожделенного Пятигорска: там всё плотно заволочено тучами.

3

С паводками беда, и первым делом отец задумал поднять общий уровень двора к уровню дороги. За небольшую плату договорившись с перевозчиками строительного мусора на разборке старого здания, он переориентировал их к нам. День за днём самосвалы возили на участок мусор, мы сортировали его, и тачкой развозили. После трёх недель тяжёлого труда сказались первые результаты: вода отступила, явились подъездной путь, площадка.

Как выяснилось, границы нашей частной собственности для местных сохраняла лишь непролазная грязь в месте въезда. С его же устройством, многие из недружественно прогуливающихся молодых людей оказались в нашем дворе. Словно на какой-нибудь общественной площадке у делового центра или магазина прохаживались, бурно разговаривали меж собой, дети устраивали игры. Делая свою работу, мы продолжали развозить мусор. Оказываясь на пути нашей тачки, некоторые нехотя отстранялись, особо гордые оставались на месте, и тачкой приходилось их объезжать. Порой кто-нибудь на ломанном русском задавал невнятной логики вопрос, и при нашем недоумении смеялся, остальные подхватывали.

Кроме физической, от каждого из нас требовалось много душевной энергии, чтобы сглаживать там и сям выпирающие углы и шероховатости в рельефе зарождающихся отношений.

«Надо срочно поставить забор» – негромко говорил отец.

Зарождались знакомства. У соседа напротив, одноногого Али, одиннадцать детей. Старшие женаты, замужем, живут отдельно. В родительском доме проживают семнадцатилетняя Диана, грубовато сложенная девушка с чёрными, как смоль, прямыми волосами; ровесница Андрея Айана, также черноволосая, смуглолицая, однако более изящная, с классическими чертами лица юной горянки. Между ними Тимур, бывающий порой в обществе непрошеных гостей у нашего двора, встречи с десятой снизошедший до приветственного рукопожатия со мной и Андреем. Далее ровесник Вани Адам, – единственный приветливо улыбающийся нам мальчик, и маленький Аслан. Тот и вовсе неизменно весел, шумен, всё норовит запрыгнуть в тачку, чтобы его покатали.

Эта семья в селе не совсем родная, Али – даргинец. Некогда покорённый красотой кабардинки Асият, женился на ней и переехал сюда. И с тех пор, вот уже почти тридцать лет у местных сохраняется к ним настороженность. Возможно по причине отчасти схожей судьбы, с этой семьёй у нас образовывалось нечто добрососедское. Когда приезжали, обычно сидевший на лавочке немолодой Али приветливо вскидывал костыль, когда уезжали – тоже.

Было заметно, что свободного времени у немолодых мужчин Этоко много: частенько захаживали к нам, неторопливо рассказывали отцу что-нибудь не совсем внятное, участливо кивали, а чаще просто стояли молча, с многозначительным видом наблюдая за работой.

4

Май и начало июня мы строили летнюю веранду, готовили площадку под фундамент дома. Помню отца, в вечерних сумерках от усталости едва волочившего ноги к нашему мотоциклу; раз за разом вжимающего рычаг завода рывком ноги столь слабым, что тот долго не заводился. Помню стекающие с капюшона на лоб и куда-то за ворот отвратительные ручьи весеннего ливня, размытую потоками огромную кучу приготовленного раствора, раздражающую необходимость сегодня же перекидать его лопатой в фундамент, ибо назавтра цемент застынет.

Когда поставили забор, в отношениях с местными образовалось относительное затишье. Инстинктивно чувствуя причину нашего отчуждения, молодые презрительно сплёвывали и шли себе дальше. Детвора же более откровенна:

«Зачем забор сделали? Как приходить теперь?» – возмущался маленький Аслан, почём зря. Для них с Адамом он не стал серьёзной помехой, – уже вскоре оба запросто его перелазили, продолжали играть с младшими братьями. Это были славные ребята; делового толку от них, конечно, не было, но их весёлый, жизнерадостный дух бодрил и нас.

В июне мы переехали. К строительным делам добавилась уйма домашних хлопот, – приготовление пищи, стирка, забота о младших. Из-за перебоев с заправкой газового баллона, готовить, греть воду для стирки матери приходилось порой прямо на костре. И хотя отец проявлял внимание к её делам, – требовал, чтобы Ваня и Алёша следили за костром, вовремя подкладывали веток, – она неизменно была к нему холодна.

«…Этот идиотской чадящий костёр, эта жизнь цыганская,… Для чего? Неужели ты и вправду веришь, что сможем долго здесь жить? Оглянись вокруг!» – говорила мать, и, не имея за собой убедительных аргументов, отец сникал.

С переездом у неё появился поклонник из местных, – живущий пятью дворами дальше по улице странноватый тип Музариф, лет около пятидесяти. Не взирая, на присутствующего здесь же отца, нас с братьями, Музариф в парадном пиджаке и шляпе входил к нам во двор, и с полной достоинства улыбкой говорил матери какой-нибудь комплимент. Не проявляя к нему интереса, мама продолжала заниматься своими делами, – готовила, прибиралась. Представленный сам себе, Музариф подолгу стоял посреди нашего двора, гордо парясь в шляпе под летним солнцем. Как-то пришёл он с букетиком полевых цветов. Подарок, ясное дело, был не принят, обиженный Музариф недовольно мял его в руке, и, уходя, сунул в створ ворот.

Не раз мы с братом предлагали отцу выгнать прочь Музарифа, и помню, как однажды он сказал нам: «У меня в отношениях с вашей мамой проблемы глобальные, в сравнении с ними этот гость сущий пустяк… Разве мешает он вам? Постоит, да сам и уйдёт».

От жизни в Этоко не осталось и одной фотографии. Не знаю, стоит ли об этом жалеть, не стоит, однако несколько бледных картинок того лета в памяти есть-таки: синеватый дым от костра, закопченная кастрюля свежего борща, горы песка, тачка, а посреди двора, словно памятник, вырядившийся в лучшие одежды Музариф с поникшим букетом полевых цветов.

5

Наш «Опель» также не сохранился в фотографиях. Был он цвета «морской волны», двухдверный, формами отдалённо напоминающий «Москвич» первичных моделей. Как у большинства легковых машин того периода, двери открывались справа налево. Конечно, он много, лет на сорок, отставал от моды того времени, однако ценен был прочностью: металл кузова, ходовая часть, сиденья из толстой кожи, – всё надёжно, долговечно.

Мелких поломок, конечно, достаточно, но серьёзно неисправна была лишь система зажигания. Кое-как наладив её, мы перевезли «Опель» в Этоко. Отогнав вглубь двора, накрыли пологом, отложив более основательный ремонт на другое время.

Проживающему рядом с Музарифом безалаберному на вид Хамиду, было лет под тридцать. Своей семьёй он не обзавёлся и жил у брата Анзора, тракториста в местном совхозе. С сигаретой в зубах сидящим на корточках в компании приятелей его часто можно было видеть у того или иного двора. Проходя мимо нашей стройки, Хамид обычно недовольно сплёвывал, и шел себе дальше. Однако явившийся во дворе транспорт его явно заинтересовал. Зайдя как-то без стука в калитку, он прямиком направился к машине. Скинув полог, придирчиво осмотрел её и оглянулся к отцу:

– Почему не ездишь?

– Аккумулятор сел, зажигание надо подправить… некогда всё, стройка, – отставив лопату, отвечал отец.

– Это ничего, починим, – весело цокнул языком Хамид. – У меня брат, вот такой специалист! Я беру его у тебя!

– Пятьсот рублей отдавай, и забирай! – сказал ему отец.

– Согласен. Это нормальная цена! – на ходу пожав отцу руку, он заспешил к своим делам.

На другой день, когда отец был в городе, Хамид с братом на тракторе подъехали к нашим воротам. В отсутствие отца, мы калитку запирали. Подёргав снаружи ручку и пару раз свистнув, Хамид подобно маленькому Аслану ловко перебрался через забор, и, не обращая на нас внимания, изнутри отворил ворота и свистнул брату:

– Въезжай!

Живо развернувшись во дворе, трактор задом подъехал к «Опелю». Хамид нацепил буксировочный трос, прыгнув за руль, недолго повозился с замком зажигания и скомандовал брату трогаться.

С усилием заурчав, трактор натянул трос, «Опель» вздрогнул и покатился со двора.

– Мы с отцом вашим вчера договорились, – опустив ветровое стекло, на ходу крикнул нам Хамид.

Всё произошло естественно, просто. Не случилось спора, ссоры, тем более скандала.

– Как же так? – вечером недоумевал отец. – Он что, деньги не оставил?

– Да какие деньги, – отвечала мать. – Он ни с кем из нас даже не поздоровался. Во двор вообще через забор перелез.

– Что, и ключи замка зажигания не спрашивал?

– Нет же, говорю тебе. Вон на столе они, там же техпаспорт…

– Как же беспечны мы здесь, как наивны… – с печалью в голосе проговорил отец. – И блокировку руля сами же отключили. Надо было хотя бы двери машины ключом запереть.

С огорчением он рассказал этот случай нашему соседу через переулок Мустафе, с которым тоже образовались добрососедские отношения.

– Хамид обещал пятьсот рублей? – усмехнулся Мустафа. – Да у этого балбеса нет, и быть не может таких денег!

Весело урча прогоревшим глушителем «Опель» после частенько проезжал мимо нашего двора. Помню, как однажды отец выскочил на дорогу и перегородил ему путь.

– Что случилось? – недовольно выскочил из машины Хамид. – Зачем по дороге бегаешь?

– Деньги, когда отдашь?

– Что ты грузишь меня этими деньгами? Что, «Мерседес» мне продал? Эта старая развалина всё ломается, брат уже устал её ремонтировать, – закричал Хамид и, размахивая руками, подошёл к отцу. Мы с братом встали рядом.

Случайно оказавшийся у своих ворот Мустафа с интересом понаблюдал за происходящим, чему-то усмехнулся, и пошёл к своим делам.

Зло, хлопнув дверью, Хамид укатил. Посмотрев ему вслед, отец задумчиво перевёл взгляд себе под ноги, и некоторое время так оставался, в лучах вечернего солнца отбрасывая вдоль дороги длинную тень.

Вернуть машину большого труда бы для него не составило, (достаточно и устного обращения в милицию), но подавленному углубляющимся расколом в отношениях с матерью, отцу было не до этого.

Наш «Опель» мы больше не видели никогда. Позже, дошли слухи, что Хамид продал его в соседнее село. В подобных сделках в подтверждении права собственности, услугах нотариуса, необходимости нет, так что техпаспорт так и остался невостребованным среди документов отца.

Лет тридцать спустя, отыскивая какую-то нужную бумагу, отец случайно наткнулся на эту небольшую серую книжицу. Бережно вынув её из папки, он пошел к свету окна и вздрагивающей рукой одну за другой долго молча перелистывал несколько пожелтевших истрёпанных страничек.

6

Летние месяцы в памяти хранятся одним очень долгим трудовым днём.

К сентябрю у нас уже стояли стены, крыша. Своим видом, дом естественно вписался в общий ряд улицы.

Замысел отца не удавался. Беспричинная неприязнь местных, утраченная машина, прочие случаи мелкого воровства, подкашивали его веру в обособленную жизнь в этом селе. Раздражаясь от усталости, неуверенности в «будущем здесь дне» он нервничал, кричал на мать и на нас.

Помню, как в один из августовских дней у родителей случилась очень уж жёсткая размолвка, после которой мне стало вдруг отчётливо понятно, что семейной их связи подходит конец. Жаль? И да, и нет. К тому времени меня уже больше беспокоили свои дела, своя жизнь. Нужно было выстроить хоть сколько-нибудь приветливые отношения с местной молодёжью, ехать в город, поступать учиться…

1 сентября в школу пошли трое из нас: Андрей – в восьмой, Ваня в четвёртый, Алёша – в первый класс. В тот же день стало ясным, что затишью с местными больше не бывать. Рано вернувшийся из школы Андрей рассказал, что его задирали одноклассники, обижали Ваню, а Алёшу трепали за волосы.

Кроме прочего, Андрей передал мне настойчивое предложение от некоего десятиклассника Махоева драться. Кто такой этот Махоев, о чем говорили с Андреем, и зачем, собственно, мне драться с ним, было неясно. Но так как от подобного предложения отказываться не принято, я согласился.

Уже на другой день, у нашего двора собралась толпа человек в двадцать, – свистели, гикали, смешивая кабардинскую и русскую речь, выкрикивали нечто воинственное.

Едва мы с Андреем и Ваней вышли, нас обступили и живо увлекли за дворы на выгон к пастбищным холмам. Впереди всех шагал коренастый, коротко стриженый тип с напряжённо-бойцовским взглядом исподлобья. «Махоев» – догадался я.

С утра был дождь, и, шагая по вытоптанным скотом мокрым склонам, я оскользнулся.

– Э-э! Не падай! – обернулись ко мне сразу несколько возбуждённых физиономий. – Пошли быстрее.

Выбрав относительно ровную площадку, остановились.

– Бороться давай, – разминаясь, сказал мне Махоев.

Это было неожиданно, не очень удачно для меня. В школе, которую окончил, у меня было несколько побед в драках, и, готовясь к этому бою, я испытывал умеренное спокойствие. В борьбе же навыков практически не имел. Однако условия здесь не наши, так что «бороться, значит бороться…».

Махоев был ниже меня ростом, ловчее, и лучше держался на ногах. Взлетая и перекатываясь, я мельком видел возбуждённо гикающую вражескую толпу, испуганных братьев в сторонке, близко от лица пожухлую траву, шарики бараньего помёта. Скользнув по лепёхе помёта уже коровьего, я неловко рухнул прямо на неё, Махоев упал на меня,… в общем, поединок тот я проиграл.

Основательно перепачканным, дурно пахнущим и исцарапанным, я покидал место боя. Рядом уныло плелись братья. Не задерживаясь в обществе побеждённого, Махоев гордо двинулся в сторону селения, повеселевшая толпа за ним. Это была истинная радость победителей: обгоняя, кое-кто с подленькой улыбочкой пытался сочувственно меня приобнять, кто-то на ходу ловко шлёпнул подзатыльника Андрею, а один из малых, резво подпрыгнув, отвесил пинок Ване.

Эх, дорого же обошлось младшим братьям моё поражение! Сомнения относительно возможного с нашей стороны боевого отпора рассеялись, и почувствовавший безнаказанность Махоев уже на другой день в кровь избил Андрея. От одноклассников Маэда и Ахмеда получил тумаков Ваня, его школьная курточка была порвана в нескольких местах, растеряны пуговицы. Здорово потрепали и маленького Алёшу.

Крепко опечалившись, отец пошёл поговорить об этом с отцом Махоева, и вскоре вернулся ни с чем.

«Не лезь, – сказал ему старший Махоев, – пацаны сами разберутся».

7

На девушек Этоко мы также произвели впечатление. Когда не было парней, живущие на параллельной улице Фатима, Зарина, с гордо поднятыми головами прогуливались по переулку, – крепко сложенные, статные, в нарядных развивающихся одеждах. Порой с ними бывала Зарема, редкой красоты девушка лет шестнадцати – темноволосая, белокожая, с ямочками на улыбчивых щеках.

Однажды ещё летом, когда я копал траншею для водопровода, Зарема шла одна, я негромко приветствовал её.

– Привет, – очень смутившись, пробормотала Зарема, неестественно засмеялась, и, убыстрив шаг, скрылась за углом.

Эти девушки часто приходили в гости к Диане и Айане. Весело болтали на родном языке, чему-то смеялись, игриво косясь в нашу сторону.

После случая с Махоевым, их прогулки по нашему переулку прекратились, а с Дианой, Айаной, Адамом мы стали общаться больше, обсуждая свалившиеся на нас неприятности. Адам рассказывал о Махоеве, что за время учёбы в школе тот никак не отметился чем-нибудь положительным или очень уж отрицательным. И единственно отличавшей его чертой можно назвать лишь проявившуюся с нашим поселением глубокую неприязнь к русским. В этом увлечении у него образовался круг единомышленников, довольно широкий круг, охвативший большую часть старшеклассников. Общие интересы даже сблизили его, например, с братьями семейства Хошпаковых, – Маэдом, Ахмедом, – хотя прежде они даже не здоровались.

Айана также пошла в восьмой класс, а «новенького» Андрея посадили за одну с ней парту. Избиение Андрея она сердцем восприняла очень близко, искренне сочувствовала нам.

Махоев не отставал от Андрея. С обещанием «уничтожить» преследовал его на переменах, время от времени навешивая ему тумаков.

Это подавляло нас. Вял интерес к строительству дома, вяли прочие интересы. Вязли отделочные работы, и только волей отца к зимним холодам мы кое-как подготовили две комнаты, построили печь.

Подступило разочарование в его идеях, жизненной линии, и в моём послушании стали являться сбои. Оставив работу, я всё чаще самостоятельно выезжал в Пятигорск, гулял по осенним улицам, согреваясь надеждой жить здесь, а не в ненавистной республике. Не помню уж как, поступил в девятый класс городской вечерней школы, искал работу.

Дома Андрей тоже падал духом, нервничал, порой впадая в депрессию. Родители тонули во взаимных претензиях, не уделяя достаточного внимания школьной проблеме братьев. Заботу об Андрее проявляла лишь Айана, – запросто разгоняла толпу преследователей, что-то строгое кричала на родном языке Махоеву, и тот отступал, так как обидеть даже словом девушку на Кавказе нельзя.

Исхитряясь, Махоев находил Андрея, когда он оставался один. Зная об этом, Айана старалась всегда присутствовать где-нибудь рядом, – идти вместе в школу, не отлучаясь далеко на переменах.

Когда однажды в ноябре Айана простудилась и в школу не пошла, Махоев не преминул воспользоваться случаем, – ещё до утренней линейки избил Андрея.

Решительно требовалось что-либо предпринимать. Не имея поддержки извне, я придумал её: написал Махоеву записку, дескать, если не прекратит нападки на брата, приедут люди из города, накажут его.

Этот план не сработал, Махоев снова избил Андрея. Тогда я написал ещё одну записку, где предлагал ему встречу на том же выгоне, где мои друзья разберутся с ним и его приятелями. Конечно, таких друзей у меня не было, и этот жест был просто угрожающим, вроде разинутой пасти беззубой игуаны.

Однако Махоева он впечатлил. Спустя несколько дней, поздним вечером, Махоев с компанией собрались у наших ворот: вызывая меня, свистели, гикали.

Я вышел за калитку. Сыпал первый снег, было сыро и скользко. Во тьме я различил много силуэтов яростно припрыгивающих парней.

– Что, решил меня на выгон вызвать, чтобы твои друзья убили? – размахивая кулаками, подскочил ко мне Махоев.

– Почему брата обижаешь? – в тон отвечал ему я.

– Да мы всех вас здесь уничтожим, – закричал Махоев, добавив что-то ругательное на родном языке.

От мощного удара в челюсть от кого-то слева, я влетел обратно во двор, выскользнул из растоптанной обуви и плюхнулся на спину. Падая, видел, как высоко взлетел мой левый ботинок, слышал, как за мной захлопнулась увлекаемая пружиной калитка.

Перелезть к нам во двор для продолжения дела, парни отчего-то не посмели. С трудом поднявшись, я слышал за спиной их ненавистные выкрики, свист, и босиком пошлёпал в дом.

У тепла печки я грел мокрые от снега ноги, растирал разбитую скулу. Двигать челюстью было очень больно. Рваные ботинки остались хорошим уроком: в будущем я никогда не выходил за ворота в слабой обуви.