Buch lesen: «Христианин. Nil inultum remanebit. Часть первая. Предприниматель», Seite 5

– И скажу: нет, не пойду. Я убивать не буду и за тысячу процентов прибыли. Хотя согласно твоей теории насчет законопослушных преступников, которых воспитали коммунисты, я тоже – бандит. Не перебивай! Может быть, я тоже. Может быть. Но убивать не буду и за тысячу процентов, – упрямо, даже с какой-то угрозой, сказал Николай.

– А вот это никому неведомо. Даже тебе самому. Тем более, что прибыль не всегда измеряется в деньгах и в чем-то материальном. Коля! Стоп! А игрушку-то веселую ты у меня зачем взял? Не по воробьям же стрелять? Она еще цела? Или, может, продал?

– Нет, не продал. Кстати, я ее у тебя не взял, а купил. Так что, имею полное право распорядиться, если что. Но продавать я ее не буду. Если только тебе.

– Мне? Зачем? Мне не надо. У меня хватает. А игрушка у тебя хорошая. Наган с глушителем да еще с двумя пачками патронов со свинцовыми пулями – это тебе не кот чихнул! Таких игрушек, брат, в обороте совсем почти не осталось. Эксклюзив! Так ты, Коля, зачем-то же ее приберег?

– Да так, пусть лежит: есть не просит, особого ухода не требует.

– То есть – на всякий случай, что ли?

– Я что-то не пойму, Сань, к чему ты клонишь?

– Да все к тому же клоню: если держишь у себя огнестрельное оружие, за которое, как известно, положено уголовное наказание, то значит, рискуешь. Да ты не качай головой, не надо – ты рис-ку-ешь… А чего ради? Зачем?

– А ты – нет, не рискуешь. У тебя, поди, целый арсенал, а ты не рискуешь! Надо же как! – с нескрываемой иронией сказал Николай, перебив Махурина.

Махурин надолго вперил взгляд голубых глаз в Николая, а потом с улыбкой, снисходительно, сказал, словно учитель неразумному ученику, который никак не может усвоить простую истину.

– Я? Я, Коля, не рискую. Я – бандит! Понимаешь! Бандит! – ерничая, с чувством произнес Махурин. – Ты знаешь, это звучит… знаешь, как это звучит? Это звучит – не гордо. Это звучит неприкасаемо! Мы – санитары-экспроприаторы! Мы истребляем друг друга, то есть мы – санитары. Мы грабим награбленное, то есть мы – экспроприаторы, и мы же – опора нынешней власти! Понимаешь? Ну, может быть, опора, это несколько громко сказано, но то, что мы – главная часть опоры, – это точно. Причем, часть самая прочная: до тех пор, пока власть нас не трогает, мы голосуем за эту власть. А мы – все! – за нее голосуем! Все! Я никогда не проголосую за коммунистов, потому что они сразу нас уничтожат, если придут к власти. Поэтому до тех пор, пока у руля нынешняя власть, то и я, и мы, бандиты, мы сейчас ничем не рискуем. Нынешняя власть – гарантия нашего существования. Парадокс: рискуете вы, законопослушные, – чуть оступитесь – и вас сразу в кутузку за мешок картошки года на три! У нас с властью полное взаимопонимание и согласие: власть дает нам возможность обогащаться с рэкета и прочего, а мы ее поддерживаем своими голосами на выборах. Так что ты, Коля, законопослушный коммерсант, рискуешь больше нашего. Если наших братанов возьмут менты, то прокурор их отпустит. Мы ему денег дадим – и порядок. То же и судьи.

– Так и я тоже денег дам, – возразил Николай.

Махурин искренне, весело, от души, рассмеялся.

– Так у тебя не возьмут! Понимаешь? Не возь-мут! – повторил Махурин по слогам.

– Это еще почему? Что, мои деньги хуже ваших? Или ваши – ценнее и дороже моих? – искренне удивился Николай.

– Видишь ли, Коля, деньги, одинаковые деньги, иногда имеют разную ценность. Тебе это никогда в голову не приходило? Понимаешь, рубль, заработанный мужиком на заводе, дороже твоего и моего рубля. Надо объяснять почему? Естественно, нет. И так ясно. Но в определенных ситуациях вряд ли он ценен, этот мужицкий рубль… А вот мой рубль – дороже твоего, потому что добыт, я не говорю «заработан», я говорю «добыт!» – с большим риском, чем твой.

– А мой рубль… мой рубль не добыт, мой заработан.

– Все равно, это дела не меняет. В моем рубле больше риска или, я бы сказал, рисков. Да, ладно, в общем понятно.

– В твоем рисков больше, а в моем – труда! – не сдавался Николай.

– Да… наплевать. Пусть будет твой весомее, но у тебя, пойми ты, его все равно ни в прокуратуре, ни в суде не возьмут. И не только потому, что не все пока еще берут, и значит, надо знать, кому дать, но еще и потому, что деньги там берут от равных. Понимаешь, о чем я? Мы с ними, с берущими, на равных. Мы с ними – как партия и Ленин – близнецы-братья, – Махурин от души расхохотался своей шутке. – Поэтому от нас возьмут, а от тебя – нет. Ты им не равен. Прокуроры и судьи деньги берут от равных. А это значит, если ты попадёшься с огнестрельным нарезным, то деньги от тебя не возьмут! Оскорбятся предложением от представителя столь низкого сословия! Торгашеского! И ты получишь срок. Стопудово! Условно или реально – это уже другой вопрос, но срок ты получишь. Надеюсь, ты понимаешь, что я вовсе не имею в виду тебя лично. Тебя-то, Коля, мы никогда не отдадим в грязные лапы коррумпированного правосудия, – хохотнул Махурин и тут же, хитро прищурившись, весело спросил. – Но ты мне так и не ответил: для чего же тебе наган, если ты не думаешь воспользоваться им когда-нибудь и не думаешь продавать? Ты все-таки мне ответь, пожалуйста, для чего ты идешь на риск, храня его у себя?

– А может, мне захочется когда-нибудь по воробьям пострелять.

– Ну-ну. Ты еще скажи, что в целях самообороны хранишь.

– А что, можно использовать и в этих целях.

– Коля, дорогой мой, государство наше не допускает для граждан самооборону такими средствами. За такую самооборону оно срок дает. Если повезет, то, опять же, условно получишь. А ведь может и не повезти. Тогда получишь по полной программе – в соответствии со статьей УК под номером двести восемнадцать. Ну, хорошо, если ты не знаешь, зачем хранишь оружие, то скажи мне, Коля, а покупал-то ты его с какими намерениями? Тоже по воробьям пострелять или в целях самообороны? С какой целью покупал-то?

– Сань, что ты ко мне пристал – зачем, для чего? Рискуешь – не рискуешь… А сам-то ты, с какой целью интересуешься? – усмехнувшись, спросил Николай и добавил. – Ну, прямо как прокурор допрашиваешь!

– Я понять хочу, почему ты такой уверенный в том, что никогда не будешь использовать наган против человека? Зачем-то ты хранишь его у себя, рискуя попасть под двести восемнадцатую УК? Значит, допускаешь, что можешь когда-нибудь использовать? Значит, и в тебе есть, так сказать, киллерский потенциал? А?

– Ну, положим, допускать использование или использовать, как Гусар, – это разные вещи. А может, я для себя его приберегаю.

– Что?! Для себя? Чтоб застрелиться, что ли? – Махурин удивленно посмотрел на Николая. – Ну, ты хватил! Запомни, чудило: вот этого ни при каких обстоятельствах делать нельзя.

– А почему это-то нельзя? – с вызовом произнес Николай. – Что, Бог мою душу не примет, потому что это душа коммерсанта, а не прокурора и не бандита или судьи?

Махурин поморщился, потом вымученно как-то улыбнулся.

– Не поэтому. Душа у всех бессмертна. Стреляться нельзя, потому что самоубийство – это еще более страшное преступление, чем убийство, и, главное, безнадежное.

– А почему это более страшное, и что значит – безна- дежное?

– Почему более страшное? – переспросил Махурин, усмехнулся, и, немного помолчав, сказал. – Да, «почему» – стало еще одним русским вопросом. Самым острым! И чаще всего – безответным. Но я постараюсь тебе ответить. Как я это понимаю. Димка Гусар, если, конечно, ему повезет, может дождаться, когда Россия вступит в Евросоюз и объявит мораторий на смертную казнь. Наверное, слыхал, что уже вовсю и в газетах и на телевидении трубят об этом? Так вот, когда объявят мораторий, тогда он, киллер, убийца, свои преступления сможет искупить перед обществом. Получит наказание, будет мотать срок, тайгу покосит – и на свободу с чистой совестью, если, конечно, пожизненного не получит. Он, убийца, искупит свои грехи, отбыв наказание, раскается и предстанет перед Богом чистым. А самоубийца не может покаяться и раскаяться, потому что после совершения преступления над собой его уже нет в живых. А грех есть, преступление есть – он же жизнь-то отнял, пусть не у другого, а у себя, но все равно отнял, – а каяться-то уже некому, ибо субъект, пустивший себе пулю в лоб, сразу предстаёт пред Всевышним. Сразу! Ну, это я так думаю. Я точно-то, сам понимаешь, не знаю. Не бывал там, за той гранью… А вообще, хочешь мое мнение на этот счет? Только оно тебе вряд ли понравится.

– Да уж ладно, давай, колись.

Махурин, прищурившись, посмотрел на Николая и улыбнулся.

– Ну, хорошо. Убийство – это всего лишь грех, а самоубийство – это гораздо хуже, чем грех, это – бунт против Бога.

– От как! Слушай, да тебе не в бандиты надо было идти, а в проповедники. Только я все равно не вижу разницы. Бунт? И какой же это бунт?

– Ну, как же! Грех-то ты замолишь, потому что жив. Все ведь можно отмолить. Да, дорогой мой, да! Все можно отмолить! А Богу раскаявшийся грешник милее и желаннее десятка праведников, если ты не знал. Так попы говорят – не я. Конечно, общество тебя, как убийцу, накажет, если поймает. Ты потом раскаешься под тяжестью наказания в содеянном. Но наказание отбыть придется. Человеческое общество раскаявшихся не прощает. Бог прощает и не наказывает, если обратишься и раскаешься. А если раскаешься, то, значит, и спасешься. Спасешь, батенька, свою бессмертную душу. А вот когда ты засадишь себе пулю в лоб, то ни каяться, ни спасаться уже некому. Тем самым ты отверг и раскаяние, и спасение. То есть ты заранее, еще при жизни, и раскаяние у себя самого принял, и спасение себе дал. В этом-то и есть бунт против Бога! А кто ты такой, чтобы отвергать, принимать раскаяние или, скажем, давать спасение?

Махурин устремил на Николая взгляд голубых глаз. Несколько секунд они смотрели друг на друга, глаза в глаза, словно каждый пытался прочитать во взгляде другого то, что не было досказано словами. Николай неожиданно отметил, что взгляд у Махурина какой-то теплый и мягкий, совсем не такой, как у бандитов, с которыми доводилось встречаться.

– А ты смог бы пойти на бунт?

– А зачем? Человек я физически и психически здоровый, спокойный, разумный и уравновешенный. Существующее мироустройство и нынешнее положение вещей меня очень даже устраивает. Сегодня время сильных и, я бы сказал, смелых людей. Это мое время. Зачем мне бунтовать – тем более, против Бога? – Махурин сделал короткую паузу, подумал и продолжил. – Бунт против Бога – это последнее, что может позволить себе человек. Хотя знаешь… Наверное, нет человека, который бы хоть раз не думал бы о разрешении своих проблем или об избежании страданий таким способом, как самоубийство. Как говорится, девять граммов инвестиций, и ты – недвижимость, с которой все проблемы решены… А что касается меня, то я только тогда, может быть, решусь на такой шаг, когда пойму, что жизнь стала невыносимой и ничего, кроме усиливающихся страданий, она мне не принесет. То есть, я – как кошка: как она никогда не нападает на более сильного противника и старается спастись бегством, так и я всегда буду стараться выжить, выплыть, удержаться. Понимаешь? Но если кошку загонят в угол, то она нападет, и будет биться насмерть. Я тоже: если загонят в угол и я пойму, что в этом нет моей вины, то, значит, мой бунт против такого положения вещей стал кому-то нужен. Может, тогда мой бунт против Бога станет угоден ему самому? Кто знает? Вот когда я это пойму, – что время моего бунта против Бога пришло, – вот тогда, может, и решусь. А так – во избежание неприятностей? Это – глупость, трусость и пошлость. Мне кажется, что я научился различать, где неизбежность, а где просто житейские неприятности. Мое дело учит меня этому каждый день.

…Николаю всегда доставляло удовольствие общение с Махуриным, поскольку из этих разговоров он практически всегда узнавал что-то новое, а случалось, что Махурин открывался ему с неожиданной стороны. А ведь самое интересное в жизни – это открывать для себя другого человека. У него иногда даже создавалось впечатление, что нет такой гуманитарной темы, по которой Махурин не имел бы своего мнения. Однако не это удивляло его. Человек, имеющий за плечами два института, живший в студенческой среде в перестроечное время, когда многое, ранее запрещенное, включая литературу, становилось доступным, такой человек, безусловно, впитывал в себя новые мысли, новые взгляды и представления. Тогда уже не стало запретных тем, обсуждалось все, и многие еще с тех времен сохранили в своем интеллектуальном багаже именно тогда приобретенные мнения и суждения. Удивляло другое: как случилось, что Александр Махурин, никогда не имевший хоть малого конфликта с законом и потому слывший в кругу их общих знакомых человеком, не имеющим криминальных наклонностей, стал бандитом, причем, не простым братаном, а лидером преступной группы, которую сам же и создал. Несколько лет назад никто не мог и предположить, что Махурин способен на насилие.

И как-то не верилось, что вот этот человек, только что рассуждавший о вещах, о которых не принято толковать в его окружении, – организатор преступного сообщества, то есть бандит, который более чем какой-либо другой братан, сознает, что он делает, понимает последствия своей деятельности и желает их наступления.

Закончить разговор им не дали. После осторожного стука в дверь, в кабинет втиснулся Мишаня.

– Шеф, – сказал он весело, – с нашей заправки звонили. Только что. Там дикие нарисовались. Дали полчаса, чтобы мы там объявились. Уроды, блин! Стрелу нам забили, шеф! Чо делать бум? Пошлем кого или сами поедем?

Махурин развел руками:

– Вот видишь, Коля! Дела! Бизнес! Так что извини, надо ехать. Я тебе всегда рад. – И, повернувшись к Мишане, твердо сказал. – Сами едем! Кликни Юру, Ивана, Сеньку и Варфаломея! Едем на трех машинах. Ладно, Коля, пойдем, труба зовет.

И они втроем вышли из кабинета.

Глава четвертая

Наезд

…С Малышом он не подружился. Может, это произошло бы позднее, но однажды, через год после первого визита бандитов, вместо Малыша к нему приехал другой бандит. Этот был намного моложе, держался высокомерно и нагло. Он сообщил, что в Тольятти замочили «троих наших братанов», в том числе и Малыша Володю, так что теперь Николай будет «работать» с ним, а на похороны Малыша и других надо, конечно, отстегнуть деньги.

С новым бандитом отношения у Николая не сложились сразу, и очень скоро, буквально через несколько месяцев, он понял, что и бандиты бывают разные. Малыш никогда не интересовался бизнесом Николая, его доходами – по крайней мере, никогда не делал это открыто, то есть не требовал бухгалтерию, не лез в сейф, не смотрел договоры. Платит лох назначенную ставку, значит, все нормально. А новый «куратор» лез везде и старался уличить Николая в нечестности и сокрытии доходов. Меньше чем через год новый бандит стал совершенно невыносим: забирал у Николая документацию, обыскивал его автомобиль, угрожал.

После того, как бандит на одном из его лотков отобрал выручку у продавца, Николай стал искать встречи с кем-нибудь из бандитов рангом повыше, кто мог бы повлиять на этого молодого «быка». И такая встреча состоялась. Через заместителя председателя правления муниципального банка Николая свели с каким-то неизвестным ему бригадиром-мамонтовцем. Николай все рассказал, и тот, внимательно выслушав, пообещал, что «бычок» будет вести себя правильно. Бригадир не обманул. «Бычок» стал более покладистым и спокойным. Добиваясь той встречи, Николай понимал, что если она состоится, то после нее он не имеет права допускать ошибки. А потому – никаких крупных покупок, никаких иномарок, никаких квартир, никаких резких скачков в развитии бизнеса.

И когда у него появилась возможность приобрести магазин, он решился не сразу. Он понимал, что такое приобретение вызовет повышенный интерес бандитов, они станут выяснять и проверять его доходы, возможно, поднимут ставки. Решение, однако, вскоре было найдено. Оно оказалось простым. Бандиты, под которыми был магазин, занимались только рэкетом. Бизнес их интересовал мало. Поэтому когда хозяева магазина поставили их в известность о том, что будут его продавать, бандиты сказали, что им все равно – хотите продать, продайте, но при двух условиях: во-первых, если они, бандиты, будут и дальше получать от них прежнюю плату, а во-вторых, если получат свой процент с этой сделки. Процент был щадящий, поэтому, когда хозяева магазина сообщили Николаю об этом и предложили ему уплатить назначенный бандитами процент, он согласился. В итоге между ним и продавцами магазина, которых представлял его знакомый по работе на заводе, была достигнута договоренность о том, что деньги Николай отдаст сразу, но на бумаге они оформят продажу магазина как аренду с правом выкупа на три года. По этому договору Николай имел право выплатить всю арендную плату, равную стоимости магазина, досрочно. Николай отдал деньги, взамен получил расписку в получении денег, на которой не стояла дата. Теперь, если бы Николая спросили «курирующие» его бандиты, на какие деньги он, нищий предприниматель, купил магазин, он показал бы им договор, в котором было указано, что магазин куплен в рассрочку и ему предстоит еще платить несколько лет. Если же вдруг пришли бы бандиты с другой стороны, Николай показал бы расписку, с нужной ему датой, о том, что все деньги он уже отдал. Учитывая, что бандиты со стороны хозяев магазина были конкурентами мамонтовцев в бандитском бизнесе, то вероятность согласованности в их действиях в отношении него, Николая, была минимальная, даже нулевая. Николай был уверен, что не станут бандиты, «курирующие» хозяев магазина, стучать на него мамонтовцам, если даже узнают о том, что магазин куплен им не в рассрочку. Во-первых, вряд ли им вообще придет в голову сообщать о том, как куплен магазин; во-вторых, если куплен, значит, предприниматель согласовал со своими «братанами» эту покупку и условия сделки. Ну, а в-третьих, какая разница им, этим бандитам, уже получившим свой процент от сделки с магазином, как и на каких условиях он был куплен Николаем? Расчет оказался верным: во-первых, ни у кого и никогда не возникло сомнений в том, что магазин был куплен Николаем в рассрочку, потому что своему бандюку он показал договор, а во-вторых, никто даже ни разу не намекнул Николаю на истинные условия приобретения им продуктового магазина. Это так и осталось тайной для мамонтовских бандитов. Но если бы они узнали о том, что Николай на самом деле расплатился за магазин сразу, то он не дал бы и ломаного гроша ни за свой магазин, ни за свой бизнес, да и за свою жизнь тоже бы не дал…

Больше года после покупки магазина Николай жил спокойно. Молоденький «бандюк» уже не досаждал так, как поначалу, магазин приносил хорошие деньги, большую часть из которых Николай переводил в валюту, оставляя в обороте лишь ту необходимую сумму, которая позволяла поддерживать ассортимент и немного его улучшать. Николай уже был готов поверить, что с бандитами, как с неизбежным злом, возможно мирное и спокойное сосуществование, если вести себя разумно, то есть никогда не забывать о том, что они, бандиты, – сила реальная, готовая и способная отобрать у «лохов» все, абсолютно все, включая и жизнь, если вдруг «лохи» станут дерзкими, начнут скрывать доходы, или, чтобы не платить «за охрану», обратятся в органы, которые, как предусматривает российская конституция, обязаны гарантировать гражданам право на защиту личности, собственности, здоровье и жизни. На примерах многих своих знакомых, Николай убедился, что ничего подобного делать нельзя, а потому, во-первых, надо платить, во-вторых, нельзя давать бандитам повод думать, что ты скрываешь доходы, в-третьих, нельзя дерзить и быть недовольным назначенной платой и, в-четвертых, всегда надо помнить, что нет в стране силы, способной тебя защитить от бандитского беспредела. А значит, остается одно: не быть забывчивым и не попадать под беспредел. И Николай свято следовал этим неписаным законам пореформенной России. И все-таки именно приобретенный им магазин стал причиной «наезда» бандитов.

В тот день он как обычно появился в магазине около восьми утра. Посоветовался с заведующей, Татьяной Александровной, о том, что нужно сегодня заказать и сколько нужно будет отдать денег поставщикам, подписал какие-то счета и накладные. Потом напечатал перечень товаров, количество коих следовало увеличить, и поехал к оптовикам. В общем, было обычное деловое утро, ничем не отличающееся от других.

Первая половина дня пролетела незаметно. Когда он приехал домой на обед, было уже около часа. Жена была на работе, сын – в школе, у него продленный день. Он сам разогрел себе обед, оставленный женой, и только собрался поесть с аппетитом, как зазвонил телефон. Святое правило предпринимателя – всегда отвечать на телефонные звонки – Николай никогда не нарушал. Звонила Татьяна Александровна, заведующая. Она была взволнована и сказала, что приезжали какие-то бандиты и очень хотели видеть хозяина магазина.

– Николай Степанович, я у нас таких еще не видела. И этого, щенка нашего прыщавого, с ними не было. Прямо не знаю, что и думать. Сказали, чтобы я вас разыскала обязательно. Они снова приедут. Сказали, что дело срочное. Может, вам не приезжать пока? А я тут как-нибудь одна отобьюсь, – предложила заведующая. – С меня-то какой спрос?

Татьяна Александровна знала о бандитской крыше, случалось, иногда даже передавала Малышу деньги – месячную плату за крышу или «сбор» на похороны очередного расстрелянного бандита.

– Да вы не волнуйтесь – мало ли чего им нужно? – успокоил ее Николай. – Может, снова кого-нибудь из их команды расстреляли и им деньги потребовались, – предположил Николай.

– Нет, они денег не просили. Да и это были другие бандиты. Чует мое сердце: что-то тут не так.

– Когда приедут, не сказали? – спросил Николай.

– Нет. Сказали, что срочно и обязательно. И все.

– Если приедут до моего приезда, скажите, что буду, – Николай посмотрел на свой механический «Ориент» и уточнил, – буду ровно в пятнадцать. Вы, главное, не волнуйтесь. Я разберусь, – сказал Николай, а сам подумал: «Или со мной разберутся… И какого хрена ездят, гоблины, чего надо?»

Обед уже стоял на столе, и Николай, озадаченный звонком заведующей, сел за стол и стал медленно есть.

Он попытался отогнать от себя возникавшие один за другим неприятные вопросы – не получилось. По словам заведующей, это были незнакомые ей бандиты. Дикие? Новые какие-нибудь? А может это и не бандиты? Хотя заведующая ошибиться не могла – слишком хорошо знаком ей этот контингент. И она отметила, что не было нашего, как она его называет, щенка. В самом деле, как-то странно… Если не было этого гоблина с ними, то, может, это бандиты из другой бригады? Но такого быть не может! Никто не посмеет претендовать на магазины и фирмы, находящиеся под мамонтовской крышей, – только самоубийцы. Даже у откровенных дебилов и отморозков, коих там немало, при одном упоминании имени Мамонта у всех мгновенно срабатывает инстинкт самосохранения. Или Мамонта завалили, и начался передел!? Мужики, чьи фирмы под другими бригадами, рассказывали, что только грохнут бригадира, как бандиты из других бригад, точно воронье, слетается, и все свою крышу предлагают. Непонятно, зачем им потребовался хозяин магазина, да еще срочно… Вообще, внезапно, то есть не в установленные ими дни сбора денег, они приезжают в трех случаях: во- первых, когда убили лидера бригады, дававшей крышу, и бандиты из другой бригады хотят взять фирму под свой контроль; во-вторых, если кого-то из бригады грохнули конкуренты и собирают с лохов деньги на похороны; в- третьих, если объявляются новые бандюки, желающие урвать свой кусок, невзирая ни какие на авторитеты… Но с Мамонтом считаются даже абсолютные отморозки…

Николай не заметил, как съел обед. Посмотрел на часы: половина второго. Включил газ, поставил чайник. Несколько секунд в задумчивости смотрел в окно. Потом решительно направился к телефону. Снял с «базы» трубку и вернулся на кухню. Набрал номер офисного телефона Махурина. Прямой телефон не отвечал. Махуринская братва его голос не знает, поэтому звонить в приемную, где, скорее всего, сидит Мишаня или тот молчаливый субъект с голубыми глазами, было бессмысленно – все равно ничего не скажут. Он набрал номер одного из домашних телефонов Махурина. Трубку сняли только после пятого гудка. Женский голос, с хрипотцой как у известной итальянской певицы, игриво сказал:

– Алеу– у?

– Добрый день. Это звонит Таврогин, Николай. Если Александр дома, то, будьте любезны, передайте трубочку.

– Таврогин? Николай? – громко, с удивлением, переспросила женщина и замурлыкала, словно кошка. – Коленька, я первый раз слышу, что в моей квартире может проживать какой-то Александр. Хотя, впрочем, оказывается, проживает, – женщина игриво хохотнула и потом буквально простонала в трубку. – Ой!.. Ну, надо же, как бывает! Передаю трубочку.

Николай улыбнулся.

– Здорово тебе, – раздался в трубке голос Махурина. – Что случилось?

– Здорово. Шифруешься?

– Нисколько. Просто обедаю. Так что случилось?

– Пока ничего. Говорить-то можно?

– Говори. Даже если кто и греет уши, то пусть: мне от государства скрывать нечего, – хохотнул Махурин.

– Тогда слушай. Ко мне в магазин сегодня, когда меня не было, какие-то бандюки… извини, какие-то братаны приперлись. Моя заведующая, Татьяна Александровна, говорит, что таких не знает.

– Ну, ты знаешь, я к тебе своих… «бандюков» не посылал, – снова хохотнул Махурин.

– Сань, брось. Какие шутки! И Татьяна говорит, что эти братаны были без этого, без моего… оттопырка. Может, что-то у нас Приокске произошло? Никого не шлепнули? Нет? Это не очередной передел?

– Слава Богу – нет! Все живы и здоровы! Мне бы доложили немедленно, если что. Так что не знаю, чем тебе помочь. А может, это менты зашифрованные у тебя нарисовались?

– Менты? А зачем им шифроваться-то? Менты – они и в Африке менты, – задумчиво сказал Николай.

– По-разному бывает. Это может быть ложный наезд с целью установить твою крышу. Братвой прикидываются. У них так модно стало работать. Прикинулись, приехали, предложили крышу, ты говоришь, что она у тебя есть – и стопудово выводишь их на своего… как ты его называешь?

– Оттопырок.

– Вот именно – ты выводишь их на своего отморозка– оттопырка. В братве говорят, что в Тольятти такой фигней занимается один отмороженный ментовский капитан. В одиночку работает, волчара. И создает, однако, большие проблемы тольяттинской братве. Хотя… нашим ментам и фээсбэшникам известно все и про всех, – размышлял вслух Махурин. – Так что, брат, не знаю, что и подумать и чем тебе помочь. Вся братва жива, здорова, передела не намечается. Да ты на месте разберись. Что за вопрос-то? Поезжай – ведь все равно разбор неизбежен, как смерть и налоги, – снова хохотнул Махурин. – И я-то чем тебе могу помочь? У тебя же мамонты, если это, конечно, они…

– Это понятно. Но…

– Что – но? Да не бери ты в голову. Поезжай и на месте разберись, – перебил его Махурин. – Ты лучше бы ко мне заехал как-нибудь. Мне разливной коньяк привезли, старый-старый. Ох, хорош! Пару фужеров дернешь – и сразу же по-французски шпрехать начинаешь… Заезжай, набулькаю литра три. Полакомишься. Или в глаза будешь закапывать… перед сном…

– Спасибо, Сань. Заеду, обязательно заеду. А сейчас – прощевай, поеду к гоблинам.

– Ох, и злой ты, Колька. Назовешь же – гоблины! – сказал Махурин. – Ладно, что ж с тобой, комерсилой, поделаешь. Обнимаю. Но ты после разбора обязательно позвони мне. А лучше заезжай.

– Ладно, будь здоров, – сказал Николай и отключил трубку.

Разговор с Махуриным исключил две понятные причины приезда бандитов, и после разговора с ним мысли стали еще более тревожными. Поразмыслив, Николай исключил и третье объяснение появления бандитов. Новые бандиты, какими бы отморозками не были, никогда не сунутся в магазин, долго работающий под крышей мамонтовской бригады. Схватиться с Мамонтом в открытую в Приокске просто некому. Раньше Приокск был городом непуганых идиотов, теперь – городом свободных бандитов, но он никогда не был городом самоубийц. Значит, если это были бандиты, то, скорее всего, это сами мамонтовцы. Но зачем? За деньгами? Но почему незнакомые? И какая причина, что им срочно потребовались деньги, если никого не замочили? А может, это и не бандиты, а, как предположил Махурин, действительно, менты пожаловали, чтоб разыграть спектакль с наездом и таким образом выйти на крышу его фирмы? Но Махурин говорит, что менты и так все про всех знают. Тогда – кто и зачем?!

Николай не любил обращаться к своему «куратору» с чем бы то ни было. Все вопросы с поставщиками, должниками, налоговыми инспекторами и кредиторами всегда улаживал сам. Во-первых, просто не хотел, чтобы у бандитов с подачи «куратора» возникло желание потребовать дополнительной платы «за работу», а, во-вторых, участвуя в его делах, бандиты могли получить нежелательную информацию о состоянии его бизнеса. Но сейчас интуиция подсказывала, что наступил момент, когда лучше предварительно уведомить «куратора» о приезде каких-то крутых в его магазин – пусть сам приезжает и разбирается. Кто знает – может это, действительно, менты? Вот пусть «куратор» приедет и разберется, щенок, что за бандиты приезжали, а дело «курируемого» – немедленно поставить «куратора» в известность о визите неизвестных бандитов.

Николай позвонил по оставленному «куратором» номеру, представился, сказал, что к нему кто-то приезжал и попросил передать информацию по назначению.

Еще через минуту Николай уже спускался по лестнице к машине: он решил доехать до магазина, при котором обретался его «куратор» еще с тремя бандитами. Времени у него было достаточно.

Однако “куратора» на месте не было, и никто не знал, где он сейчас находится. Николай попросил девушек- продавцов передать ему, как только он появится, что приезжал Николай Таврогин и просил срочно позвонить ему в магазин.

Выйдя из бандитского магазина, Николай сел в «Москвич» и, озадаченный, поехал к себе. По дороге он рассудил так: в конце концов, не важно, кто приезжал к нему – менты или бандиты. Так или иначе любой вопрос с приезжавшими, кто бы они не были, все равно будут решать мамонтовские бандиты. Они, а не он, Николай, будет держать толковище. Подумав об этом, он успокоился и даже удивился, чего это вдруг он так забеспокоился. Если это были мамонтовцы, то, скорее всего, приезжали поставить в известность об увеличении ставки «за охрану», что, конечно, неприятно, но, как говорится, если назвался груздем, то дорога, как известно, только одна – в кузовок..… Ну и что? Подумаешь! Ну, увеличат… Да он просто не будет доплачивать государству ровно столько, на сколько бандиты увеличат ставку. Почему он должен платить ему полностью, если оно расплодило бандитов и не выполняет перед ним, Николаем Таврогиным, своих обязательств – не обеспечивает безопасность его и его бизнеса!? Да пошло оно, это государство, со своими налогами!