Buch lesen: «Шут и трубадур», Seite 5
13
На рождение седьмого сына мелкого барона, затерянного со своим обветшалым замком и несколькими акрами родовой земли в богом забытом Сэтерленде, не обратил особого внимания никто, кроме баронессы.
Вернувшийся с охоты барон недоуменно обозрел орущего заморыша величиной с кошку, нахмурился и пожал плечами.
– Этого еще не хватало! – прогудел он, перепугав няньку и жену. – Еще один наследничек… Что же мне ему оставить – разве что дохлую курицу и благословение? Да заткни ты ему глотку, о гос-споди!
Нянька испуганно отскочила от барона, а младенец взвыл еще громче, непостижимо звонким для своих размеров голосом.
Хозяин замка махнул рукой и затопал к выходу, но на пороге остановился и бросил:
– Клянусь спасением души, лучше было бы сразу его утопить – все равно толку от такого задохлика будет не больше, чем от хромой кобылы!
Выдав это мрачное предсказание, он вышел – чтобы на несколько лет начисто позабыть о существовании младшего сына.
У барона была одна всепоглощающая страсть – охота, и он предавался ей с утра до вечера по много дней кряду, невзирая ни на погоду, ни на время года, ни на церковные праздники. Его замок протекал, как решето, и был любимым местом прогулок зимних ветров; его хозяйство, поддерживаемое усилиями нескольких слуг и самой баронессы, состояло из двух десятков кур, трех тощих коров и свиньи с поросятами; деревня с «его людьми» давно уже жила сама по себе, отделываясь двумя жалкими оброками – осенним и весенним, но барона Рэндери все это не беспокоило: он охотился.
В окружении шестерых сыновей, сызмальства обученных дуть в рог, орудовать копьем и держаться в седле, на могучем коне (самом дорогом, что было у барона), он целыми днями гонял по своим владениям и по владениям соседей вслед за визжащей и лающей сворой «чистокровных этлейских гончих», как Рэндери называл стаю цепких злых дворняжек.
Раз в три или четыре дня барон возвращался в замок, чтобы отоспаться и свалить там добычу; ее тут же обступали пять-шесть детей дворовых слуг, среди которых барон ни за что не узнал бы своего сына. Возможно, он считал, что заморыша уже нет в живых, а может, просто позабыл о его рождении.
Но «заморыш» жил и даже рос, хотя по-прежнему оставался маленьким и хилым – совсем не похожим на своих могучих братьев. Поэтому, и еще потому, что он был нежданным «последышком», младшего сына без памяти любила и баловала баронесса.
Так он и рос маменькиным сынком, пока однажды барон не вспомнил о его существовании.
В тот день, задержавшись в замке дольше обычного, Рэндери за ужином хватил слишком много вина и вышел вечером во двор прогуляться. Трое его сыновей вместе со слугами разделывали там убитую дичь, пока их братья рыскали по окрестным полям, прихватив с собой «этлейских гончих».
Рядом с сыновьями барона бесцеремонно толкался какой-то маленький чернявый мальчик, трогал страшные клыки кабана, дергал за хвост оленя и, содрогаясь от веселого ужаса, заглядывал в пасть волку. Потом малец вытащил из ножен младшего сына барона охотничий кинжал, а Оливье только мельком взглянул на него и отвернулся.
Барон наблюдал за наглым сопляком, возмущаясь все больше и больше, наконец подошел, толкнул его ногой и прогрохотал:
– Чей это щенок? Как зовут?
Мальчик вздрогнул и спрятался за спину Оливье.
– Кристиан… – прошептал он оттуда.
– Это же Кристиан, отец, – подтвердил Оливье, и все удивленно закивали.
– Какой еще Кристиан?! – раздражаясь все сильней, рявкнул барон.
– Ваш младший сын, мой брат, – исчерпывающе объяснил Оливье, и снова все закивали.
– Что?! Вот этот?! – нисколько не смутившись, воскликнул барон. – А ну, подь сюда!
Мальчишка нехотя вылез из-за спины Оливье, с опаской глядя на разгневанного великана. Баронские сапоги со шпорами, рог через плечо и ножи за поясом неудержимо притягивали его, а свирепый вид, заросшее бородой лицо и грозный голос – пугали.
– И это – мой сын? – вопросил Рэндери, волосатой лапой ухватив мальчишку за руку, тонкую, как лучинка. – Вот этот заморыш? И что мне с ним делать, скажите на милость? Вот Жеру достанется домен, из Эрвина, пожалуй, выйдет неплохой аббат, остальные станут славными воинами в чьей-нибудь дружине – а это кушанье кому сгодится? Черт меня раздери, такими руками не удержишь даже зубочистку, не то что копье или меч!
– Не все же сразу, отец, – возразил Оливье. – Когда он подрастет – тогда, пожалуй…
– Вот еще! – рявкнул барон. – Ждать, пока он подрастет, чтобы он опозорил наш род! Нет, только гляньте на этого недоноска… Лучше уж я сразу утоплю его в пруду!
И, не откладывая дело в долгий ящик, он вскинул сына на плечо.
– Мама!.. – завизжал мальчишка, выронив кинжал и дрыгая ногами.
Но баронесса, должно быть, была в дальних комнатах замка и не услышала его вопля.
– Заткнись, щенок! – гаркнул Рэндери, широкими шагами устремляясь на задний двор.
Исполненные любопытства сыновья барона и слуги побросали все дела и побежали следом.
На заднем дворе был небольшой, но глубокий пруд, в котором купали и поили лошадей, а иногда здесь плавала стайка уток. Увидев, что отец тащит его к пруду, мальчишка взвыл еще пронзительнее и вцепился зубами в баронское ухо.
– А, ты кусаться, стервец! – заревел Рэндери, окончательно рассвирепев.
Оторвал от себя мальчишку и со страшным ругательством швырнул его на середину пруда.
Размах был так силен, что только полминуты спустя нахлебавшийся воды «заморыш» вынырнул на поверхность и отчаянно замолотил по воде руками, вздымая тучи брызг.
Все, кроме барона, с интересом следили за его усилиями. Рэндери с гневным ворчанием то и дело притрагивался к укушенному уху и осматривал потом окровавленные пальцы.
Неизвестно каким образом, но, то и дело скрываясь под водой и снова показываясь на поверхности, мальчишка добрался до берега и вцепился в бревна, бортиками окружавшие пруд.
Барон слизнул кровь с пальцев и со словами:
– Паш-шел, щенок! – что было силы пихнул его ногой.
Кристиан опрокинулся обратно в воду, но всплыл и снова неистово забарахтался, а потом опять вцепился в бревна – на этот раз в стороне от отца, там, где с руками за поясом стоял его самый старший брат и зевал.
– Пихни его, Жеру! – велел барон.
Жеру поднял ногу и пнул мальчишку, как ему было велено.
На этот раз Кристиан не показывался так долго, что слуги, переглядываясь, зашептались – не сходить ли за баронессой? – а Оливье пробормотал:
– Эдак он и вправду утонет!
– Само собой, утонет, клянусь хвостом сатаны! – пророкотал барон. – Упокой, Господи, его душу. Не тонут только те, кто продались дьяволу, а остальные должны тонуть!
Неизвестно, продался ли дьяволу Кристиан, но, пока барон его отпевал, он снова всплыл и в который раз попытался ухватиться за скользкое бревно. Как ни странно, в то мгновение, как его швырнули в пруд, мальчишка замолчал и не издавал ни звука, даже когда его пинали ногами, только дышал, как запаленная лошадь.
– Вот живучий щенок! – произнес барон, примериваясь, как бы снова пнуть мальца сапогом – несомненно, в последний раз – но вздрогнул и забыл обо всем на свете при далеких звуках охотничьего рожка.
– Клянусь задницей папы, они затравили матерого! – крикнул Рэндери, задрожав. – Лошадей!
Слуг как будто ветром сдуло – они отлично знали, что минута промедления в деле, касающемся охоты, может стоить им головы.
Сыновья барона при звуках рога тоже преобразились, как воскресшие мертвецы (возможно, этот звук воскресил бы их, если бы они действительно ими были) и, грохоча сапогами, бросились к коновязи. Барон первым вскочил на коня, протрубил ответный сигнал и вылетел в ворота.
Забытый «заморыш» остался в пруду: у него еще хватало сил, чтобы цепляться за бревно, но не хватало, чтобы вылезти на берег.
Оливье на миг задержался, выдернул брата из воды и, оставив лежать на берегу, бросился за остальными.
На этот раз охота была недолгой – вечером того же дня счастливый барон въехал в покосившиеся ворота, с торжеством везя перед собой в седле тушу «матерого».
Первым, кого он увидел, был его утопленный сын: он стоял посреди двора и исподлобья смотрел на отца злобными, как у волчонка, глазами.
Барон не чувствовал угрызений совести, но был суеверен – он перекрестился и прочитал короткую молитву. Мальчишке от этого не стало ни холодно, ни жарко; тогда барон убедился, что перед ним не утопленник, а живое существо.
– Вот живучий щенок! – хмуро проговорил он, спрыгивая с седла.
Мальчишка весь затрясся, когда барон двинулся к нему, но не попытался убежать, а лишь пригнул голову, по-прежнему глядя на отца с сосредоточенной волчьей ненавистью. Так же смотрел на барона затравленный «матерый» перед тем, как броситься грудью на рогатину в отчаянной надежде добраться до горла врага…
Этот взгляд привел барона в дикое бешенство.
– Ты на кого так смотришь! – заревел он. – Ты на отца родного так смотришь?!
– Этьен! – испуганно вскрикнула вынырнувшая откуда-то баронесса, но Рэндери оттолкнул ее и схватил в охапку своего живучего сына.
– Сейчас посмотрим!.. – сказал он.
Что именно «посмотрим», он не договорил: баронесса коршуном налетела на мужа и попыталась вырвать сына из его рук.
Но барон Рэндери крепко держал свою добычу. Не обращая внимания на крики жены, он посадил «заморыша» на своего огромного, как бык, и злого, как черт, вороного коня, и «заморыш» намертво вцепился в его гриву.
– Подай факел! – крикнул барон одному из слуг.
Выхватил у слуги факел и хлестнул им по крупу лохматого черта.
Черт завизжал, как целое кабанье стадо, вылетел в ворота и исчез в вечерних полях.
Баронесса вцепилась в волосы мужа.
Под утро барон, измученный тревогой за судьбу своего коня, послал Оливье на поиски.
Оливье вернулся, ведя в поводу взмыленного коня и везя перед собой в седле спящего брата – «черту» так и не удалось его скинуть, и мальчишка всю ночь провел на необъятной лошадиной спине.
– Вот живучий щенок! – повторил барон при виде этой картины.
Подбежавшая баронесса схватила Кристиана и крепко прижала к груди; мальчишка проснулся и, прежде чем его унесли, слипающимися глазами взглянул на отца все с той же непримиримой ненавистью волчонка.
– Ах, ты! – только и вымолвил барон, провожая сына растерянным взглядом. – Ах, ты…
К концу следующей охоты барон и думать забыл обо всем, кроме затравленного им великолепного оленя-трехлетки. Но едва он проспался после обмывания охотничьей удачи и вышел во двор, как перед ним тут же очутился Кристиан: заложив руки за спину, «заморыш» мерил отца таким взглядом, что барон некоторое время только молча хрипел при виде этого неслыханного нахальства.
– Серый, Страж, куси его!.. – взревел наконец Рэндери и засвистел, как свистел, натравливая собак на оленя.
Но мальчишка, должно быть, заранее продумал путь отступления. Не успели «этлейские гончие» вскочить, взбудораженные свистом, он котенком взлетел на ворота и с их высоты стал корчить рожи остолбеневшему барону.
– Щенок! Наглец! – в ярости прохрипел Рэндери и заметался по двору, швыряя в кривляющегося чертенка всем, что попадалось под руку.
Но Кристиан, маленький и юркий, без труда уворачивался от летящих в него камней, ведер, яблок и ножей, а когда барон вне себя завыл:
– Подожгу ворота!!! – стал выкрикивать звонким голосом такие соленые ругательства, что баронесса, без памяти выбежавшая на помощь своему любимцу, замерла на месте, не веря своим ушам.
Багрово-красный барон бросился за арбалетом, но Кристиан не стал дожидаться его возвращения. Скатившись с ворот, он свистнул Серому и Стражу, с которыми был в наилучших отношениях, и убежал с собаками в поля под жалобные крики баронессы.
Он не хотел прятаться за юбку матери.
С того дня, как его топили в пруду, семилетний мальчишка стал мужчиной и объявил войну своему отцу, ненавидя его, как взрослый мужчина.
Четыре года продолжалась война между «заморышем», едва не падавшим от дуновения ветерка, и силачом, которому ничего не стоило вскинуть на плечи убитого оленя, между тирком и троллем, между муравьем и львом.
Барон всеми силами пытался выбить дух из окаянного бунтовщика, порой даже забывая про охоту в тщетной попытке вырвать у Кристиана хоть единственное слово раскаяния или хотя бы жалобный всхлип – напрасно! Он так и не добился от сына ничего, кроме угрюмого взгляда исподлобья, который с каждым годом делался все упрямее и злее.
Волчонок отчаянно сражался за жизнь, цеплялся за нее зубами и когтями. Несколько раз барону казалось, что с ним все кончено, но всякий раз он вынужден был восклицать: «Вот живучий щенок!» Эти слова Рэндери произносил сперва свирепо, потом – удивленно, а после к удивлению стало примешиваться нечто вроде уважения к отваге и упорству врага. Заморыш не хотел помирать, хоть ты тресни! Здоровенный парень не вынес бы половины того, что выносил он, или хотя бы взмолился о пощаде! А этот сероглазый задохлик жил наперекор всему, и хотя на его шкуре, должно быть, не осталось ни единого целого клочка, смотрел на отца все тем же волчьим взглядом, от которого барону порой становилось жутко…
И барон Рэндери первым выбросил флаг капитуляции.
Однажды утром он застал своего противника на заднем дворе, где Кристиан вместе с сынишкой конюха сооружал из лучинок ветряную мельницу (иногда этот закаленный воин позволял себе такие детские забавы). При виде отца Кристиан вскочил, твердо решив без боя не даваться в руки.
Но барон засопел и бросил к ногам сына один из двух легких коротких мечей, которые принес с собой.
– Бери, щенок… – буркнул он. – Покажу тебе кой-какие удары…
Кристиан, не спуская глаз с врага в ожидании подвоха, поднял меч и стиснул рукоять. Он ждал этого момента четыре года, не раз видел его во сне, но теперь не мог поверить, что долгожданный миг наконец наступил.
– Да не бойся! – усмехнулся барон. – Протыкать тебя насквозь я не буду…
Кристиан сузил глаза и вытянулся в струнку – маленький клубок нервов и жил, дрожащий от ненависти и возбуждения.
Барон не знал, что еще два года назад Кристиан упросил своего младшего старшего брата Оливье учить его бою на мечах. Оливье усмехнулся и сказал: «Ты же слишком слабенький, Крис!», на что Кристиан ответил: «Я стану сильным и убью его!»
Оливье только пожал плечами… Но с тех пор они часто фехтовали, уходя в поля – сперва на легких ореховых палках, потом на тяжелых дубовых и, наконец, на настоящих мечах с притупленными остриями.
– Что ж, меч правильно держишь, – одобрил барон. – А рубашку лучше скинь, слышь, задохлик!
Когда Кристиан скинул рубашку, стали видны старые шрамы и свежие кровоподтеки и рубцы, пересекающие его руки, плечи и грудь. Не многие старые рубаки могли бы похвастаться такими отметинами, какие украшали тело этого одиннадцатилетнего мальчишки.
– Ну-с, – сказал барон. – Смотри, как наносится прямой удар: вот!
Он вытянул руку с мечом и кольнул Кристиана в грудь – не слишком сильно, но так, что выступила кровь.
«Что стоишь, как пень – парируй!» – хотел крикнуть барон, как вдруг резкая боль ожгла его левую руку, брызнула кровь, а Кристиан немедленно сделал следующий выпад, норовя попасть ему в грудь (которая была на два дюйма выше его макушки). Барон машинально парировал удар, потом еще один и еще, заработал вторую рану в правую руку – и только тут понял, что происходит! Тогда он заревел, как дракон, которому вместо прекрасной девственницы притащили хромоногого бельмастого горбуна.
Сынишка конюха, до сих пор испуганно жавшийся в углу двора, бросился прочь, крича, что барон и Кристиан убивают друг друга.
Все слуги, сыновья барона и баронесса наперегонки ринулись на задний двор, чтобы посмотреть на эдакое диво – до сих пор им приходилось видеть только, как барон убивает Кристиана и все никак не может убить; за четыре года им это порядком надоело.
Рэндери продолжал оглушительно реветь, и, ворвавшись во двор, все увидели невероятную картину: барон, огромный, как вставший на дыбы бык, с окровавленными руками и перекошенным лицом, рубил мечом воздух вразрез со всеми правилами фехтования. Это было похоже на бой с призраком, потому что его противника почти не было видно за сплошным сверканием баронского клинка.
Но противник все-таки был, и даже еще живой, хотя кровь текла по его плечам, груди и животу…
Кристиан прыгал, увертываясь от клинка барона, как от града, лупящего со всех сторон, и сам то и дело норовил дотянуться мечом до груди или живота отца. Время от времени пронзительный драконий рев возвещал, что ему это удалось. Рэндери почти утратил дар членораздельной речи, лишь изредка в его реве можно было расслышать обрывки ругательств и богохульств, на которые он был всегда так щедр.
Кристиан дрался молча, молча принимал удары – а барон вконец обезумел от ярости, видя, что ему никак не удается покончить с этим увертливым дьяволенком.
– Разнимите же их, о Господи!.. – прошептала баронесса сыновьям.
На крик у нее сил уже не хватило. Она прижала руку к груди и – какой грех! – желала смерти своему мужу, наверное, в сотый раз за последние четыре года. За звоном мечей ее никто не услышал; все продолжали увлеченно наблюдать за поединком, удивляясь ловкости «заморыша».
– Пол-оборота влево! – вдруг крикнул Оливье, напряженно следивший за неравным боем своего ученика. – Не становись спиной к стене!
Кристиан, задыхаясь, прыгнул влево – и только сейчас увидел зрителей вокруг. До сих пор он не замечал ничего, кроме вражеского клинка, а теперь на мгновение встретился глазами с Оливье и почти поверил, что выйдет из этого боя живым.
Барон же при возгласе Оливье затрясся и наконец-то заговорил:
– Это ты его научил, ты?!.
– Успокойтесь, отец, – сказал Оливье, не обращая внимания на уткнувшееся ему в грудь острие меча. – Успокойтесь, черт побери!
– Струсил! – прозвенел Кристиан за спиной барона.
Привалившись спиной к стене сарая, он тер окровавленной рукой лицо, но по-прежнему смотрел на отца неукрощенным волчьим взглядом.
Рэндери взвыл, развернулся к нему, но баронесса молча вцепилась в мужа с отчаянной стойкостью «этлейской гончей», сдерживающей разъяренного кабана. А пока тот вырывался из ее рук, Оливье прыгнул к Кристиану, схватил его в охапку, чуть не напоровшись на меч, и потащил прочь со двора.
– Струсил! Струсил! Струсил! – орал Кристиан, пока брат бежал с ним по тропинке в поля, и ему вторил затихающий рев барона.
– Он струсил! – повторил Кристиан, когда Оливье опустил его в траву далеко от ворот замка.
Кристиан весь дрожал от радостного возбуждения, переживая свою первую в жизни победу: он дрался с отцом и остался жив! Он дрался, а не его били! И как дрался, а! Еще немного – и он бы ему показал!!!
Но скоро победный пыл оставил бойца, и он сжал зубы, чтобы не заплакать от боли. Теплая кровь текла по его спине и животу, он подумал, что ранен смертельно и сейчас умрет.
– Да, досталось тебе, – промычал Оливье, разрывая зубами свою рубашку.
Для него это было высшей мерой сочувствия, и Кристиан решил, что скорее сдохнет, чем опозорит себя слезами. Он только тихонько рычал, пока Оливье прикладывал к его ранам разжеванный лист подорожника и приматывал целебную кашицу тряпкой… А когда снова смог заговорить, заявил:
– Еще немного – и я бы его доконал! Клянусь задницей папы!
– Твои колющие удары никуда не годятся, – сказал Оливье. – Я скоро уезжаю, Крис.
– Куда? – спросил Кристиан.
Он с восторгом разглядывал повязки на своих первых боевых ранах.
– В Шек, в дружину короля.
Кристиан поднял голову и заморгал.
– Зачем?!
– Король собирается воевать с Лимией. Я отправлюсь в этот поход, чтобы получить домен или стать потом странствующим рыцарем. Сюда я больше не вернусь.
Оливье сунул в рот травинку и замолчал. Он был немногословен, как и все сыновья барона, и с трудом произносил слова, не относящиеся к охоте или божбе.
Кристиан еще похлопал глазами, забыл про счастье победы и про боль – и завыл, шлепнувшись ничком в холодную траву.
Горе душило его за горло, словно петлей, но в конце концов он все же выговорил:
– А как же я, Оливье?!
– Я думаю взять тебя с собой, – сказал Оливье, жуя травинку. – Если ты сможешь…
Кристиан рывком сел и уставился на брата сквозь недостойные будущего рыцаря слезы:
– Я? Я! Я смогу! Ты видел, как я дерусь?!
Оливье посмотрел на него, улыбнулся и встал.
– Да, если тебя здесь оставить… – пробормотал он. – Я грех на душу не возьму! Либо ты убьешь отца, либо он прикончит тебя.
– Я его! – заявил Кристиан.
Тоже вскочил, но, охнув от пронзительной боли, пошатнулся и вцепился в пояс Оливье. Тот нахмурился и нагнулся, чтобы взять брата на руки, но Кристиан помотал головой.
– Нет, я сам, – сказал он. – Это все ерунда!
Оливье пожал плечами, и они медленно пошли по заросшей тропинке к замку.
Пекло полуденное солнце, над пыльной дорогой вилась мошкара, кузнечики наперебой орали в высокой траве.
Кристиан по дороге домой успел убить шесть драконов, двадцать разбойников и победить на королевском рыцарском турнире – и лишь у самых ворот замка остановился, потянул брата за руку и спросил:
– Оливье, а как же мама?
