Buch lesen: «Алимчик», Seite 4

Часть 4

Фифа неожиданно встретила меня в продуктовом магазине, где затаривался продуктами на все случаи жизни. Небольшая часть из них сиротливой кучкой лежала в продуктовой корзинке, это было предназначено для кассы. Зато бездонные карманы моей куртки заполнялись пакетами с молотым и растворимым кофе, чаем, рассыпным и в пакетиках, печеньем с шоколадом (его очень любила моя мать), пряниками с повидлом и орехами и специями. Туда еще вошли две бутылки хорошего коньяка. Еще хотел взять готовых смесей для выпечки. Смеси собирался положить в корзинку. Оставались еще заказы на дорогой алкоголь. Неожиданно в карман куртки скользнула чья-то рука. Я прихватил руку, медленно повернулся и чуть не выругался. Мне улыбалась змеиной улыбкой фифа. Сука, уведшая у моей матери Сергея Петровича. На него мне было плевать, но было жалко мать. Это был самый удачный её охотничий трофей.

– Здравствуй, мой блудный возлюбленный, поманил, пообещал, ребеночка заделал, а сам глаз не кажешь. Я в сомнениях и соплях, а он в магазине тырит и меня не замечает. Каков нахал!

Фифа в открытую глумилась надо мной. Только использование лексики вздорной и недалекой бабы не шло к её утонченному образу стервы. К сожалению, сам косноязычен, поэтому не сумел отбрить, и вынужденно слушал, что за лапшу она вешает на мои уши. Здесь, в магазине, не стоило делать резких движений, охрана моментально засечет, и при выходе попросит предъявить содержимое карманов. Попадаться из-за злого языка фифы не хотелось, поэтому выждал, когда она выдохнется, а потом бочком-бочком тронулся к кассам. Фифа, заметив мои неуклюжие телодвижения, рассмеялась и подмигнула:

– Раз ты уже затарился, не забудь взять мне вот это кофе, – и показала на большой пакет очень дорогого бразильского кофе.

В другой ситуации с легкостью бы её послал, но пришлось расплатиться и за это кофе (карманы уже были забиты под завязку) на кассе. Денег едва хватило, я выгреб из карманов последнюю мелочь. Поэтому остальные товары в моих карманах не заинтересовали ни продавцов, ни охрану. Фифа поблагодарила за кофе и, подхватив за руку, повела к машине. Это был тот же Horch 853 Special Coupe. В очередной раз я почувствовал болезненный укол в сердце, такую тачку мне никогда не купить, даже если из магазинов вынести все, вплоть до мебели, и сдать в проститутки самых красивых продавщиц.

На улице была ненастная погода, моросил дождь. Все машины были грязными, а автомобиль фифы сиял чистотой, словно она не ездила по дорогам, а летала по воздуху. Возможно, её машина был окрашена той краской, которую недавно изобрели. Грязь не приставала к кузову автомобиля, а скатывалась вниз, и машина сияла чистотой, словно ее только что вымыли и натерли воском. Возле машины фифы всегда толпились зеваки. Еще бы, длинный, как щучий нос, капот, огромные полукруглые крылья, четыре отдельных фары, огромные колеса с переплетением велосипедных спиц, хромированная решетка радиатора, на которой распростерла крылья какая-то непонятная птичка, с названием марки автомобиля Horch. Зато багажник был какой-то уродски-скошенный, так не сочетавшийся с длинным капотом.

Помимо музыки группы Омега, я обожал старинные автомобили. Меня сводили с ума обводы олдтаймеров. У каждой такой машины был свой       неповторимый, мгновенно узнаваемый облик. Ящики моего стола были завалены журналами с фотографиями олдтаймеров, а полки над моим диваном ломились от моделей. Я покупал не маленькие, а большие модели, полностью копирующие облик старинный автомобилей. Больше всего мне нравились американские олдтаймеры 30-40 годов прошлого века. Жемчужиной моей коллекции был автомобиль Дюзенберг модели J. Самый дорогой американский автомобиль тридцатых годов, на нем ездили кинозвезды и сам

Аль Капоне⁹. Вот о таком автомобиле я мечтал, когда в очередной раз любовался этой моделью. Наивный чукотский вьюнош, потом говорил себе, вернись с небес на землю! Самое большее, на что ты можешь рассчитывать, – какой-нибудь ржавый автохлам, что скрежеща, рыкая пробитым глушителем и окутываясь сизыми клубами выхлопа, может и сдвинется с места, но далеко не уедет и навсегда станет на прикол, рассыпав гайки и болты.

В автомобиле я жадно осмотрел приборную доску. Четырехспицевый деревянный руль, часы, спидометр, датчики температуры масла и температуры двигателя, указатель уровня топлива, ручки управления освещением, кнопки стеклоочистителя, и ламповый радиоприемник. Никаких цифровых табло, только стрелочные индикаторы. Эх, наверное, такая же приборная доска в столь обожаемом мной дюзенберге, солидно и основательно. О, вспомнил! На приборной панели Дюзенберга был рычажок, при помощи которого можно было открывать и закрывать фары. Такого приспособления больше не было ни у одного автомобиля того времени. Я поерзал на кожаном сидении и потрогал темно-бордовую велюровую обивку дверцы. Шикарно! Только под ногами был обыкновенный резиновый коврик.

– Налюбовался? – насмешливо спросила фифа.

– 

Да, – угрюмо ответил я, настроение, испорченное еще в магазине, скатилось ниже плинтуса, хотелось сбежать из машины.

Фифа неожиданно взъерошила мои волосы и миролюбиво сказала:

– Не будь букой. Вижу, понравилась машина. Со временем, если будем дружить, , можешь покататься на ней, а там, смотри, и заработаешь на такой же хорьх.

Я покачал головой:

– За предложение – спасибо, но вряд ли когда смогу купить такой шикарный автомобиль.

– Посмотрим, посмотрим, – фифа опять взъерошила мои волосы (это было чертовски приятно), – и положи, наконец, этот пакет кофе, а то ненароком порвешь его. Боюсь, чистка салона будет стоить дороже этого кофе.

Черт, от смущения я даже не заметил, что верчу в руках злополучный пакет кофе. Я положил его в бардачок, и у меня мелькнула мысль, что если сегодня продам все, что даже взял для себя, с трудом отобью деньги за это кофе. Я успокоился и поинтересовался, как она меня нашла, на что фифа ответила:

– По запаху крови. Помнишь, я поцарапала и слизала твою кровь? Теперь везде и всюду могу найти тебя.

Я поёжился. Меня не обрадовала такая перспектива. Хорошо, что фифа не служит в полициянтах. Еще фифа пожурила меня, что ни разу ей не позвонил. Она как-то подарила мне телефон. Я принципиально не пользуюсь телефоном и продал бы его, но он стоил копейки, и на него невозможно было найти покупателя. Поэтому телефон где-то валялся в комнате.

– Алимчик (она впервые меня назвала по имени), сейчас поедем ко мне домой, посидим, пообщаемся. Мы ведь старые друзья (никогда такого не было), пора перестать дуться на меня. Я хочу забыть старое, дружба навеки!?

Я был ошарашен, не знал, что ответить, а фифа, поняв мое паническое состояние, ласково улыбнулась:

– Не бойся, я тебя не съем. Посидим, пообщаемся, и ты будешь свободен, как птица в полете.

Как хорошо пела фифа! Как она умела забалтывать! Не знаю, как насчет будущей свободной птицы, но чувствовал себя словно в железной клетке, из которой, сколько не бейся, не вырваться. Вместе с тем я осознавал, что виноват перед ней, непонятно почему, но виноват, а поэтому…

Дом, где жила фифа, был расположен в элитном районе города. Двухэтажный особнячок был спрятан за высоким забором, поверх которого раскинулись зеленые купы деревьев. Поэтому едва были видны крыша и углы дома с панорамным остеклением. Я здесь никогда не был. Такому, как я, в этом районе города делать нечего. Меня мог остановить полициянт и потребовать документы, а потом просто упечь в кутузку суток на десять по любому поводу. Только чтобы не появлялся в этом районе города для богатых.

Едва хорьх подъехал к особняку, как открылись ворота, и мы въехали во двор особняка. Фифа как-то сказала, что с Сергеем Петровичем они живут очень скромно, в маленькой квартирке. Действительно, особнячок оказался ну очень скромным и небольшим, всего на четыре квартиры, две из которых, на первом и втором этажах, принадлежали Сергею Петровичу. Я удивленно присвистнул, как же фифа его достала, если он сбежал от такого богачества в нищенскую квартирку моей матери, и спал не на роскошной кровати в огромной квартире, а согласился ютиться вдвоем с матерью в маленькой двушке, где вдобавок проживал её мутный сынок с криминальным душком.

Едва на мы вошли в квартиру, на пороге появился Сергей Петрович. Увидев меня, он смутился, а фифа, показывая свою власть над ним, протянула ему по очереди ноги, и федеральный судья в отставке, встав на колени, снял с неё сапожки и обул ее изящные ступни в домашние тапочки. Фифа небрежно уронила ему на руки куртку, которую Сергей Петрович повесил в шкаф, и застыл, склонив перед ней голову.

– Свободен, – небрежно уронила фифа, тряхнув гривой роскошных волос. – У меня, как видишь, гости, поэтому сделай нам чай, бутерброды и подай в зимний сад на втором этаже.

Сергей Петрович, покраснел, бросил на меня взгляд, полный тоски, и исчез на кухне.

– Пойдем, я покажу свое уютное гнездышко, – и фифа потащила меня по квартирам.

Признаюсь, я никогда не бывал в квартирах богатых людей. Знакомые, как матери, так и мои, были бедными и нищими, а поэтому жилье имели скромное, скудно обставленное и без излишеств.

Здесь, помимо стильной мебели, были зеркала, зеркала и зеркала. Фифа моментально приобрела зеркального двойника, с фигурой, еще более прекрасной, чем у неё, а я мгновенно размножился на множество алимчиков, мал мала меньше. Эти алимчики были карикатурно похожи на обезьян с длинными, до полу, руками. Они не повторяли мои движения, а кривлялись, гримасничали, показывали мне язык и смеялись надо мной. Я испуганно застыл, но мои зеркальные двойники и не думали останавливаться, окружили меня таким тесным кольцом, что начал задыхаться. Положение спасла фифа. В руках её зеркального двойника появился хлыст, который звонко щелкнула и властно произнесла:

– Брысь отсюда, мелкие бесенята!

Но бесенята не исчезли, они повались на колени, и на коленях поползли к фифе, жалобно причитая: «госпожа, госпожа (меня покоробили, что мои двойники называли фифу «госпожой»), не прогоняй нас, мы больше никогда не будем! – и взвыли в один голос. Зеркальная фифа поморщилась:

– Все зависит от вашего друга, если захочет он признать меня госпожой, оставлю вас, если нет, – развоплощу!

– Захочет, захочет, – запищали мои отражения, униженно кланяясь и дергая меня за одежду, чтобы я подтвердил их просьбы.

– А ты, – повернула ко мне прекрасный лик зеркальная фифа, признаешь ли меня своей госпожой?

На мое счастье, у меня закружилась голова, и я ничего не ответил. В себя пришел на втором этаже в зимнем саду. Я впервые видел зимний сад. В кадках стояли пальмы с веерными и перистыми листьями. Еще были деревья с заплетенными косичкой тонкими стволами и мелкими листочками. Огромное множество красных, желтых и белых цветов. На небольшом столике стоял заварочный чайник и две чашки. Сергей Петрович, действуя как заправский официант, разлил чай и удалился. В зимнем саду одна стена была зеркальная, и там, в отражениях пальм и деревьев, попрятались маленькие бесенята-алимчики. Они смотрели жалостливыми глазами и молили, назови, о, признай, не только прекрасную зеркальную диву, отражающую фифу, но и настоящую фифу своей «госпожой», преклони пред нею колени и склони выю. Тогда будет тебе долгожданное счастье, а нас – не прогонят и не развоплотят. Пожал-луйста!

Счастье, – что это такое и с чем его едят? Смысл жизни, – разве может быть смысл жизни у изгоя, живущего от крадунства, которого несет река жизни меж высоких берегов к неизвестному морю, где точно утонешь, не выплыть. Кому нужно мое жалкое существование? Я ни перед кем в жизни не преклонял колени. Даже если назову фифу госпожой, что изменится в моей никчемной жизни? Счастья точно не прибудет.

Чай был благополучно выпит. Мне повезло, хоть и был неуклюж, но не чавкал, не пролил чай на стол или колени фифы и даже не разбил чашку, когда хлебал чай. Это в плюс. В минус – кроме чая с крошечными бутербродами ничего не съел. Между тем жрать почему-то хотелось просто неимоверно. Фифа, увидев голодный блеск моих глаз, скормила мне все крошечные бутербродики. Между чаем и бутербродиками она вдалбливала мне одну простую истину – я должен ходить к ней в гости постоянно. Ведь мы друзья, а к друзьям ходят запросто, без приглашений. При этом фифа начисто отметала даже слабый намек на моей морде, что мы из разных весовых категорий, она – из богатой, а я – из бедно-нищей.

Неправда, говорили её глаза, неправда, говорили её руки, а бесенята-алимчики, осторожно высовываясь из зеркальных джунглей, хором повторяли: «неправда, неправда!» Зеркальное отражение фифы то же подала свою реплику: «если был противен, отхлестала до крови плеткой. Поэтому цени нашу доброту».

Поскольку остался в одиночестве, был вынужден согласиться и дать клятвенное обещание, что буду регулярно приходить в гости.

С тем меня отпустили. На улице облегченно вздохнул и растерянно покрутил головой. Ущербная желтая луна была слева, от неё пахло гнилыми яблоками. Теперь понял, почему от фифы сбежал отставной федеральный судья. Она подавляла волю и заставляла делать то, что было ей нужно. Странно, в другой раз моментально бы забыл о данном обещании, а сейчас на пути, словно шлагбаум стоял, – должен вновь прийти к ней. Обязательно! Ох, как это не нравилось. Я решил подождать пару-тройку деньков, чтобы забыть об обещанном, как и о многом другом. Например, что брошу заниматься крадунством, устроюсь на работу, начну вести порядочную жизнь. Такие обещания давал еще на прошлом суде, а сейчас мне светит другой суд, но я не испытывал дискомфорта. Теперь –должен прийти и точка! Поэтому ущербная луна была слева, а не справа и не сулила мне счастья.

Вызвал такси и приехал домой. Мать уже спала. Осторожно прокрался в свою комнату и лег спать. Посреди ночи вдруг раздался громкий звонок. От испуга я проснулся и долго не мог понять, что это за сигнал. На глаза попался телефон, на экране которого было напоминание, – послезавтра быть у фифы. Я выругался и бросил телефон на пол.

Двое последующих суток прошли тяжело. Маялся, как с похмелья, и никак не мог понять, почему так плохо? И не находил ответа. Еще чуть было не вляпался в магазине, когда хотел малость поправить свое материальное положение. Меня схватил за руку охранник магазина. Я резко, как юла, вырвался из его рук и припустил прочь. По пути скинул весь товар, что сумел заныкать по карманам. Я крадун, а не грабитель. За грабеж срок дают больше. Возможно, мою морду сумели зафиксировать камеры наблюдения. Эх, черт, пришла беда, открывай пошире ворота! На исходе второго дня просто не находил себе места. Я должен пойти к фифе. Я должен пойти… стучало в висках. Мое нервозное состояние углядела мать и щедрой рукой отсыпала пилюль. Я пообещал выпить, но не стал пить. Лучше бы выпил, стал как зомби, и не пошел к фифе. Однако русский мужик всегда крепок задним умом. Хорошая пословица. Жаль, что меня не поймали и не отходили охранники в том магазине. Тогда бы имел законное право не являться к фифе. Поскольку других отговорок придумать не сумел, я поплелся к фифе. Чувствовал себя как баран на заклание.

Однако и вторая встреча прошла очень даже хорошо. Я принес фифе очередной пакет с зернами кофе, и вновь оказался на втором этаже. На этот раз меня принимали не в зимнем саду, а в другой комнате. Здесь тоже были зеркала во всю стену. Бесенята-алимчики радостно приветствовали меня, а сама фифа выглядела просто умопомрачительно: полупрозрачная кофточка, под которым ярким пятном просвечивался красный лифчик, под которым угадывались манящие выпуклости высокой груди, обтягивающие кожаные брючки и красные туфли на высоком каблуке. Зеркальное отражение фифы имело отличие, она была без кофточки, в одном узком лифе, едва скрывавшем соски грудей, в узких джинсиках, босиком, в руках хлыст, и стоило им взмахнуть, как бесенята-алимчики, мигом упали на колени и застыли в ожидании распоряжений госпожи.

Сергей Петрович подал нам чай. В первое посещение я не понял, какой пришлось пить чай, а сейчас нам подали молочный улун. Мне нравился этот сорт чая, который часто умыкал с полок магазинов. К чаю полагались такие же крошечные бутербродики, однако в этот раз я не был голоден. Сергей Петрович, увидев меня, стал очень грустным и пытался что-то сказать, но при падчерице не решился. Фифа была необычайно мила со мной, заигрывала, но не переходила тех известный границ, когда мужчина-самец, ведомый вековечным инстинктом, грубо хватает самку за аппетитные бока, чтобы с ней согрешить. Разговор был пустой, и скоро мне стало муторно. Фифа, почувствовав моё состояние, милостиво отпустила восвояси.

На улице я вдохнул холодный воздух, прочищая легкие от ароматов индийских благовоний. Желтая, словно больная, ноздревая луна опять была с левой стороны. Я медленно шел по пустынной улице и не заметил, как меня догнал патруль полициянтов, который хотел доставить меня в околоток, чтобы оштрафовать за нахождение без разрешения в этом районе города, но после препирательств, когда я рассказал, где, у кого и назвал адрес и номер дома, меня отпустили. Старший патруля пригрозил, если в следующий раз у меня не будет приглашения, меня не будут слушать, сразу оштрафуют, а для острастки всыпят горячих.

Патруль, словно почетного гостя, проводил меня до границы района, а потом, для острастки, дал под зад. Я разозлился на фифу. Ведь знала, сучка, что нужно приглашение, но не позаботилась, а наоборот, требовала, чтобы вновь приходил. Еще я понял, что фифа искусно выведала все обстоятельства моей непутевой жизни. Я поразился, что умудрился не рассказать о моих школьных проблемах и мифическом отце Бенке. Просто удивительно. Бесенята-алимчики весь вечер умоляли меня, чтобы я назвал фифу госпожой, но я не поддался шантажу. Зеркальное отражение фифы зорко следило, чтобы бесенята не шалили, а упрашивали меня, а когда им не удалось меня уговорить, отходила хлыстом, по её разумению, самых нерадивых. Бесенята-алимчики потирали вздувшиеся рубцы и роняли крупные слезы. От фифы я пошел ночевать не домой, а к мамке Юлии. С ней было гораздо проще, она не заигрывала со мной, а сразу набрасывалась на меня.

Так моя жизнь стала протекать в трех локациях: дома, у мамки Юлии и у фифы.

Наши встречи с фифой стали регулярными. Она взяла в управе многоразовое приглашение, и я без опаски стал посещать элитный район города. Она ничего не просила, но я не мог явиться с пустыми руками. Я приносил, помимо кофе, еще и чай, дорогие конфеты, бельгийский и немецкий шоколад, печенье. Фифа не благодарила, а взглядом показывала, где положить, – как правильно назвать, – подношенье или подарки? Не знаю, не могу определиться. Каждый раз она одевалась по-другому и ни разу не повторилась, выглядела очень сексуально, но была так обжигающе холодна, что я боялся к ней притронуться. Рядом крутился Сергей Петрович, который, улучив минуту, когда фифа оставила нас одна, шепнул: «больше сюда никогда не приходи! Тебя заманивают в ловушку. Беги отсюда».

Но было поздно. Я, как муха, запутался в паутине фифы, и, стоило мне дернуться, паутина еще крепче обвивала меня. Бесенята-алимчики совсем осмелели и ходили на головах, а зеркальная фифа, всегда присутствовавшая на наших встречах, изредка грозила плеткой не в меру расшалившемуся отродью.

Каждая встреча означала неспешное путешествие по квартире второго этажа. Квартира была обставлена очень минималистично. В каждой комнате был столик с двумя маленькими креслицами и обязательно зеркала во всю стену. Мне даже стало интересно, где фифа спит. Ни в одной из комнат, где пришлось побывать, не было намека на кровать.

Сергей Петрович подавал нам чай с бутербродиками. Мне стало жалко фифу, которой приходилось питаться одними бутербродиками, но при этом умудрялась прекрасно выглядеть. Но я отвлекся. Во время чаепитий фифа вела со мной вкрадчивые беседы. Эти беседы сводились к тому, что у меня, оказывается, в жизни есть предназначенье, о котором не догадывался, зато о нём знала фифа. Она решила приложить все усилия, чтобы я его выполнил. На мой прямой вопрос – что это за предназначенье, фифа ответила уклончиво «со временем узнаешь». Такой ответ меня не устраивал, и каждый раз при встрече задавал этот вопрос об этом предназначении. Из этого щекотливой ситуации она вывернулась, как настоящая женщина. Она неожиданно уселась ко мне на колени, обдав кружащим голову запахом свежего женского тела, стала кусать за мочки ушей и шептать возбуждающим голосом: «разве ты не веришь мне, разве ты не веришь?». Прежде чем у меня сработал хватательный инстинкт, она гибким движением спрыгнула с моих колен и стала надо мной. Её зеркальное отражение звучно щелкнула хлыстом. Бесенята-алимчики в ужасе попадали на пол и прикрыли уши лапками. Фифа, возвышаясь надо мной, как статуя, властно произнесла:

– Алимчик! Мне надо верить. Ты должен повиноваться.

Бесенята-алимчики на коленках подползли ко мне и стали дергать слабыми лапками: «верь ей, верь ей». Я был ошеломлен таким резким переходом, и безропотно согласился.

С каждым приходом к фифе я продвигался по квартире второго этажа. У меня сложилось впечатление, что это не квартира, а критский лабиринт, в котором могла разобраться только его устроительница, – фифа. Частенько, когда поднимался на второй этаж, фифа завязывала мне глаза, и вела за руку. Бесенята-алимчики шепотом подсказывали, чтобы я не оступился и не расквасил лоб. В одном из посещений, фифа привела меня в зал. Когда она сняла повязку с глаз, я осмотрелся вокруг и был поражен. На стенах были черные зеркала, на потолке – фальш-окно с изображением ночного неба с крупными звездами. Изображение ночного неба менялось, иногда это было небо северного полушария, иногда южного, а иногда – месячные изображения ночного неба. Посредине зала стояло нечто вроде небольшого алтаря с большими черными свечами, и были разбросаны кресла-мешки. Бесенятам-алимчикам вход был запрещен, сюда могла входить только её зеркальное отражение. Она всегда стояла за правым плечом своей хозяйки и многозначительно поигрывала хлыстом. Фифа зажигала черные свечи, когда приводила меня в зал, и струился ароматный дым, вгонявший в меня транс, а она шептала, шептала и шептала. Из шепота я понимал только одно слово «предназначенье». Я сидел, одурманенный, а фифа вилась вокруг меня с зеркальной подружкой. Когда свечи прогорали, усталая фифа усаживалась на кресло-мешок, вытягивала босые ноги и приказывала:.

– Разотри мне ноги.

Я осторожно касался алебастровой кожи, обжигавшей холодом, согревал своим дыханием и начинал растирать. Сначала пальцы, потом ступни, щиколотки, голени и бедра. В первый раз я хотел двинуться дальше, чтобы залезть в стринги, но зеркальная фифа предостерегающе щелкнула плеткой, а фифа утомленно произнесла:

– Алимчик, не будь шалунишкой! Я не твоя пожилая любовница, у которой ты проводишь ночи.

Несмотря на тяжелую и плохо соображающую голову, я удивился, как она узнала о мамке Юлии, а фифа лениво потянулась:

– По запаху тела и по дешевым духам. Возможно, твоя подруга была проституткой. От неё пахнет слишком многими мужчинами.

Я хотел обидеться, мне нравились духи мамки Юлии, но промолчал. Крыть было нечем. По инет-роликам у мамки Юлии было много партнеров.

Фифа потянулась и строго сказала:

– Брысь отсюда, я слишком сильно устала. Больше приходить ко мне не надо. Придешь, когда выполнишь свое предназначенье.

Я так и не понял про своё предназначенье, но не стал переспрашивать; знал, что фифа не ответит, и ушел. Благодаря бесенятам-алимчикам я не заплутал в лабиринте этой квартиры. Они были грустными, боялись, что я не смогу выполнить неизвестное предназначенье, от которого напрямую зависело их призрачное существование в зеркалах второго этажа. Бесенята-алимчики всхлипывали, терли лапками грустные мордашки и с надеждой смотрели на меня. Зеркальная фифа щелкнула бичом и на прощанье махнула рукой.

На первом этаже меня перехватил Сергей Петрович. Отставной федеральный судья осунулся, стал вдвое меньше, и дряблая кожа висела на нем, как на вешалке.