Buch lesen: «Гипотеза Рая», Seite 2

Эльвира изумилась про себя: как только что Ира, сверкающая пронизывающими насквозь глазами, могла вновь вернуть себе дружелюбие и бойкую весёлость? Она как будто видела людей насквозь, но после вновь превращалась в розовощёкую хохотушку.

Эля вспомнила, что 3 года назад она так же звонко смеялась, громко и задорно разговаривала со всеми, улыбаясь такими же розовыми щечками. Теперь щеки её впали, лицо вытянулось, глаза не горели, как теперь горят у Иры. Она захотела поглядеть на себя ту, что была, кажется так давно, а может быть вообще во сне. Вдруг она захотела посмотреть на то, что Ира сможет ей показать. Удивившись своей последней мысли, она торжественно произнесла:

– Как я могла забыть?! Конечно, мы едем на море!

***

Сдав все недоделанные работы, сообщив маме о том, что её отпустили из института ровно на 2 недели, Ира, удобно усевшись в кресло в зоне ожидания аэропорта, придерживая рукой зелёненький чемоданчик, ждала Эльвиру, которая ушла за кофе к кофейному аппарату. Она была в предвкушении чего-тот нового, неведомого ей доселе, представляла, как будет купаться в тёплом, почти горячем море, а потом попробует его на вкус, ведь она не могла понять, как это вода может быть солёной. Завидев издалека красный платок, Ира вспомнила все те слова, которые говорила ей, в чём она была уверена, теперь уже подруга, аккуратно несущая два стаканчика, и твёрдо пообещала себе, что Эля, с помощью неё, конечно, вернёт себе ту весёлость и жизнерадостность, которая на миг промелькнула у неё в глазах ещё тогда, у подъезда.

– Бери скорей, горячо, – сказала Эльвира, протягивая стаканчик, и, усаживаясь рядом с Ирой, начала трясти обожжёнными пальцами.

– Вкусненько! Ты рада, что море увидишь?

– Там ещё и горы, я больше на горы хочу посмотреть…

– Ох, как не терпится увидеть, – пропела рыженькая Ира. – Нет, ну ты скажи, ты же не ответила, ты рада, что мы едем?

– Ну, конечно, рада…

Ире показалось, что подруга не очень-то весела, чтобы это исправить, она внезапно начала петь, да так громко, что, сидевшая к ним спиной пожилая пара невольно оглянулась:

– А-а крокодилы, бегемоты, а-а обезьяны, кашалоты, а-а и зелёный попугай! А-а и зелёный попугай!

– Ты чего это? – встревоженно, но с улыбкой проговорила Эля, – люди же смотрят!

– А пусть смотрят, я для них пою! Если долго-долго-долго…

Теперь Эля улыбалась широко, дивясь своей новой подругой с чистой и невинной душой.

– Если долго по тропинке, если долго по дорожке, топать ехать и бежа-ать… – запела вместе с Ирой Эля, рассмеялась, на что Ира рассмеялась ещё громче, придя в восторг от того, что сумела развеселить подругу.

– Ну а теперь рада?!

– Да рада, Боже мой, рада! – смеялась Эля, открыто смотря в глаза Ире, – паспорт доставай, пойдём на посадку!

6.

– Взяла и уехала! – заявила Вера Игнатьевна своей подруге, Катерине Ивановне, которая была старше её на 4 года. – Подбежала и как закричит: «Мама, я на море еду!». Я ничего не поняла!

– Да ладно тебе, Вер, ты вот за всю жизнь ни разу на море не была, что теперь и ей не съездить? – сказала подруга, убеждая в правильности довода.

– Ну да, может и так…, – согласилась женщина по поводу Иры, а на счёт себя не громко заявила: Ну а я-то что? Мне всю жизнь не до этого было: по молодости считала, успею ещё, жизнь целая впереди, а потом, сама знаешь: Ирку без отца растила, учила…

Женщина, державшая в руке губку, с которой капала на пол пена, на некоторое время прекратила мыть посуду, замерла, устремив взгляд за окно, где продолжали кружиться сухие листья, но теперь вместе с ними с неба падали редкие пушинки снега.

– Ой, Господи! Да вот в квартире в этой всю жизнь… думала временно, а ты мне про море, – вздохнула Вера Игнатьевна и продолжила мыть посуду. – Сомневалась всё что ли? Боялась ли чего?

– У меня что ли лучше? Вон, дома, что творится, какое там море! – указав назад большим пальцем, грубо ответила Катерина Ивановна.

– Да знаю, что ты мне объясняешь? – После недолгого молчания, аккуратно добавила: как Игорь?

– А как? Кому ни скажи, что в разводе 20 лет, а живём в соседних комнатах… Ой, Верка, уехать бы мне тогда, 20 лет назад! Испугалась я, да ещё с Сашкой маленьким… Так и приходится смотреть друг на друга целыми днями, – будто выдохнула из себя женщина, давно хотевшая всё высказать – Сашка тоже хорош: 40 лет скоро, а всё никак места себе не найдёт. Вот и живи, как хочешь! – заключила Катерина Ивановна, долго державшая в себе переживания и, взяв с тарелки лимон, стала жевать его, ничуть не морщась.

– Да-а, жизнь, – протянула Вера Игнатьевна. – В детстве бывало, проснёшься летом в деревне, хорошо, никуда не надо, штаны натянешь, бежишь к бабушке лепёшки есть, а она всё грустная, думаешь почему – лепёшки, вроде, вкусные… А вот как – вкусные, да внутри с перцем.

– Одни воспоминания, – ответила самой себе подруга, задумавшаяся, видно, о своей бабушке, так же вкусно готовившей лепёшки. – Тут не только грустная… Я пойду, Вер, мне… – она не договорила, вышла, оставив подругу один на один с окном, чуть белевшим от холодного снега.

7.

Владимир Дмитриевич Землеров, старший научный сотрудник СПМИН, был одним из первых в списках на перевод в НМС. Здесь он заведовал экспериментальной частью, зная досконально устройство всех приборов, сооружённых под его чутким руководством. Ему, как никому другому, доверял немец Райнер Шмиц. Увидев в молодом мужчине, Землерову было ровно 40 лет, перспективного сотрудника, знающего намного больше, чем многие из специалистов его уровня, абстрактно и широко мыслящего, Шмиц сразу взял его на поруки. И Владимир Дмитриевич не разрушил надежд своего учителя, за коего он считал немца, он, свято веря в дело, которым занимается НМС, не жалея себя, шёл к заветной мечте, которая, в чём он был уверен, была мечтой всех сотрудников корпорации. На первое место он всегда ставил людей, ради блага которых трудился. Убедился он в этом после недавнего разговора с Райнером Шмицем, состоявшемся поздней ночью, примерно через неделю после создания идеального двигателя, когда учёные были на пути строительства космического корабля.

Возвращаясь в 2 часа ночи из лаборатории в многоэтажный жилой корпус, Райнер Шмиц встретился в одном из коридоров со своим учеником.

– Здравствуй, Владимир Дмитрич, – уставшим от бессонницы, но по-прежнему жёстким голосом окликнул Землерова Шмиц, – два дня не видел тебя, я всё кручусь в отделе мозга, они уже заканчивают опыт. Он меня натолкнул на кое-что интересное. Завтра работаем вместе, сначала зайди ко мне, обговорим кое-что.

– Если не секрет, – Владимир Дмитриевич не мог ждать до утра, – тот… Голоухин, кажется, как он?

– Как раз с ним-то всё очень хорошо, так как нужно. Про него я и хотел говорить с тобой, точнее про последний опыт над его мозгом. Я, конечно, знаю не так подробно, как могли бы рассказать тебе подопечные Надежды Игнатьевны, да и она сама, но всё же постараюсь. Их опыт очень поможет в разработке нашей формулы.

– Я, кстати говоря, думал об этом. Не знаю, верны ли мои предположения, точнее, они только догадки… а…, что они обнаружили?

– Завтра, Владимир, точнее, уже сегодня. Просто так ведь не скажешь. А ты не думай об этом, выспись! Понял? Завтра ты нужен мне живым! – вяло улыбнулся гений и, открыв ключом дверь комнаты, шаркая ногами, зашёл внутрь.

Выдавленная от усталости, но твёрдая улыбка немца, заставила сердце Владимира Дмитриевича больно ёкнуть, в Шмице, раньше не замечая этого, он увидел не обычного учёного, а гения, доказавшего одну и семи задач тысячелетия и создавшего идеальный двигатель. Конечно, всегда ему помогали его верные помощники, но, всё же, это он, он сделал и делает в науке последние рывки к вечному, как казалось Землерову. В нём он разглядел человека, отдавшего всю свою жизнь любимой науке, не жалеющего себя, а трудящегося на благо людей этого крохотного, как оказалось, мира. Растроганный такой простой беседой, видом этого уставшего гения и переполняющими его всего чувствами предвкушения великих перемен, Владимир Дмитриевич так и не смог уснуть этой ночью. Он задремал лишь на два часа, остальное время думал о загадочном эксперименте над мозгом Голоухина и вновь обдумывал идею, которая сегодня в лаборатории пришла ему в голову. Он чувствовал, что Шмиц думает в том же направлении, по крайней мере, он очень желал, чтобы утром идеи их совпали.

***

Тем временем в «отделе мозга» этой ночью никто не сомкнул глаз даже на минуту, потому что днём, вновь подключив к электрическим приборам голову Петра Петровича Голоухина, мужчины 52-ух лет, на мозгу которого ставили эксперименты сотрудники отдела исследования мозга, учёные наконец получили то, чего желали. Пётр Петрович жил в НМС уже более 5 лет, до этого здесь были и другие люди из обычного мира, но их мозг не был столь восприимчив к магнитным волнам, которые направляли в голову подопытного через электронику. Он лежал на специальном удобном столе, к которому привязывались его руки и ноги, на случай, если произойдёт непоправимое, и тело начнёт инстинктивно сопротивляться, в голову его были вставлены металлические трубки, а череп был под шапкой проводочков, подсоединённых к металлическим магнитным приборам. Голоухин ничего не чувствовал, ему было интересно наблюдать за работой и переговорами учёных, слова которых он нисколько не понимал. Лежал он спокойно, уже давно привыкнув ко всему. Эксперименты, которых он видел немало, были то удачными, то учёные в задумчивости, собрав морщины на лбу, отвязывали его от стола и, поблагодарив, отправляли в комнату, находившуюся здесь же, в лаборатории. Петру Петровичу не дозволено было жить, как всем учёным, в жилом комплексе, потому что сотрудники опасались за его жизнь, а произойти могло просто по случайности всё, что угодно. Здесь же всё было рядом, опасность для жизни подопытного была исключена.

Пролежав сегодня целый день, ему предстояло находиться в этом кресле, как он правильно догадался, и всю ночь. Он понял это, увидев счастливые глаза учёных, которые наливались безумным огнём. Но никто не выплёскивал его наружу, все, сохраняя спокойствие, продолжали копошится в голове Голоухина.

– Наверное, что-то получилось у них, – шептал себе Пётр Петрович. Он давно научился разговаривать сам с собой, ведь сотрудники задавали ему вопросы, нужные им в исследовании, а более никак не общались с мужчиной. – Что, интересно, они нашли? Ну, ладно, пусть… Я-то здесь не для того, чтобы разбираться в науке…

Главной задачей учёных было создание человека, способного мыслить во много раз быстрее и сильнее самых мощных устройств. Из этого следует, что, самостоятельно управляя мозгом, человек сумеет управлять и собственной жизнью. Голоухин был прав, группа исследователей мозга действительно что-то «нашла», точнее, совершила невероятное: всегда, отключая деятельность какой-либо доли мозга и передавая её функции другой, они замечали, что человек становится способен к более рациональному мышлению, может заниматься тем, на что раньше не был способен, например, отвечать на вопросы, которые ещё не были заданы, но уже несколько месяцев назад они решили сделать так: не отключая ни одной доли, а давая мозгу возможность спокойно работать в полном объёме, они передали функцию лимбической системы, отвечающей за чувства и эмоции и образное мышление, центральной железе, систему же сузили, давая развитие той самой железе, которая ловила магнитные волны и реагировала на них. Увидев, что при таких изменениях, человек приобретает новые функции, а мозг работает так же верно, учёные стали экспериментировать над железой, старение которой решили прекратить, чтобы она работала так же, как и при рождении, то есть постоянно развивалась. Это даст возможность человеку быть неуязвимым, ведь отвечая физическому миру на его сигналы, он сможет общаться с ним.

И вот уже целый день и половину ночи учёные, не давая спать подопытному, который из последних сил старался не уснуть, подавали сигналы железе, которая, благотворно взяв на себя функции, ранее ей не принадлежавшие, начала развиваться, вела себя по-другому, можно было бы сказать, что она создала собственный центральный механизм.

Завершая опыт, когда за окном уже поднималось Солнце, учёные, хоть и вымотанные за 24-ёх часовой рабочий день, всё же пребывали в поднятом удачным экспериментом настроении. Теперь оставалось отправить подопытного спать, чтобы через несколько часов проверить работу его мозга, исследовать то, что только что было создано учёными.

– Не беспокойтесь, Пётр Петрович, – дотронувшись до плеча, сказала Надежда Игнатьевна Березная, уставшая больше других, не только в силу возраста, ей было 63 года, но и потому, что отвечала за все проводимые эксперименты. – Ровно 12 часов мы не будем вас беспокоить. В вашей комнате всё готово для отдыха. Ребята, Женя, – обратилась она к двум своим молодым коллегам, доставьте Петра Петровича в комнату.

Когда Голоухина увезли на том же самом столе, предварительно отвязав и отключив все приборы, сотрудники лаборатории долго ещё записывали результаты эксперимента и всё то, что сегодня проделывали над мозгом человека.

Выйдя из лаборатории в седьмом часу утра, Надежда Игнатьевна, перейдя в жилой корпус, на лифте доехала до комнаты и провалилась в глубокий сон, не способная более думать о чём-либо.

8.

Ещё с воздуха заметив море, Ира спрыгнула с трапа и стала жадно искать глазами то, что так долго мечтала увидеть.

– Ты море видишь? – спросила девушка Элю, обернувшись назад

– Да где же его тут увидишь? – с доброй иронией проговорил молодой мужчина, стоявший прямо за спиной Иры.

– Ой! – буркнула та в неожиданности – Извините, это я не вас спросила

– Потеряли кого? – не переставал тот улыбаться

– Подруга тут моя должна быть…

– Не она ли? – так же весело спросил он, указывая на трап, приставленные к самолёту

По трапу медленно, как будто боявшись упасть, спускалась Эля, обхватив красную тяжёлую сумку, глазами она искала свою подругу, внезапно куда-то девшуюся.

– Что же она так долго? Мы так и на море не успеем! – торопливо, самой себе сказала Ира

– А вы, я гляжу, на море первый раз?

– Да, первый. А что?

– Интересуюсь…, – загадочно сказал мужчина, посмотрев в глаза девушки так, что та невольно налилась краской.

Ира встрепенулась, схватила чемодан и побежала навстречу подруге, которая уже шла в её направлении.

– С кем это ты разговаривала?

– Да ну, пристал какой-то…

Больше Эля не спрашивала об этом странном человеке, который так уверенно начал разговор с Ирой, а та была благодарна подруге за это, ведь рассказывать об этом ей почему-то не хотелось, уж очень неловко было ей за то, что она так глупо раскраснелась.

***

Торжественно открыв дверь гостиничной комнаты, Ира первая зашла в номер. Эля, ещё немного постояла за дверью, как будто изучая содержимое их с подругой жилья на следующие 10 дней. Она смело переступила порог, после недолгого раздумья, как когда-то переступила порог той самой съёмной квартиры, уходя из неё навсегда.

Включив свет в прихожей, Эля увидела стоявшую чуть дальше неё, уже в комнате, Иру, глаза которой были удивлённо раскрыты, они горели, как два изумруда, всё больше окрашиваясь зелёной краской.

– Ура! – закричала Ира, бросившись Эле на шею и горячо поцеловав её в щёку. – Даже не верится – мы на море! Ха-ха-ха, – продолжала радоваться девушка уже валяясь на одной из кроватей, стоявших в метре друг от друга.

В номере была одна комната, прихожая и ванная, выходившая из неё. Два огромных окна выходили на длинную набережную, замощённую белой неровной брусчаткой, по ней медленно передвигались загорелые люди, которые давно распрели от томящей, но приятной жары. Кинувшись к окну, Ира одним рывком откинула занавески, дёрнув их обеими руками в разные стороны. Солнце, брызнувшее ей в глаза, заставило её сощуриться, но это не помешало открыть большое окно и вдохнуть горячий морской воздух. Девушки поселились на берегу Которского залива, в море нужно было выходить на теплоходе, который ежечасно забирал с берега туристов и горожан.

– Какой залив большой! – воскликнула Ира, всем телом высунувшись в окно.

– Здесь всё по-другому…

9.

Илья вернулся из аэропорта в свою квартиру-студию на улице Маркушевина поздно. Закончив смену в десять часов вечера, он долго ещё добирался до дома, так как ехал на своём стареньком авто не так быстро, как хотелось бы водителям, то и дело подающим сигналы сзади. Но постоянное «бибиканье» не раздражало молодого мужчину, он всё время думал об огромных зелёных глазах, горевших так же ярко, как огненно-рыжие волосы. Красивых девичьих глаз Илья видел не мало, но что же такого было в этих, не отпускавших его целый день? Он не смог ответить на этот вопрос, поэтому, забыв о нём, продолжил уже в который раз досконально перелистывать в памяти разговор с незнакомкой. Образ неизвестной иностранки, Илья давно не жил в России, поэтому для него она была иностранкой, не покидал его до тех пор, пока он, измученный бессонницей, всё же не задремал под утро.

Новый день Илья решил посвятить морю, ведь следующие два дня, по две смены, опять перевозить туда-сюда людей по аэропорту, на стареньком, но ещё хорошо служившем автобусе. Ему хватило десяти минут, чтобы быть полностью готовым к незапланированному походу. Он редко ходил на море, хотя такую возможность имел каждый день, но шум прибоя и громкий плач чаек наводили на него невыносимую тоску. Некоторые годы спустя, после вынужденного переезда в Черногорию, Илья нашёл причину своей грусти: ему до слёз и изнеможения хотелось вернуться в Россию, но он не мог решиться.

Ранним утром, было не больше 7, он сидел на тёплом, ещё не успевшем за ночь нагреться, песке, то окуная в него, то опять освобождая пальцы ног. На пляже никого не было, только белая чайка одиноко бегала по мокрому песку, который не успевал высохнуть от постоянного прилива. Когда море шумно подступало к ножкам птицы, она, ничуть не испугавшись, подлетала и вновь опускалась на песок, который вода уже оставила, уйдя от него в глубину. Она искала пищу, которой, как заметил Илья, не было в том месте, где она её хотела найти. «Почему она здесь? И где остальные чайки, она ведь совсем одна…», – невольно промелькнуло в голове у Ильи, и он удивился этой мысли, потому что эти же вопросы мог задать и себе…

Илье шёл 39-ый год, жизнь его давно устоялась. Переехав в страну с матерью, которая скончалась 20 лет назад из-за болезни, развитой на нервной почве, Илья изучал язык. После чего получил основное образование и окончил гимназию. В 18 лет, после смерти матери, устроился работать в аэропорт перевозчиком людей, где работает и по сей день. Первоначально Илья был в восторге от нового места жительства: он часами, порой до поздней ночи, гулял у моря, бегал по горячим улицам Черногории, изучая страну. Назад, домой, ему не хотелось: что может сравниться с морем, пальмами, и круглогодичным летом… Но к 15-ти годам ему не то что бы начало это надоедать, он вдруг осознал, что у него нет друзей, в свободное от школы время он совсем один, да и в школе он не был любим одноклассниками. Как-то вечером, сидя на горячем песке, он вспомнил Россию, он не мог поверить, что когда-то кутался в шубу, чтобы выйти во двор, гонялся в догонялки с соседскими мальчишками, а самое главное играл в снежки! Он не видел снега 8 лет! Как будто только сейчас он понял это, смотря далеко за море… Эта давняя грусть повлияла на его отношения со сверстниками, им не очень-то хотелось дружить с задумчивым и молчаливым парнем. И вот, с того самого дня, он начал тосковать по России, такой далёкой, но такой родной… Он знал, вернее чувствовал, что она родная, хотя почти не жил там. У него была поистине русская душа, вечно рвущаяся к свободе, которой, наверное, нет, как и у одинокой чайки, ищущий что-то, одной ей ведомое на пустынном берегу моря…

Его мысли прервал весёлый смех, он огляделся, но никого не увидел. «Показалось», – не успел сказать про себя Илья, как вдруг чайка, молчаливо перепрыгивающая волны, встрепенулась и улетела. Илья повернул голову направо и действительно увидел людей. Две девушки друг за другом выбежали из густо зарастивших берег пальм, под одной из которых сидел Илья. Девушки были в купальниках и приближались к морю. Бегущая впереди смеялась громче, развивая на ветру огненные волосы.

10.

– Элька, догоняй! – задорно прокричала, повернув голову к подруге, девчонка с рыжими волосами. С разбега она прыгнула в налетевшее издалека море, приливом хлынувшее по её горячим ногам. Девушка смело зашагала вглубь с усилием переставляя по дну ноги, помогая при этом сильными руками, которыми размахивала в воздухе. Она нырнула и долгое время не показывалась из воды, поэтому Элька, остановившаяся поодаль от волн и поставив руки на талию, при этом вытянув шею, смотрела туда, где только что скрылась подруга. К удивлению Эли, девушка вынырнула совершенно в другом месте и намного дальше, чем планировала увидеть та.

– Ничего себе! – воскликнула, в той же позе стоявшая Элька, – не боишься так нырять?

– А чего мне бояться? – кричала что есть силы из воды Ира, пытаясь отдышаться, – если всего бояться, так и простоишь на берегу! Давай ко мне!

Эля медленно пошла к морю, и когда достигла его, так же медленно стала в него заходить, разгребая воду ногами.

– Ты как будто купаться не хочешь, – изображая обиженную, крикнула Ира

– Да, нет, хочу, но мы же вчера вечером плавали…

– А тебе уже надоело? Разве такая красота может так быстро надоесть? Или вообще надоесть?

– Нет же, нет. Просто настроение плохое…

– На что это ты так плохо настроилась? – не скрывая сожаления спросила Ира, стояв по плечи в воде перед Элей.

– Да так… Я всегда такая…

– Не правда, не всегда. Ты была весёлой, я же видела!

Но Эля ничего не ответила, она отвела от яркого взгляда Иры глаза и внезапно, с громким «догоняй» плюхнулась, не ныряя, в воду и поплыла, на что Ира, громко рассмеявшись, нырнула в ту же сторону.

– По правде говоря, – задумчиво сказала Эля, сидевшая на берегу рядом с Ирой, вместе они ловили приливы, – когда я смеюсь или улыбаюсь, мне не так-то и весело в этот момент, я просто делаю вид, что мне хорошо, на самом же деле, внутри… тоска что ли? – она проговорила это слово медленно, как будто боясь его произнести. – В этот момент я понимаю, что обманываю себе и тех, кто рядом, но сделать ничего не могу. Даже вот сейчас, когда крикнула тебе «догоняй», я не была готова так же, как ты рассмеяться, что-то постоянно удерживает меня, постоянно я чего-то боюсь. Даже, наедине с собой…

– Себя ты боишься, вот и всё. Ты постоянно оцениваешь себя, более того, ещё и смотришь на то, какой ты кажешься в глазах окружающих. Ты всегда думаешь о том, что ты что-то делаешь не так, как нужно, боишься, что, если твои действия не правильны, тебя высмеют или унизят. На самом же деле этого нет, это только твои странные, неверные мысли. А люди открыты, доброжелательны к тебе, они готовы общаться, не все, конечно, я про всех не говорю, но большинство, я уверена. А те, кто не готов, просто рассуждают так же, как ты, вот и всё, – вновь повторила Ира это «вот и всё», спровоцировав Элю.

– Как всё просто у тебя, – действительно разожглась внутри Эльвира. – Я понимаю, о чём ты говоришь, я даже полностью согласна с этим. Но избавиться от этих мыслей не просто, они висят, как груз какой-то, всё тянут, тянут меня вниз… Они же не просто так у меня возникают, это всё из-за… – девушка остановилась, – из-за того, как я жила раньше… Этот груз скапливался у меня годами, я закрывалась от него и, но получилось, что закрылась от людей, не подпускала к себе, я чего-то боялась, но не себя, нет, людей. Я всегда была, как белая ворона: одна, никому не нужная, на меня было интересно посмотреть, но не более. Никого и ничего у меня не было: ни друзей, ни любви, ни родителей, – тут девушка не смогла продолжать, к её горлу подступил ком, и ей стало тяжело дышать.

Ира с первого дня знакомства чувствовала одиночество Эльвиры, даже их совместная поездка не помогала избавить девушку от этого, но не зря глаза Иры так сияли, завораживая огненным блеском окружающих, она видела больше, проникая вглубь человека.

– Я не буду говорить тебе, что сама ты видишь в одиночестве свой Рай…

Эля глянула на подругу мокрыми от слёз глазами, но та не подала вида, что обратила на них внимания, хотя отчётливо видела их тоскливый перелив.

– Ведь, с другой стороны, ты тяготишься им. Когда ты одна – тебя съедает грусть и тоска, тебе скучно, ты хочешь к людям. Когда ты вдруг попадаешь в их общество, тебя я туда не причисляю, тебе ещё больше делается скучно, ведь нет такого человека, который смог бы тебя удивить. Ты жалуешься на своё прошлое, от этого губишь своё будущее. Я ведь вижу, тебя тоже две, как и меня, но ты помири одну с другой, что ты и ту и ту заставляешь плакать? – Ира ни разу не отвела глаз от горизонта, но Эля чувствовала её твёрдый взгляд. Но, что было удивительно, Ирин огонь не жёг, он грел, манил в неведомую даль, но не пугал неизвестным, наоборот, убеждал в истине своего пылающего дыхания.

– Понимаешь ты меня, – уже открыто взглянув на подругу, сказала Ира, – прошлое своё нужно оставить в покое, конечно, забыть его не получится, но тянуть его за собой – ещё хуже. Живи сейчас, мечтай, ничего не бояться, потому что и жизнь у тебя одна, и ты у неё одна, неужели ты, променяешь её дары на слёзы и убийство горем?

– Оставить прошлое… – медленно повторила Эля. – Это мне ясно, как сегодняшний день… Но вот не оставляется…

– Встань!

– Что?

– Встань, говорю! – громче сказала Ира, стоя подавая обе руке подруге.

Та повиновалась и, подав руки, встала. Теперь они стояли друг напротив друга. Ира, взяв Элю за плечи, при каждом слове одёргивая их, как бы пробуждая ту, проговорила медленно, словно читая заклинание.

– Теперь ты посмотришь на солнце, которое уже проснулось, в отличие от некоторых, и скажешь ему…

– Кому ему?

– Солнцу. Скажешь: «здравствуй, Солнышко!…

– Ты что сумасшедшая? – улыбнувшись, спросила Эля

– Ого! Ты уже улыбаешься?! Вот видишь, а это искренне. Не перебивай! Так вот: «здравствуй, Солнышко! Я каждый день хочу видеть, как ты просыпаешься и радоваться новому дню вместе с тобой!» Говори!

– Ирка..

– Говори! Быстро!

Эля повернулась к поднявшемуся уже Солнцу, но до конца ещё не выплывшему из-за горизонта.

– Здравствуй, Солнышко, – тихо сказала девушка, не веря в происходящее

– Вот ты понимаешь, что ты сейчас делаешь?

– Что?

– А то, что Солнце в такую рань поднялось ради тебя, между прочим, а ты даже доброго утра пожелать ему не хочешь!

– Здравствуй, Солнышко, – сказала Эля громче, щурясь и немного улыбаясь

– Уже лучше, но оно тебя не слышит. Смотри. Здравствуй, Солнышко! – закричала девушка Солнцу, сделав паузу после первого слова. Она распростёрла руки, обнимая яркую звезду и ничуть не щурила глаза, они были открыты широко и полны счастья. Ира действительно здоровалась с Солнцем.

Увидев глаза Иры, Эля, чуть помедлив и наполнив грудь воздухом, так же громко крикнула:

– Здравствуй, Солнышко!

– Ну вот же! А теперь представь, что Солнце – это ты. У него ведь тоже есть прошлое, огромное прошлое! Только подумай, сколько горести в нём было! Солнце видело всё, всё освещало своими лучами: и смерти людей, даже очень страшные смерти, когда люди убивали, да и сейчас убивают друг друга, обманы, ложь, предательства… Но и радости много было, за которой так же наблюдало Солнце, а если не было бы её, не было бы добрых людей, которых очень много, поверь мне, тех, которые справедливы, которые работают, честно трудятся, чтобы настали на Земле лучшие времена, так вот тогда не было бы и Солнца, не было бы и самой Земли. Солнце просто бы не захотело вставать по утрам, потому что грустило бы из-за прошлого, в котором на Земле было много зла. А Земля бы оплакивала погибших, обманутых и не стала бы расцветать весной, лить дожди, заметать всё кругом снегом. Представляешь, что бы было? Наоборот, не было бы ни-че-го: ни моря, ни меня с тобой, ни песка этого тёплого, ни Земли, ни Солнца… Нет, они не забыли о своём прошлом, они помнят о нём, бережно оберегают, хранят его в своей памяти, без которой не может ничего существовать. Да, ведь именно память о прошлом заставляет нас двигаться вперёд, именно благодаря этой памяти человек растёт и ясно смотрит в будущее, конечно, уже другими глазами, полными жизни непростой, многосторонней, но это не означает, что он горюет и убивает себя муками о прошлом, нет! Это значит, оглядываясь на прошлое, он твёрдо следует в будущее, великое и прекрасное! Вот и Солнце вновь и вновь поднимается по утрам, чтобы сказать людям о том, что жизнь только начинается, что она вечна!

Говоря это, Ира чувствовала, как душа её благостно горела, как ей хочется высказать всё, что она чувствует, чем живёт. Только сейчас Ира заметила, что по щекам Эльвиры текут слёзы. Чёрные глаза её сверкали, они открыто смотрели в зелёные глаза и благодарили их за ту надежду, которая только что была так легко и искренне подарена. Эля вновь повернулась к Солнцу и тихо-тихо, еле слышно прошептала:

– Здравствуй, Солнышко! Я хочу просыпаться с тобой каждый день! – и заплакала ещё больше, широко улыбнувшись Солнцу.

***

Так же ясно открыв глаза, смотрел на Солнце и Илья, он думал о только что услышанных словах. Он, конечно, знал всё это, не раз проворачивал из-за таких мыслей страшные картины в голове. Например, такие: Война. Он знал о многих войнах с ранних лет от матери и часто представлял, как солдаты, выжившие во время ночного боя, собрав с поля раненых и убитых, смертельно уставшие, лежат кто в окопах, кто снаружи на утоптанной грязной траве, и смотрят на поднимающееся с востока солнце. Оно своим красно-кровавым заревом заливает всё, что встречает этим утром: землю, траву, солдат, деревья и небо, по которому всё ещё ходят клубы послебоевого дыма. Солдатам, горюющим об убитых, тоскующим о Родине, которая изнывает от взрывов и смертей, как будто становится легче, они глубоко вздыхают и, вместе с Солнцем, встречают новый день, который ещё никто не знает, чем может кончиться.

Илья, конечно, думал о русских солдатах и войнах, которые тысячи раз шли на войну, не первую и не последнюю. Сейчас эти мысли вновь, уже который год, заставили его всмотреться в горизонт. Но они промелькнули гораздо быстрее, чем обычно, потому что Илья, поражённый такими словами столь юной девушки, продолжил наблюдать за землячками, которые уже приближались к пальмам, где затаился он.