Buch lesen: «Нокаут», Seite 2
– Сволочи! Нет, какие подлецы! Не дают копировать и все – ветхие, мол, оригиналы. Но ничего! Я от руки переписал. По два дня на статью ушло. Но ничего, ничего! Русские не сдаются!
Выпуск в научной лаборатории профессора Каменева полного собрания работ Бентковского потряс институт. Несмотря на зависть и сплетни (говорили, например, будто мы воспользовались чьим-то личным архивом, будто до нас кто-то уже сделал едва ли не всю работу, а мы ее просто себе присвоили), Ивана Михайловича стали уважать. Музеи и архивы охотнее доверяли материалы его ученикам. Мы начали печатать антологии, в которых собирали редкие труды о Кавказе. Большую часть работы по сбору материала делал Саша, я обычно только верстал или правил уже готовые тексты. Вскоре Саша приобрел авторитет знатока и уникального специалиста. К защите кандидатской диссертации о творчестве Григория Николаевича Прозрителева Саша опубликовал монографию и большой том избранных трудов ученого, где помещались сотни совершенно забытых рукописей, которые Саша обнаружил в краеведческом музее и перепечатал за несколько месяцев.
Я тоже защитил диссертацию об экзотической лексике у Бестужева-Марлинского, дело шло не очень гладко, нужно было анализировать огромную выборку с помощью азербайджанско-русских и кумыкско-русских словарей, азербайджанцы перешли в девяностые годы на латинскую графику, работал я вяло, тяжело, и поэтому после защиты в июне поехал с Танькой на море и, вернувшись домой, решил, что уж точно больше никакой серьезной наукой заниматься не буду. Я устроился на кафедру русского языка на полставки. Впрочем, все равно остался и у Ивана Михайловича, потому что любил лабораторию, профессора и Сашу.
Саша на море не поехал, на кафедру устраиваться не стал, а сразу поступил в докторантуру. О нем постепенно узнавали, перед ним на Кавказе открывались двери музеев и архивов. Впрочем, если они и не открывались, то Саша добивался своего не мытьем, так катаньем. Однажды, например, директор Пятигорского краеведческого музея показала Саше рукопись основателя шотландской колонии на водах – Патерсона. У Саши загорелись глаза, и он попросил снять копию, но директор сказала: «Давайте поговорим через неделю». В назначенное время Саша пришел, но рукописи на столе не было. Директор начала говорить на разные отвлеченные темы, а когда Саша спросил, нельзя ли сделать копии, обещанные неделю назад, она ответила с улыбкой:
– Вижу, вам понравилась рукопись Патерсона.
– Понравилась, конечно, – отвечал Саша. – Это же никому не известный труд. Я заплачу за копии, сколько бы это ни стоило!
– Да-да-да, – отвечала директор, – вот уж точно, понравилась вам рукопись…
Директор не понимала подлинной ценности этих материалов, но увидев горящий взор молодого ученого, видимо, решила, что из рукописи можно извлечь немалую выгоду, если ее придержать. Она, конечно, пожалела, что показала ее сотруднику провинциального института, а не какому-нибудь московскому коллекционеру и отдавать не собиралась. И так об этом тексте никто бы и не узнал, если бы Саша не поселился в пансионате «Искра» и не ходил бы по утрам, как на работу, в музей, спрашивая, нельзя ли сделать копию. Через неделю Сашу перестали пускать в музей, но он спокойно сидел с томом Куприна у загса на улице Братьев Бернардацци и ждал, пока директор выйдет из здания. Меньше чем за месяц крепость была взята, рукопись напечатана, и Саша, довольный и счастливый, принялся за новые дела.
Благодаря его настойчивости мы собрали почти все уцелевшие работы Николая Яковлевича Динника, Януария Михайловича Неверова, Ильи Яковлевича Чилима и многих других замечательных людей Ставрополья. За несколько лет Саша превратился в ходячую энциклопедию, ему не было еще тридцати, а он уже заканчивал докторскую диссертацию, и Иван Михайлович весьма положительно отзывался о его работе. Саша пользовался безусловным авторитетом среди преподавателей и студентов института. На его лекции иногда приходили с других факультетов, девушки мечтали о нем. И хотя Саша был совсем не красив, когда он начинал говорить, его внешний облик будто изменялся под действием убедительных, горячих слов. Постепенно я вынужден был признать, что Саша выше и умнее меня, сильнее духом, пусть эти волевые качества никак и не проявлялись в прошлом. Хотя нет, был один случай еще в школе, который я часто вспоминал, когда видел, как Саша работает.
В десятом и одиннадцатом классах у школьников всегда много забот: все идет к тому, что нужно определяться в жизни, и мы старались попробовать себя в разных делах – олимпиадах, конкурсах, спорте. Я, помню, ездил то на олимпиаду по биологии, то по географии и даже занимал высокие места. Саша тоже пытался принимать участие в олимпиадах, но получалось у него неважно. Однажды, перед зимними каникулами в десятом классе, учитель физкультуры объявил соревнования по боксу. Мой отец занимался боксом, и немного подучил меня, так что я сразу записался на турнир. В школе я легко победил всех, а на городском этапе проиграл в финале, и мне дали большую синюю грамоту за второе место. Но это неважно, важно вот что: на школьном первенстве среди участников оказался Саша. Зачем он решил выступать, не знаю – может, смелость свою хотел проверить, но ему удалось подняться на ринг всего один раз. В первом же бою он уступил Грише Арзуманову, который боксировать не умел, но был мускулистым и здóрово махал кулаками.
Во время боя я сидел на лавке и следил за Сашей, очень уж выразительный контраст был в этой сцене. Саша уступил достойно – по очкам, но трижды во время боя был в нокдауне. И вот сейчас, вспоминая его лицо, я понимаю, что Саша всегда имел крепкую волю, всегда был способен к концентрации внутренних сил. Когда Грише удавалось провести сильный и точный удар или мощную серию выпадов, Саша, как подкошенный, падал на ринг.
– Лежи уже! – кричали ему ребята. – Хорош!
Но Саша поднимался и смотрел вперед, стараясь сфокусировать взгляд. Несколько секунд он выглядел растерянным и беспомощным, неприятно покачивал из стороны в сторону головой, будто вместо шеи у него была мягкая пружина, но спустя мгновение собирался, выпрямлялся, переставал сутулиться, ясно и смело смотрел вперед. И в этом взгляде было такое напряжение, такая непреодолимая твердость, уверенность, что Арзуманов даже закрывал лицо перчатками, ожидая Сашиной атаки. Но Саша не атаковал, потому что ничего не смыслил в боксе, и через девять минут с большим синяком под глазом сел рядом со мной на скамейку. Мы потом шутили, что фонарь под глазом – это очень удобно. Если придется, например, провожать девчонку ночью домой, всегда можно осветить дорогу.
И вот сейчас Саша был в дороге. Он обещал вернуться к Новому году, потому что мы всегда встречали вместе Новый год, но не вышло. Саша полетел в Грузию, чтобы найти рассказы, стихи и роман Владимира Игнатьевича Соколовского – писателя XIX века, который был сослан в Ставрополь и здесь умер. Соколовского мало кто помнил, только фрагменты его стихов печатали еще в советское время малотиражные журналы. Месяца два назад Иван Михайлович получил из архива небольшое произведение «Рассказы сибиряка», и Саша, прочитав его с восхищением, загорелся идеей собрать все имеющиеся тексты Соколовского и издать отдельной книжкой. После Бентковского и Прозрителева ничего, казалось бы, сложного в этом деле не было – Соколовский написал совсем немного. Проблема заключалась в том, что центром Кавказского учебного округа в XIX веке был не Ставрополь, а Тифлис, и, естественно, все выходившие в то время книги в первую очередь попадали в библиотеки Тифлиса, а значит, нужно было ехать в консульство Швейцарии в Москве, и оформлять визу в Грузию. Я бы в жизни никогда не взялся за такое дело, а Саша взялся: он целый месяц за собственный счет жил в какой-то гостинице барачного типа, ел в социальных столовых, почти не пользовался телефоном и, как всегда, добился своего. Он должен был прилететь в Ставрополь вечером тридцатого декабря с копией романа «Одна и две, или любовь поэта», поэмами «Хеверь», «Мироздание» и стихами, но в Москве была нелетная погода.
В Ставрополе погода, напротив, была, как обычно в декабре, солнечная, сырая и теплая. В воздухе так и пахло весной, и казалось, что завтра – не Новый год, а первое апреля. Я вышел из общежития в восемь утра, а вернулся уже после обеда. День был ярким и светлым, над головой сияло чистое лазурное небо, и мне долго не хотелось возвращаться в комнату. Я зашел в украшенный гирляндами ЦУМ, побродил по бульвару на проспекте Карла Маркса, посетил кофейную лавку – кофе там был очень дорогой, и купить его я не мог, но мне нравился запах и атмосфера: на полках стояли вазы с обжаренными зернами, с рекламных плакатов привлекательно улыбались красивые девушки с белыми чашечками в руках.
Мне захотелось позвонить Таньке и немного с ней поболтать. Мы вообще уже много лет с ней все время болтали, даже ездили вместе на море и в горы, а до дела толком так пока и не дошло. Достав из кармана куртки сотовый телефон, я обнаружил, что он отключен, – наверное забыл зарядить его перед уходом. В общем, с Танькой поговорить не получилось, и я спустился по проспекту к греческой школе и там, в дешевом кафе, съел суп, картошку с печеной рыбой и салат, потому что в общежитии обедать мне было неохота. Из кафе я решил идти пешком в верхнюю часть города по улице Дзержинского, через лес.
В общем, добрался я до общежития только в три часа. Не успел раздеться и включить телевизор, как увидевшая меня дежурная закричала:
– Эй, Игорь! Ты что, телефон с собой не взял, что ли? Где тебя носит?
– А в чем дело-то, – спросил я в недоумении: дежурная никогда не задавала мне таких вопросов.
– Да тут тип какой-то целый день тебе звонит – весь телефон оборвал. Все просил тебя обязательно найти. А как тебя найдешь-то перед Новым годом? Вечно вы с этим сутулым парнем по девкам ходите.
Тут старый, дисковый еще телефон зазвонил.
– Вот, опять, наверно, тебя.
Я поднял трубку.
– Алло?
– Игорь, это ты? – спросил неуверенный голос.
– Ну я, – ответил я, сразу не узнав, кто звонит. – А кто говорит?
– Слон! – раздался в трубке Сашин смех.
– Саша! Ты звонишь-то откуда?
– От верблюда! – закричал Саша. – Три часа уже ищу тебя, подлеца! Ты что, мобильный телефон пропил?
– У меня батарейка села. Ты где, еще в Москве? Приезжай скорее!
– Да нет, это ты приезжай!
– Куда? – с удивлением спросил я.
– Как это, куда? – снова рассмеялся Саша. – В Демино, конечно. Я в Демино сейчас. Дали дополнительный рейс в десять часов, и я из аэропорта сразу через Вязники и Надежду – в Демино. Мне Геловани еще вчера позвонил. Вай, говорит, обижаешь: давно не заходил, за одним столом не сидел. В Грузию, говорит, ездишь за три девять земель, а добрых друзей-грузин совсем позабыл. Как прилетишь, говорит, приезжай, отметим Новый год. Я ему отвечаю, мол, я только первого числа буду дома, а он – приезжай первого, все равно. А тут, понимаешь, открыли небо. Ну не мог же я старику Геловани отказать? Никак не мог! Слушай, ты же все равно к Таньке не пойдешь, – уверенно продолжал Саша, – я тебя знаю! Давай, собирайся, бери «Стрижамент» и дуй в Демино, пока еще автобусы ходят. Тут езды-то, час – и будешь на месте. Здесь компания отличная – девы юные, школьники всякие оболтусы, бизнесмены какие-то, один даже из столицы – важный такой, на олигарха похож! Давай, повеселимся!
– Да не купил я «Стрижамент», тебя-то нет, – сказал я.
– Как это, нет? Я есть! Ergo sum! – пошутил Саша. – В общем, черт с ней, с настойкой, приезжай!
Он положил трубку, не дожидаясь моего ответа. Да он был и не нужен: конечно же, я поспешил на встречу с другом. Вардо Тенгизович Геловани был известным в наших краях библиоманом – собирал редкие книги, журналы XIX века, почтовые открытки с фотографиями Раева, дореволюционные календари и прочее. В целом, его не очень интересовало содержание изданий, главное – материальная ценность предмета. Это был интересный начитанный человек, правда, далеко не бескорыстный, но мы на это не обращали внимания. Геловани был довольно тщеславен и любил, чтобы о нем хорошо отзывались в обществе. Мы с Сашей как нельзя лучше подходили для удовлетворения этой его прихоти. Работали в его библиотеке, пользовались книгами, и в статьях, где только могли, обязательно упоминали «удивительного собирателя редкостей, обладателя бесценной коллекции». Десятки публикаций от имени сотрудников института расширили известность Геловани, и Вардо Тенгизович, зная нашу щедрость на похвалы, с удовольствием иногда приглашал нас на обильные и вкусные грузинские трапезы. Нельзя сказать, что люди, которые собирались у него, были близки нам по духу и роду занятий, зато нам по духу приходились «спелые гроздья» и «форель золотая».
