Buch lesen: «Ставропольский писатель. Коллективный сборник. Том 2», Seite 2
Кирилл Христов
Как молодой Константин тщился догнать своего верного сокола, поднятого и кружимого сильнейшими вихрями, так и Кирилл, уносимый страшным ветром недуга, летел в кардиологическую клинику на операцию, устремляясь разумом в вечность, которая никогда не была гостеприимна к заботам о будущем и тревожном прошлом.
Как ни силился Константин догнать и спасти своего сокола, так и Кирилл не смог противостоять природе – и ложился под нож, подписывая бумаги о том, что в случае его смерти на операционном столе никто из родных не имеет права предъявлять претензии. Он бы и сам ринулся и бежал, бежал— только ноги его отнимались, и он, считай, с трудом мог передвигать так предательски ослабшими конечностями.
Но, как и Константин со своим братом увековечили себя в сердцах народа, приблизив христианские молитвы к родному языку, так и Кирилл со своей женой Еленой создают вместе сказки и свои большие самостоятельные труды.
Моё материнское сердце живёт мольбой к Пресвятой Богородице и Её Великому Сыну, испрашивая жизни и здоровья дитю – моему дитю сясным взором и мечтами. Наши с мужем сердца прошли отчаяние и огонь.
Отец Кирилла, оставшийся в другой части света работать, ввязавшийся в долги и поставивший весь заработок на его операцию, единым духом был со мной, ожидая исхода операции… Случившейся нежданно комы и… Пробуждения Кирилла.
Долгий путь реабилитации, спорта.
Сын посвятил себя творчеству, общественной деятельности и благотворительности.
Писательство – тяжкий труд, и я счастлива, видя его радость, когда получается вымышленные ситуации сделать до боли реалистичными, придать огранку очередному герою, наделённому собственными переживаниями; теряться во всей фантастике и гадать, что позаимствовано у жизни, а что полностью выдумано в рамках его миров. Главное то, что каждый, о ком он пишет —личность, которая станет родной, откровения которой будет приятно выслушать и даже самим научиться замечать жизнь, которой мы одарены. Жизнь…
Елена Юрьевна Денисенко
Анахорет:
Сто сорок четыре начертанных Имени1
(триптих)
Под сенью икон достопочтенный монах выводил ровные чернильные узоры в толстенной книге с разбухшими страницами. Он вздыхал, закрывал натруженные глаза и растирал промёрзшие, немеющие пальцы и кисти рук. Он надеялся написать книгу, поведать правдивую историю об уже произошедшем и том, что ещё произойдёт. Он описывал свою жизнь, понимая, что дерзает коснуться запредельного, найти слова для столь духовного, сакрального, тончайшего и мимолётного, что сама мысль – искра озарения —рискует запятнаться, проходя через таковое рассуждение, что описать духовность не окрепшим в вере духом – всё равно что описать сон, его начало, когда ты только погрузился в сновидение. Во сне ты всегда уже находишься в центре событий, но сложно припомнить, как ты оказался в этих головокружительных, пугающих хитросплетениях сна. Познать, каково это: шоколадный домик, тающий под палящими лучами державно источающего тепло солнца. Но он вздохнул, и не с трепетом, но искренним желанием описать и переживания и, к слову, грех и победу над ним, придать мыслям словесную материальность и вполне реальное лико, а то и паче —рожу.
В неизведанное…
…Он вывел слово: «Анахорет».
I
Шум неспокойных волн, прохлада истекающей ночи и шёпот молитвы из человеческих уст. Глубокий вдох: лёгкие вбирают чистоту наполняющегося теплом воздуха, руки благоговейно перебирают деревянные чётки. Тишина мира и говор природы усмиряют мятежный дух. Мысленно прорезаются крылья, и стоит захотеть вспорхнуть – … Но пройдено мало преград, грядут новые битвы. Веки приподнимаются, и предстаёт нескончаемый горизонт моря, неба и возвращающегося солнца. Стоит сделать шаг – и падёшь с гребня величественных гор, прямо вглубь, навстречу скалам. Вдох… Звук перебираемых чёток, тепло рассеивающегося от ночной пелены дня и неспокойный ветер, уносящий слова усердной молитвы. Облачённый в чёрную мантию человек и мир. Одинокий мир и чистая душа. Мир и человек, человек и мир – разные, но сопоставимые по силе и по глубине неизведанного. Человек мира, оплот существования, посох правды, истинная надежда – монах. Молодой статный монах, единица света в совокупности, пылающая венценосным пламенем, изжигающим струпы неверия и гноения рассудка. Он презрел мир, отрёкся от суетных благ, возлюбил труд и принял вызов зла, и, потеряв зримое спокойствие, обрёл внутреннюю свободу. Он – нерушимая сила, неусыпно противящаяся злу, главенствующему в иссохших тайниках души, покамест не настанет конец веков и добро не просияет в сокрушительном величии смиренной Истины, нещадно бичующей льстивое зло. Он осеняет перстами рук чело, чрево и рамена трисоставным четвероконечным крестом, и слеза воспоминания мук Господа медленно катится из глаз. Он – звено в необъемлемой цепочке бытия; надломится одно – потеряет целостность всё. Он пришёл изобличить и искоренить неправое зло, открыв ланиты ударам, взяв муки на себя. Он – тряпка, которой смеет вытереть ноги любой; он смирен и кроток, и не описать величия души его. Он – плодородная земля. Он уничтожил себя, уничтожил адамово естество; он воззван из пепла, наречён наново и награждён белым камнем с начертанным новым именем. Он отложит молитвы и вступит в сраженье с поправшими имя Господне; он взмолится к Богу и испросит разумения существам, столь немудро влачащим существование в беспредельной свободе, данной терпеливым и милостивым Всевышним Господом Иисусом Христом. Он монах – бескрылый Ангел, ибо он человек. И вера с ним, и моление к Господу дарует познать слепоту и чрез неё прозреть. Его имя Клим, и он один из многих светочей Истины. Он слышит громыхание и поползновение земли: позади открытые поляны, статные древа и малые холмы. Округ гордынею пленённый враг и ослепшие вовек души. Грядёт страшная брань; время водрузить в десницы мечи Крестного знамения и скрестить благородное оружие Добра, помолившись о недругах и о ниспослании им ума.
Но увидев укрепление в порочном стремлении урвать тленного кусок – иссечь их, отправив в печь прельстивших сердца лживой дружбой. И шаткая, но обширная стезя простирается, имея один путь злосчастного небытия. Жерло огненное пожжёт тела – и поздно молить Творца; упущено время, и деяния былого олицетворят души, представшие пред неминуемым действительности концом.
Благочестивый Клим, стократный раз осенив освящающим крестом телесе, отправился степенным шагом с каменистой равнины к окружённому цветущим благолепием сада монастырю близ серебристого озерка.
Ему надлежало отстоять в сплочённом содружестве братии спокойствие мира, укрепляясь Богом в вере неразделимой, истинно единой и правой в Православии, служащей неразделимой Троице Святой.
Земля сотрясается, море меркнет, и вздымаются грозные волны; люди идут против себя, плечом к плечу с воинством тьмы.
Страшное зрелище: многометровые демоны, осыпающиеся огненным прахом под грузом доспехов, шагающие по останкам поверженных ими. И оглушительный рёв многомиллионного сборища. На кого руку вздымают безумцы? Врага ли в други записали? Но недолго смуте сеяться, пожнёт работа сеятелей и уязвит их ядом, уготовленным ими для других. Грядёт битва, и враг, не ведая пощады, побить Христово стадо вздумал; яко волки, рыкающие и истощившиеся завистью злобной пред величием смиренным, идут отобрать чужие жизни. Не ведают слепцы: расточают ведь наущением зла залитые кровию души!
Они грозят, бегут, вооружившись мечами и копьями, на монастырские врата. Чёрен день в сердцах ополченцев, и смутна красота мира. Им памятно угнетение, оным ко вражде подвизались, им противно уязвленное самолюбие. Они возненавидели людей, обличив Творца в немилости Его, но корень смрада созрел, разросся внутри, и правда в гнусности малодушного колебания сердец, не презревших пагубной развращённости,
изгрызшей клыками нутро, обратившее гнев на иных, но не на себя. Они есть корм, лакомство червей, успевших вкусить души, утратившие Дух; они идут, волоча чёрное облако. Они мертвы. Кровь тепла, но остыли чувства в холоде мерзостных деяний. Они – прах. Обветшает урна, и где они обрящутся тогда?
Но смирен слуга Господень, возжелавший зваться Божиим рабом – ибо он пребудет в покровительстве Сильнейшего, Всемилостивого и Всеблагого, и с Ним страха позорного не возымеет пред супостатом ярым, а духом сокрушённым обратившись, испросит отверзнуться очам противников, дабы они познали радость и чрез труд спасительный обрели землю обетованного счастья на нескончаемые века. Он – камень, неизгладимый и несокрушимый, запертый снаружи, дабы молиться о существах, способных к разумению. Он монах, осеняющий крестным знамением главу и прочее во освящение и просветление. Он воин, волей своею избранный блюсти открытые заповеди закона. Ему до́лжно сражаться, ибо мир прозябает в бессмысленном бездействии. Ибо мир углублён в постыдное услужничество себялюбия. Он – свет откровения Истины, и он усмирит восставшее зло. Он утихомирит бурю благим стяжаньем духа. Он победил себя и не имеет преград, ибо основание, замешанное с земным, подобно хрупкому стеклу: треснув, к краху сподобится, нежели уподобится плоду, произрастающему из честного корня.
Впереди путь, и воинственным нравом пылают едино все чувства души. Решимость во взгляде, отвага в сердце, осознание победы и почерк веры в пронизанном вечностью естестве. Во главе – неописуемой мужской красоты лицо, запечатлевшее всю глубину каменного спокойствия. Налетает неумолимый ветер, нещадно бичующий лико острыми льдинками изморози.
Абсурду равная природная переменчивость нравов, свойственная людям, исчерпывает неизменность в должной подлинности, закономерности водоворота сущего мира.
Крахом поползшее мироздание извергло хаотичное войско, лишённое мыслимой фантазии. Грядёт заря рассвета, и первостепенное значение примет бессмысленное изжитие себя; но небо не утратит слух, покуда уста не престанут отверзаться в молениях, и последний голос возвестит о восторжествовании правды, исполненной ясной красы величия и несравненного высшего могущества.
Раздаётся светоносное пение, пронизывая благою сущностью нутро и дарованный Дух; оно призывает вечное и неоспоримое в силе исполненных величьем умов мужей святое примирение, украшенное покаянием сокрушённых сердец. Но меркнет округ не щадящих ничто живое врагов. Зло в неистовстве наступает, направляя тлетворную армию. Все пороки обрели материальное воплощение, став живописною картиной анархического ужаса. И пустота вознамерилась нанести ответный удар вечности, не мысля ни грядущего поражения, ни Истины непобеждаемой. Правда стянута нитями зла в душах уловленных людей, и затхло и душно ей не чаять света в плену, в безрассудстве омертвевших. Армия исчадий тьмы, непрестанно пополняясь, пребывает в движении, ловя долгожданный момент назревавшей в умах и осуществляемой теперь битвы.
Сотнями метров тянутся сгруппированные войска, и каждым десятком душ управляет постановленный смотрителем демон. Он верещит, разевая пасть, изрыгая рёв и рдея в злобе. Трещат черепа, нанизанные на костяные жала наплечников, и перетянуты мощные остовы ржавыми цепями. И раскалённые острия мечей, вгрызаясь в горжеты, пылают огнем, и страх вселяют черепа на концах рукоятей. Демоны, будучи лишёнными фантазии или следуя установленным правилам, вооружились аналогично соратникам в гибельном деле, отличаясь лишь окраскою и количеством выступающих длинных шипов на наплечниках.
Было возможно при желании узреть тринадцать мелких костяных заострений по обеим сторонам рамен и от одного до трёх, расположенных чётко в ряд, высоких шипов из рога дракона.
Иерархическая волна захлестнула и помутнённый рассудок зла, шествовавшего воочию зримым войском людей и гнусных тварей.
Люди, превозмогая усталость и став отупевшей силой, следовали нечестивым ораторам вослед, забывая хлестанье, ввергающее в прискорбное уныние, даруемое раскалённо-красными и угольно-чёрными полководцами. Но, оказавшись причастными к потоку, предвещавшему не что иное, как бурю и мятеж душ, переступали чрез себя и, изнемогая окончательно, осуществляли шаги грузными в солеретах ногами. Тяжела кираса, одетая поверх бригантины, и стальная сбруя амуниции сдавливает плечи и грудь. Но таков выбор, и познать правоту они сумеют только с последним вздохом и приветствием смерти.
Но смерть пока не точит тело с уязвлённой душой, так что путь свободен не только ступням, но и тленной красе невест порока, шествующих в обманчивом покровительстве отца лжи.
Перекрёстными шагами идут обесчещенные девы, блистая нагими, лишёнными изъянов телами. Волосы, сравнимые с потоками водопадов, ниспадают на спины, достигая в иной раз голеней. Груди превосходных форм и несказанной упругости вздымаются в такт дыханию, красуясь встревоженными сосками. Заострённые плечи, поражая хрупкостью, приковывают взгляд, а бёдра, слегка уступая узости рамен, украшенные лёгкой чёрной перевязью, возбуждают мысли о вожделенном. И манящие движения, исполненные хищной грации, искушая, ввергают в беспросветную пропасть подчинения страстям. И алеющие губы воспламеняют огонь, и нутро, возжигаясь, истребляет рассудок, коий уступает желанию дерзновенно впиться в безудержном наслаждении в каждую частичку виновницы, поколебавшей ум, всем своим естеством в неистовом шторме вожделения и, изжегшись, обратиться в пепел, лишённый славы. Но огромные чёрные очи, скрывая зло, обильно изливающееся чрез взгляд, привлекают ослепших невозвратно мужей, но зрящих малые лучики света оттесняют, знакомя с явью их томных блужданий в исканьях добычи.
Однако арсенал врага богат, и на подступе к черноволосым богиням искусственно-земной красоты идут увенчанные золотыми перевязями знойные девы, блистая на щедрых отсветах солнца обильными кучерявыми огненного цвета волосами. Они длинными пальцами изящных и тонких рук ворошат локоны, и драгоценные камни, пресыщенные каратами, подчёркивая грациозность воинственных обладательниц невечных сокровищ, безудержно сверкают, обрамляя изящные изгибы тел.
О, чресла! Особенно прекрасные в неспешных шагах с колыхающимися мечами, благоговейно прикреплёнными по левые бока в ожидании битвы и крепко охваченной рукояти, и гневного рёва из уст этих воплощений гармоничной красоты. И будто прорисованные несчётно-талантливым мастером спины – со слегка очерченными лопатками и бусинками безупречных позвонков – столь идеальной симметрии в движеньях, что природа человеческого существа, подобно корню древа, принимается виться вослед, услаждаясь ими словно долгожданной влагой, не разбирая, чиста она или грязна. И столь нежные оголённые пальцы ног, розовея, вызывают умилённо-восторженное состояние, снова отгораживая разум неприступной стеной от цели и призывая бросаться к ним, как пёс на редкий корм, не поглощая за раз, но сберегая и охраняя для последующих времён.
И казалось, холод не властен над ними: уверено ступая по заснеженной равнине и сохраняя спокойствие, они, оглядывая окрестности неспешными взглядами, являющими собой факелы иль разгоряченные угли. Сии неземные дарования Творца лукавыми усмешками освещали лики, обнажая ряды белоснежных зубов и чуть потрясая женственными головками, не препятствуя ниспаданию курчаво-огненных волос на высокие лбы, окаймлённые золотыми обручами искусных работ.
Но, перевешивая украшения, главенствовала нагота, являясь чарующей силой, неподвластной разъяснению, и разум, не утруждаясь мыслию, всецело был занят оттенками переливавшихся светло-зелёным изумрудом глаз.
А за ними маленькие длиннобородые, с заостренными верхами шлемов, человечки тянули крупнокалиберные мортиры, изредка поблескивавшие золочёной бронзой. Они имели чёткие отличия в обмундировании: к их стальным кирасам крепились мелкие налатники, дотягиваясь до самых колен коротеньких ножонок. Но поистине удивляли мерзкие твари, обуреваемые неистовой злобой. Их удерживали гласом демоны колоссального роста. Поэтому, представляя собой ползучее тело – не то на лапах, не то на четвереньках, серое, обезображенное уродством рогатых голов, горбов и выпученных глаз, – они торчащими из глазниц ало-красными зрачками, чураясь, оглядывали сияющий вдали храм с пышными куполами и водружёнными на них восьмиконечными крестами. Они вытягивали сморщенные черепушки, разевая пасти с множеством рядов длинных гнилых зубов, рыча и отплёвываясь чёрной жижей, и проклинали свет, от которого бежали, будучи одурманены тьмой.
Монах был спокоен, преодолевая крутой спуск гор, опираясь о каменные глыбы. Крестился, изредка вздыхал и продолжал тяжкий путь по слегка протоптанной песчаной дорожке, извивавшейся узким проходом.
Труден был путь его, и, казалось, несть ему конца; ладони рук, ноги и подол рясы были полностью запорошены налипшим белым песком. Но шёпот молитвы не прекращал звучать в сердце его. Горошины чёток перебирались им, невзирая на мозоли на пальцах рук. И тело осторожно балансировало на резком спуске вниз.
В конце пути изнемогшие в сандалиях ноги встретила мягкая поросль травы и полевых цветов. Он, остановившись, глубоко вдохнул свежий, но весьма тёплый воздух и, будучи озарён обрамившим силуэт статного тела светом, исполнился благодати. И, несравненно обновившись, предстал ликом и всем естеством осмысленно пред величием, разлившимся прекрасным отзвуком одухотворённости благодати Божьей обители; и глас души возвещал погибель зла.
Разрознятся служители его, и демонские учения сгорят в огне неземном; закуют нерушимыми цепями и печатями деяния отторгнут, свергнув в жижу нечистот, в забвение обратят. Светозарное сияние пронзит и низвергнет тьму, рассеяв невозвратно. Поколеблется и не возможет скрыться, ибо наступит столетие в величии Грядущего. Зайдёт солнце, окутает сумерками мир, но не затмится свет Нисходящего и пребывавшего на Земле единожды тысячелетия назад.
Воин, облёкшийся в чёрные одеяния, отражающие скорбный мятеж яко зерцала, предстоял пройденным высокогорьям широкою спиною, статными раменами и необыкновенною конституцией величавой, мужественной красоты, освещаясь контурами солнечного золота, обрамляющими очертания фигуры. Он взирал кротко на благолепие неописуемой бездны красок, на землю, увитую спящими чадами её, в безмолвии возвышавшимися и шуршавшими зеленолиственными росточками.
Блещущее серебряной гладью озеро близ священной обители возмущалось встревоженным ветром.
Меркнет… Сгущаются краски, и необратимо движение воронки, истребляющей мир. Мир обесцвечен туманом серости. Она обымает отовсюду, заключая добро в нерушимый круг. Угасает свет, и водворяется отражение светозарного сияния от душ, алчущих Истины.
Солнце высоко в необозримом океане неба, но луч его утратил былую силу, оно теперь ничтожно и серо.
Всеобъемлющую тишину сотрясает пронзительное ликование врага, яко лавина стёршего извечное равновесие священных земель. Невообразимый топот демонов, выхвативших мечи из ножен, потрясающих ими над увенчанными парными рогами головами. И ринувшиеся люди вторили теперешним властителям их умов; неисправимый след на образе человеческом оставляло пресмыкательство пред супостатом, вооружившимся обманом, исказив Истины сущность. Но чуждо осмысление мёртвым в безволии!
Водружённые на головах воинов бацинеты не имели клапвизоров, которые могли бы, наверное, скрыть на мертвенно-снежных лицах устрашающие трещины, появившиеся вследствие омертвения, и не обнародовать спёкшиеся губы, равно чёрные, как и круги у глаз. Пугающе-зелёные глаза злобно жаждали расправы над ненавистным скитом монахов, водворённых с Земли в пространственный закуток безвременной реалии, местом конечной апробации души чрез вторичное соискание подлинно верующих в Бога.
Преображённый мир являлся теперь взору видением, свойственным меньшим тварям, представляясь обесцвеченным повсеместно, независимо от оставшихся прежними горящих демонов и исполненных тонами жизни монахов.
Также в войсках пребывали существа, наименованные одним монахом как Вихриды; они, имея бесплотные воздухообразные туманно-чёрные тела, могли гордо полемизировать с естественной закономерностью вещей, относящихся к природе, вызывая катаклизмы – в частности, бури и ураганы в сопровождении дождей; остовы их мерцали трещинками и переливами молний. И хотя черты расплывчатых лиц из-за их зыбкой сущности были неясны, все же присутствовала обычная последовательность угадывавшихся на подлежащих местах огромных и более чёрных, чем они сами, глаз и пастей, видимых только при разевании, обнажающем ряды иссиня-чёрных и туманно-нематериальных клыков, и, разумеется, роговидные возвышения на главах.
Плечи монаха зябко передёрнулись, и он, пройдя поодаль озера, ступил на слегка протоптанную дорожку, уводившую от ограждённого молитвенной оградой храма к собранной вместе братии, прошедшей не очень далеко от него в сторону врага, окружавшего сколь видит глаз нескончаемой полосой, словно убийственная волна в ополчении на всё живое. Он, читая молитвы, не заметил бесшумно подошедшего к нему сзади. Но как только на его левое плечо опустилась тёплая рука, он обернулся, придя в нежданное удивление: высокий, принимавший некогда от него постриг Селафиил, смотря просто и добродушно голубыми бездонными глазами, дружески протягивал чёрный тулуп. Клим, безмолвствуя, улыбнулся, приняв оказанную в добродетели помощь.
– Я подумал… В общем, покамест битва не началась, согреешься телом, а душа обогреваема молитвой, посему и не ведает недостатки тела.
– Истинно amicus cognoscitur amore, re8. Ты alter ego9. Твоё обращение ко всем зеркало твоей души.
Селафиил улыбнулся и почтительно произнес:
– Dulce laudari a laudato viro10.
– Родственно и моё мнение о тебе.
Клим улыбнулся, надел тулуп и, застёгивая большие чёрные пуговицы, продолжил шествие.
– Клим, тернист наш путь и in dies et horas11 становится только тяжелей. Немоществует тело в непрестанных нападках врага… Только просвещение души и нисходящий на нас вследствие трудов Дух даёт постичь Истину, а с ней надежду. Клим, понимаешь, изнемог я; но осознаю требуемое укрощение меня от себя. Но обожди, – он взял за опущенные руки безмолвно слушавшего собеседника чуть выше локтей и, проницательно всматриваясь в огромные и мудрые глаза цвета древесной коры, продолжил: – Писаное исполнено, и осталась малость. Но как мучительно долга она! – хотя Селафиил повысил слегка свой певучий голос, не перестал радовать слух нежным и тонким мотивом серьёзной речи. – Меня непрестанно мучают неподобающие раздумья, отвлекая от должного исполняться мной. Когда наступит конец сему?!
Клим хотел пошутить, сказав: «muti citius loquentur», то есть «скорее немые заговорят», но передумал, не желая необдуманным словом обидеть духовного чада, посему произнёс следующее:
– Прошу, только этого прошу: не видь безысходной жизнь, и научайся познавать милость Господа. Оставшись на земле, мы бы не избежали гнёта армии Антихриста, ибо были облачены земным и не следовали полностью откровенной Истине, и на стезях Ея стопы наши одновременно не водворялись, вступая на пространные дороги. Посему нам уготовлялось изведение плоти и ответ за понесённый сан, ибо ряса не отверзает врат Господних. Постигая возмущение души страстями, разве можешь продолжать следовать злым наветам, исходящим от демонов? Отстраняй их именем Господним и Крестом Его от себя! Вдумайся в само слово конца и последующее преставление пред Ареопагом Божиим! Радуйся, что милостью и провиденьем Логоса отпущено время на покаяние людей! И уповая на милость Его, молись, дабы спасти чрез постижение от серных болот человечество. И проси пробыть нам здесь долгосрочно, ибо, как явится со славою с Небес, нам суждено оставить сие место и получить заслуженное. Только дела наши ничтожно малы.
– Не! Думаю, я заслужил увидеть одним глазком рай! – сказал один из братии, остановившейся неподалеку, дабы послушать благочестивые слова.
– Силуан, запомни, – проникновенно смотря, с расстановкой проговорил Клим: – De se ipso modifice, посему ausculta et perpende12.
– Да, Клим, я взвесил, что нынче демоны не в духе и жаждут расправы над нами, поэтому молча собираюсь изрубить добрый десяток рогатых.
– Но не забывай, Силуан: ничто не исходит из нас, если Всесильного глагол не разрешил пути нашего и не даровал силы Духа, ибо без Его Десницы мы войдем в полчища врага, как к зверям на растерзание, потерпев смертоносное поражение и низринемся, возжегшись кремнем гордыни. Так и Мечи дарованы нам: каждый – зерцало души. Вследствие этого блюсти незлобие научайтесь и, соболезнуя врагу, испрашивайте ему прозрение, дабы не погиб невозвратно.
– Клим, ты говоришь, не как един из нас; но научаешь, словно власть имущий более нас. – проговорил, смущаясь, Тихон. – Твои слова превосходят наши познания, посему для нас они словно песок без извести, уму не постижимо мудрование твоё. Прошу выражений претворение из длины в краткость, дабы мы уясняли…
И Тихон, краснея в смущении, поднял взгляд к целомудренному взору стоящего напротив него Клима, который сразу ответил, воздохнув тяжело, но добродушно:
– Brevis esse laboro, obscurus fio13, – и после латыни ласково посмотрел на всех, словно отец на чад. – Братия, знайте, любовь братскую я к вам имею, оттого не желаю расслабления душ ваших, дабы вас не покинул Дух, и враг не сломил вас; arcum intensio frangit, animum remissio14. А напряжение рождает сражение; сражение есть война. Война, словно механизм, поршнями своими переломит неготовые противостоянию кости, и не узнаете их в конце, ибо обезображены будут. Так да укрепите остовы свои грозным оружием, и мечи Слова обретите, воссияв духом кротким и смиренным; тогда гордыня врага не уничижит вас, и Дух не отступит от вас; и возвратитесь с сечи невредимы. И Deo juvante и Deo volente15, предварите в познание врага; ибо знание есть Свет, а Он есть силу Имущий; и свет ваш да светит пред всем сущим в мирозданиях, сотворённых Богом, и остановит крах, и вступим, братия, очистившимися от скверн в обитель блаженства и радости. Не будем же невеждами и возьмём Крест спасения, и не побережём души своей за Него; и познаем, что honesta mors turpi vita potior!16
– Климент, послушай, эти заветы Бога чрез твои уста трудны и невозможны в исполнении…
Но Силуана перебил Селафиил, ощутимо проникшийся словами, словно копьё поражающими сомнения, обретя новое желанное чувство, сменившее так тяготившее его страдание, сказав с юношеской пламенностью:
– Ad impossibilia Deus non cogit!17 Так желает Господь во спасение наше. И двинемся молитвенно на врага; и не возможет сокрушить и задуть пламя Истиной веры Православных чад Господних! Братия, прекратим дремать в чувствах, ибо зло, не дремля, надвигается бесконечной ратью; оно побеждаемо и бессильно, и вредоносна Правда ему; обличим сущность его и познаем противоестественность пустого глагола тьмы. Отнятая сила и Свет Истины от него им же самим, подобно огню, ожигает тленную сущность смрадного духа. И поникших в тёмных стезях разве убоимся или возможем примкнуть к павшим и отлучённым от Десницы Предвечного Бога? И клокочет зло в неимоверном бессилии, и власть обретает от страха склонившихся пред ним в бессмысленной боязни. О братия! Неразумие наше забавляет демонскую рать. Доколе мы не престанем прикрываться от Света занавесью и не признавать светоносного сиянья Светила Всеопаляющего и Окормляющего сущее в мире – не достигнем полного бессмертия, не освободимся от бренности духа мира, не вкусим пищи чертога изначально предуготовленного и предусмотренного нам и не познаем радостного прозрения очёс духовных. И утроим мольбы за отлучённых в неверии, строящих искания Истины, укреплённые не верой, но шатким основанием логических домыслов. Оные без Богопознания не приведут к иному пути, кроме как к тупику неясных толков и извращений Правды, зависимых от умозрения, нелепых заключений, навеваемых дьяволом отдельным личностям из сборища безымянных людей, сталкиваемых в заразное скудоумие. Где наша Deo gratias?18 Так, братия, будем сильны, и грянем с молитвою на врага, и примемся ab haedis segregare oves!19
– Benedicat vos omnipotens Deus, Pater et Filius et Spiritus Sanctus et Benediction Domini sit vobiscum20, – красиво, стройно и властно проговорил Клим, стоя на возвышении посреди дороги, как бы плавно скользящей под уклон от монастыря; и позади него купол, возглавляющий храм, сиял, выделяясь величественностью и красотою. Монахи восторженными взглядами смотрели на их премудрого настоятеля в земной жизни, сопричтённого им по возвышении. Его суровый к злу и добрый к Истине взгляд излучал чрез необыкновенную младость образа познания, накопленные в опыте труда и подвигов, исполненных горячей любовью к Богу. Виденное и пройденное им неизгладимо отражалось в чертах его. И только слепец мог не заметить сокрытой в нём высокой духовности и силы.
Селафиил, стоя ниже настоятеля, всматривался, находя в его образе опровержение домыслам об ограниченности человеческого естества, познавая изменчивость сущности пребывающего непрестанно в содружестве с Творцом, противоборствуя уничижённой стороне человеческой природы, тянущей в бездну погибели. Его лицо озарялось детскою восторженностью, и небесного цвета глаза ликовали; волосы, светлые, будто солнечные лучи, заплетены были в три толстые косы, перевитые, как бесконечные спирали. Он улыбнулся и, перекрестившись, запел воинственные кафизмы из Псалтыря, обратившие его прекрасный, мощный голос в правое и непобедимое орудие. И голоса братии снова сплочённо разлились, наполняя воздух и землю мотивом несказанно вечного и прекрасного.
И, Духом исполненные, шли они на врага.
II
Божья коровка, маленький интересный жучок, взбиралась вверх по тоненькому росточку травы. Она, глядя на безграничный воздушный океан, утративший живописную притягательность и живость, не утруждалась обдумыванием этого изменения в сей промежуток её не особо многозначительной жизни. Надлежало бы заметить одну важную деталь, составляющую бытие насекомого, никогда не отдававшего себе отчёта в своих действиях. Она счастье обрела в насыщении утробы, и остальное просто не вписывалось в рамки свойственного ей низменного мировоззрения. Божья коровка тривиально ползла наверх, разумеется, карабкаясь, будучи ведома вожделенным желанием вкусить то, что из-за нежно-зелёного вида казалось свежим и посему мягким и сладостно-упоительным. Она прожила много и не помнила ни рождения, ни жизни, будто утопшей невозвратно в пучинах бурлящей и пустой суеты, и единственной целью её было живиться безрассудно и безостановочно. Снова вспыхивал на горизонте обрастающий новыми мифами усеянный мелкими каплями росы листок; и она стремилась вкусить его, не помышляя ни меры, ни причины напрасного пресыщения; и не терзаясь действиями, приносившими временную пользу только ей. Она достигла желанного, и… бессмысленное существование прервала пята мощного демона. Он переступал горящими, как и остов, лапами, выжигая беспечную жизнь природы. За ним следовали люди, и чрез десятки вооружённых воинов тянулись новые и новые линии врага, сменяющегося иными существами.
Der kostenlose Auszug ist beendet.
