Buch lesen: «Рекрут Великой армии (сборник)»
Текст печатается по изданиям:
История новобранца 1813 года. – Петроград: Задруга, 1917
Конец Наполеона (Ватерлоо). – Петроград: Задруга, 1917
Блокада. – Петроград: П.П. Сойкин, 1915
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016
Сайт издательства www.veche.ru
Об авторе
Тандем популярных французских писателей XIX века Эмиля Эркмана (1822–1899) и Александра Шатриана (1826–1890) известен прежде всего историческими романами. Творческое содружество сложилось в 1847 году и продолжалось почти сорок лет. Эмиль Эркман родился в 1822 году маленьком городке Фальсбуре, в Лотарингии, на востоке Франции. По окончании лицея он начал изучать право в Париже, но после болезни оставил учебу и занялся журналистикой. Шарль Луи Грасьен Александр Шатриан родился в 1826 году, также в Лотарингии, и после окончания коллежа учительствовал в Фальсбуре. Там соавторы и встретились весной 1847 года. Они решили писать под общим псевдонимом Эркман-Шатриан.
Первыми публикациями творческого союза стали рассказы «Проклятие» и «Вино красное и вино белое» (оба – 1847). Их первые произведения были изданы в сборнике «Фантастические истории и сказки» (1849), рассказывавшем о преданиях и быте провинциальных городков и деревушек Эльзаса и Лотарингии (Вогезов). Многие из первых сочинений тандема созданы под явным влиянием фантастических произведений Э.Т.А. Гофмана. Друзья обращались и к драматургии: «Жорж» и «Эльзас в 1814 году». Общенациональное признание пришло к писателям в 1859 году, после публикации романа «Вогезские разбойники», впоследствии издававшегося под названием «Славный доктор Матеус». Успех романа позволил авторам выпустить несколько более ранних работ в сборниках «Откровения кларнетиста» (1860), «Сказки Гор» (1861), «Сказки с берегов Рейна» (1862) и др. Региональную тематику тандем продолжал и дальше: «Дружище Фриц» (1864, театральная инсценировка – 1876), «История простолюдина» (1865), «Дом лесничего» (1866) и др. Не отказались авторы от нее и после поражения родины во Франко-прусской войне: «Мэтр Гаспар Фикс» (1876), «Вогезские рассказы» (1877), «Дедушка Лебигр» (1880), «Старики Старого времени» (1881) и др. Эта часть их наследства относится литературоведами к стилю «деревенского реализма». Определенную популярность эти произведения имели у ностальгирующих уроженцев потерянных департаментов, перебравшихся в другие районы Франции. Кстати, и сами авторы с 1870 года поселились в Париже.
Однако основной заслугой соавторов считаются романы из беллетризованной истории Франции конца XVIII–XIX в. Эту блестящую серию начинают в 1862 году романы: «Безумец Егоф», «Мадам Тереза, или Добровольцы 1792 года», дилогия «История рекрута 1813 года» и «Ватерлоо» (в нашем издании два последних романа объединены под заглавием «Рекрут Великой армии»). Далее последовали: «Война», 4-томная «История крестьянина», «История плебисцита», «Алжирская кампания», «Блокада» и пр. Не чуждались авторы также и общественно-политической или философской тематики, выпуская такие публицистические работы, как «Письмо избирателя своему депутату» (1872), «Несколько слов о человеческом разуме» (1880). Кстати, именно к философской публицистике относится последняя подписанная обоими авторами работа: «Искусство и великие идеалисты» (1885). Надо сказать, что роли авторов в совместном творчестве после 1872 года изменились: Эркман преимущественно занимался беллетристикой, тогда как Шатриан больше внимания уделял драматургии, чаще всего переделывая для сцены уже опубликованные произведения. Постепенно нарастал конфликт, вышедший наружу в 1886 году, когда Эркман отказался подписывать совместный контракт. Возможно, тут сказалось и умственное расстройство, от которого Шатриан страдал в конце жизни. А. Шатриан умер в 1890 году, а его друг и соавтор Э. Эркман – в 1899 году. Последним сочинением Эркмана стал сборник региональных легенд «Давние эльзасцы и вогезцы» (1895).
В царской России произведения творческого союза Эркман-Шатриана стали известны с конца 1860-х годов и пользовались большим успехом. Как правило, они публиковались сначала в популярных периодических изданиях: «Русское слово», «Дело», «Русское богатство» и др. Одной из первых переводчиц романов Эркман-Шатриана была выдающаяся писательница М.А. Вилинская-Маркович, печатавшаяся под псевдонимом Марко Вовчок. Она познакомила российского читателя с наиболее значительными произведениями тандема. Исторические романы Эркман-Шатриана до сих пор сохраняют свою фактографическую ценность. Тем же читателям, кого привлекает национальный колорит, можно порекомендовать познакомиться с рассказами и повестями о быте и старинных сказаниях Эльзаса и Лотарингии, не раз издававшимися в нашей стране.
Анатолий Москвин
ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ ЭРКМАН-ШАТРИАН:
«Дружище Фриц» (L'Ami Fritz, 1864)
«Рекрут Великой армии» (Histoire d'un conscrit de 1813, Waterloo, 1864–1865)
«Блокада» (Le Blocus, 1866)
«Война» (La Guerre, 1866)
«История плебисцита» (Histoire du plébiscite, 1872)
Рекрут Великой армии
Книга первая. История рекрута
Глава I. Слава Наполеона
Кто не видел славу Наполеона в 1810, 1811 и 1812 годах1, тот никогда не поймет, какого могущества может достигнуть человек.
Когда император проезжал через Шампань, Лотарингию или Эльзас, все местное население, несмотря пору жатвы и сбор винограда, бросало свои дела и бежало ему навстречу. Народ приходил за восемь-десять лье. Женщины, дети, старики – все спешили добраться до дороги, где проезжал Наполеон, и, вздымая руки, кричали:
– Да здравствует император! Да здравствует император!
Можно было подумать, что это сам Бог. Казалось, что именно он дает жизнь всем живущим, и умри он – весь мир погибнет.
Когда какой-нибудь видавший виды старик осмеливался за стаканом вина говорить о скором падении Наполеона, его считали сумасшедшим. В те времена такого никто не мог себе даже и представить.
С 1804 года я был в ученье у старого часовщика Мельхиора Гульдена, в Пфальцбурге. Я был слабого здоровья, да вдобавок еще прихрамывал. Вот поэтому мать и решила обучить меня какому-нибудь деликатному мастерству. Старый часовщик меня очень любил. Мы жили в большом доме, как раз напротив гостиницы «Красный Бык».
Кто только здесь ни останавливался: и принцы, и посланники, и генералы. Одни приезжали верхом, другие – в колясках, третьи – в каретах. Все они были в обшитых галуном мундирах, с перьями на шляпах и орденами на груди. A по большой дороге целый день мчались курьеры и адъютанты, тащились обозы с порохом, снарядами, громыхали пушки, двигалась кавалерия и инфантерия.
Хозяин гостиницы, Жорж, разбогател лет за пять-шесть. Он обзавелся обширными лугами, виноградниками и несколькими домами. Денег у него куры не клевали. Все эти проезжие возвращались из Германии, Швейцарии, России или Польши не с пустыми руками и непрочь были посорить деньгами в дороге.
В гостинице «Красный Бык» пировали день и ночь. В окна были видны большие столы, покрытые белоснежными скатертями и уставленные серебряными блюдами с рыбой, дичью и разными вкусностями. A на заднем дворе все время слышалось ржанье лошадей, крики почтальонов, раскаты смеха и шум приезжавших и уезжавших экипажей.
Частенько там останавливались и наши бывшие сограждане, некогда занимавшиеся сбором сучьев в лесу или навоза по большим дорогам. Теперь же они стали капитанами, полковниками, а то и генералами.
Старый Мельхиор, нахлобучив черный шелковый колпак на самые уши, надев на нос большие очки в роговой оправе и сжав губы, работал у окна. По временам, особенно когда почтальоны в тяжелых сапогах, коротких куртках и париках ударами бича извещали о прибытии новых приезжих, старик не мог удержаться, чтобы не посмотреть в окно. Он клал на стол свою лупу и пинцет, всматривался в прибывших и иногда восклицал:
– Ба! Да ведь это же сын кровельщика Жакоба и штопальщицы Мари-Анны! Ну, или бочара Франца Сепеля… Ха! Повезло ему! Теперь он офицер, да еще вдобавок барон.
Каждый месяц приходили вести о новых и новых бедах. В соборе служили молебен, a из пушки около арсенала стреляли двадцать один раз. В следующие дни все семьи с тревогой ждали писем. О первой полученной весточке скоро знал весь город. Все бежали узнавать, не упоминается ли в послании и об их Жаке или Клоде. Если в письме сообщалось о повышении, этому верили, если о смерти – никогда. Старики продолжали ждать своего сына и со слезами говорили:
– Может быть, наш мальчик попал в плен. Когда заключат мир, он вернется. Ведь про многих писали, что они убиты, a они после возвращались…
Но, увы, о мире не было слышно. Кончалась одна война, начиналась другая.
Через город часто проходили полки. Солдаты, покрытые пылью или грязью, шли быстрым шагом с ранцами за спиной и свободно болтающимися ружьями на плече. Дядюшка Мельхиор, наблюдая за ними, спрашивал меня:
– Как ты думаешь, Жозеф, сколько их прошло тут после 1804 года2?
– Не знаю, дядя Гульден. Думаю, не меньше четырех- или пятисот тысяч…
– Да… не меньше! A сколько из них вернулось обратно?
Я понимал, куда он клонит, и отвечал ему:
– Может быть, они возвращаются другой дорогой, через Майнц… Наверное, так!
Старик качал головой и говорил:
– Те, кто не вернулся этой дорогой, умерли. Если Бог не сжалится над нами, то погибнут еще сотни и сотни тысяч, потому что наш император любит только войну. Ради славы он пролил уже больше крови, чем наша великая революция, боровшаяся за права человека.
Мы снова принимались за работу. Замечания дядюшки Мельхиора наводили на тревожные размышления. Я боялся, как бы и меня не забрали в солдаты. Правда, я немного хромал на левую ногу, но сколько подобных мне попали на призыв! От этих дум я становился печальным.
Глава II. Мои мечты и страхи
Я боялся попасть на призыв не только потому, что не любил войны, но также и оттого, что собирался жениться на моей двоюродной сестре, Катрин.
Редко можно встретить девушку, более веселую и цветущую. Она была белокурой, с прекрасными голубыми глазами, розовыми щеками и молочно-белыми зубами. Ей было почти восемнадцать лет, мне – девятнадцать. Мы выросли почти вместе. Каждое воскресенье с утра я приходил к Катрин и проводил с ней весь день. Тетя Маргредель, по-видимому, была очень довольна моими визитами.
По праздникам я провожал Катрин в церковь, a во время гуляний мы ходили с ней под руку, и она танцевала только со мной одним. Все знали, что мы скоро повенчаемся. Если бы мне пришлось идти на войну, все бы погибло. Я хотел быть еще более хромым, лишь бы не попасть в рекруты. Иной раз я подумывал даже о бегстве.
Мои опасения особенно возросли в 1812 году, когда началась война с русскими. С февраля до конца мая мимо нас ежедневно проходили полки за полками: драгуны, кирасиры, карабинеры, гусары, уланы, артиллерия, санитары, обоз и т. д. Бесконечная живая река текла перед нами.
10 мая 1812 года, рано поутру раздались выстрелы арсенальной пушки, приветствовавшей императора. Я спал, когда послышался первый выстрел и задребезжали стекла моего окошка. Дядюшка Гульден со свечой в руках открыл мою дверь и сказал:
– Вставай! Он приехал.
Мы распахнули окно. Во мраке ночи я увидел сотню быстро мчавшихся драгун; многие из них были с факелами. Они скакали со страшным шумом. Свет факелов змеился по стенам домов. Со всех перекрестков раздавались крики:
– Да здравствует император!
Лошадь одного из драгун споткнулась о тумбу. Драгун грохнулся оземь, раскинув руки и ноги, его каска полетела в канаву. В этот момент из коляски высунулось большое бледное лицо с прядью волос на лбу – то был Наполеон. Он взглянул на упавшего драгуна, протянул руку и резко сказал несколько слов. Офицер, скакавший около окна кареты, нагнулся, чтобы ответить императору. Наполеон сделал жест рукой. Карета завернула за угол среди несмолкавших криков и пушечной стрельбы.
Вот и все, что я видел.
Император не остановился в Пфальцбурге. Когда шум стих и стража, стоявшая у пограничных ворот подняла мост, часовщик спросил меня:
– Ты видел его?
– Да, дядя Гульден.
– Этот человек держит в своих руках жизнь всех нас. Ему стоит дунуть, и нам будет крышка! Дай бог, чтобы он не стал дурным человеком, a то вернутся назад жестокие времена диких народов и нашествия турок.
Было уже три часа ночи. Мы улеглись спать. Безмолвная тишина, сменившая шум и грохот, казалась мне какой-то странной. До самого утра я мечтал об императоре и вспоминал разбившегося драгуна.
После этого дня и вплоть до конца сентября в церквях часто служили молебны, a арсенальная пушка палила. Услышав выстрелы, Гульден обыкновенно говорил:
– Эге, Жозеф! Еще победа! Пятьдесят тысяч человек убито, взято двадцать пять знамен и сотня орудий… Все обстоит благополучно!.. Остается только сделать новый набор, чтобы пополнить потери!
Я в тревоге спрашивал его:
– Как вы думаете, дядюшка Гульден, будут брать и хромых?
– Нет, нет, не бойся этого, – отвечал он. – Ты ведь на самом деле не годен для военной службы. Мы все это уладим. Работай себе и не беспокойся.
Его огорчало мое волнение. Он был добрым человеком.
Утром дядюшка Гульден торжественно одевался и шел в город к знатным людям проверять часы. Когда он возвращался, он снова снимал свою коричневую пару, прятал парик в шкаф, надевал черный колпак и сообщал мне новости.
– Наша армия в Вильно, а может, уже в Смоленске, мне сообщил это комендант. Богу было угодно, чтобы мы снова победили. Теперь надо заключать мир. Чем скорее, тем лучше, потому что война – ужасная вещь.
Тогда я начинал мечтать о мире. Если будет мир, не потребуется много солдат и я смогу жениться на Катрин.
Глава III. Великая армия погибла
15 сентября 1812 года до нас дошла весть о великой битве и победе под Москвой3. Все с радостью говорили об этом и неустанно повторяли:
– Теперь-то у нас будет мир… Теперь война окончена…
Только несколько сорванцов болтали о том, что надо бы еще завоевать и Китай.
Через неделю стало известно, что наши вступили в Москву, самый большой и богатый город России. Все думали, что мы возьмем там хорошую добычу, и это уменьшит тяжесть налогов. Однако скоро пошли слухи, что русские подожгли свой город и нашей армии приходится подумывать об отступлении, так как иначе ей грозит голодная смерть. В пивных, на постоялых дворах, на рынке – всюду только об этом и говорили. При встречах люди говорили друг другу:
– Дело плохо… начали отступать…
Все ходили хмурые, напряженные. Перед почтой с утра до вечера толпились сотни крестьян, но писем больше не приходило.
Меня все это не очень беспокоило, потому что я был поглощен одной радостной мыслью.
Приближалось 18 декабря – день именин Катрин, – и я готовился поднести ей чудесный подарок. У дядюшки Гульдена среди других часов я давно заприметил одни маленькие часики с серебряной резной крышкой. На циферблате была нарисована парочка влюбленных. Часы стоили тридцать пять франков. Чтобы заработать эти деньги, мне пришлось трудиться много вечеров и даже ночей.
Наконец, тридцать пять франков было скоплено, и я объявил дядюшке Гульдену, что хочу купить эти часики.
– Но ведь это дамские часы, – отвечал мне он. – А тебе нужны большие часы с секундной стрелкой.
Я смутился и не знал что ответить. Старик догадался сам:
– Ах, да! Завтра же именины Катрин! Так вот почему ты работал день и ночь! Но я не хочу брать с тебя денег.
Я решительно заявил, что без денег часов не возьму. Тогда он молча спрятал тридцать пять франков в стол, подобрал к часам изящную цепочку с двумя серебряными ключиками и положил все это в красивую коробочку.
– Это будет хороший подарок! – сказал он.
На другой день, 18 декабря, я проснулся в шесть утра. Стоял ужасный холод. Мое окно было покрыто инеем, как занавеской.
Я надел свой голубой праздничный костюм с черным галстуком. Дядюшка Мельхиор, услышав, что я встал, крикнул мне из своей комнаты:
– Вот так холод, Жозеф. Сорок лет я не видел ничего подобного. Бедные наши солдатики! Ведь в России-то еще холоднее. Что-то будет!
Около восьми я собрался идти, но Гульден, увидев, как я одет, закричал:
– Да ты с ума сошел, Жозеф! Ведь ты замерзнешь по дороге! Сейчас же надевай мое пальто, башмаки с фланелевой подкладкой и перчатки.
Я было вздумал возражать, но он мне рассказал, что вчера нашли замерзшего человека, и этот пример на меня подействовал.
По дороге, пробираясь к селению Четырех Ветров, где жила Катрин, я не раз поблагодарил старика за его совет. Стоял дьявольский мороз, и я моментально поднял лисий воротник пальто, уткнув в него лицо.
Когда, громыхая башмаками, я ввалился в квартиру тети Гредель, все были изумлены и не сразу узнали кто это.
– Ах! Да ведь это Жозеф! – крикнула Катрин, разодетая по-праздничному. – Я знала, что он придет, несмотря на холод!
Я снял пальто и, поцеловав Катрин, протянул ей подарок.
– Тут кое-что для тебя.
Катрин развязала веревочку и открыла футляр. Я стоял около нее, и мое сердце усиленно билось. Мне казалось, что часы вовсе не так красивы, как я думал, но в этот момент Катрин захлопала в ладоши и закричала:
– Господи! Какие хорошенькие!
– Да, – подтвердила тетя, – никогда не видела таких красивых часов. А что это нарисовано на циферблате?
Я не сразу ответил ей. Только когда мы уселись все рядом, я сказал:
– Здесь изображены двое влюбленных, которые любят друг друга так, что и описать невозможно. Это – Жозеф Берта и Катрин Бауэр. Жозеф подает букет роз Катрин, a она протянула руку, чтобы взять его.
Потом мы обедали, и тетя угощала нас пирожками, вареньем и разными вкусностями. После обеда Катрин пела.
Я провел счастливый день. Уже стемнело, когда я собрался домой.
На улице мороз только усилился. Чтобы согреться, я почти всю дорогу бежал.
Недалеко от дома тети я услышал пьяный оклик:
– Кто идет!
Я увидел разносчика Пинакля, который шел с коробом за спиной, с фонарем и узловатой палкой.
Этот Пинакль был порядочным негодяем. Он злился на меня за мою дружбу с Катрин и рад был устроить мне всякую каверзу. Встреча с ним ночью, в глухом месте, доставляла мне мало удовольствия и я быстро свернул в сторону и побежал прочь, увязая почти до пояса в снегу.
Пинакль стал кричать мне вслед диким голосом:
– А, это ты, хромоногий! Стой, стой! Ты был у Катрин, похититель времени! Ну, погоди же, скоро будет набор! Набор всех хромых, слепых и горбатых. Ты не отвертишься. Уйдешь на войну и подохнешь, как все!
Я продолжал удирать и скоро скрылся из виду. Дома было тепло натоплено. Дядя Гульден печально сидел перед огнем. У него был такой вид, что я спросил, не болен ли он.
Не отвечая на вопрос, он покачал головой и прошептал:
– Да, вот она великая нация! Вот она, слава!
Я не понял, в чем дело. Дядя пояснил:
– Вот в эту минуту, Жозеф, четыреста тысяч семей плачет во Франции. Наша Великая армия погибла в снегах России. Все эти молодые и сильные люди, которые прошли мимо нас, погребены в снегу. Сегодня мы узнали об этом. Это ужасно!
Перед моими глазами встал призрак нового набора. Неужели оправдается предсказание Пинакля?
В ту ночь я долго не мог заснуть, И старый Мельхиор тоже до трех часов понуро сидел перед камином.
Глава IV. Ужасные вести
Когда на следующее утро я вошел к дядюшке Мельхиору, тот еще был в кровати.
– Жозеф, – сказал он, – мне нездоровится. Разведи огонь, я встану попозже. Сегодня надо пойти в город проверить часы. Сходи ты. Ключи там, у дверей. Я постараюсь заснуть на часок. Все эти истории совсем меня расстроили.
Я развел огонь, оделся потеплее и вышел.
Прежде всего, я направился к церковному сторожу Бренштейну, чтобы вместе с ним пойти завести и проверить часы на колокольне. Когда мы шли вместе к церкви, он меня спросил:
– Вы слышали о нашем несчастии в России?
– Слышал. Это ужасно!
– Да, конечно. Но зато у нас в церкви будет побольше церковных служб. Всякий захочет заказать панихиду о своем сыне, тем более что и погибли-то они в языческой стране.
Когда мы пришли в церковь, там было много женщин.
– Вот видите, я вам говорил, – сказал сторож. – Они уже тут.
Я полез по узкой лестнице на колокольню. Часы отставали. Я поставил их правильно и подрегулировал ход. Покончив с работой, поглядел с колокольни. Весь Пфальцбург был, как на ладони. Я также увидел и соседние селения. Скоро я отыскал и деревню Четырех Ветров.
– Посмотрите, сколько идет народа! Все узнали о бедствии и хотят знать подробности.
Несмотря на холод и глубокий снег, все дороги и улицы были действительно полны народа. На городской площади, перед мэрией и почтой, стояла большая толпа.
Я бросил последний взгляд на домик, где жила Катрин, и стал спускаться по узкой и темной, как колодец, лестнице.
Теперь церковь была совсем полна. Женщины, старые и молодые, безмолвно стояли на коленях и молились за тех, кто был там, далеко. Мне подумалось, что если бы я попал в набор раньше, то и Катрин стояла бы теперь здесь на коленях.
Я быстро прошел через церковь и вышел на улицу. На углу, около городской думы, я увидел зрелище, которого не мог забыть всю жизнь.
Здесь висела большая афиша. Человек пятьсот – горожан и крестьян, женщин и мужчин – теснились кругом и, вытягивая шеи, с ужасом глядели на афишу. Они не могли прочесть, что там написано. Время от времени кто-нибудь говорил:
– Ho ведь они же не все умерли! Они еще вернутся!
Другой раздраженно кричал:
– Ничего не видно… нельзя подойти!
Какая-то несчастная старуха, поднимая руки к небу, рыдала:
– Кристоф! Мой бедный Кристоф!..
Люди вокруг шумели:
– Да заставьте же ее замолчать!
Все думали только о себе.
Народ все подходил и подходил. Наконец, из кордегардии вышел сержант Армантье с афишей в руках и направился на площадь. Его сопровождали несколько солдат. Все было кинулись к нему, но солдаты оттеснили толпу, и Армантье начал читать афишу, которая называлась «29-й бюллетень». В ней Наполеон сообщал, что во время отступления лошади гибли каждую ночь тысячами. О людях он не говорил ничего!
Сержант читал медленно. Все боялись проронить слово. Старуха, не понимавшая по-французски, слушала так же внимательно, как и остальные.
«Наша кавалерия, – сообщал бюллетень дальше, – так пострадала, что пришлось соединить вместе всех офицеров, которые еще имели лошадей, и таким образом создать четыре отряда по сто пятьдесят человек. Генералы исполняли обязанности капитанов, a офицеры – обязанности фельдфебелей».
При этой фразе, так ярко рисовавшей бедствия армии, со всех сторон послышались крики и стоны. Несколько женщин упали без чувств.
Афиша добавляла, что «здоровье самого императора никогда еще не было лучше». Увы, это обстоятельство не могло вернуть жизни тремстам тысячам солдат, засыпанных снегом.
Подходили новые толпы, и Армантье каждый час выходил зачитывать бюллетень. И всякий раз повторялись те же ужасные сцены.
А я отправился проверять часы к коменданту. Когда я пришел, он завтракал. Это был толстый пожилой человек с красным лицом и хорошим аппетитом.
Поражение, видимо, не произвело на него большого впечатления. Он был уверен, что все устроится.
– Если бы не снег и мороз, мы бы им показали! Но, погоди немного, скоро мы пополним убыль в войсках и тогда – берегись!
К десяти часам я уже заканчивал свой обход. Мне осталось только посетить старика Фераля, которого звали «знаменосцем». У него три сына служили офицерами в Великой армии, отправившейся в Россию.
Я застал Фераля в ужасном состоянии. Бедный старик, слепой и лысый, сидел в кресле у камина, свесив голову на грудь. Его белые зрачки, казалось, смотрели на трупы сыновей. Он молчал, и большие капли пота бежали по его лбу и впалым щекам. Он был бледен, как умирающий. Несколько старых товарищей пришло его утешить. Они сидели кругом, покуривая трубки, и временами говорили ему: «Ну, полно, старик, вспомни-ка лучше, как мы захватили батарею при Флерюсе4». Или что-нибудь в таком же роде. Он ничего не отвечал и только тяжело дышал, при этом его щеки надувались.
Старики качали головами и говорили:
– Плохо дело!
Я поспешил поскорее осмотреть часы и вернуться домой.
Дома я рассказал дядюшке Мельхиору все новости, какие узнал.
– Да, да, – сказал он, – теперь начнутся великие бедствия. И пруссаки, и австрийцы, и русские, и испанцы – все бросятся на нас. И мы потеряем все, что выиграли во время революции. Вместо того чтобы быть первыми, мы станем последними из последних.
Когда мы обедали, послышался колокольный звон.
– Видно, кто-нибудь умер, – сказал дядюшка Мельхиор.
Через десять минут зашел раввин и принес часы в починку.
– Вы не знаете, кто умер?
– Старик Фераль.
– Как, «знаменосец»?
– Да. Он попросил, чтобы ему прочли последнее письмо его старшего сына. Сын писал, что он надеется вернуться весной в чине офицера и поцеловать отца. Услышав эти слова, старик хотел подняться, но упал. Сердце не выдержало. Письмо убило его.
