Buch lesen: «Адаптер», Seite 5
9. Дом Пророка
Незримая сила схватила за голову и, набирая ход, пыталась оторвать ее от тела. Лифт падал вниз, стягивая внутренности в напряженный узел, заставляя затаенному страху добраться до глотки, запереть дыхание. В доме Правительства все было устроено наизнанку, точнее вся суть располагалась в вывернутом пространстве. И когда случайный гость или бунтовщик со старым автоматом и мертвыми гранатами попробует ворваться и схватить ненавистных властителей, он поднимется в зал заседаний и не увидит ничего, кроме богато обставленного зала, блестящего от ежедневной уборки. Даже те, кто по долгу службы обязаны находиться в этом здании, не знают, где находится настоящий центр управления.
Здание выстроили заново больше ста лет назад, предусмотрев все возможные ловушки и обманки. Дом Правительства напоминал сказочный замок злого колдуна или колдуньи, что подходило больше по стилю и жестокости ловушек. Одна часть здания величественно смотрела на город, и каждый мог ощутить рядом с ним мощь и величие ума Пророка. Дети ходили на экскурсии, где на большой высоте, откуда можно было разглядеть свой дом, им рассказывали про Великого Пророка, бегло, без лишних подробностей, говоря о том, что после смерти Пророк не покинул нас, что он живет в этом здании, в каждом доме, в каждом персональном устройстве, выполненном в виде громоздкого браслета и выдававшимся каждому гражданину при рождении. И все, больше рассказывать было нечего, экскурсоводы сами знали так мало, что боялись сказать лишнее слово. Детям нравились эти экскурсии, не было ни одного мальчишки или девчонки, которые бы отказались подняться на смотровую площадку и съесть самое вкусное мороженое под бубнёж пугливых взрослых с выцветшими лицами. Любой желающий мог бы узнать больше про Пророка, достаточно было прийти в библиотеку, к которой он был приписан, и сформулировать верный запрос. А вот на этом все и заканчивалось, ведь большинство и не могло подумать, что им надо что-то узнать, выяснить, разъяснить для себя. Но даже те, кто взрастил в себе такую потребность, чаще всего трусливо пасовали перед авторедактором, запинаясь, переводя в шутку, в итоге просиживая положенное для самообразования время в просмотре старого юмористического контента из курса «История юмора и мемов начала цифровой эры». Это был самый популярный курс, не требовавший ничего, кроме потраченного времени. И все же кто-то доходил до сути, выяснял, причем вполне легально, без читерства по затормаживанию вездесущего авторедактора, что Пророк был не один, что он един в семи лицах, живших в одно время и постепенно перешедших в полностью оцифрованное «Я» еще при жизни – это и был Пророк! Сложная и запутанная программа, высшая ступень искусственного интеллекта, как называли раньше необразованные люди начала цифровой эры. Искусственный интеллект понятие устаревшее и детское, об этом знал каждый, даже малые дети – есть только пророк, который не ест и не спит, а все время работает, думает, решает и спасает наши жизни. Иного и быть не может, иного и мыслить нельзя.
Что было с теми, кто приоткрывал занавес, старались не говорить. Кто-то шел вверх по службе, но большинство пропадало, и все следы методично зачищались в инфопространстве, вне которого человека существовать не могло. Если человека стирали, то он переставал существовать, у мертвых было больше прав и свобод, чем у такого человека. Иногда их встречали в сводках из четвертого круга, но вскоре они пропадали навсегда, лишенные почвы под ногами. Кто-то называл это выйти из государства, и лишь единицы знали, что человек имел право выйти сам.
Беджан знал об этом и не боялся, много раз прокручивая про себя маршрут выхода, но не для себя. Эта идея овладела им после рождения детей, и пусть это были не его дети, он думал о них и Маре. Спускаясь на лифте в подземелье, он прокручивал в голове весь план, отметая эмоции и страхи. Не получалось, рациональная часть его протестовала, разрушая шаткие надежды. Беджан провел рукой по лицу, желая снять проступившие сквозь бесстрастную маску эмоции. Камера следила за ними, он потом посмотрит, что она определила, сейчас было главное не привлечь к себе внимания. Как бы ни высоко он поднялся, с каким бы он не породнился родом, его место было отмерено и закреплено, и любая сложная мысль или тревога на лице станет поводом для разбирательства, а пытать они умеют, оставалась только одна надежда – умереть раньше, чем откроется рот.
Лифт остановился, вернув внутренности хозяевам. Поездка длилась не больше десяти секунд, и этого было достаточно, чтобы пассажиры выходили с ватными ногами и побелевшими лицами. Беджан думал, что это сделано специально, рассчитано и утверждено, чтобы перед лицом Пророка никто не смел видом своим или мыслями противопоставить в малой толике жизни самому Пророку. Каждый должен был знать и помнить, что есть жизнь, и кому он обязан своей жизнью. Простым людям было проще, как бы ни был строг и жесток Пророк, он любил пошутить над собой, и когда над ним шутят в дозволенных пределах. Философы объясняли это мудростью Пророка, дававшего простым людям возможность через смех изгнать из себя скверну. Беджан знал точно, что один из тех, чья личность стала Пророком, любил пошутить над другими, не чураясь пошутить над собой. Шутки оценивались как понятные и адаптированные для народа, Беджану они казались глупыми и злыми. Поднявшись высоко, а сейчас опустившись на самый верх, в самое святое место, Беджан знал, видел, как власть и богатство связывают всех членов почтенных родов все туже, и любой житель четвертого круга был гораздо свободнее и, что возможно, счастливее этих небожителей, к которым примазали и его. Жители третьего и четвертого круга могли сами решать свою судьбу, пускай и запертые на своей территории, зоне проживания, пускай и с малым выбором, но могли сами решать, как жить. Добровольное рабство на заводах или стать бесполым было их решением, осознанным и твердым. Философы и церковь называли это добровольной жертвой, и это было единственное, с чем Беджан соглашался, не забывая о жертве своих родителей, не забывая обещание отцу.
Стены, гладкий матовый пол, низкий потолок, изъеденный неподвижными глазами видеокамер, всегда закрытые раздвижные двери, пропадавшие в толще стен, неподвижность воздуха и мертвенная стерильность – все было ровно также, как и полвека назад. Менялись материалы, цвета, сливавшиеся в однообразие жесткого света ламп, не менялась суть, скелет и дух здания.
Они шли по длинному коридору, из-за закрытых дверей не раздавалось ни звука, ни единого дуновения, ни запаха, напоминавшего о том, что здесь есть живые. Референты и личные помощники шли быстро, не разрешалось опаздывать, а лифт для низшего звена находился дальше всех. Сколько было всего лифтов, не знал никто. Главный лифт привозил глав родов и министров, что часто было соединено в одном человеке, второй уровень имел свой лифт, потом шли референты и помощники, обслуга и охрана. Что находилось за закрытыми дверями знать не разрешалось, об этом старались не говорить, боясь доноса. Беджан думал, что там расположены пульты и серверные клиентского уровня, где располагался главный сервер было государственной тайной. Ходили шутки, что сервер находится за рубежом, в самом логове врагов. В пользу этой версии-шутки говорило то, что после небольшой войны страну изолировали от технологий и оборудования, поэтому Пророка создали там.
Тридцать два человека, одетых в строгие узкие костюмы цветов рода, допускалось носить черный костюм с черной сорочкой и черным галстуком, если разрешит хозяин. Синие, темно-зеленые, пурпурные, красные и желтые манекены послушно ждали у неприметной двери, встав в ровную, вычерченную по линейке шеренгу. Беджан носил черное, покойный Ата разрешил и прописал в уставе. Эмир хотел заставить Беджана надеть синий костюм с красной сорочкой, повторяя цвета родового герба, но дальше угроз за ужином дело не пошло. Раньше Эмир ездил с ним в одном лифте, а теперь он стал главой рода, но статус не дал ему ни смелости, ни мудрости, разжигая внутренний пожар озлобленности от неполноценности.
Беджан относился к рангу смотрящих, так их называли негласно. Они всегда стояли позади, как правило, одетые в черное, молчаливые и спокойные, в отличие от молодых референтов и личных помощников, боявшихся опоздать, прогневить шефа или забыть поручение, что было невозможно. Каждое поручение, наказ, приказ или просьба, требующая немедленного выполнения, записывалась, дублировалась в ежедневники, обрастая напоминаниями и графиками выполнения, рассчитанными и прописанными вездесущей программой. Забыть и не выполнить мог только тот, кто умер, причем внезапно. Программа рассчитывала состояние здоровья каждого, рассчитывая вероятность невыполнения, заранее передавая дела другому. Сбоев не было, все работало идеально, и все слепо доверяли алгоритму. Много лет назад впервые столкнувшись с этим, Беджана мучил вопрос – зачем тогда нужны они, люди из плоти и крови, со своими проблемами, глупостью и слабостью?
Дверь бесшумно открылась. Войти можно было по одному, низко склонив голову в почтительном поклоне. Некоторые старались показать свою преданность и почтение наивысшим образом, отбивая поклон до самого пола, покорно сложив руки в замок на пояснице. Этому тренировали с детства, чтобы «лебедь» получался красивым. Особенно следили за тем, чтобы колени оставались прямыми. Смотрящие были освобождены от этого ритуала, довольствуясь вежливым поклоном.
Каждый раз, входя в зал заседаний, Беджан внутренне трепетал, до режущей тошноты кружилась голова, и сердце билось в неистовстве пожирающих друг друга чувств ненависти и распирающего благоговения перед Богом. Беджан не знал, почему все это в нем вдруг вскипает, взрывается, норовя разорвать плоть на бесформенные куски. Других трясло, как одержимую в падучей, а око Пророка вбирало в себя их страх и любовь, давая каждому заново пережить рождение и смерть, понять ничтожество своего существа. Разбредаясь по местам, они старались не смотреть ни на кого, кроме нечеткого образа Пророка, рождавшегося в растревоженном возбужденном мозгу.
Зал заседаний напоминал древнюю пирамиду, усеченный конус, состоящий из концентрических окружностей. Снаружи здание напоминало октагональную пирамиду, давая гражданам ложное понимание, что на вершине и сидят правители, что они немногим не касаются неба рукой и в определенные фазы луны могут слышать голос Пророка. Если бы можно было увидеть разрез или чертежи, то стало бы понятно даже школьнику, что пирамида расположена под землей, и ее вершина стремится к ядру планеты, к точке рождения жизни
Над пирамидой в зале нависло огромное выпуклое зеркало, простая стилизация под древние мифы, дающая слабому уму образ ока Пророка. На самом деле весь зал был рассчитан, разделен на зоны, и каждый миллиметр находился под неусыпным контролем сотен камер, искать которые было бесполезно – они были везде, куда бы ни посмотрел или не ступил человек. За каждым следил робот, отрисовывая модель, анализируя эмоции, движения, температуру тела, давление крови, залезая в голову, с большой долей вероятности угадывая мысли. Здесь никто не мог скрыть правды, чтобы на самом деле не означало это понятие. Нередко под оком Пророка люди начинали каяться, не выдерживая, ломаясь, разрушаясь пред Пророком.
Беджан сел на свое место. Над ним возвышались высокие чины, Эмир сидел в первом круге. Его трясло, он задыхался, как и многие другие. Потом все резко закончилось, будто бы кто-то выключил злую машину, давившую на всех низкими частотами и микроволновым излучением, заставлявшим внутренности и мозг закипать, сгорать внутри в неистовстве пламени веры.
10. Сделка
– Вам плохо? Вам нужна помощь? – полицейский склонился над Беджаном, рыская по лицу не хуже камеры наблюдения.
– Нет, все в порядке. Я просто устал. Спасибо, – Беджан открыл глаза и вежливо улыбнулся полицейскому. Интересно, откуда за ним следили, и когда приставили к нему эту огромную тень?
– Я могу проводить вас домой. Ваша машина будет отправлена в гараж, я могу дать команду вашему автопилоту, – не отставал полицейский.
– Спасибо, я доберусь сам. Я хочу посидеть в тишине. Посмотрите, какой прекрасный вечер, как прекрасно поют птицы, а деревья шелестят новой листвой.
Полицейский оглянулся. Казалось, он впервые увидел парк, ровные дорожки, по которым размеренно прогуливались пары с колясками. Беджан смотрел, как непроницаемое лицо офицера, так напоминавшее маску робота-полицейского из старых фильмов, подергивается, дрожит, сопротивляется и все же приобретает подобие улыбки. Беджан кивнул ему, и полицейский сел рядом, в одно мгновение потеряв громадный рост и массивность тела. Он снял фуражку и вытер пот посеревшим от времени платком. Он был не молод, отец Беджана погиб на заводе не многим старше этого полицейского, и какая-то неуловимая черта во взгляде, в манере хмуриться проступала сквозь профессионализм и стойкость, два главных качества блюстителя порядка.
Они сидели молча, не смотря друг на друга, выбрав точку для созерцания в разных частях парка, не залезая взглядом на территорию соседа. Беджан следил за молодой парой, напряженно-счастливой, спорившей на грани ругани, затихая, когда малыш в коляске требовал внимания, не осознавая своей власти над ними, требуя для себя, но останавливая и миря родителей. Беджан представлял себя и Мару вместе с детьми, как бы это могло быть, давя на себя, выжимая по капле глупые и несвоевременные мечты. Он знал, что этому не суждено сбыться, никогда, не для них. И как бы он ни старался держаться, не позволять себе впускать в себя глубоко, прогрызая онемевшее сердце, он чувствовал, как внутри разливается едкая горечь, утолить которую было нельзя. В памяти рождались картины прошлого, перевранные, переписанные и выхолощенные, но не до конца. Он хотел родиться раньше, уйти в прошлое, если бы это было возможным, жить в небольшой, но свободе, чувствовать ее и не думать о будущем.
– Вы знаете, у меня приказ доставить вас домой. Уверен, что вы понимаете, откуда и почему он поступил, – полицейский говорил, не отрывая взгляда от шумной ватаги воробьев, ловивших семечки на лету возле детской площадки. Два мальчика и девочка играли с птицами, приманивая к себе, не пытаясь схватить или напугать. Воробьи осмелели и иногда садились на вытянутые руки девочки, быстрыми прыжками добегая до ладоней, хватая семечку и скача обратно на плечи. Мальчиков они побаивались, выхватывая на лету семечки из ладоней, не касаясь их рук. Дети смеялись и подпрыгивали от радости, вокруг них ездил робот-нянька и снимал их, попискивая от радости. Такие роботы вновь вошли в моду, их делали похожими на живую капсулу или бочонок, повторяющие дизайн роботов постиндустриальной эры.
– И что вам еще было приказано?
– Оценить ваше психоэмоциональное состояние и доложить. По закону вы имеете право знать, когда за вами назначается слежка. Поэтому я могу сообщить, что я вас веду уже второй месяц, – полицейский вздохнул и потер красные глаза. Беджан посмотрел на него, примеряя к себе эти огромные кулаки, с ними бы он смотрелся очень смешно, детям понравится.
Беджан закрыл глаза и очутился в зале заседаний. Когда это было, сколько часов назад? Мысли спутались, а ощущение времени пропало. Почему-то он один в этом зале, больше никого нет – Пророк и он, маленький и жалкий пред его величием. Но Пророк не смотрит на него, и Беджан не смеет смотреть, повинуясь воле и непостижимому замыслу машины, собранной из оцифрованных личностей вождей прошлого, такого сладостного и недостижимого. Все лучшее осталось в прошлом, и мы должны стремиться туда, не воссоздать, но повторить, закрепить и полюбить.
Беджан смотрит на экран, нависший над его местом голографической панелью. Теперь он не один, ощущение единения с Пророком исчезло по щелчку тумблера. Он не видит лиц и позы сидящих рядом или выше, ему дозволено смотреть только в экран. Пламя, жадное и ненасытное, раздуваемое ветром до бешеного танца, пожирает людей, пожирает цех, реакторы, сжирая бетонные колонны, желая обрушить крышу цеха. По стенам, несущим колоннам, по полу, капая с потолка, течет горящая лава, вгрызаясь, поглощая все на своем пути. Лава не кончается, насосы из соседнего цеха не останавливаются, нагнетая новые порции топлива. Так горели заводы, последние обломки карбоновой эры, как было принято называть в курсе истории. Несовершенное прошлое, через которое без тени сожаления перешагнуло настоящее, смотря только вперед. На самом деле огромные заводы, напоминавшие малые города, продолжали коптить небо, перерабатывая остатки черного золота и природного газа в монополимеры и масла, без которых совершенная действительность не могла существовать.
Заводы горели постоянно. Не всегда дотла, сгорая и забирая с собой в преисподнюю души рабов, заключивших контракт на пожизненную работу. Люди осознанно шли на это, принося в жертву себя ради будущего детей или внуков. После подписания контракта человек терял все права, становясь биороботом, способным работать по двенадцать часов в день. Рабочие требовались всегда, заводы были старые с умершей автоматизацией, и вкладываться в модернизации или ремонт никто не хотел. Оборудование отказывало, реакторы изнашивались, покрываясь язвами, выпуская из себя пары и газы, разливая по цеху едкую жидкость. И с каждым умершим заводом росла котировка переработки, возникал искусственный дефицит на фондовом рынке. В этом новое совершенное время ничем не отличалось от прошлого, переводившего работу в индексы, а смерти в рост котировок.
Заключившие контракт жили не более десяти лет. Их кололи препаратами, снижавшими токсическое отравление, кормили по часам синтезированными сублиматами со стероидами, на время обманывая тело, разлагающееся изнутри. Мужчины и женщины становились похожи, расширяясь от мышц и отеков, не менялся лишь рост. Умирали прямо в цеху, тихо и незаметно уходя в темный угол, находя последний приют в топке электростанции, древнего монстра.
– Вы хотите мне что-то предложить, – Беджан выбрался из воспоминаний, отбросив назад мысли о том, что весь завод и прилегающий город было принято изолировать, закрыть границы зоны оседлости и объявить карантин на 180 дней. Завод было решено бросить, а людей утилизировать. Для этого имелось достаточное количество патогенных вирусов, справлявшихся с переизбытком населения лучше десятка расстрельных отрядов.
– Да. Я хочу предложить вам сделку. Система уже рассчитала, что вероятность вашего ареста в будущем полугодии более 96%. Возможно, у вас остались незакрытые дела, в которых я бы мог помочь, – полицейский говорил тихо, не смотря на Беджана.
– Я должен вас проверить, – ответил Беджан, немного подумав. – Правильно я понимаю, что вы предлагаете контракт на полное использование?
– Все верно. Я знал, что вы все поймете правильно, – ответил полицейский, почти не двигая губами. Он все так же смотрел на игру детей с птицами. Со стороны ни случайный прохожий, ни дальняя камера не смогли бы распознать их разговора. Беджан специально выбирал такие места, где незримое око давало сбой.
– Для кого вы готовы исчезнуть?
– Для внука.
– Но вы понимаете, что он не сможет попасть во второй круг, про первый я не говорю, так как это невозможно. Я вижу это по вашему профилю.
– Я хочу, чтобы он вышел за границы четвертого круга. Вы понимаете, о чем я?
– И вам нужны деньги, неограниченный лимит?
– Верно. Я знаю ваш уровень, и это не сильно затруднит вас.
– Тем более, что через полгода мне уже ничего не будет нужно, – улыбнулся Беджан, посмотрев на воробьев. – Ответ я вам дам на следующей неделе. Дату и время вы поймете сами, ваша смена дневная?
– Да. Не беспокойтесь, я пойму, когда надо, – полицейский быстро почесал нос. Он сильно волновался, и не мог больше сдерживаться.
– Хорошо, у меня и у вас будет время подумать. Мои условия просты: вы должны будете вывести за четвертый круг четыре человека, два ребенка. Это усложняет задачу, но дает вам гарантию, что наша сделка будет исполнена с моей стороны полностью.
– Я согласен, – тут же ответил полицейский. – Нам пора. Скоро сюда придет патруль, мы выбиваемся из графика.
– Идемте. Я поеду сам, а вы можете следовать за мной или впереди, как вам будет удобнее, – Беджан встал и потянулся руками к солнцу. Затекшее тело захрустело, мышцы, недовольные бездействием, отозвались болью, требуя движения.
– И еще, – полицейский встал, делая вид, что поправляет амуницию, проверяет заряд шокера. – Когда вы будете на площади, вас помилуют. Не сразу, мы не можем светиться, но терпеть придется не очень долго.
– Я об этом не думал, – Беджан нахмурился, представив себя, распятым на площади Справедливости. – Это было бы неплохо.
