Buch lesen: «Шут и трубадур», Seite 4
1О
В тот день, не выдержав искушения, он залез рукой в банку с вишневым вареньем – и был пойман на месте преступления.
Отодрав мальчишку как следует, главный повар велел ему чистить самый большой медный котел:
– И чтобы он блестел, как новенький, ты понял, пащенок, ублюдок, недоносок?!
Забившись в тесный закуток между печью и стеной, пащенок еле слышно скулил. Лишь когда шаги главного повара затихли в дальнем конце огромной кухни, мальчишка осмелился вылезти из своего убежища и взяться за порученное дело.
К котлу было не подступиться ни так, ни эдак, но в конце концов он все-таки ухитрился повалить его набок – и нырнул в его необъятное нутро с осколком кирпича в руках. Спасаясь от насмешек работавших на кухне женщин, пащенок оглушительно тер стенки котла, потом потянулся вверх, чтобы очистить место повыше – и котел качнулся под ним взад-вперед. Он отпрянул – котел снова качнулся. Тогда мальчишка бросил кирпич, улегся внутри котла на спину и стал раскачиваться что было сил, нажимая на стенку то ногами, то головой.
Увлекшись этой забавой, он не замечал ничего вокруг, как вдруг услышал рядом тихий смешок. Пащенок вскинул глаза и чуть не взвизгнул от испуга, увидев в двух шагах от себя дочь господина.
Он лежал в медленно раскачивающемся котле, весь перемазанный сажей и кирпичной пылью, а она стояла, важно заложив руки за спину, и с любопытством разглядывала его. Пащенок еще никогда не видел господскую дочку так близко, да и вообще не видел почти ничего, кроме этой кухни, где работал, спал и, говорят, даже родился в закутке между печкой и стеной.
– Как тебя зовут? – спросила дочь барона, наклонив голову к плечу.
– Пащенок, – чуть слышно ответил мальчишка и задрожал от страха.
Девчонка наклонила голову к другому плечу.
– Пащенок… – задумчиво повторила она. – Ну и имечко! Разве есть такой святой? Нет, мне не нравится, я лучше буду звать тебя Юджин! А я меня зовут Кристина. А ты правда мой брат?
Он посмотрел на нее вытаращенными глазами и забился вглубь котла, как в пещеру.
Кристина присела на корточки и заглянула в эту пещеру; тогда он глухо ответил из глубины:
– Я – пащенок!
– А отец сказал, что ты мой брат, – безапелляционно заявила Кристина. – И теперь ты будешь со мной играть. Вылезай!
– Не вылезу! – отчаянно ответил он из котла.
Дочь барона озадаченно засунула в рот длинный локон.
– Ну и ладно! – сказала она. – Тогда я к тебе залезу!
И выряженная в светлое вышитое платье и замшевые туфельки девчонка, встав на четвереньки, полезла внутрь котла.
Юджин зажмурился и перестал дышать.
– А здесь здорово! – протянула Кристина, рассматривая свои красные от кирпичной пыли ладошки. – Даже лучше, чем в нашем большом камине! А как это ты качался?
Она улеглась на спину и попробовала раскачать котел, но у нее ничего не вышло.
– Ну, что ты застыл? – обиженно воскликнула она. – Помоги, видишь же – не получается!
Юджин послушно лег рядом и стал дергаться в другую сторону, но котел даже не шевельнулся.
– Нет, не так! – решительно сказала Кристина. – Так у нас ничегошеньки не выйдет! Давай, на счет раз мы толкнем ногами, а на счет два – толкнем головой. Хорошо?
– Л-ладно…
– С «ну и ладно» вышло неладно! – хихикнула Кристина.
И громко скомандовала:
– Ну, давай! Раз – толкаем ногами!
Они дружно толкнули в стенку котла ногами, и он слегка качнулся.
– Два! Головой…
Котел качнулся в другую сторону.
– Ага! – торжествующе вскричала Кристина. – Получается! Давай, давай еще! Раз – ногами! Два – головой! Раз – ногами! Еще сильней!
Они толкали все сильней и сильней, постепенно входя в немыслимый азарт, и котел качался так, словно в нем метался домовой, ловя себя за кисточку на хвосте.
Мальчишка почти забыл о своем страхе перед госпожой – впервые у него нашелся товарищ по играм, потому что другие дети дворни не водились с «ублюдком», и сейчас он взвизгивал от восторга, разделив с Кристиной радость новой игры.
Но тут сверху неожиданно грянул гром небесный.
Котел остановился так внезапно, словно по нему пнули ногой, кухню сотрясли громовые раскаты голоса главного повара:
– Ах ты, стервец, холера ходячая, ты чем это занимаешься, а?!
Хорошо знакомая Юджину волосатая лапа нырнула в котел, чтобы выдернуть на божий свет «холеру ходячую»… В следующий миг у повара отвисла челюсть, и, выпустив свою добычу, он в страхе попятился: перед ним был не чертов «пащенок», а дочка господина – в густо перемазанном сажей платье, с красным от кирпичной пыли лицом, с черными слипшимися кудрями… Глаза ее сверкали отчаянным гневом.
– Пусти! – завизжала Кристина, хотя повар уже ее не держал. – Я отцу скажу, он сменяет тебя на лошадь!
Повар схватился за грудь.
– Ва-ваша милость… – с трудом выговорил он. – Да разве я мог знать?.. Что ж вы там такое делали?..
– Играли! – гневно ответила Кристина. – А я вот скажу отцу, что ты схватил меня за руку!..
– Ва… ваша милость! Так я ж думал, там этот чертов мальчишка…
Лицо повара, наливаясь кровью, постепенно принимало такой же кирпично-красный оттенок, как и перемазанные щеки Кристины.
– Ну и что же, что мальчишка! – фыркнула Кристина, потирая руку. – Эй, Юджин, вылезай! – позвала она в котел. – Мне надоело здесь, пошли во двор!
– Ага, я ж говорил, что он там! – торжествующе взвыл повар, снова запустил руку в котел и на этот раз намертво ухватил за шею того, кого нужно. – Вот ты где, сатана бесхвостый! Ну, сейчас я тебе…
Он, как тряпку, встряхнул помертвевшего от ужаса мальчишку и занес над его головой волосатый кулак…
Но тут Кристина с грозным боевым воплем бросилась на повара и укусила его за запястье. Повар взвыл, выпустил Юджина и отскочил, тряся рукой.
– Только тронь, попробуй, моего брата! – кричала Кристина, наступая на повара со сжатыми кулачками. – Я отцу скажу, он повесит тебя на воротах!
– Помилосердствуйте, госпожа! – пробормотал повар, приходя в себя при столь страшной угрозе. – Какой он вам брат, этот пащенок…
– А отец сказал, что он мой брат! – категорически заявила Кристина. – И теперь мы будем с ним играть. Вставай, пошли! – позвала она Юджина, который, всхлипывая, все еще сидел на полу у ног главного повара. – Пойдем отсюда, тут скучно и жарко! А я тебе покажу, каких щенят принесла наша Мона – знаешь, три черненьких, а один пестрый…
Она потянула Юджина за руку, и тот встал, продолжая глотать слезы и ничего еще не понимая в таком ошеломляющем повороте своей судьбы.
А Кристина тараторила без умолку:
– А потом мы будем играть в разбойника и рыцаря… Я буду рыцарем, а ты разбойником, и мы будем драться на палицах и на мечах… Только чур, по голове не бить! И я знаю, где есть дроздиное гнездо. Если никому не скажешь, покажу… Пошли!
– Ваша милость… – слабым голосом произнес им вслед главный повар.
Юджин вздрогнул и обеими руками вцепился в руку Кристины.
– Что? – нетерпеливо обернулась та.
– Ва… варенья хотите? – прошептал повар.
– Нет, потом! – все еще сердито буркнула Кристина и потащила Юджина вверх по ступенькам на залитый солнцем двор – туда, где он раньше пробирался только украдкой поздно вечером или рано утром.
Судачившие у дверей горластые кухарки при виде госпожи, ведущей за руку пащенка, вытаращили глаза и проглотили языки, чего с ними раньше никогда не случалось. Но Кристина не обратила на них внимания – она рассказывала Юджину о домовом, который живет у них за камином и которому она каждый вечер оставляет у камина блюдце с молоком…
Наверное, у нее тоже до сих пор не было товарища.
Кристина увела его из подвала навсегда, выдержав бурю негодования вдового барона, который впервые в жизни всерьез рассердился на дочь.
Но напрасно барон топал ногами, кричал, ругался и пытался объяснить, какая разница между мальчишкой, рожденным кухаркой, и настоящим братом, если бы такой у Кристины был; напрасно жалел о своем неосторожном признании и проклинал тот час, когда польстился на розовые щечки своей кухонной девки. Кристина из отцовских криков поняла только одно: у нее есть брат, и, значит, он должен с ней играть!
Когда же барон в отчаянии пригрозил отдать мальчишку первому заезжему торговцу, Кристина подняла дикий рев – тогда Юджин в первый и в последний раз увидел ее слезы. Барон тоже, должно быть, видел их впервые, потому что растерялся, поворчал еще и наконец бессильно махнул рукой.
С тех пор брат и сестра стали неразлучны, и постепенно к этому привык даже барон. Они играли в разбойника и рыцаря, в битву Святого Георгия со змеем, в другие необузданные мальчишеские игры, которые затевала Кристина, лазали по деревьям и дрались с мальчишками из деревни их соседа – рыцаря Невилля.
Потом барон приютил у себя в замке умиравшего от лихорадки бродячего монаха, и тот научил Кристину читать, а от нее это редчайшее искусство мгновенно перенял Юджин. Монах умер, оставив Кристине толстую книгу с рассказами из Священного Писания и с историями из жизни рыцарей и королей; теперь брат с сестрой целыми днями сидели над этой книгой под ворчание барона, твердившего, что знатной даме такие глупости ни к чему.
Юджин страшно боялся барона, хотя тот ни разу его не ударил и вообще не обращал на него внимания. Дворня теперь тоже не замечала мальчишку, только временами он ловил на себе чей-нибудь косой завистливый взгляд и порой слышал за спиной полный яда шипящий шепот: «Пащенок…»
Слуг он больше не боялся, но они были для него совсем чужими.
Кристина не боялась никого на свете.
Она ужасно горевала, что родилась девчонкой и поэтому не сможет стать рыцарем, зато твердо решила, что знаменитым рыцарем должен стать Юджин, а она будет его оруженосцем.
Но тут барон оказался тверд, как кремень, и наотрез отказался учить своего незаконного сына владению рыцарским оружием. Тогда Кристина упросила конюха Банга научить их приемам палочного боя, соблазнив серебряной монетой и пообещав, что барон ничего не узнает.
К палочному бою она оказалась куда способнее Юджина, хотя тот изо всех сил старался поддержать свою честь будущего знаменитого рыцаря.
Несколько недель они ходили все в синяках, а потом Кристина загорелась новой идеей – она решила выследить крошку торни, их домового, которому каждый вечер оставляла у камина блюдечко с молоком. И вот ночь за ночью они сидели в темном углу большого зала и таращили в темноту слипающиеся глаза, пока под утро не засыпали, так никого и не увидев…
А наутро блюдце оказывалось пустым.
Иногда Юджину снился подвал, в котором он родился и рос, снились закопченные котлы и невыносимый жар плиты, снились орущие и гогочущие тетки в заляпанных салом платьях, снились волосатые лапы главного повара и его злобный голос: «А, вот ты где, пащенок! Ну-ка, поди сюда, негодяй! Будешь еще даром хлеб жрать, холера ходячая?»
Он кричал во сне и просыпался с падающим сердцем, понимая, что все это не было бы сном, не будь у него такой сестры. Тогда он начинал молиться, чтобы она не умерла и не вышла замуж: «Потому что, Господи, у меня нет никого на свете, кроме нее!»
Но Кристина и не думала умирать или выходить замуж, и только однажды серьезно заболела, заразившись оспой от благословения бродячего монаха.
Даже старый барон, без памяти любивший дочь, побелел и попятился, увидев, что это за болезнь – «черная смерть», как ее называли повсюду. Нянька Кристины наотрез отказалась подходить к постели: «Все равно, хоть убейте, лучше умру не от этого!»
И Юджин с бароном две недели не отходили от умирающей, и когда один из них засыпал, его сменял другой.
Кристина встала, и никто в замке больше не заболел – должно быть, помогла святая вода, спешно доставленная по приказанию барона из Шутанны…
С тех пор барон стал по-другому посматривать на своего нежданного сына и однажды даже дал ему подержать свой боевой меч. Все-таки он был добрый человек, этот барон. Может быть, Юджин сумел бы привязаться к нему, если бы только смог перестать бояться…
Но робость сидела в нем неискоренимо, и всегда получалось так, что верх во всех играх брала Кристина, а он подчинялся ей – радостно и охотно.
Три недели тому назад она приволокла откуда-то громадный лук и пучок стрел и потащила брата во внутренний двор испытывать оружие.
Как они ни старались, им удавалось натянуть тетиву лишь чуть-чуть, а лук приходилось упирать нижним рогом в землю, чтобы не немела рука.
– Стреляй в вертушку! – велела Кристина, кивнув на флюгер на крыше самого высокого сарая.
Юджин опасливо огляделся по сторонам.
– А… если попаду?
– Ты и должен попасть! – нетерпеливо сказала Кристина. – Ну, стреляй!
– Собью же! – пробормотал Юджин, переминаясь с ноги на ногу. – Влетит от барона…
– Ры-ыцарь! – протянула Кристина и взяла у него лук. – Все равно не попадешь! Ну-ка, дай мне…
– Попаду, отдай! – разозлившись на насмешку, Юджин попытался отобрать у сестры лук, но она саданула его локтем и стала натягивать тетиву.
Тетива натягивалась почти незаметно, с жутким капризным скрипом, но Кристина упорно тянула, закусив губу и прищуренными глазами глядя на цель. Ее босые ноги прочно упирались в землю рядом с нижним рогом лука, платье, порванное во время недавнего похода к Волшебному Дубу, билось по ветру, светлые, вечно спутанные волосы падали на глаза…
– Ап! – крикнула она и спустила тетиву.
Стрела устремилась было к цели, но флюгер крутнулся, и стрела, пролетев мимо, исчезла за крышей сарая.
– Оп-ля! – крикнул Юджин.
– Не в счет! – обиженно заявила Кристина. – Просто он не вовремя повернулся! Дай-ка я попробую еще раз…
Флюгер снова крутнулся, швырнув им в глаза трепещущий солнечный зайчик…
11
– …Юджин, проснись!
Шут открыл глаза и заморгал от яркого света, бившего сквозь листву.
Солнце уже поднялось над Волшебным Дубом, яркие искры блестели в усыпавшей траву росе. В лесу радостно пели птицы, от ночной нечисти не осталось и следа.
Над шутом, нагнувшись, стояла Кристина и трясла его за плечо.
– Вставай, слышишь, солнце уже взошло!
Шут вздрогнул, вскочил и окунулся из мягкого тепла мехового плаща в холодный воздух лесного утра.
– Господи Иисусе! – охнул он, кинув один-единственный взгляд на солнце – и сломя голову бросился бежать по тропинке.
– Юджин, подожди! – закричала сзади Кристина, но он не остановился.
Страх, затемняющий рассудок, гнал его вперед, и только вылетев из леса и увидев вдалеке развалины замка, он понял, что напрасно спешит. Наверняка Роберт Лев еще не успел проснуться после вчерашнего безумия и хватиться одного из своих шутов.
– Юджин!
Кристина, запыхавшись, догнала его и схватила за руку.
– Юджин, не ходи туда! – взмолилась она, заглядывая ему в глаза. – Останься со мной в лесу…
Она цеплялась за его руку и была настолько не похожа на уверенную и отважную Кристину из его сна, что шут впервые почувствовал себя сильнее и старше ее.
– Да? – спросил он и даже сумел улыбнуться. – А кто нас будет кормить, Кристина?
Кристина, закусив губу, задумалась и наконец сказала:
– Мы будем ставить силки на зайцев…
– И на лягушек, да? – улыбаясь, откликнулся шут. – Мне надо идти…
– Подожди!
Сорвав с шеи мешочек на сыромятном ремешке, Кристина сунула его в руку брата.
– Юджин, я нашла еще три монеты… Отдай это нашим слугам, чтобы они молчали и не обижали тебя!
Юджин, обняв себя за голые локти, уставился на тропинку под ногами.
– Не надо, – пробормотал он. – Уже некому их давать.
– А… Банг?
– Он умер три дня назад.
– Умер?! Как?!
Шут быстро взглянул на Кристину и тут же снова отвел глаза.
– Лучше тебе об этом не знать.
– А Мейвис? – снова схватив его за руку, дрожащим голосом спросила Кристина.
– Мейвис… Что ж, может, он еще жив… Хотя, говорят, в клетке Роберта Льва никто не протянул больше пяти дней. Но если Мейвис еще и жив, там он никому уже не расскажет, что я твой брат. Теперь из наших людей в живых осталась только Клеменс, а она будет молчать!
Шут боялся, что Кристина спросит: «Почему?», но та ничего не спросила, а только больно стиснула его руку.
Шут же поскорее оборвал мысли о вещах, о которых в присутствии Кристины не хотелось не только говорить, но и думать. И все же успел подумать о том, что бывшая швея барона нашла теперь более роскошную поживу – странствующего рыцаря Рэндери. Может, отныне придется платить ей за молчание только золотом, а не собой? Или ее похоти хватит на обоих?
Кристина все же сунула мешочек с золотыми брату за пазуху.
– Юджин…
– Я пойду, Кристина, – перебил шут.
Еще немного – и у него не хватит сил отправиться по дороге, ведущей к логову Роберта Льва («А может, и вправду не ходить, остаться?!») – но шут поискал и нашел в себе эти силы.
Он повернулся и стал спускаться с холма, но через несколько шагов его заставил споткнуться умоляющий шепот Кристины:
– Братик, пожалуйста… Уцелей!
Он обернулся и увидел, как Кристина быстро перекрестила его, а потом по языческому обычаю приложила ладони ко лбу и выбросила руки вперед, поручая его покровительству духов.
12
Шут был уверен, что в замке еще все спят, но он ошибся.
На камнях двора и вправду вповалку лежали «добрые рыцари», между ними озабоченно бродили куры, собаки валялись кто на боку, кто кверху лапами, а в дальнем конце двора храпела огромная свинья: видать, вчера налакалась из винной лужи.
Но по этому сонному царству бегала, мотая гривой, могучая белая лошадь, перепрыгивала через спящих и фыркала на собак. А у коновязи странствующий рыцарь Кристиан Рэндери правил на вращающемся точиле меч и распевал во всю силу своего грохочущего голоса:
– В дорогу, мой друг, в дорогу!
Коня оседлай скорее,
Свой меч наточи на камне,
Проверь стремена, подпруги!
Поднимется скоро солнце
И высушит быстро росы,
Которыми пыль прибита
На сером холсте дороги…
Шут глядел на трубадура с охапки сена под навесом и с трудом мог поверить, что еще недавно этот человек падал, засыпая на ходу, а еще раньше неистовствовал с мечом и кубком в руках. Сейчас Рэндери был ясен, трезв и бодр, как его белая лошадь. Лошадь приветствовала утро звонким ржанием и прыжками – а ее хозяин точил клинок и горланил песню, которую еще многие странствующие рыцари будут петь после него:
– В дорогу, мой друг, в дорогу —
Уже запевают птицы!
Сменяются часовые
Уже на дозорных башнях!
И мир, в темноте лежащий,
Готовится встретить солнце,
Готовится петь и драться
До следующей черной ночи!
В дорогу, мой друг, в дорогу,
Твой конь застоялся за ночь:
Он ржет и вдыхает воздух,
Пропахший цветочным медом.
В ущельях глухих и диких
Ворочаются драконы,
В пещеры свои забились
Свирепые великаны…
Голос рыцаря остался прежним, от него только что не дребезжали шлемы и части доспехов, разбросанные по двору. Лишь по голосу и можно было узнать рыцаря Фата-Морганы: его лицо было чистым, с мокрых волос капала вода. Исчезла маска из крови и грязи, исчезло пьяное чудовище, рубившее вчера столы и перепугавшее Кристину оглушительным ревом. Рэндери точил меч и пел, поглядывая на дорогу за распахнутыми воротами замка, и в глазах его странным образом мешались веселье и тревога.
А шут смотрел на него из своего ненадежного убежища – и почему-то не испытывал к трубадуру ненависти и отвращения, какие испытывал ко всем остальным, прежде так восхищавшим его, «добрым рыцарям». Может, песня была тому виной, только Юджин напрасно твердил себе, что ему ли не знать: нет на свете никаких добрых рыцарей, а есть лишь убийцы, свиньи и скоты…
– …В дорогу, мой друг, в дорогу!
Она для тебя открыта.
Проляжет твой путь от моря
До чащ Торнихоза темных.
Да будет с тобой удача,
Лишь богу молись усердно,
Чтоб конь не подвел внезапно,
Чтоб меч не сломался в битве!
Рэндери замолчал и стал со свистом вращать меч над головой. По свисту определялось, хорошо ли заточен клинок, и трубадур, по-видимому, остался своим доволен. Он сунул меч в ножны, подобрал железную перчатку и побрел по двору в поисках второй, бодро чертыхаясь оттого, что ее не получалось найти…
Шут понял, что странствующий рыцарь собирается в путь.
Силач и победитель, верхом на могучем коне, скоро он отправится навстречу подвигам и приключениям, а шут останется шутом на залитом вином дворе, потехой для мерзавца, оскорбляющего его сестру… Как должен был бы поступить рыцарь (которым он еще недавно хотел стать) с подобным человеком?
Шут хотел в тысячный раз броситься на эту мысль и придушить ее, но не успел.
Страшный рев потряс стены замка и гулко раскатился над двором: так мог бы реветь запертый в винном погребе великан-людоед, в ярости круша пустые бочки. Некоторые рыцари очумело приподняли головы, Кристиан Рэндери прервал поиски перчатки и с интересом обернулся к дверям замка.
Новый порыв рева, в котором уже можно было различить отдельные проклятья, вынес из дверей старуху, приставленную Робертом Львом к его «жестокой донне».
Крестясь и приседая, старуха распласталась по стене. В следующий миг из двери вывалился сам Роберт Лев и, подобно настоящему льву, с рычанием пал на четвереньки. В отличие от Рэндери он все еще находился во власти вчерашнего веселья, и вид у него был – хуже некуда. Волосы и усы Льва торчали дыбом, одна щека была ярко-красного, другая – мертвенно-белого цвета; одежда графа выглядела так, словно его долго жевало какое-то чудовище, но, не прельстившись вкусом, выплюнуло обратно… К тому же ее украшали густые потеки вина, как будто граф провел беспокойную ночь в винной бочке.
Лев с трудом встал, сделал три шага, споткнулся о спящую собаку и растянулся во весь рост с тем же людоедским ревом.
Кристиан Рэндери шагнул к нему и поставил на ноги, но Лев не поблагодарил трубадура за заботу. Он пнул завизжавшую собаку – и тут увидел шута, который чуть ли не с головой зарылся в сено и круглыми глазами смотрел оттуда то на графа, то на старуху…
С бешеным рыком граф вырвался из рук Рэндери, одним прыжком оказался возле шута, выдернул его из-под навеса и затряс, как собака трясет пойманную крысу.
Вперемешку с ужасным ревом Лев сыпал такими ругательствами, каких Рэндери не слышал даже от епископа Кормингстонского в самые хмельные его минуты. Граф поминал Преисподнюю, богоматерь и папу; Вельзевула, Астарота и всех чертей; проклинал печень, сердце и селезенку шута; все, что тот ест, что пьет и чем дышит…
Шут безвольно болтался в его руках и был белее правой щеки графа.
Наконец Роберт Лев встряхнул свою жертву в последний раз, выпустил и ударил кулаком под ребра.
Шут взлетел в воздух легко, как соломенная кукла, грохнулся спиной и затылком о камни и остался лежать неподвижно. Граф бросился к нему и принялся яростно пинать, но с тем же успехом он мог бы пинать настоящую соломенную куклу. Шут остался безучастным к самым жестоким ударам, и в конце концов граф все же заметил это.
Тогда во дворе вновь воцарилась тишина.
Рыцари опустили хмельные головы и снова погрузились в глубокий сон.
Рэндери подошел к шуту, нагнулся над ним и тронул его за подбородок.
– Похоже, вы его убили, – сказал он Роберту Льву.
Граф яростно и невнятно прорычал что-то «о подлеце, осмелившемся ходить к избраннице самого Льва» и о том, «как жаль, что он издох, ведь по справедливости за такие дела следует вспарывать живот и засовывать туда живых кошек!» – после чего заковылял обратно к замку, спотыкаясь о каждый булыжник.
Старуха с приседаниями засеменила ему навстречу; Роберт Лев не глядя швырнул ей монету и провалился в дверь, как в погребной люк.
Кристиан Рэндери нахмурил брови и задумался, провожая взглядом скользящую к воротам старуху. Какой-то эпизод из вчерашнего буйного веселья смутно беспокоил его.
Трубадур нагнулся над шутом и засунул руку ему за пазуху. Сердце билось.
Странствующий рыцарь огляделся по сторонам, зашагал к коновязи, легко поднял деревянную бадью с водой, вернулся и окатил шута звонким потоком. Потом поставил бадью и похлопал парнишку по щекам.
– Эй! – позвал он.
Шут с хрипом втянул воздух, застонал и согнулся пополам, подтянув колени к животу.
Рэндери распахнул его мохнатую безрукавку и удивленно присвистнул при виде синего пятна величиной с тарелку на его груди.
– Живуч! – пробормотал он. – Тебе повезло, парень… Я видел, как людей убивали таким ударом, – поделился он, взял шута за плечо и посадил, прислонив спиной к бадье.
Шут поднял мокрое перекошенное лицо, и вдруг Рэндери вспомнил, где он раньше видел такой взгляд!
Когда на турнире тяжелораненые лошади скачут по полю, волоча за собой свои внутренности, потом падают и бьются, тщетно пытаясь встать – такими глазами они смотрят на человека, который подходит, чтобы их прикончить…
Рэндери нахмурился и снова попытался сообразить, которое из роя вчерашних пестрых впечатлений непрерывно и тягостно тревожит его.
– Ты что, в самом деле ходил к той даме? – так ничего и не припомнив, спросил он шута.
Шут молча ткнулся лицом в колени – при желании это можно было принять за кивок.
– Зачем? – прогудел Рэндери, с любопытством глядя на него сверху вниз.
– Она моя сестра… – выдавил шут и обхватил бритую голову руками.
Рэндери горячей рукой вздернул его за подбородок.
– Что ты сказал?! – переспросил он.
Глядя мимо него, вздрагивающим от боли голосом шут повторил свои слова.
– А ты не врешь, – после долгого молчания произнес рыцарь. – Ну и ну! – добавил он, окинув взглядом жалкую фигуру шута.
– Граф Эйлинбургский – знатный человек и храбрый рыцарь, – проговорил он наконец, натягивая на руку единственную оставшуюся у него перчатку. – Хотя вспыльчивого и необузданного нрава. Но если бы у меня была сестра и у меня возникли такие же сомнения в его честности, я не ползал бы к ней ночью на брюхе, как побитый пес. Нас рассудили бы мечи!
– Графа и незаконного сына? – горько прошептал шут.
– Незаконный сын герцога Кри был храбрейшим из рыцарей Юга, – сурово проговорил Рэндери. – Он пятьдесят раз побеждал на поединках и турнирах! А незаконный сын барона Эйлама за свою отвагу был прозван Рыцарем Разящего Меча. Не тот достоин презрения, кто рожден без благословения церкви, а тот, кто трусостью позорит благородную кровь, текущую в его жилах!
Шут сделал слабую попытку встать, но, согнувшись, упал на колени.
– Если бы Он узнал, что во мне течет благородная кровь, Он вспорол бы мне живот и запихал туда живых кошек, – с тоской глядя на открытые ворота, прошептал он. – Так Он поступил с незаконным сыном рыцаря Невилля, который здесь жил… А рыцарям еще везет, если Он убивает их в бою, а не закапывает в землю по шею и не разводит вокруг их головы костер… Как Он поступил, говорят, с герцогом Палангутским…
– Замолчи, шут! – рявкнул Рэндери. – Неужели я буду слушать клевету на человека, чей хлеб я ел и под чьим кровом провел ночь?!
Шут вздрогнул, съежился, снова попробовал встать – и неожиданно для самого себя шепнул:
– Если бы я родился таким же сильным и умел бы рубить мечом дубовые столы – я бы тоже был храбрейшим из храбрых!
«Ну, все! – подумал он, увидев, как странствующий рыцарь распахнул глаза и вскинул брови. – На этот раз – конец!»
Он закрыл глаза, перестал бороться с болью и стал ждать неминуемой смерти… Но даже ужас его был подавленным и заглушенным – то ли он еще не пришел в себя, то ли окончательно «устал бояться», как сказала Кристина.
Только смерть почему-то все медлила – и вдруг сквозь звон в ушах и боль шут услышал громовой хохот Кристиана Рэндери.
Странствующий рыцарь хохотал, держась руками за перевязь и откинувшись назад, мотал кудлатой головой, звонко хлопал себя по доспехам на груди – и снова хохотал, словно с горы катилась бочка, набитая булыжниками.
– О Господи, шут… – еле вымолвил он наконец сквозь раскаты громового смеха. – Значит, если бы ты родился таким же сильным, как я, ты был бы храбрейшим из храбрых? Когда я родился, малыш, меня долго искали по всей кровати и не нашли бы, если бы не догадались перетряхнуть одеяла!
