Buch lesen: «Незнакомый Пушкин и «утаённая» муза поэта», Seite 10
В то же время, если принять нашу гипотезу, то все становится на свои места и соответствует жизненной реальности.
Вот еще один контраргумент В.Ф. Муленховой: «Странным кажется вывод автора относительно реестра Ивана Буткевича, использованного Пушкиным в «Капитанской дочке». Этот реестр стал известен каждому читателю не «благодаря красоте» Стройновской и «вдохновленному ею гению Пушкина», а потому что документ, найденный поэтом, сам по себе эпохален и выразителен, и будь он реестром дворянина другой фамилии, а не Буткевича, он был бы так или иначе опубликован Пушкиным».
Полностью соглашаясь с эпохальным и социальным значением реестра Ивана Буткевича, безусловно оцененным Пушкиным, считаем нужным заметить следующее:
1. Пушкиным было просмотрено в общей сложности 3587 документов, касающихся восстания Пугачева. Из них он включил в свои архивные тетради только 320, т.е. 9 процентов (в том числе и реестр Буткевича). (См.Овчинников Р.В. Пушкин в работе над архивными документами. Л.:»Наукаи, 1969 г., с. 83).
2. Реестр по неизвестным нам причинам (возможно, из-за нежелания упомянуть фамилию Буткевичей отдельно, а не в длинном перечне помещиков, казненных Пугачевым, как это сделано им в приложении, где мы находим несколько Буткевичей) не был приведен Пушкиным в тексте «Истории Пугачева». Он великолепно использовал его в «Капитанской дочке» как связующее звено, как мотивировку отношений Гринева и Пугачева. Сам реестр был почти полностью переделан Пушкиным, (см. Оксман Ю. Пушкин в работе над «Капитанской дочкой» – Литерат. наследство, т.58, с.235, 239). В этом виде документ уже смотрится в плане эпохальности и социальной значимости.
3. Можно с уверенностью предположить, что наряду с реестром Буткевича в просмотренных Пушкиным «Пугачевских книгах» среди 3587 документов были и другие реестры, так как разгромленные помещики подавали их во все инстанции, вплоть до Екатерины II. Мы же считаем, что первоначальной, эмоциональной причиной, побудившей Пушкина заинтересоваться данным реестром, было именно то, что составителем его являлся Иван Буткевич – родственник его петербургских соседей.
«Кроме того, – пишет в своей рецензии В.Ф.Муленкова, – нуждается в проверке и уточнении ряд дат:
1. Дата рождения Екатерины Буткевич – 6 августа 1800 г.,
а не 1799 – см. Русский провинциальный некрополь. М., 1914, с. 323. Л. Черейский исправил свою ошибку в статье, посвященной новой публикации портрета Стройновской, «Воспетая Пушкиным» («Вечерний Ленинград», 1985, 7 февраля)».
Возразим: и совершенно напрасно это сделал. Некрополь великого князя Николая Михайловича грешит многими неточностями и несоответствиями. В данном случае нужно вспомнить, что Маевский называет дату рождения своей матери (здесь он вряд ли ошибается) – 15февраля 1801 года. Легко понять, что Екатерина Буткевич не могла родиться 6 августа 1800 года.
«2. Дата венчания Е. Буткевич и графа Стройновского 1817 ‘– 12.11.1818 г. (см.Черейский, с.400)». Дата венчания Стройновской уточнена нами по переписке митрополита Евгения Болховитинова с В.Г. Анастасевичем (переводчиком книги В. В. Стройновского). (См. Р.А. 1889 г.,т.2,с. 167 -168).
«3. Дата смерти графа В.В. Стройновского, по одним данным, 1831г. (Энц. словарь Б-Ефрон, т.31, с.824), по другим данным – уточненным – 1834 г. (Черейский Л. Воспетая Пушкиным)».
Дата смерти В.В. Стройновского – 1835 год – указана нами по Маевскому. Кстати, дата – 1834 – была указана еще в примечаниях к архиву братьев Тургеневых (см.т. 2,1913 г., с.192).
И последнее. Приведенные в названии первого очерка строки «Она казалась… она была…» взяты из «Домика в Коломне» и касаются непосредственно образа графини Стройновской (октавы ХХ1П и XXIV). В 8-ой главе «Онегина» они звучат в обратной последовательности: «Она была… она казалась…» Тем не менее, написанные Пушкиным в Болдине почти одновременно, эти фразы, перекликаясь между собой, еще раз говорят о едином образе любимой Пушкинской героини.
Досадные неточности хорошей книги
Популярная литература о Пушкине пополнилась существенным вкладом. В издательстве «Правда» массовым тиражом (350 т.экз.) вышел в свет двухтомник «Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками». Составитель и автор вступительных очерков В.В. Кунин. Совсем недавно многие почитатели первого поэта России, все, кто интересуются его жизнью и творчеством, с большим интересом прочли две книги того же В. Кунина «Друзья Пушкина», теперь перед нами еще более интересная его работа, посвященная биографии самого поэта. Ее значение, пожалуй, трудно переоценить. Со времени появления в 1930-х годах книги Вересаева «Пушкин в жизни» это первый и безусловно успешный опыт популярного пушкиноведения в подборке и публикации как уже известных материалов о Пушкине, так и новых, являющихся результатом архивных и других исследований, опубликованных небольшими тиражами в специальных научных изданиях.
В предисловии к вышедшему двухтомнику говорится: «Цель предлагаемого сборника – собрать вместе хотя бы часть разрозненных официальных, эпистолярных, мемуарных свидетельств и, объединив их с автобиографическими строками великого поэта, сделать доступными самому массовому читателю… читателю-пушкинисту, чья квалификация за последние десятилетия необычайно возросла…» Можно с удовлетворением отметить, что поставленная составителем нелегкая задача выполнена. И еще в предисловии есть такие строки: «Многочисленные стихотворные произведения включаются нами в документальный монтаж вовсе не с целью прямого их биографического толкования. Только в контексте писем и всех иных материалов они помогают воссоздать личную биографию поэта.
Это нисколько не противоречит тому факту, что поэтические строки Пушкина, рожденные конкретными впечатлениями бытия, поразительно точны в деталях». Да, все правильно. О том, что Пушкин всегда конкретен и точен, говорилось уже не раз. И этот факт, несомненно, обязывает всех, кто берет на себя ответственность писать о нем, тем более для массового читателя, быть так же предельно точным в изложении всего, что касается жизни и творчества поэта. К сожалению, при всех упомянутых и бесспорных достоинствах нового сборника В. Кунина, нельзя обойти молчанием досадные неточности, имеющие в нем место.
Не будучи профессиональным пушкинистом, вернее, специалистом научного пушкиноведения в энциклопедическом смысле сегодняшнего его объема, и, следовательно, не имея возможности проанализировать и проверить все факты, даты, цитаты и пр., приведенные на полутора тысячах страниц, составляющих «Жизнь Пушкина…», и в том числе вступительные очерки составителя, предпосланные каждой главе, остановлюсь только на одном из них. В первом томе, в четвертой главе есть очерк под названием «В красе надменной и суровой», занимающий всего семь страничек и рассказывающий о возможном знакомстве Пушкина с Е.А. Стройновской-Буткевич. Этой теме был посвящен наш очерк «Мадригал», упомянутый В. Куниным.
Не вступая в полемику о достоверности, выдвинутой в «Мадригале» гипотезы, укажем лишь на допущенные В. Куниным неточности и ошибки, которые желательно исправить при возможном переиздании его книги. Автор, в основном, пересказывает воспоминания племянника Стройновской Н.С. Маевского и, не посчитав нужным проверить, по возможности, их достоверность, может быть, и несущественную для семейных мемуаров, но недопустимую в отношении биографии Пушкина, повторяет ошибки мемуариста или же дополняет его текст отсутствующими в нем подробностями. Независимо от значимости этих погрешностей приведем их по порядку.
Вслед за Маевским, Кунин пишет: «… Когда исполнилось ей (Екатерине Буткевич – Б.Б.) 16 лет… в нее страстно влюбился молодой граф Александр Татищев…» О возрасте Маевский не упоминает, это предположение Кунина, а вот старший сын генерала от инфантерии графа Н.А. Татищева – Александр Николаевич – был убит в 180S году в сражении под Аустерлицем и никак не мог быть влюбленным в 1815 году. Второй сын А.Н. Татищева – Сергей – сложил голову под Бородином в 1812 году. Надо полагать, что несостоявшимся женихом был третий сын генерала – Алексей Николаевич (1792 – 1851гг.), с декабря 1818 года (не позднее – Б.Б.) женатый на Анне Ивановне Грановской. Далее у Кунина читаем: «… Позвали однажды трех сестер в гости к родственникам…» (т.е. на смотрины – Б.Б.). Сенатский секретарь Кохановский и его жена, о которых тут идет речь, следуя Маевскому, родственниками Буткевичей не были.
Кунин: «… Красота Екатерины Буткевич… давно (Б.Б.) уже пленила графа (Стройновского – Б.Б.) …Согласие родителей было, казалось, обеспечено…» Маевский: «Красота моей тетки… поразила его… Согласие родителей было заранее обеспечено…» Между «казалось» и «заранее обеспечено» есть существенное различие. Кунин: «…Он (отец Екатерины Буткевич – Б.Б.) позвал дочь… и думать запретил ей о подобных вещах». Маевский: «…Взволнованный и растроганный, он привлек дочь к себе на грудь и сквозь слезы дал ей свое благословение…»
Характеризуя графа Стройновского, Кунин в примечании пишет: «Между прочим, книга В.В. Стройновского «Об условиях помещиков с крестьянами» (Вильно, 1806г.) напугала правительство и одно время была запрещена». Это не совсем верно. Она была запрещена лично министром народного просвещения А.К. Разумовским, не понявшим казуистику ее смысла, весьма далекого от истинной защиты прав крепостных крестьян.
Исполнивший приказание министра П.И. Голенищев-Кутузов получил выговор. Александр I писал: «В упомянутой книге ничего похожего всем вашим опасениям я не нашел». Более того, современники считали, что именно за эту книгу Стройновский был сделан сенатором. Далее Кунин пишет: «В 1817 году (весной – Б.Б.)… состоялась свадьба в Коломне – Храме Покрова… Екатерина Буткевич вышла из церкви графиней Стройновской». В нашем очерке «Мадригал» указывалось, что свадьба Стройновских состоялась в начале 1819 года. Это подтверждается записью К5 в метрической книге Покровской церкви от 29 января 1819 года: «Господин тайный советник и разных орденов кавалер граф Валериан Стройновский венчался с дочерью г. генерал-лейтенанта Александра Дмитриевича Буткевича девицей Екатериной Александровной…» (См. заметку Н. Жуковой в газете «Вечерний Ленинград» от 4.04.85г.).
Совершенно непонятно, почему В. Кунин, упомянув затем наш очерк, публиковавшийся в «Литературной России» N»47,1985г., приписывает нам предположение, что приведенные в нем строки из поэмы «Езерский» мы считаем посвященными Стройновской. Ничего подобного из текста «Мадригала» не следует. Строфа из «Езерского» приведена лишь как косвенное подтверждение выдвинутой гипотезы. Здесь же читаем: «К ней же (Стройновской – Б.Б.) Б. Матвеевский (псевдоним автора «Мадригала» – Б.Б.) относит и четверостишие 1820 (?) года «К.А.Б.***» (предполагается – Катерине Александровне Буткевич). Однако убедительных подтверждений этой версии пока нет. Да и в 1820 году Катенька Буткевич уже три года как была Екатериной Александровной Стройновской».
Прежде всего, непонятно, почему В.Кунин относит мадригал «К.А.Б.» к 1820 году, а не к 1817-му? М. Цявловский датирует его интервалом времени между июнем 1817 и ноябрем 1819 гг., Н. Лернер и П. Ефимов склонны были относить его к раннему послелицейскому периоду, то есть к началу 1817 года. Более точной датировки «Мадригал» не имеет. Затем – В.Кунин снова повторяет свою ошибку о времени замужества Стройновской: в 1820 году она была замужем всего год, а не три. Любопытно также узнать, откуда у автора очерка информация о любви Стройновского к сочинению стихов по-польски с латино-французскими примесями? Маевский упоминает только о его трудах по политической экономии, имея в виду уже упомянутую книгу и трактат в 4-х частях «Всеобщая экономия народов…», СПБ, 1817 г. Других его сочинений мы не знаем.
Кунин: «Впоследствии, когда, разорившись, он жил в деревне… До бедности было, конечно, далеко, но петербургское изобилие все же осталось в прошлом…» О каком разорении или «далекой, но бедности» может идти речь, когда, даже продав один из двух своих петербургских домов с картинной галереей и статуей Кановы и заплатив миллион долга, Стройновский оставался владельцем 7000 душ крепостных мужского пола в своих западноукраинских имениях и 2000 душ, купленных им в Новгородской губернии, и построенного там каменного дома? В конце очерка о Стройновском Кунин пишет, что по смерти первого мужа она через год вышла замуж за Ельпидифора Антиоховича Зурова, и далее дает цитату: «Побьюсь об заклад, что ее соблазнило имя – иначе как объяснить ее брак? Женщина сорока лет, богатая, независимая…» Здесь все правильно, только это не шутливый разговор сестры Стройновской, а письмо Ольги Сергеевны Павлищевой, сестры Пушкина, к мужу П.И. Павлищеву. И, в заключение, еще об одной маленькой ошибке. Дочь Стройновских О.В. Багратион-Имеретинская умерла за границей, в Марселе, но не в 1852, а в 1853 году. Это указано на ее надгробии в Александро-Невской лавре в Ленинграде.
Уточнение даже косвенных фактов, касающихся жизни и творчества гения, представляется нам делом в высшей степени нравственным. Вот отчего, думается, столь фундаментальное здание возвела пушкинистика – как профессиональная, так и любительская, – и конца этому долгострою, видно, не бывать. Это тот редкий случай, когда мы искренне говорим: и слава Богу, что не бывать!
Наш следующий очерк – об одном таком косвенном факте, анализ которого обогащает ощущения и приводит к мысли о закономерности случайностей. Впрочем, как уже доводилось писать, судите сами.
«Хотя крупицу мог найти»
Этот портрет был найден несколько лет назад, на помойке, во дворе московского дома N»31 по улице Чернышевского. Замызганный грязью край паспарту с потускневшим золотым тиснением торчал среди груды выброшенного хлама. Проходивший мимо студент Станислав Будник извлек его из кучи мусора и замер от неожиданности. На не пощаженном временем, местами безвозвратно стертом акварельном портрете была изображена еще молодая женщина с удивительно живым, выразительным лицом. Чуть улыбаясь, она, словно с благодарностью, смотрела на своего «избавителя» большими карими глазами. Пышное, с кружевным воротником, серо-голубое платье, нарядный чепец с длинными лентами говорили о временах давно прошедших. В левом нижнем углу под слоем грязи угадывались несколько полустертых слов.
Дома Станислав показал свою находку сестре, а немного спустя в их адрес пришло письмо: «Глубокоуважаемая Софья Владимировна! Государственный музей А.С. Пушкина благодарит Вас за портрет княжны Трубецкой работы А. Рокштуля (бумага, акварель, 1835г.). Мы надеемся, что нам удастся отреставрировать портрет, обнаруженный Вами столь неожиданным образом».
Затем в газете «Вечерняя Москва» появилась небольшая заметка под интригующим названием «Загадка акварельного портрета». Кроме уже рассказанного, в нем говорилось, что найденный портрет принадлежит кисти известного в России акварелиста, академика миниатюрной живописи Алоиза Петровича Рокштуля (1798 – 1877гг.)» учившегося и работавшего в Петербурге.
Чуть ниже его автографа, обнаруженного на портрете, уже другим почерком указывалось, что изображенная дама – жена некоего Леонтия Кирилловича Черепова, урожденная княжна Трубецкая. Далее в заметке вполне логично связывалось место нахождения портрета с домом N 22, что на другой стороне той же улицы, хорошо известным любителям московской старины под названием дома –«комода» князей Трубецких, одной из достопримечательностей не только улицы, но и всей Москвы, построенным неизвестным зодчим школы Растрелли в конце 1760-х годов, редким для Москвы образцом елизаветинского барокко.
Поскольку в начале прошлого века хозяином этого дома был князь Иван Дмитриевич Трубецкой, приходившийся троюродным братом Сергею Львовичу Пушкину, который, как известно, возил сюда на детские танцевальные вечера своего маленького сына Сашу и дочку Ольгу, и поскольку потом, спустя много лет, Пушкин снова бывал в этом доме, то, естественно, у нас возникало предположение о возможной, но пока еще не выясненной, связи между найденным портретом и Пушкиным. Эта версия, безусловно, заслуживает внимания. Среди окружения Пушкина известен целый ряд более или менее близких ему людей – представителей многочисленной фамилии Трубецких. К сожалению, далеко не все они знакомы нам, так сказать, «лично», по портретам, миниатюрам, рисункам, и понятно, сколь интересна здесь каждая новая находка.
Но на портрете не просто княжна Трубецкая. Эта женщина была в 1835 году супругой некого Леонтия Кирилловича Черепова. Кто же он, этот Черепов? Среди двух с половиной тысяч лиц, упомянутых в книге Л.А.Черейского «Пушкин и его окружение», такой фамилии нет. Возможно, что разгадка семейных тайн обаятельной княжны так и осталась бы до поры до времени на совести дотошных пушкинистов, если бы не попала та «Вечерка» в руки одной старинной нашей знакомой.
Прочитав заметку о найденном портрете, она сказала:
– Ну, что ж, это, конечно, очень интересно. Удивительно необычны бывают порой судьбы вещей. И предположения вполне обоснованы. Здесь только одно неверно. Леонтий Кириллович Черепов никогда не был женат на княжне Трубецкой.
И потом, в ответ на недоуменные вопросы и сомнения, сказала со свойственной в отношении давно прошедшего возрастной категоричностью:
– Уж позвольте мне лучше знать, на ком был женат мой прапрадедушка.
Затем добавила:
– Жена Леонтия Кирилловича Черепова, действительно, была княжеского рода, она приходилась бабушкой моему дедушке, но только она была не Трубецкая, а какой-то иной фамилии, но вот какой – не помню.
– Но, может быть, это другой Черепов?
– Нет, другого Леонтия Кирилловича Черепова в те годы в России не было. Позже был – внук этого первого, а больше не было.
Этот разговор, однозначность утверждения, основанного на воспоминаниях почти столетней давности, хотя и вызывали сомнения, но, тем не менее, зародили мысль начать поиск, попробовать найти документальное подтверждение этому зыбкому воспоминанию.
Вскоре, благодаря любезному содействию работников Центрального исторического архива, в наших руках оказалась микрофильмокопия так называемого «Дела о дворянстве Череповых» из фонда Сенатского Департамента герольдии. Затем, на основании этих документов, была составлена поколенная роспись рода Череповых. И, действительно, среди внесенных в нее ста пятидесяти имен оказалось только два Леонтия Кирилловича. Интересующий нас (то есть старший) был в 1830-х годах отставным гвардии ротмистром, владельцем богатого родового имения Череповых – села Грузское Путивльского уезда Курской губернии. В 1809 году он женился на восемнадцатилетней девушке, соседке по имению, «Анне князя Андрея Мещерского дочери». Так вот, значит, все-таки не Трубецкая, а Мещерская.
Дальше все было проще. Из родословной Мещерских узнаем, что отцом нашей героини был отставной секунд-майор, помещик Тимского уезда той же Курской губернии князь Андрей Никитич Мещерский. Что же касается ошибочной подписи под се портретом, то здесь тоже все вполне объяснимо. Дело в том, что представители этих двух титулованных фамилий не раз вступали между собой в кровное родство. Достаточно привести лишь два тому примера.
В воспоминаниях Л.В. Мещерского, написанных в конце прошлого века, говорится, что его отец получил в наследство от матери своей, рожденной княжны Трубецкой, имение в той же Курской губернии, а его дядя Н.И. Мещерский женился на Александре Ивановне Трубецкой, дочери Ивана Дмитриевича, который был владельцем того самого дома «комода», рядом с которым и был найден портрет. Ну, и так далее. Поэтому, вероятнее всего, тот, кто написал эти несколько слов, сделал это позднее создания самого портрета. Этот кто-то точно знал, что на нем изображена супруга Л.К. Черепова, а потом добавил «урожденная княжна Трубецкая» и тут ошибся, вернее, просто напутал. Ведь, действительно, пойди, упомни всех этих бесконечных родственников, княжен и князей, столь часто женившихся друг на друге.
Казалось бы, тут можно поставить точку. Портрет атрибутирован. Среди знакомых Пушкина разных Мещерских было не намного меньше, чем Трубецких, и поле деятельности для пушкинистов открыто. Но… оказалось, что все рассказанное – это только половина той тайны, что была найдена среди мусора и хлама.
Вернемся ненадолго в семью Череповых. Анна Андреевна подарила мужу семерых детей: пятерых сыновей и двух дочерей. Поскольку и отец их, и дед служили в кавалерии, то и четверо старших сыновей решили пойти в гусары. Все они поочередно поступали в Петербургскую школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Первым в 1827 году поступил в нее старший сын Кирилл и, проучившись два года, был выпущен в Лейб-гвардии Гусарский полк. В этом полку он прослужил до октября 1841 года. Александр и Андрей поступили в ту же школу одновременно, в 1832 году, и десятым выпуском 22 ноября 1834 года были выпущены корнетами опять же в Гусарский полк. Третьим, вместе с ними, был направлен в тот же полк их товарищ по школе, и даже по спальне в ней, Михаил Лермонтов. Сразу оговоримся: этот факт не нов. Впервые о том, что вместе с Лермонтовым были произведены в офицеры и служили в Гусарском полку братья Череповы, писал еще в 1873 году дальний родственник поэта М.Н. Лонгинов.
Интересно другое. В «Лермонтовской энциклопедии» 1981 года читаем: «Череповы Александр и Андрей Леонтьевичи, братья, сокурсники Лермонтова по школе юнкеров, зачислены в полк одновременно с ним. Портрет одного из Череповых работы А.И. Клюндера – в Эрмитаже». Следовательно, за прошедший век, кроме отчества, ничего нового, касающегося этих двух сокурсников и однополчан поэта, в течение шести лет проживших и прослуживших с ним бок о бок, возможно, бывших для него членами «кружка родного», найдено не было. Впрочем, нет. В справочном аппарате энциклопедии есть ссылка на воспоминания В.В. Боборыкина «Три встречи с Лермонтовым». Здесь, после рассказа о поступлении автора в школу юнкеров, говорится: «… Это было так: Лермонтов, Лярский, Тизенгаузен и братья Череповы, как выпускные, с присоединением к ним проворного В.В. Энгельгардта, составляли по вечерам так называемый ими «Нумидийский эскадрон», в котором, плотно взявши друг друга за руки, быстро скользили по паркету легко-кавалерийской камеры, сбивая с ног попадавшихся им навстречу новичков…»
