Buch lesen: «Алимчик», Seite 6

Schriftart:

– Нет, это не кровь. Я неудачно открыл пакет с вишневым соком и облился, – стал сочинять на ходу, прекрасно понимая, как это глупо звучит.

Мамка Юлия схватила мою левую руку и понюхала:

– Врать ты совсем не умеешь. Это не сок, а кровь. Признавайся, кого убил.

Воистину, я хотел расстаться с ней по-хорошему. Мамка Юлия была для меня не просто очередной любовницей, она была для меня женщиной, воплотившей в себе две ипостаси: любящей матери и любовницы. Мать меня никогда не любила, от неё я никогда не увидел столько душевного тепла, как от этой бывшей порномамки. Зачем спросила про руки? Лучше бы промолчала, и я ушел в ночь, навсегда, чтобы больше не встречаться. Какая неудачная ночь! Мне ничего не осталось, как достать нож, что в третий раз сверкнул серебристой рыбкой. На белой шее мамки Юлии сначала появилась карминовая борозда, и из неё обильно хлынула кровь. В широко распахнутых глазах мамки Юлии застыло удивление, и кровь залила ночную рубашку и грудь, которую любил целовать. Мамка Юлия пошатнулась, а я, уже не боясь испачкаться в крови, подхватил на руки и отнес в постель. Её тело, еще не веря, что умерло, сначала вздрагивало в моих руках, а потом успокоилось и отяжелело. Я положил мамку Юлию на постель и укрыл одеялом. Под одеялом она была как живая.

Маленькая женщина под одеялом. Как часто мамка Юлия выпрастывала полные руки из-под одеяла и потягивалась, как сытая кошка. Потом отбрасывала одеяло, обнажала грудь и хрипловатым голосом требовала, чтобы я целовал розовые соски, которые под моими поцелуями напрягались, становились твердыми, а она жадными руками стягивала с меня штаны, бесстыдно расставляла полные ляжки, я входил в её влажное лоно. Она крепко обхватывала мои бедра ногами, и начиналась бесконечная игра в любовь. Я закрыл глаза и стал теребить вздыбившийся отросток, а потом рухнул на постель и впервые за несколько лет горько расплакался. Я обнял тело мамки Юлии, и впервые оно радостно не ответило, было холодным и мокрым от крови. Что я наделал, что я наделал. Я встал и случайно задел вазон с розами, которые недавно подарил. Вазон глухо брякнулся на пол, вода растеклась по полу, а розы, на удивление, не рассыпались.

Мне вспомнилось, мамка Юлия как-то мечтательно, закатив глаза, сказала, что в одном фильме невесту засыпали лепестками роз в постели. Я то же хотела, чтобы меня однажды осыпали лепестками розы, – задумчиво произнесла она. Что я и сделал, засыпал её ложе цветами. Потом долго мылся в ванной, смывал кровь и затирал свои следы. На душе было пусто и гадостно. Проклятая фифа, ты рада?

Шаг шестой.

Я вернулся в квартиру и прокрался в свою комнату. Я лег и пытался уснуть. Бесполезно. Фифа, Сергей Петрович, мамка Юлия. Не хватало одного важного звена. Я складывал так и этак пазлы, но картинка не получалось. Я, как раненный зверь, метался в постели и незаметно стал подвывать и вскрикивать. Сначала тихо, а потом громче, и наконец завыл в полный голос.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла мать, сонная, всклокоченная, в длинной ночной рубашке, поверх которой был наброшен цветастый платок. Она пробормотала «опять у тебя приступ», и вышла. Потом вернулась со стаканом воды и горстью таблеток. «Выпей», – и протянула мне стакан. Я проглотил таблетки и жадно выхлебал воду. Лег лицом к стене и затих. Мать на цыпочках вышла из комнаты.

Я забылся в странном полусне. До суда осталось пять часов.

Шаг нулевой.

В котором я ничего не сделал. Но должен был сделать.

Глаза фифы: голубые, зеленые, серые, черные. Зрачки пульсировали, то увеличивались, то сужались, и тихий шепот. Зато слова были как гвозди, которые она вколачивала мне в мозг.

Мое предназначение.

Всякий раз, когда мы встречались, она твердила о моем предназначении, но не раскрывала, в чем оно заключалось. Её шепот вводил меня в транс, в котором слышал одно слово «предназначение». Больше ничего. Бесенята-алимчики плотно окружали меня, словно боялись, что я могу убежать, а призрачные руки зеркальной фифы часто встряхивали меня, когда засыпал.

На последней встрече зеркальная фифа неожиданно больно укусила меня за губу. Потекла кровь, и её жадно стали слизывать бесенята-алимчики. Зеркальная фифа неожиданно потерлась носом о мою щеку и проворковала: «сегодня наша госпожа объявит о твоей миссии-предназначении. Слушай и повинуйся».

Истинная фифа, взяв пиалу с китайским чаем, изящно отставила в сторону мизинец, сделала маленький глоток и дунула на меня. Я уловил горький аромат жасмина, а фифа, приблизив ко мне лицо, прошептала: «твое предназначение, твоя миссия…». Дальше ничего не помнил, но мои непослушные губы, кажется, прошептали: «я все исполню, я все исполню. Без капли сомнения».

Фифа дунула еще раз, я очнулся, и она прошептала: «свое предназначение ты исполнишь завтра в полночь. Ровно в полночь ты проснешься, едва серебряная луна заглянет в комнату, ты встанешь, посмотришь на луну, (интересно, с какой она будет стороны, мелькнула серой мышкой мысль и, испуганно пискнув, исчезла). Фифа продолжала: в памяти у тебя всплывет предназначение. Запомни:

ни капли сомнения

совершаешь великое дело

очистишь от скверны мир.

Ровно в полночь узнаешь о цели своего предназначения.

Сегодняшняя полночь наступила и прошла. Я вспомнил, как проснулся, в окно заглядывала огромная, желтая, с ясно различимыми кратерами, луна. На ней, в бесконечно далекие годы, оставили следы американские астронавты. Об этом я узнал из книги Нейла Янга, «Лунные миссии: один маленький шажок человека – огромный шаг для человечества». Эту книгу оставил один из неудавшихся мужей матери, интересовавшийся космосом. Книгу я не читал, слишком сложно для меня, только разглядывал цветные фотки американских астронавтов в неуклюжих скафандрах на лунной поверхности и кое-как разобрал подписи под ними. Луна была посередине меня. В моей голове ясно щелкнул рычажок, словно включили радиоприемник, и на полную громкость зазвучал голос фифы, которая до этого общалась со мной только шепотом.

– Алимчик! Ты должен выполнить свое предназначение.

– Да, моя госпожа.

– На кухне возьми большой нож, который оставил Сергей Петрович.

Я повиновался и на кухне, не включая свет, в ящике стола нашел нож.

– Остро ли он наточен?

– Очень остро, я недавно точил.

– Хорошо, теперь иди в комнату, где в постели лежит женщина, притворяющаяся твоей матерью. Подойди к ней.

Я повиновался, тягучими неслышными шагами прошел в другую комнату, где в постели, закутавшись в одеяло, лежала женщина

– Убей эту женщину, которая притворяется твоей матерью. На тебе не будет греха, это не твоя мать. Настоящая мать – это я, а ты – мой…, – фифа неожиданно запнулась, а потом громко и истерично крикнула. – Убей эту суку! Убей! Она увела у меня самое дорогое – Сергея Петровича! Убей!

При словах «убей», я поднял нож и стал глазами выискивать, куда его поточнее воткнуть, чтобы сразу убить незнакомую женщину, притворившейся моей матерью. Нож взмыл вверх и едва не опустился, чтобы вонзиться в грудь женщины, но когда услышал истерический крик «убей эту суку», я понял, что не смогу убить. Моя рука бессильно упала вниз. Я узнал эту маленькую женщину под одеялом. Это была мать. Я постоял в тишине и мраке. Мать не любила, когда луна заливала своим светом комнату, и вечером задергивала глухую штору на все окно. Повернулся на пятках и вышел.

– Алимчик, ты выполнил свое предназначенье? – раздался в голове голос фифы

– Да, – бесцветно ответил, не испытывая ни гнева и злости. Чудовищная тяжесть опустилась мне на плечи и пригнула до пола.

– Ложись спать, а утром заявишь в полицию, что убил неизвестную женщину, ловко притворявшейся твоей матерью. Тебе приказал голос с небес. Не бойся, тебя не осудят, ты не будешь сидеть. Сергей Петрович обязательно поможет. Тебя признают невменяемым, отсидишь годик- другой в психушке, и выйдешь на свободу. Я буду обязательно навещать и помогать. Ты понял?

– Понял, – устало я ответил, – но перед тем, как лечь спать, я хочу навестить тебя и рассказать, как все произошло.

– Я не хочу, – капризно протянула фифа. – Я устала, хочу спать и не хочу никого видеть.

– Я прошу, – в голос подпустил просительные нотки. – Очень прошу. Ведь мы не скоро увидимся. Я хочу получить твое благословение. Увидеть и поклониться своей госпоже.

Грубая лесть сыграла свою роль, и фифа, тяжело вздохнув, с мукой в голосе, протянула. – Так и быть, приходи. Только скорее. Уже очень поздно.

Помнится, ночной воздух остудил мое разгоряченное тело. Половинка луны светила недобрым желтым светом. Неожиданно половинка луны стала расти, заполонила все небо и грозила свалиться на меня. Помнится, я упал на колени и прошептал: «луна, ты всегда была у меня с правой стороны, подскажи, что делать». Луна поменяла цвет с желтого на серебристый, и промолчала. В одном из лунных кратеров я увидел лежавших в ряд фифу, Сергея Петровича и мамку Юлию. Тогда я не предал этому значения. Я встал и пошел на автомобильную стоянку.

Так закончился, не начавшись, мой нулевой шаг.

Я лежал под одеялом, и перед глазами стояли: фифа, Сергей Петрович и мамка Юлия. Стояли, смотрели, ничего не говорили, а по одежде текла обильная черная кровь. Было ли исполнено мое предназначение? Прощай, фифа. Мир твоему праху. Я не держал на неё зла. Что случилось – случилось, и в зыбком мареве сна фифа, Сергей Петрович и мамка Юлия растаяли, как утренний туман под лучами всходившего солнца. Я надеялся, что простился с ними навсегда.

Утром события второй половины этой ночи показались плохим сном, который надо поскорее забыть. Не было ничего. Дурной сон. Куда ночь, туда и сон прочь.

Но фифа неожиданно напомнила о себе в суде.

Часть 6

– Подсудимый Фейломазов, вы будет давать показания или отказываетесь от них? – настойчиво повторила судья.

Я глубоко вздохнул, провел языком по внезапно пересохшим губам и кое-как выдавил из себя:

– Отказываюсь.

Мать пискнула за моей спиной, но я не обернулся, чтобы её упокоить. Старичок-чок-чок адвокат поднял на меня равнодушные глаза, пожевал губами и продолжил что-то рисовать на листе бумаги. Я наконец понял, что адвокат рисует чертиков и ещё раз убедился, что в очередной раз разыгрывается порядком надоевшее его постоянным участникам действо. Действо, в котором всегда только одно новое лицо, в этот раз ваш покорный слуга, – подсудимый Фейломазов Алимчик. Действо давно отрепетировано и катится по заранее написанному сценарию, а поэтому мой отказ от дачи показаний ничего не меняет. Свой реальный срок я обязательно получу. Мне это не нравится, но об этом никто меня не спрашивает.

До этого я индифферентно относился к судебному действу, и тут со спины ко мне подкралась фифа и прошептала в ухо: «убей их всех, убей, как меня. Это так легко». Я повернулся. Лицо фифы мертвенно-бледное, горло фифы – от уха до уха – перехвачено ножом, а хламида залита кровью. Но она жива и настойчиво продолжает шептать: «убей, убей, как меня!». Кровь фифы заливает пол зала судебных заседаний, ползет вверх по стенам, окрашивает красным потолок и шторы, и мелкий кровавым дождиком проливается на головы мирового судьи, старичка-чка-чка адвоката, прокурорши и секретаря судебного заседания. Они еще не понимают и не осознают, как близки от смерти, еще одно – другое мгновение, и во мне проснется хищный зверь, который будет водить по сторонам страшной мордой и щелкать огромными зубами. В два прыжка я оказываюсь перед судьей и прокуроршей, что изломанными куклами падают на пол, и их кровь смешивается с горячей кровью фифы. Только вжавшуюся в стенку побелевшую секретаршу я не трогаю, провожу по её лицу липкими пальцами, оставляя кровавые полосы, и секретарша падает со стула в обморок. Старичка–чка-чка адвоката я не трогаю. Он не сделал мне ничего плохого.

Адвокат закончил рисовать и показывает мне рисунок. Я вздрагиваю: на рисунке мелкий пацанчик в ужасе закрывает ручонками глазки. Над ним навис страшный монстр, или монстра, женского рода, в которой узнаю окарикатуренные черты фифы. Да, ошибся в этом адвокате – старичке-чке-чке. Думал, сидит божий одуванчик, носом клюет и копеечку сшибает, а он мигом все понял. Уваж-жаю старичка-чка-чка!

Я с трудом отодрал побелевшие пальцы от спинки скамьи. Фифы, слава богу, возле меня нет. Почудилось. Я облегченно вздохнул. Скорей бы уже заканчивалась эта судебная тягомотина.

Судья что-то пишет, прокурорша по-прежнему увлеченно с кем-то переписывается по смартфону, а секретарша продолжает барабанить по клавишам компьютера.

Потом судья объявила, что предоставляет мне последнее слово. Я продолжаю молчать, а мать дергает меня за рубашку, а потом начинает громко навзрыд плакать. Пусть поплачет, женские слезы, хоть и материнские, просто вода, и ничего не значат.

Судья удалилась в совещательную комнату.

Я вышел в коридор и прислонился лбом к стене, оклеенной дешевыми обоями.

Иногда мне кажется, что я вовсе не жил и не живу, а придуман, от начала до конца давно пьющим горькую драматургом, что с бодуна и безденежья написал скверную пьесу, где мне отведена самая отвратительная роль – черного злодея, и мои преступления – это только иллюзии

иллюзии

иллюзии.

Ал-Грушевск – Ростов-на-Дону

апрель – сентябрь 2021 г.