Buch lesen: «Мы обнимем смерть»

Девин Мэдсон

Schriftart:

* * *

Список персонажей

Левантийцы

Род Торин

Рах э’Торин – изгнанный капитан Вторых Клинков Торинов.

Эска э’Торин – заместитель Раха (умер, душа освобождена).

Кишава э’Торин – охотница (умерла).

Орун э’Торин – конюх (умер, душа освобождена).

Йитти э’Торин – целитель.

Дзиньзо – конь Раха.

Лок, Хими и Истет – Клинки Торинов.

Гидеон э’Торин – капитан Первых Клинков Торинов, ныне император Левантийской Кисии.

Сетт э’Торин – брат и заместитель Гидеона.

Теп э’Торин – целитель Первых Клинков.

Тор, Матсимелар и Ошар э’Торины – седельные мальчишки, которых Гидеон назначил переводчиками.

Нуру э’Торин – переводчик-самоучка, которая никогда не служила чилтейцам.

Род Яровен

Дишива э’Яровен – капитан Третьих Клинков Яровенов.

Кека э’Яровен – заместитель Дишивы, немой. Чилтейцы отрезали ему язык.

Атум э’Яровен – капитан Первых Клинков Яровенов.

Локлан э’Яровен – конюх Дишивы.

Шения э’Яровен – единственная из Яровенов, заклейменная в изгнании.

Птафа, Массама, Дендек, Ануке, Эси, Моше э’Яровены – Клинки Дишивы.

Другие левантийцы

Ясс эн’Окча – Клинок рода Окча.

Лашак э’Намалака – капитан Первых Клинков Намалака и подруга Дишивы.

Йисс эн’Охт – капитан Первых Клинков Охта, пылко предана Гидеону.

Тага эн’Окча – капитан Первых Клинков Окча и предводительница Ясса.

Менесор э’Кара – капитан Вторых Клинков Кара.

Джейша э’Кара – заместитель Менесора.

Сенет эн’Окча, Якан э’Кара, Яфеу эн’Инжит, Балн эн’Охт, Тафа эн’Охт и Кехта эн’Охт – охрана императора.

Нассус – левантийский бог смерти.

Мона – левантийская богиня правосудия.

Кисианцы

Мико Ц’ай – дочь императрицы Ханы Ц’ай и Катаси Отако.

Император Кин Ц’ай – последний император Кисии (умер).

Императрица Хана Ц’ай – свергнутая императрица Кисии.

Принц Танака Ц’ай – брат-близнец Мико (умер).

Чичи – собака Мико.

Дзай Ц’ай – незаконнорожденный сын императора Кина.

Лорд Таси Оямада – дедушка Дзая по матери и регент.

Генерал Китадо – командующий императорской гвардией Мико.

Министр Рё Мансин – министр левой руки, главнокомандующий императорской армией.

Лорд Хирото Бахайн – правитель Сяна.

Эдо Бахайн – старший сын герцога Бахайна.

Капитан Нагаи – человек герцога.

Лорд Ниши (Соленый лорд) – богатый кисианец, приверженец Единственного истинного Бога.

Чилтейцы

Кассандра Мариус – чилтейская шлюха и наемная убийца.

Иеромонах Креос Виллиус – глава церкви Единственного истинного Бога.

Лео Виллиус – единственный ребенок его святейшества иеромонаха.

Капитан Энеас – глава охраны иеромонаха.

Свифф – подчиненный капитана Энеаса.

Другие

Торваш – Знахарь.

Госпожа Саки – безмолвная спутница Торваша.

Кочо – писец и слуга Торваша.

Лечати – молодой человек на службе у Торваша.

В предыдущем романе…

Отношения между имперской Кисией и соседним государством, Чилтеем, становились все напряженнее. Набеги и грабежи вдоль границ приближали очередную войну, надежда на примирение была связана с подписанием нового договора, скрепленного браком Лео Виллиуса, сына иеромонаха Чилтея, и принцессы Мико Ц’ай. Бросив вызов старому императору, брат Мико напал на Лео Виллиуса, когда тот пересек границу, однако убить не сумел и был казнен за измену.

Получив желанный повод для масштабного вторжения, армия Чилтея, усиленная левантийскими воинами из-за моря Глаза, прорвала границу. Изгнанные с родины, Рах и его люди были вынуждены пойти на службу к чилтейцам, хотя воевать за других не в их обычае.

С помощью Кассандры, наемной убийцы, наделенной способностью оживлять недавно умерших, чилтейцам удалось захватить неприступную крепость Кой. Кассандра должна была убить Лео Виллиуса по заданию его отца, что она и сделала, но мертвый Лео возвращается и отбирает у нее свою голову. За эту неудачу Кассандру продают Знахарю, единственному человеку, способному изгнать чужой голос, звучащий в ее голове.

После неудачной попытки отобрать звание вождя левантийцев у своего близкого друга Гидеона э’Торина Рах становится телохранителем Лео и чилтейцы продолжают войну, продвигаясь на юг, к кисианской столице. Намереваясь защитить ее, Мико принимает сторону императора против собственной матери, однако он умирает, оставляя ее в одиночестве перед лицом угрозы. Мико коронует себя как императрицу и встает против чилтейцев. Ее армия не в силах сдержать атаку, и чилтейцы захватывают столицу, но их убивают обратившиеся против хозяев левантийцы по приказу Гидеона. Мико удается бежать, спасаясь от смерти, а Раха, не согласившегося с тем, куда Гидеон ведет его племя, берут под арест.

Посвящаю мисс И., от которой я узнала так много – о самой себе, а также о том, что самое главное и важное в жизни редко дается с легкостью.

Глава 1
Рах

В темноте время стоит на месте. Нет ни дней, ни ночей, в темноте ты просто перестаешь существовать, пока душу подтачивает одиночество, но ничто не сможет вытравить правду из моего сердца. Я – левантиец. Торин. А воинам степей полагается умирать не так.

– Гидеон! – крикнул я, прижавшись лицом к прутьям решетки. Голос унесся во тьму. – Гидеон!

Цепляясь за решетку, втягивая растрескавшимися губами воздух, я завел нашу песнь. Мы пели ее, оплакивая потери. Мы пели ее, когда больно. Пели под звездами и палящим летним солнцем. Пели в силе и слабости, но чаще всего – в одиночестве. Ее словам нас – горстку детей, освободившихся от работы в конце долгого дня, проведенного в дороге, – научил Гидеон. Мы сидели у его ног, сражались за право сесть как можно ближе, будто его старые потные сапоги были священны.

«Но что все это значит?» – спросила девочка, чье имя и лицо скрыла пелена времени, оставив лишь благодарность за то, что она задала вопрос, и мне не пришлось выглядеть глупо.

«Это молитва, – улыбнулся глупышке Гидеон. – Возвышая свой голос к богам, ты никогда не будешь одна, потому что они увидят тебя. Услышат. Признают».

Он взъерошил девочке волосы и оставил нас, а мы таращились ему вслед. Пусть он был самым младшим Клинком Торинов, просто мальчишка по сравнению с другими воинами, но для нас, для меня он был богом.

Когда я допел, эхо песни медленно растаяло в тишине.

Гидеон не пришел.

* * *

Меня разбудила боль в животе. Может, прошли минуты, а может, часы. Я знал только голод, жажду и темноту. Поднявшись на трясущихся ногах, я не мог не думать о нашем пути на юг, о том, как нас били, морили голодом и покрывали позором чилтейцы – те самые чилтейцы, что позже погибли от левантийских клинков. Освободил ли Гидеон их души? Или сжег, как зверей, вместе с головами?

– Гидеон! – Голос хрипел, жажда лезвием резала горло. – Гидеон!

Ответа не последовало, и я зашагал по тесной камере, трогая каждый прут решетки. Всего семнадцать, все идеально гладкие, но те шесть, что служат дверью, слегка толще остальных. Ни света. Ни ветерка. Только тьма, и подобно голоду, вгрызавшемуся в мои внутренности, мысли стал разъедать страх. Меня забыли?

– Гидеон! Йитти!

Только эхо в ответ.

* * *

Я не слышал шагов, но, открыв в следующий раз глаза, обнаружил, что больше не один. Сквозь решетку лился яркий свет, и я вздрогнул и попятился, пока лопатки не коснулись стены.

– Прости. Я не подумал.

Раздался металлический скрежет, и свет из полуденного стал сумеречным.

– Выглядишь жутко.

Я рассмеялся. Или попытался, поскольку получился лишь хрип, а желудок скрутило узлом.

– Надо было предупредить, я бы помылся, – проскрипел я.

– Ну, хотя бы твое чувство юмора не пострадало. – Глаза привыкли к свету, и я разглядел вечно хмурую физиономию Сетта. – Не уверен насчет…

– Я хочу видеть Гидеона.

Ответом стало лишь потрескивание горячего металла лампы, усиленное тишиной. Я молчал, пока Сетт не откашлялся.

– Не получится.

– Он не может отказаться повидаться со мной. Я – Клинок левантийцев. Торинов. Я…

– Его здесь нет, Рах.

Я уставился на грубые черты Сетта, будто в них скрывался ответ.

– Что значит «нет»? Он отправился домой?

Резкий смех Сетта эхом разнесся по коридору.

– Нет, он не отправился домой. Он теперь император, а здесь небезопасно. Чилтейцы разрушили оборонительные сооружения города, а к чему восстанавливать их, если твоя империя к северу от реки, а не к югу? Теперь здесь вражеская территория.

– Вражеская?

– Не надо больше вопросов, Рах. Это ты отправляешься домой.

В замке заскрежетал ключ, и Сетт с усилием распахнул дверь.

Домой. Я не желал ничего другого с первого дня, но все же не сделал ни шагу к свободе.

Сетт скрестил руки на груди, не выпуская из них фонарь.

– Серьезно? После всего, что случилось, ты продолжаешь упрямиться?

– Мы не убиваем. Не крадем. Не завоевываем. – Я повысил голос. – И единственный способ сместить командира Клинков – это вызов или смерть. Я – капитан Вторых Клинков Торинов, пока кто-то из них не бросит мне вызов.

Сетт зарычал, сжав ручку фонаря.

– Просто поезжай домой, Рах. Поезжай домой.

Он повернулся и пошел обратно, оставив дверь камеры широко открытой. Я последовал за удаляющимся светом. Ноги тряслись.

– Где мои Клинки?

– С Гидеоном, – не останавливаясь и не сбавляя шаг ответил Сетт.

Я старался не отставать, поскальзываясь на влажном каменном полу.

– А Дишива?

– Тоже.

– А Лео?

Сетт остановился и повернулся так резко, что фонарь едва не впечатался мне в лицо.

– Чилтейский бог-мальчишка? Мертв. Ты видел, как он умер. С тех пор его состояние не улучшилось. – Сетт вздохнул. – Не делай глупостей, Рах. Я знаю, тебе тяжело, но это твой шанс убраться отсюда, отправиться домой. Если снова начнешь доставлять проблемы, у Гидеона не будет выбора, кроме…

– Кроме чего? – спросил я, когда он зашагал снова. Его раскачивающийся фонарь пьяной звездой указывал путь. – Кроме как убить меня? – Я поспешил вслед за Сеттом. – Таков новый левантийский обычай? Убивать тех, кто оспаривает твои решения, а не драться с ними в честном поединке?

Не ответив, Сетт начал подниматься по лестнице, разочарованно топая по камням. Я остановился у подножия, пытаясь отдышаться, и едва не выскочил из собственной шкуры, когда фонарь Сетта осветил ближайшую к лестнице камеру. У самой решетки стоял человек и не мигая смотрел на меня, будто стараясь запомнить мое лицо. Я поборол желание отступить назад, отвести взгляд, радуясь, что нас разделяет решетка. Грязное лицо человека обрамляли торчащие в разные стороны волосы, но сквозь пелену запущенности проглядывало что-то знакомое.

Сетт остановился.

– Кто это? – спросил я, не отводя взгляда от пленника.

– Министр Мансин, – донесся с лестницы ответ Сетта. – Человек, который сидел на троне в боевых доспехах императрицы.

Министр Мансин, занявший место императрицы, чтобы обмануть ее врагов, пристально вглядывался в меня из-за решетки. Мне хотелось сказать ему, что я никогда не желал падения Кисии, что я ему не враг, но я сражался вместе со своим народом против его народа, и этого не изменить никакими словами. Да он их и не поймет.

– Пошли, – буркнул Сетт, и звук его шагов возобновился. Свет ушел с лица министра. Я оторвал от него взгляд и пошел по лестнице.

Сетт поднимался медленно, но я все равно не поспевал за ним, одышка и боль усиливались с каждым шагом, напоминая о том, что мое тело нуждается в еде, воде и отдыхе. Если бы не гордость и гнев, я бы уже карабкался на четвереньках.

Добравшись до верхней площадки, я, тяжело дыша, оперся о стену из грубо отесанного камня. Шаги Сетта продолжили удаляться, но вскоре он вернулся за мной.

– Прости, что оставил тебя там так надолго, – сказал он. Его лицо расплывалось у меня перед глазами. – У меня не было выбора. Ты можешь выбраться незамеченным только ночью, и мне нужно было дождаться, пока уедет Гидеон.

– Он что, ничего не знает?

Мне не хватало времени подумать, почему Сетт меня отпускает, но какова бы ни была причина, его лицо оставалось недобрым.

– Наверху есть еда, можешь поесть перед отъездом, – сказал он. – Я собрал твои седельные сумки. Дзиньзо ждет во дворе.

Дзиньзо. Я не смел и надеяться, что когда-нибудь снова увижу своего коня, не говоря о том, что мне позволят свободно уехать, но гнев опередил облегчение.

– Ты тайком отсылаешь меня из города, будто стыдишься.

– Можешь и так сказать.

– В то время как Гидеон отсутствует и не может тебе помешать.

Он секунду помолчал.

– Можешь снова идти? Еда уже близко.

Похоже, задавать вопросы о Гидеоне не разрешалось.

Внутренний дворец изменился. Некогда шумный и заполненный трупами солдат, сейчас он был окутан тишиной и тенями, превращавшими его резные колонны в прячущихся по углам неведомых существ. За бумажными экранами теплился свет, шорох наших шагов отзывался шепотком, но мы не встретили ни одной живой души.

Сетт привел меня в комнатку на первом этаже, где ночную темноту разгоняли две лампы. Низкий столик был уставлен блюдами, но мой взгляд устремился к чаше с мерцающей жидкостью. Не заботясь о том, вино это или вода, я опрокинул ее в рот. Горло обожгло шаром огня, я выронил чашу и закашлялся.

– Кисианское вино, – сказал Сетт. – Кажется, они делают его из риса. Или пшена. Есть еще чай, но не пей так быстро, его подают горячим.

– Зачем? – выдавил я еще более хрипло, чем раньше.

– Понятия не имею. Когда найду кого-нибудь, кто меня поймет, спрошу.

– А вода есть?

Сетт осмотрел стол.

– Кажется, нет. Они не слишком уважают воду. Считают ее грязной, и, возможно, здесь так оно и есть. – Он пожал плечами и хмуро добавил: – И добычу они не готовят целиком, по крайней мере здесь, во дворце. Режут ее на куски. – Он обвел рукой стол. – А лучшие части вообще не едят. Я видел, как они скармливают печень псам.

В желудке боролись голод и тошнота, я выбрал самый опознаваемый кусок мяса и откусил. Слишком много специй и странный соус, но голод все же победил, и я быстро затолкал мясо в рот, потом еще и еще. От еды заболел живот, но голод заставил меня продолжать есть, пока я едва не лопнул.

Пока я ел и пил, стараясь не заляпать и без того грязную и вонючую одежду, Сетт, словно часовой, стоял у двери. Он ничего не говорил и не шевелился, просто стоял, скрестив руки и глядя в пространство. Между его бровями залегла глубокая складка.

Когда голод был побежден, снова разыгралась тошнота, и я прижал все еще трясущиеся руки к животу. В носу стоял противный сладковатый запах непривычной пищи, и я откинулся назад, надеясь, что желудок ее не отвергнет.

Только когда тошнота немного отступила, я смог произнести:

– Ты ведь на самом деле не собираешься меня отпускать?

– Ты так думаешь? По-твоему, Дзиньзо оседлан для кого-то другого?

Я фыркнул и медленно встал, все еще держась за живот.

– Ты правда тайком высылаешь меня из города среди ночи, чтобы никто этого не видел? Что подумают люди? Что я умер? Что ты меня убил?

– Я не хочу, чтобы люди вообще о тебе думали. От тебя слишком много проблем, Рах. Послушай меня. Оставь Гидеона в покое. Оставь Йитти. Они сделали свой выбор, как и остальные Клинки, кто хочет новый дом и лучшую жизнь.

– У нас уже есть дом.

– Так иди, сражайся за него!

Среди экранов повисла тишина, наполненная пылью, запахом специй и ладана. В каждом вдохе я чувствовал вкус призрачных остатков чужой жизни, постоянно присутствовавшего напоминания о том, как далеко я от родных степей.

– Мне вернут клинок? – спросил я, пристально глядя Сетту в глаза.

– И ножи, если хочешь. Если тебе нужна замена сабле, которую ты бросил в Тяне, придется удовольствоваться кисианским мечом. Не особенно подходящая пара, но других у нас нет.

Кисианский меч мне хотелось не больше, чем есть их пищу, жить на их земле или завоевывать их города, но все же я кивнул, и губы Сетта растянулись в сдержанной улыбке.

– Пошли, найдем тебе чистую одежду.

По пути нам не встретилось ни единой души, весь внутренний дворец казался пустой могилой. Тела убрали, но остались сломанные экраны и ограждения, многие двери превратились просто в проемы, заваленные обломками и бумагой.

Зайдя в какую-то дверь, Сетт поводил перед собой фонарем, осветив вместо опрятной комнаты кучи сложенного по видам оружия в море одежды, кожаных доспехов и кольчуг.

– В основном тут все слишком маленькое, но несколько разрезов в нужных местах это исправят. – Сетт поставил лампу на выпотрошенный сундук и взял нечто из зеленого шелка. – Мундиры у имперской армии были неплохие, но от них почти ничего не осталось.

Я не желал носить кисианские вещи, но моя кожаная одежда видела столько грязи, что не хотелось даже об этом думать. Я много раз в ней сражался, и по коленям стекала кровь множества отрезанных голов. А здесь, несмотря на беспорядок, все выглядело свежим и чистым.

Сетт бросил мне шелковое одеяние. Оно скользнуло у меня между пальцами, цепляясь тонкими нитями за огрубевшую кожу. Я позволил ему упасть и разлиться по полу, как мерцающие зеленые воды залива Хемет.

И снова Сетт стоял молча, пока я обходил комнату, роясь в россыпях одежды. Штаны, которые я выбрал, были слишком тесные, рубаха слишком длинная, кожаная поддевка слишком тонкая, а плащ слишком тяжелый. Одежда была мне нужна, но врезалась в тело, от нее чесалась кожа, а чересчур тесный воротник душил как удавка. Под левантийским солнцем в таком одеянии можно свариться заживо, но, если кисианские дожди хоть наполовину настолько ужасны, как считали чилтейцы, я буду ему рад. Кошмарные дожди. Если бы чилтейцы не так сильно боялись воды, то, возможно, почуяли бы зреющий под самым носом мятеж. Или нет. Я же не почуял.

Я раскинул руки, приглашая Сетта оценить мой вид.

– Ну, как я выгляжу?

– Смехотворно. Но чисто. Пойдем, скоро рассвет.

Взяв на замену кисианский меч и сунув вещи в сумку, я снова последовал за Сеттом в тишину дворцовых теней.

– Где все? – спросил я, стараясь поспевать за его быстрым шагом.

– Где им, по-твоему, быть посреди ночи?

Он вошел в зал. Сетт был высоким человеком, но казался крошечным по сравнению с возвышавшимся над ним дворцовым шпилем. Последние слова Сетта поднялись в залитую лунным светом высь, шаги отдавались эхом, когда он пошел к открытым дверям. Нет, не открытым. Сломанным. Чилтейцы разбили главные двери так же, как и многие другие, предоставив Лео пройти сквозь них, будто их открыла рука его бога.

Укол вины вынудил меня воздержаться от дальнейших расспросов. Я поклялся защищать Лео и не сдержал клятву. Так же, как клялся защищать своих Клинков. И свой гурт.

Сетт прошел через разбитые двери. За ними нас встретили пологие ступени и, если бы не душная ночь, я будто бы вновь шел по колоннаде вслед за Лео.

– Что стало с телом Лео?

– Не знаю, – ответил Сетт, не оборачиваясь.

– Как ты можешь не знать?

– Я не спрашивал.

Он еще быстрее зашагал по колоннаде, заполненной удушающим запахом гниющих цветов, раздавленных нашими ногами. За зарослями винограда раскинулся сад. Ночное небо над внешним дворцом осветил удар молнии. Внутри было душно, но здесь оказалось еще хуже. Жара давила тяжелой рукой, от ее влажного прикосновения со лба капал пот.

К тому времени, как Сетт дошел до внешнего дворца, мне пришлось гнаться за ним вприпрыжку. Колени обжигала боль.

– Сетт…

– Просто иди, Рах. У меня больше нет для тебя ответов.

Он поспешил под огромную арку. Прогремел гром.

– Где Первые Клинки?

Сетт с каждым шагом обгонял меня еще сильнее, предоставив хромать за ним по темным коридорам и извилистым дворикам. От спешки его фонарь тошнотворно раскачивался, ручка скрипела, свет метался по стенам туда-сюда. Непохоже, что фонарь был нужен Сетту. Он знал дорогу. Лео тоже ее знал.

Я покрепче схватил мешок с грязной одеждой и догнал Сетта.

– Сетт, скажи правду, что происходит?

– Ничего. Смотри, как я и обещал, – указал он, когда мы снова вышли в ночь, и его шаги камнепадом застучали по внешней лестнице.

Во дворе ждал Дзиньзо, которого держал под уздцы Тор э’Торин. После смерти коммандера Брутуса юноша стал свободен, как любой из нас, но темные круги под глазами остались, и держался он напряженно.

– Ты должен был передать приказ, а не оставаться, – сказал Сетт, подходя к нему. – Ты нужен мне внутри, помочь с письмами. Тот писец не понимает и половины того, что я говорю.

– Прости, капитан, – сказал Тор, складывая кулаки. – Не хотел оставлять коня капитана Раха одного в такую погоду. Он мог забеспокоиться.

– Он больше не «капитан» Рах, – рыкнул Сетт.

Я прижался лбом к шее Дзиньзо, зарылся пальцами в ухоженную гриву, притворяясь, что не слышал этих режущих душу слов. Не капитан. Чужая еда в желудке забурлила, вернулась тошнота.

В молчании я осмотрел Дзиньзо, скорее по привычке, чем из опасения, что за ним плохо ухаживали. Лицо Сетта оставалось все таким же хмурым каждый раз, когда я отваживался бросить на него взгляд. Тор тоже остался и переминался с ноги на ногу неподалеку. Он облизал губы и улыбнулся, когда заметил, что я смотрю на него, но улыбка вышла неубедительная.

Снова прогремел раскат грома, далекий, но грозный. При взгляде на закрывавшие звезды тучи я начал понимать страхи чилтейцев.

Мои сабля и ножи торчали из седельной сумки – кисианской, как я заметил, но не посмел спросить, что случилось с моими собственными. Вопрос будто застрял у меня во рту, приклеенный жутковатым чувством, что здесь что-то совсем не так.

– Ну, так ты скажешь мне, что происходит? – спросил я, засовывая мешок с оружием в сумку и похлопывая Дзиньзо по шее.

Сетт рассмеялся, и от этого безрадостного звука по мне побежали мурашки.

– Садись на коня, парень.

Я рискнул бросить еще один взгляд на Тора, но мальчишка уставился на камни. Молния осветила его длинные и растрепанные черные волосы.

– Ладно, – сказал я и отсалютовал Сетту, как Гидеону. – Пусть Нассус ведет тебя и хранит твою душу.

Он будто меня не слышал.

Когда я карабкался на спину Дзиньзо, ноги пронзила боль. Но все слабости моего тела в тот момент превратились в ничто – я снова стал всадником. Сила Дзиньзо наполняла мою душу. С поводьями в руках я мог сидеть гордо и прямо, невзирая на вину, страх и боль. В седле я снова был левантийцем.

– Поезжай на север. – Нетерпеливый перестук копыт Дзиньзо вывел Сетта из транса. – И не останавливайся, пока не достигнешь Ленты. Когда доберешься до дома…

– Я не еду домой. Не сейчас. Я не вернусь туда, пока не повидаюсь с Гидеоном.

Из горла Сетта вырвался крик раненого зверя, и он схватил уздечку Дзиньзо.

– Ты что, вообще не слушал, Рах? Уезжай! Убирайся отсюда!

– Нет, пока хотя бы не попрощаюсь. Он встал на путь, по которому я не могу за ним последовать, но я не могу уйти, даже не увидев его. Даже не…

Сетт придвинулся ближе, прижав мою ногу к боку Дзиньзо.

– Слишком поздно, Рах. Я говорил тебе, что ты ему понадобишься, а ты его подвел. Всех нас подвел. Я не позволю тебе сделать это еще раз.

– Подвел? – Слова резали сердце ножом. – Я пытался спасти его. Спасти всех нас. Я…

Ногу пронзила боль, подобно огненному следу молнии в ночном небе, и я подавил вопль. В покрытых шрамами пальцах Сетта оказалась рукоять пробойника, а его крюк торчал в моем бедре.

– Считай это последним предупреждением. Уезжай. Сейчас же. Он не хочет тебя видеть.

Я до боли сжал поводья Дзиньзо, но огонь в ноге не утих.

– Тогда пусть он скажет мне об этом сам, – процедил я сквозь стиснутые зубы.

Сетт протащил крюк по коже, разрывая плоть. Я хотел закричать, заплакать как ребенок, вытошнить боль на камни, но сжал губы, медленно дыша. Дзиньзо пытался отойти в сторону, но я заставил его стоять смирно, не позволил вырвать крюк.

– Уезжай отсюда, – словно разъяренная змея прошипел Сетт. – Ты хотел знать, где остальные Первые Клинки. Где Вторые Клинки. Они все на стенах, ждут возможности утыкать твою спину стрелами, если ты меня не послушаешь. Так что первый раз в жизни послушай, Рах. Скачи на север – и быстро. И не оглядывайся.

Он рывком вытащил крюк, и я задохнулся. Двор вокруг меня закружился. Горячая кровь пропитала штаны и капала на землю, Дзиньзо попятился, учуяв ее. Прежде чем я успел успокоить коня, шлепок по крупу отправил его в галоп. Копыта загрохотали по камням двора, и мне оставалось лишь крепко держаться, чтобы не упасть.

Ворота пролетели мимо, мы набирали скорость, и держаться ногами с каждым шагом становилось все больнее. Я быстро терял кровь. Рану требовалось перевязать, зашить, но я не обладал навыками Йитти, а он… Сколько моих Клинков желали моей смерти?

Скачи быстро. И не оглядывайся.

Мы проскочили Мейлян в дымке мерцающих огней и тени. В отличие от дворца, город жил, и люди отскакивали с дороги, их крики смешивались со стуком копыт.

Дорога от дворца к северным воротам была прямая и широкая, и Дзиньзо скакал по ней навстречу собирающейся буре, молнии подражали копьям боли, сверкавшим у меня перед глазами. Я скакал мимо сгоревших остовов некогда великолепных зданий, мимо фонтанов, святилищ и груд мертвых тел, мимо баррикад и громадных деревьев, похожих на руки, тянущиеся к небу. Впереди показались стены Мейляна, ворота были открыты.

Дзиньзо не сбавлял ход. Кровь заполняла сапог, мне нужно было перевязать ногу, но на стене мелькали огни, и я не мог остановиться. Пока нет. Умереть ради долга почетно. А быть убитым в седле своим собственным народом – нет.

Низко пригнув голову с развевающейся гривой, Дзиньзо пролетел сквозь ворота в ночь. Нас поглотила тьма, но мы не замедлили ход. Каждый удар копыт по дороге, казалось, выкачивал кровь из моей раны, но я сжал зубы в ожидании стрел. Спину покалывало от уверенности в том, что в любой момент может ударить беззвучная смерть. С каждым шагом страх уступал место надежде, пока наконец я не решился оглянуться. Цепочка мерцающих факелов на стене походила на следящие за нами глаза – глаза всех левантийцев, что я привел в это проклятое место. Всех левантийцев, что я должен забрать домой.

– Давай-ка сначала не истечем кровью до смерти и…

Все закружилось, когда я обернулся. Дорога наклонилась, и, не в силах больше держаться, я повалился на нее головой вперед.