Buch lesen: «О театре и не только», Seite 9
В общем мэтр был в ударе, кураж. Его захлестнуло и он без остановки говорил на калмыцком языке три часа. Монгольский оператор только успевал менять кассеты. Монголы попросили Кугультинова пятиминутный перерыв, покурить. Все вышли, а он меня не отпускает, все рассказывает, а я уже теряю здоровье без курева. После перерыва Д.Н. еще полтора часа говорил о Монголии, о монгольских друзьях, о дружбе. После интенсивного монолога мэтр сказал, что устал. Я поставил точку. Все стали благодарить Давид Никитича, извиняться, что замучили его, а он говорит: «Это я Вас замучил, мне-то только около 80». В общем его положительной энергетикой пронизало и нас. Монголы были довольны.
Прошло много месяцев. Я несколько раз звонил в Монголию, абонент не отвечал. То ли мобильник неправильно записали. А я вспомнил монгольское обещание «маргаш», но пока не терял надежду. Звонила Алла Григорьевна и спрашивала: «Ты что Боря молчишь, монголы передачу сделали?». Я сказал, что передача была только 30 минут. А она говорит, пусть вышлют всю трехчасовую запись. Но братья по крови не обязательны. Праздник для души мэтру не сделали. Эта запись сохранилась на телевидении в Улан-Баторе.
Вспоминая этот эпизод, я все удивляюсь Давиду Никитичу. В таком возрасте мэтр три часа говорил на калмыцком языке и говорил он то серьезно, то с юмором, приводя разные притчи, поговорки. Говорил без всяких вопросов со стороны монголов, но речь была как будто специально продуманная. Имела сюжет. Была преамбула – завязка, потом сюжет, развитие. В конце монолога мэтр выдал спич в честь монгольского народа. Говорил он четко, яростно, как в бытность выступал на трибуне. Не запинался, не делал пауз, речь шла по накатанной. Как будто он читал с листа, с выражением. Я гордился нашим мэтром. А монголы после записи, когда мы поехали к ним на махан, восхищались его эрудицией, ясностью ума. Мы, мол, молодые попросились на перерыв, а он просто своей энергией потрясал. Давид Никитич понимал, что в Монголии ему уже не бывать и он то ли прощался с братьями по крови, то ли хотел через тысячи километров передать положительную энергию. И мэтр это сделал. Большой человек! Повторяли оперные певцы из Монголии. Режиссер Амр был доволен, что застолбил хорошую передачу с Кугультиновым. Он думал о рейтинге. У них там, в Улан-Баторе, кроме госканалов 3 или 4 частных. Вот такой эпизод был у Кугультинова с монгольскими товарищами в Элисте.
Кугультинов в театре
Давид Никитич, после встреч со студийцами Калмыцкой студии в Ленинграде постоянно отслеживал судьбу каждого. Сожалел, что некоторые ушли из театра. На посиделках в союзе писателей он расспрашивал про них. Видимо он был о чем-то наслышан, но уточнял, проверял, в театр приходил. Давид Никитич дружил с Каляевым, уважал его. Уважительно относился к Лиджи Очировичу Инджиеву, Морхаджи Нармаеву, к Босе Бадмаевне Сангаджиевой, Андже Эрдниевичу Тачиеву. Это я видел и чувствовал на беседах в Союзе.
В 1971 году Санджи Каляев пригласил Давида Никитича на премьеру своей пьесы в моей постановке "Воззвание Ленина". После спектакля Д.Н. пришел за кулисы к актерам. Я завел его с Каляевым в мужскую гримерку. Он пожал всем руки, поздравил с премьерой и сказал: «Этот спектакль не стыдно вести в Москву». Потом был небольшой разговор. «Ну, переодевайтесь, снимайте грим, отдыхайте. Вы заслужили паёк». Все расхохотались, мужики поняли, какой паёк.
Когда я провожал их, Давид Никитич спросил у Каляева: «Ну, ты сам-то доволен?». А Каляев отшутился: «Порадовали ребята, пьеса-то хорошая. Это все Шагаев меня взбаламутил. Давайте поставим. А в начале упирался, ругался с Алексеем (министр Алексей Урубжурович Бадмаев), а через месяц, когда 2 раза прочел, калмыцкий-то они, молодежь, плохо знают, пришел ко мне домой и стал уговаривать меня», – весело рассказывал МЭТР МЭТРУ.
В 1994 году я пригласил на генеральную репетицию Давида Никитича на спектакль "Карамболь". После генерального обсуждения в узком кругу, Давид Никитич сказал: «Разрешите я буду говорить сидя?». Мы все, конечно, как дети: «Сидите, сидите». А он продолжает: «Так я буду выглядеть важнее». Все засмеялись. «Хорошо начал. Значит костить не будет», – подумал я. А он: «Это не спектакль». Пауза, я обомлел. А он повторил: «Это не спектакль, а жизнь. Очень нужный спектакль и современный. Водка губит человека, у нас это беда зашкаливает». У меня, да и у всех актеров нормализовалось давление и не слышно уже было как бьется сердце. Кугультинов сказал много хороших слов.
Пьеса и спектакль были о вреде алкоголя и как он разрушает человека и семью. Он улыбаясь хвалил Дорджи Сельвина, который играл главную роль мужа-пьяницу, актрису Л.Довгаеву, которая играла жену Дорджи по пьесе. Д.Сельвина мэтр хорошо знал еще с Ленинграда. Дорджи Сельвин в Ленинграде при Д.Н. читал его стихотворение «Бахчисарай», «Хадрис». Сельвин был талантливый, начитанный актер, редкое качество среди актерской братии. Когда я провожал Д.Н. домой он деликатно так спросил: «Дорджи, как сейчас? Не увлекается?…»
«Что вы! Его не узнать. Совершенно другой человек!», – вешал я лапшу большому поэту. Поэт, по-моему, поверил мне, внял моим сопливым оханьям, аханьям. Город-то маленький, он что-то слышал, расспрашивал. Но Д.Н. уважал талантливого человека. Он видел людей своим прозорливым оком.
А уже много позже мэтр Давид Никитич Кугультинов спросил у меня:
– Как там В.Яшкулов, работает?
– Работает, – скупо ответил я.
– Зря я помогал ему с Нонной Гаряевной (жена Б.Б.Городовикова) чтобы их с дружком не посадили из-за арки в Цаган – Амане. Председатели колхозов, совхозов написали письмо в обком, что они попросили деньги на арку, а она позже треснула, и они ее сами заделали. Оказывается была завышенная оценка работы их родственником архитектором Машаевым. После их письма возник сыр – бор. Меня попросил Илья Евгеньевич Намсинов, потому что участвовал в строительстве арки его сын.
Позже я сказал про это Яшкулову, а он говорит:
– А я не знал про помощь Кугультинова.
Как он мог знать, когда они уже сидели под следствием больше 10 месяцев. Позже, после многих ходатайств их освободили. Вот такие характеристики случайно узнал от разных людей.
Я проводил Давида Никитича. Это я воспроизвел то, что у меня записано в моих «нетленках», записных книжках. А так писатели не очень баловали театр своим посещением. Егор Буджалов, Бося Сангаджиева частенько забегали на спектакли. Б.Б. Городовиков, 1 секретарь, занятой человек и то посещал, а с ним двое или трое, и кавалькада рангом пониже. В театре КГБ, МВД и полный зал, а после спектакля буфет. А до этого ни-ни. Никакой наркомовской нормы.
Собеседование в Союзе
Давид Никитич с его авторитетом был вхож в любые структуры, министерства, союзы, организации. Его интересовала культура Республики, он активно оказывал помощь. Кугультинов Давид Никитич дал идею и пробивал, чтобы Санджи Каляевич пошел преподавать в университет. Сам С.К. Каляев говорил мне, что Кугультинов сказал ректору или кому там, чтобы его взяли преподавать калмыцкий язык.
Когда мы учились в Ленинграде, поэт дважды или трижды приезжал к студийцам. Есть фотография встречи. Тогда я уже учился на режиссерском. Меня студийцы не позвали. Потом Кугультинов спрашивал: «Чего это тебя не было на встрече в институте?».
Давно это было. Я жил на 1 мкр. и ко мне заходил поэт Джангар Насунов. И как-то в разговоре он обронил, что его зажимает Давид Никитич, где-то он, мол сказал не хорошо о нем. Я накинулся на него. В политпросвещении был такой зал в корпусе университета возле архива. Фильмы зарубежные показывали, встречи были и прочее. Однажды я присутствовал на собрании Союза, где выступал Давид Никитич и сказал, что появился талантливый молодой поэт Джангар Насунов. Жаль не пишет на калмыцком языке. И всё. Потом я слышал уже разные трактовки. Это сочиняли враги Кугультинова. Специально говорят, что зажимает молодых. Глупости! Кугультинов другого масштаба, чтобы говорить такое! В Союзе писателей как-то Кугультинов спросил у Л.О. Инджиева: «Ты знаком с молодым поэтом Д.Насуновым?». Инджиев Л.О. ответил, что знаком. «Калмыцкий он знает?» –спросил Кугультинов. Инджиев ответил: «Он пишет на русском» – «Жаль», – сказал Кугультинов. И что ты такой мнительный? И всё. Не больше, не меньше. И это ты называешь Кугультинов зажимает?», – сказал я – Кто тебе это нашептывает?».
– Нет, я тоже такое слышал, но и другое говорят.
– Я знаю, кто говорит. Работы у него тогда не было, и я устроил в театр завлитом. Он всё комплексовал «не удобно, я ничего не знаю и т.д.» Я ему «читай пьесы на русском», сказал записывать высказывания и т.д. Поработал месяц, а когда актеры пришли с отпуска уволился. Зам.директору Кичику сказал, найдите его и пусть придет ко мне домой. Пришел он ко мне и сказал, что уже устроился на завод «Одн» сторожем или вахтером. А Кугультинов действительно сказал, что появился молодой талантливый поэт. Это ли не поддержка?
Д.Н. хотел помочь другому поэту Васе Чонгонову, когда тот попал в оказию, но не смог. Там была другая структура, которую не убедить.
Дома у мэтра
Как-то на мою репетицию в театр пришел мэтр. Я сидел с актерами в зале у сцены и вдруг подходит актер Ильянов и говорит: «Тише, в зале Давид Никитич». Я увидел мэтра с актерами подошел, поздоровался. Я сказал, что актеров отпустил, а сам шепнул, чтобы всех отпустили.
– Ну, раз свободен, проводи меня.
Дорогой он расспросил меня о театре, о пьесе, что ставил, кто главный. Я ответил:
– Ваш покорный слуга.
– Ну, молодец, слышал, ты выиграл по суду! А чего не позвонил. Благодарностей не ждал, но сообщить то мог, – Давид Никитич засмеялся.
– Давид Никитич, благодарю за «Ваньку Жукова», за многие советы, я в долгу перед вами – стал оправдываться и мямлить перед мэтром. Подошли к дому-музею. От театра сто шагов. Вошли в дом. Навстречу Алла Григорьевна. «А кого ты привел? А-а-а, Борис. Тут приходили давно три актрисы. Я не пускала их, а одна проскочила и замучила Давида Никитича стихами». И назвала приходивших актрис. Давид Никитич сел в кресло и меня усадил. Пауза.
– Вот здесь на полу спал пьяный Расул Гамзатов, – огорошил меня мэтр. – Это после торжественного юбилея пришли, и он не хотел спать на кровати. Сказал, постели мне что-нибудь на полу. Алла Григорьевна свалила все мягкое, а он выбрал какой-то плед завернулся и спал. А ты знаешь, что Расул Гамзатов сказал в Москве Кирсану? Он сказал, мне в Дагестане построили дом-музей. Сделай такое же моему другу. Вот как было…
Я сидел, и старался не вякать. Пусть, думаю, аксакал выговорится.
– А позвал я тебя вот зачем. До меня дошли слухи, что якобы я попросил Кирсана, президента, имя Баатра Басангова убрать с названия театра.
Я хотел что-то сказать, но Давид Никитич перебил меня и продолжал:
– Я знаю, кто распускает эти слухи, но не пойман не вор. Не буду же я выяснять, расследовать. И он прочел какое-то четверостишие про навет, клевету. Я посмотрел в его томах, но не нашел это четверостишие. Когда Давид Никитич замолчал, я решил сказать.
– Давид Никитич, когда президент Илюмжинов К.Н. преобразовал театр Б.Басангова в музыкально-драматический театр, то имя Б.Басангова, соответственно, убрали. Тогда ходили молодые ходоки к президенту и говорили, что нужен музыкальный театр. Народ, мол, любит песни и танцы. Преобразовали. Когда позже прошло какое-то время пришел на встречу президент и был вопрос со стороны актеров:
– Зачем сделали музыкально-драматический театр?
Тогда президент сказал, что его, увы, неправильно информировали уходувы. Оказывается, в музыкальном театре нужен хор, оркестр, балетмейстер, и поющие и танцующие актеры. Сказал, я подумаю. Вернем театру название драматический. Вы здесь не причем. В театре актеры смеялись и говорили, что мы теперь музычно-драматичные актеры.
Я подумал, что не много ли гружу и замолчал. Давид Никитич о чем-то долго размышлял и что-то буркнул, но я не расслышал.
– Потом вы помните, когда нас с Ханташовым вызвал Вячеслав Илюмжинов, а пока он был занят, мы зашли в ваш кабинет «Совета старейшин». Вы расспрашивали про театр. А когда я спросил у вас, почему сняли имя Б. Басангова с театра, вы сказали, что вы пошли к Илюмжинову с этим вопросом, сказали, народ, мол, не поймет. Вы помните это? Вы были против снятия имени Басангова.
Аксакал улыбнулся и сказал: «Вы мои душеспасители. Я уважаю Б. Басангова и это благодаря ему эпос «Джангар» увидел свет на русском языке. А какие пьесы! Он наш классик. Когда мы были молодые, я дружил с ним. Он был старше меня. Это он с Семеном Липкиным рекомендовал меня в союз. А мне тогда было 18 лет. А когда арестовали Анджура Пюрбеева пошли с Баатром домой к нему, когда шел в квартире обыск и забрали рукописи «Джангара». Баатр также занимался эпосом, его Анджур Пюрбеев силком заставлял. Но Басангов сам уже заразился эпосом. А сколько тогда клеветы было на него. Мол, зачем нам байский эпос и т.д. Ты понимаешь, каково ему было? Я это знаю, слышал. Баатр очень переживал. Но заткнуть клеветников не мог. Народ многое не понимал, если честно говорить. Но у Анджура были свои думы по поводу эпоса. Я знаю от кого это идет, но не буду говорить, разгребать эту грязь мелких людей». Я, молодой поэт, принес в гостиницу Семену Липкину свои стихи. Сидел у него Б. Басангов. С.Липкин и Б.Басангов позже меня похвалили и сказали заниматься стихами. Я принес стихи на калмыцком, а Баатр Басангов ему переводил. Вот так это было.
Расстались мы с мэтром по-доброму. Он, не вставая с кресла, пожал мне руку и сказал: «Успокоил старика. Хоть кто-то знает правду. Но ты об этом никому не говори и не рассказывай». И мэтр улыбнулся. Это была последняя улыбка и последняя встреча. Позже я звонил ему домой, но это уже другие зарисовки.
Когда Д.Н. не было уже, я спросил у жены писателя А.Балакаева, тети Цаган, кто снял имя Б.Басангова с театра? Она сказала, что знает, но не скажет. Я наводящие вопросы: А почему валят на Кугультинова? Она резко ответила – нет, это не он. Сейчас она жива. Откажется, скажет, что не было такого разговора. А ведь было. Позже я расспрашивал у других аксакалов. Отвечали по-разному. Ну, думаю, соплеменники какие! Зависть – вот что толкало на такой шаг. Есть такая порода людей. Талантом не могут взять, то кляузу распустят, то накатают в вышестоящие организации.
Телефонные разговоры с мэтром
После беседы в доме у мэтра я чувствовал долг перед большим человеком и стал хая-хая названивать. Давид Никитич уже часто болел и почти не выходил из дома. Но душа поэта требовала подзарядку от народа, и он делал вылазки на разные мероприятия. Все искали встречи с ним, а он и сам желал общения, но он один, а нас страждущих полгорода и у всех свои проблемы, а некоторые домогались по всяким пустяковым житейским вопросам. Помогал он многим, правда по телефону. А когда был в силе, он был в гуще событий республики и что мог, разрешал вопросы сразу. И я тоже входил в этот сонм страждущих и названивал.
Однажды я позвонил и спросил, как здоровье, Давид Никитич немного помедлил и выпалил:
– Ты что Борис? Какое здоровье, когда девятый десяток пошел. Уже ничего хорошего не будет. Сейчас только благодаришь Бога за каждый день. Глаз один только 8% видит, писать, читать не могу. Вот приехала с Москвы дама. Я только наговариваю, а она пишет. Старость не радость. Тебе это не понять. Вот доживешь до моих лет – поймешь. Тебе сколько сейчас?
– 63. У тебя все впереди. Болезни приходят, не спрашивая у хозяина. Бренное тело не подвластно нам и времени. У тебя дело ко мне?
– Нет, просто справиться о вашем самочувствии.
– Звонят многие. Но Алла Григорьевна не дает мне общаться с народом. Бережет меня. Ну ладно. В 11 дня я ложусь отдыхать. Буду общаться с Богом. Просить у него отсрочки. Вот плохо вижу. Слепну. Но хуже когда душа слепнет. Душа – это загадочная субстанция. Мы все пришли из праха и уйдем в прах. И между этим появляется душа у человека. Интересно. И кто разгадает душу? Какая эта штука жизнь? Все равно окажется подменой. Или тебя сделают или твои же соратники наклеят ярлык подлеца. Хотя на самом деле таковым не был. Это Горький сказал, я сейчас размышляю об этом. Но что толку, слепну. Писать не могу, старался не упустить время, а многое не сделал. Чувствую и душа устала, просит отдохнуть. А тут ты позвонил, а душа встрепенулась, значит, я кому-то нужен.
Я тут же встрял в монолог мэтра и решил подставить костыли поддержки словами, мол, вы, Давид Никитич и сейчас всем нужны. Мэтр перебивает меня и говорит:
– Да я так кокетничаю, – и засмеялся. – Что я совсем выживший из ума старик? Душа, мозг работает интенсивно, а бренное тело отстает и дряхлеет. Я знаю, что многие хотят общения со мной, но здоровье шалит. Поэтому Алла Григорьевна оберегает меня. Всем говорит, что я отдыхаю. Кто-нибудь позвонит утром и вечером, а я все отдыхаю. Скажут он что, все 24 часа спит? – и мэтр громко расхохотался.
– Ну, ладно, Борис, поговорил, отвел душу. Буду отдыхать, – и опять расхохотался.
После звонка я будто опять получил подзарядку. Иногда устыдившись, что возрастной Мэтр при всей своей немощи здраво мыслит, и я начинал что-нибудь кропать или читать. Давид Никитич незримо, как локомотив тащил меня вперед к действиям и размышлениям.
Проходит какое-то время и опять звоню. Пресс-секретарь Ирина Царева ворчит:
– Ну что ты беспокоишь старого человека?!
А я настырно хочу услышать голос мэтра и поумнеть от его мыслей. Звоню. Говорю: «Мендт, Давид Никитич!». А он сразу: «Ты работаешь, Борис?».
– Нет, Давид Никитич. Веду праздный образ жизни. И мне нравится, никому не обязан, не перед кем ни отчитываюсь, веду растительную жизнь.
А он: «Хорошо, что не попал к коменданту». Комендантом Давид Никитич любя называл Аллу Григорьевну. В начале, когда он сказала такое про женщину, я был ошарашен. Но после понял, что это у них шутейные обращения. Но Алла Григорьевна при людях всегда обращалась к нему по имени и отчеству.
– Понимаешь, она мой комендант, говорит: «Давид, давай приватизируем дом. А я ей говорю, мне построила дом республика, а я пойду на такой срам. Хотя много тоже положил денег из своего кармана. Ты как думаешь?
Я опешил. Вопрос на засыпку. Такого вопроса не ожидал. Это как на экзамене в школе, когда вытащил билет, а ответ не знаешь. Я начал словоблудить, ходить вокруг да около, то давать круголя, то снова возвращался на исходную. Но была фраза: зачем вам это нужно, совесть дороже. Это я вспомнил название пьесы актера Ах-Манджиева. Которая называлась «Совесть дороже». И подумал, что у него детей нет, с женой живут. Но мэтр понял, куда я гну и пробросил:
– Вот задача. Со многими неизвестными. – Пауза. – Ну ладно. Ты может и прав. Я в последнее время с Кирсаном не могу общий язык найти. Надел цацки (так и сказал Мэтр) пошел на прием, а он не принимает. Три часа сидел. Не принял.
– А зачем вы ходили?
– Хотел сказать, чтобы гнал Одинокову и за Бадика Тачиева хотел заступиться, – горестно так сказал Давид Никитич.
Через какое-то время, в разговоре, я рассказал про этот случай министру культуры Санджиеву Н.Д. А он говорит:
– Было такое, я свидетель, как Кугультинов ждал аудиенции у Илюмжинова. Через какое-то время я увидел по телевизору, что президент Илюмжинов в доме-музее Кугультинова. Ну, думаю, есть повод позвонить. А мой пресс-секретарь Ирка Царева:
– Опять старика мучаешь?
– Не старик, а Мэтр.
– Давид Никитич, это я Борис. Здравствуйте. Про здоровье я уже не спрашиваю. Давид Никитич, вы говорили, что президент от Вас отвернулся, а я смотрю по телевизору он у вас в гостях был.
– Да, был конструктивный разговор. Нашептали ему против меня… Все это… – и он резко сказал об одиозной фигуре, которая служила у президента. – По телевизору неустанно, с непосильным трудом, рассказывала сказки. После этих сказок народ стал абсорбировать и появилась негативная энергетика в воздухе республики. Почему это не замечал президент республики со своим этнопланетарным мышлением? Они сделали обрезание народу. И появилась импотенция не только у власти.
Давид Никитич после снятия Одиноковой и посещения президента был доволен. Голос окреп. Появилось второе дыхание, сказал:
– Бедный калмыцкий народ! Периодически появляются какие-то «просветители», учителя, начинают нас зомбировать своими «просвещенными распознаниями».
Да, придут, наловят чинов и счастливы… А мы, раскрыв рот, еще прогибаемся перед ними, а потом задним числом начинаем их костить. Недавно узнаю, что дом-музей уже приватизирован и живет частное лицо. Насчет приватизации точно не знаю, но там живут не привидения. Обычно проходя площадь, в Элисте, я поднимаюсь к пагоде, кручу барабан и продолжаю путь в светлое будущее. В теплый редкий день я решил покрутить барабан, убрать все грехи. Стоявшие четыре европейской внешности девушки и молодые люди тут спрашивают меня, что означает этот барабан. Я сам темный в этом человек объясняю, что там лежит миллион мантр, молитв, кто прокрутит барабан и три раза и пройдет круг, тот все грехи замолит и т.д.
– А вы откуда?
– Из Пятигорска. Едем в Волгоград домой. Решили посмотреть Элисту. Как красиво у вас. Какая необычная архитектура! Сейчас едем смотреть вашу церковь.
– Хурул называется по-нашему, – процитировал я свою просвещенность.
– А где музей Кугультинова? – спросил парень.
– Ребята, спасибо, что приехали, но огорчу вас, он на реставрации, – соврал я. Но не буду же я говорить, что там живет другой человек.
– Ну нам хоть издалека посмотреть.
И я дал наколку куда ехать. Вот так вот молва распространилась, что у нас есть музей Кугультинова.
Сасыков Александр Тимофеевич
Мы познакомились с Сашей более 50 лет назад. Это произошло в управлении культуры, которое находилось на улице Розы Люксембург (сейчас там детский сад). Он был в широких брюках, стрижка "полубокс", с налетом богемности. Шустрый, улыбчивый, открытый, Саша все-таки выделялся своим поведением и внешностью. Тогда, в 1957 году, в Элисту съезжалось много молодежи из Сибири. Выглядела она шпанисто. Знакомились, ходили на танцы. Саша любил танцевать, особенно чечётку, похожую на степ. Как молоды мы были, как верили в судьбу…
В Ленинграде, в театральном институте, ни педагоги, ни сокурсники не сомневались в актерских способностях Сасыкова. Он был старостой курса, организатором, аккумулятором интереснейших идей все годы учебы. И потом, работая в театре актером, был председателем Калмыцкого отделения Всероссийского театрального общества (ВТО). Это был самый активный, плодотворный период нашего ВТО. Саша был зачинщиком, участником, даже столяром и художником (само собой) всех мероприятий, вечеров ВТО. В тот период ВТО было настоящим помощником театрального дела в Калмыкии, и в этом заслуга Александра Сасыкова. Это позже ВТО (СТД) номинально числилось. А в один период при правлении В.Яшкулова пошли то неурядицы, то конфликты из-за ордера квртир. Командировки по линии СТД получали одни и те же люди. Странные взаимоотношения с приезжими критиками из Москвы. Попойки. Ты мне, я тебе. СТД в то время был не помощник театру, а наоборот постоянное противостояние. Теперь будут оправдываться, что было не так.
Еще в Сибири Саша подрабатывал как художник-исполнитель. И впоследствии, при случае, всю жизнь рисовал, лепил, вырезал фигуры из камня. Много осталось его работ. Надо их сохранить. Все они сделаны профессионально, с фантазией, вдохновенно. Последняя его работа, вырезанная из дерева, "Будда". А последний спектакль – "Все, как у всех". Мы договорились с ним: на сцене он будет вырезать "Будду". Как бы его персонаж Лага Каляевич к концу жизни обращается к Богу. И на премьере Саша работал со своей последней скульптурой. Имя «Лага» в честь актера Ах-Манджиева. Отчество «Каляевич» в честь Каляева. Саше нравился персонаж, названный в честь Ах-Манджиева, Каляева.
Но поистине народным Саша стал как актер театра. Весь его творческий путь прошел на моих глазах. Диапазон актера Сасыкова был огромен. Он играл в трагедии, драме, музыкальной комедии. Ему были подвластны роли классических и современных пьес любого жанра. С удовольствием Саша играл в детских спектаклях. Он придумывал персонажам потрясающий грим, всегда отвечающий характеру, образу того или иного героя. Я всегда был спокоен за его фантазии, которые были интересными, логичными, расширяющими рамки и дополняющими характеристику персонажа. Он, по сути, был соавтором режиссера. Есть актеры-оппоненты, говоруны или безынициативные. Александр Тимофеевич был из другого теста. Он был деятельной натурой во всем. Саша был профессионалом, а не ремесленником.
В "застольный" период, когда идет анализ пьесы, разведка умом, как говорят режиссеры, Саша не выдавал своих мыслей. Монотонно бубнил текст. Иногда задаст вопрос, и потом что-то записывал. На площадке также записывал мизансцены. У него всегда был в кармане маленький карандашик, как и валидол. Иногда он и мне одалживал таблетку. За десятилетия совместной работы мы так притерлись друг к другу, что нам хватало перекинуться парой фраз о характере, внешнем виде и пластике персонажа, чтобы понять друг друга. Профессионализм и интуиция делали свое дело. Но будет неправдой, если скажу, что все было гладко. Гладко бывает только на стекле.
Зато ни одна из созданных за четыре десятилетия ролей не имела провала, каждая его роль была успешной. И это не преувеличение. Он любил роли, где была полифония чувств, где был юмор, конфликт, драматизм и сложный неординарный характер. В своем любимом спектакле "Иван и Мадонна", где Сасыков играл главную роль – Ивана, он вывел сильный, содержательный образ, в котором угадывался и глубоко ранимый человек. А в каляевской пьесе "Воззвание Ленина" – это живой, конкретный, полнокровный человек. Автор пьесы, народный поэт Калмыкии Санджи Каляев, был доволен спектаклем, особенно Сашиной работой. Репетировал он легко, без пота, как говорят: процесс репетиций ему нравился. Но на спектаклях с него пот бежал ручьями.
В хорошем расположении духа Саша балагурил, рассказывал анекдоты, случаи из жизни. Иногда многословил. Другой раз на репетиции сидел молча. Думаю, в нем шла огромная внутренняя работа над образом.
С первых же спектаклей его полюбил зритель. Его любили, уважали коллеги. Есть актеры, обаяние которых обезоруживает. Саша из той породы. Он играл разные роли – путевых и непутевых, гордых и трусливых, хвастливых и умных. Но все его персонажи были незлые. Как и он сам.
Театр – это специфический организм. В нём каждый знает о другом всё. С кем-то получается дружеский контакт на многие лета, а с кем-то чисто служебные отношения.
Помогал он всем, как мог. Объяснял роль коллеге-актеру, советовал, какой подобрать костюм, подсказывал характерные черты того или иного персонажа, подправлял переводный текст. А как он гримировал! Тут он был мастер.
В последние годы он глубоко и болезненно переживал происходящее в театре, за судьбу национального театра, особенно его раскол. Саша был открытым, доверчивым человеком. После бенефиса ему предлагали уйти на пенсию. Он очень переживал из-за такого предложения директора К.Сельвиной. Он сам мне это сказал. И что Тине (его жена) предлагали.
Когда-то в Пушкинском академическом театре отправили на пенсию великого Н. К. Черкасова. Чиновники от культуры не вняли просьбам народных артистов СССР Райкина и Товстоногова, Мравинского и Кабалевского о том, чтобы Черкасов остался в театре. Через некоторое время он умер. В прессе той поры об этом говорилось. Не хочу и не имею права проводить аналогию с нашим актером, первым народным артистом России в Калмыкии, но есть какая-то никому не адресованная обида, что не ценим мы хороших, талантливых людей при жизни. Талант – это ведь штучный товар, и он требует особого отношения.
В последнее время Саша искал внутреннего покоя. Но… Покой нам только снится. Он был открытым, хотя не нараспашку. Были у него и сокровенные мысли, которые он доверял лишь близким.
Саша не жаловался на судьбу, на обстоятельства, а только сожалел, что все сделанное уходит в пустоту. Наши монологи и диалоги с ним не имели адресата. Мы лишь резюмировали, что время работает не на нас. В последнее время Саша частенько был грустным и во время репетиции не то в шутку, не то всерьез повторял: "Мы саксаулы, аксакалы никому уже не нужны". Я его понимал.
… Время стирает многое. Только культура остается в памяти народа, а не сколько съедено баранов. Саша был духовный творец. Таких немного. Он – национальное достояние.
Русский калмык. Режиссер Лев Александров
Режиссер Лев Николаевич Александров приехал в Элисту в 1937 году, художник Дмитрий Вячеславович Сычев – в 1936-м. Оба молодые. А театру пошел второй год. После войны и реабилитации калмыцкого народа Александров и Сычев снова приехали в Элисту и до пенсии работали в Калмыцком театре. Для торжественных проводов аксакалов на пенсию я написал и поставил сценарий. Вел торжество я и там сказал: «Вот, аксакалы, из одной столицы, из Москвы, приехали в другую лучшую столицу, в Элисту. За этот смелый, героический поступок калмыки вас не забудут». Аплодисменты! К Сычеву приехала жена из Москвы. Она хохотала и хлопала. Подарили магнитофоны, цветы и другие подарки. Сотворили банкет, аксакалы были довольны.
Льва Николаевича и Дмитрия Вячеславовича любили и уважали театралы и жители Элисты. Любовь была искренняя, не наигранная, как часто бывает. Они занимали свое особое место, внося необходимую «ноту» в калмыцкий театр.
Лев Николаевич закончил ГИТИС, учился параллельно с Г.А. Товстоноговым. «Товстоногов был скромным, но закрытым студентом. Был себе на уме грузинский еврей, к сожалению, наши судьбы после института не пересекались. А ты вот общался с ним», – говорил Лев Николаевич. «Жизнь трагична, но не пуста», – однажды вдруг сказал режиссер, когда мы стояли возле шестого жилдома, где он жил.
Александров и Сычев были высокие, а Дмитрий Вячеславович был еще и крупным. Чувствовалась порода, идти по городу с ним было приятно. Рядом с ними и я чувствовал себя человеком и приобщенным, якобы, к большому искусству. Присутствие их облагораживало тебя и возвышало.
Лев Николаевич знал маму еще до войны. И она частенько вспоминала о нем в Сибири. Когда они встретились после депортации в Элисте, Лев Николаевич пошутил: «Ты что, Анечка, за 13 лет не подросла? Хотя на картошке не подрастёшь». Лев Николаевич обнял её, и они пошли к столовой № 2, где она работала. Мама рассказала мне про этот случай и была довольна, что Лев Николаевич так уважительно к ней относится.
