Buch lesen: "Круассан с любовью", Seite 2

3. Счастливая бабочка

На следующее утро в час, который можно было считать ранним, я лежала в постели и читала сообщение от Эрвы.

Я не знаю, что сделала вчера, чтобы тебя расстроить, но, если моя Сахра на меня злится, значит, я в чем-то виновата. Поэтому я наказала себя. До поздней ночи читала книгу, которую ты так упорно советовала. Ладно, признаю, до конца не дочитала, но уже могу предположить, что смелая девчонка Китнисс из Двенадцатого округа достаточно амбициозна, чтобы не погибнуть в играх сразу. Прямо как я… В общем, мое наказание превратилось в награду. И она удвоится, если ты, прочитав это сообщение, позвонишь мне и позовешь на завтрак).

Невольно улыбнувшись, я написала в ответ:

Чай уже заварился, приходи).

Через несколько минут я с маминой помощью накрыла на террасе роскошный завтрак. И, когда Эрва с ее обычным энтузиазмом заняла место за столом, мы с удовольствием приступили к еде. Мама, позавтракав и забрав несколько тарелок, ушла в дом, а мы с Эрвой продолжали угощаться.

– Я до сих пор не в состоянии понять, как ты можешь не пить чай, Сахра. – укоряюще заметила Эрва. – Ты, наверное, единственная турчанка в мире, которая завтракает без чая!

Я равнодушно пожала плечами:

– Ничего не могу поделать, никак не привыкну к нему.

Подруга скривилась:

– Только послушайте ее! «Никак не привыкну»! Можно подумать, ты какая-то англичанка. Хотя нет! Ведь даже королева Елизавета не начинает день без чашки несладкого чая с молоком – так и знай, милая моя!

Я громко рассмеялась, положила руку на живот и побарабанила по нему пальцами. Затем вздохнула и покосилась на Эрву:

– Знаешь, что бы сейчас очень хорошо пошло? Вкусный круассан.

Эрва закатила глаза:

– Маленькую чашечку чая ты в себя залить не можешь, а круассанов способна смолотить, как целая армия.

Я плотоядно ухмыльнулась. Через несколько секунд подруга что-то вспомнила и посмотрела на меня:

– Когда придет Ахмет, попроси у него. Он с давних пор обожает покупать тебе круассаны. Бывало, мама отправит его в пекарню за хлебом, а он по привычке круассаны притаскивает.

Это воспоминание сделало мою улыбку еще шире. В детстве у меня бывала настоящая круассановая ломка, как у курильщика, – и тогда я стучала в окно Ахмета. В начальной школе он каждый день отвозил меня и Эрву в школу и по дороге обязательно подсовывал круассан в мой ланч-бокс. В средней школе он перестал нас возить, и угощение стало появляться реже. А, когда мы пошли в старшую школу, он поступил в университет, и я скучала по круассанам так же сильно, как и по самому Ахмету. Казалось, выпечка, которую я ем одна, уже совсем не такая, как та, что приносил он. Все, к чему он прикасался, становилось лучше.

Теперь я закончила школу, стала взрослой девушкой, но мне до сих пор иногда хотелось постучать в окно Ахмета и попросить круассан. Я покачала головой, отгоняя эти мысли.

– Ахмет-аби уже давно перестал приносить мне круассаны, – сказала я, стараясь не показать, что чувствую себя как пустыня, жаждущая дождя.

Только я закончила фразу, как радостный голос Эрвы наполнил сад:

– Вспомнишь хорошего человека – появится сразу.

Я в панике повернула голову к калитке. Ахмет, держа пиджак от своего лазурного костюма в руке, улыбался нам, показывая зубы, которые соперничали с белоснежной рубашкой.

– Что, сплетничаете обо мне?

Говоря, он ослабил узел тонкого галстука. И сделал это таким стильным движением, что хоть в кино снимай.

– Да, аби, тут Сахра жалуется, что ты ей больше круассанов не носишь.

В панике я швырнула в сторону подруги вилкой. Вытаращила глаза и угрожающе уставилась на нее:

– Ничего я такого не говорила! Эрва, как тебе не стыдно!

Видимо, напугать ее мне не удалось, потому что Эрва была счастлива, как ребенок, который только что обыграл всех в какой-то игре. Пришлось посмотреть на Ахмета, и я молилась, чтобы щеки у меня не раскраснелись.

– Я думал, ты уже выросла из этого.

Его веселое лицо словно дразнило меня. Мысль о том, что в его глазах я все еще мелкая девчонка, автоматически вызывала во мне злость. Уж не знаю, как мне это удалось, но я выпалила, не задумываясь:

– Не знала, что круассаны можно есть только в каком-то возрасте!

Мой голос прозвучал резче, чем я ожидала. Несколько секунд Ахмет просто смотрел мне в глаза. Это был взгляд, полный смысла, но, вместо того чтобы попытаться его понять, я струсила, снова опустила голову и уставилась в сторону.

– Ты права. Я исправлю эту ошибку как можно скорее.

Я снова взглянула на него искоса – его губы изгибались в улыбке. От нее мой гнев мгновенно испарился, как облачко. Улыбка Ахмета была прекрасна; но улыбка Ахмета, адресованная мне, становилась прекраснее всего на свете…

Он потянулся к галстуку, который только что ослабил, и одним движением снял его с шеи, направляясь к дому.

– Эрва, у меня важные дела, я переоденусь и уйду. Скажи маме, что я не приду на ужин, хорошо?

Пока он шагал к двери, Эрва с веселой многозначительностью крикнула ему вслед:

– Встречаешься с кем-то особенным, аби?

Вопрос Эрвы слегка замедлил его, но не остановил. Прежде чем войти в дом, Ахмет обернулся к нам:

– Можешь быть уверена: не с кем-то, кого ты знаешь.

Он подмигнул, а затем дверь за ним закрылась.

Это означало, что он будет не с Ясмин? Мне безумно хотелось узнать, что произошло прошлым вечером, но я не могла проявить слабость и спросить Эрву. Даже если это не Ясмин, у Ахмета наверняка кто-то был, – но, судя по всему, этот кто-то не из нашего квартала.

Пока я со злостью комкала в руках салфетку, без счета убивая нерожденные оригами-фигурки, Эрва преспокойно заговорила:

– По-моему, мой брат специально не встречается ни с кем из Чыкмаза.

Эрва глядела на их дом, как будто следя за перемещениями Ахмета внутри. Похоже, она больше пыталась разобраться в собственных мыслях, чем поделиться со мной.

– Я уверена, что у него были отношения с девушками, особенно в универе. Но ни одна из них не была из Чыкмаза. Хотя здесь куча девчонок готовы умереть за него, он никогда не обращает на них внимания. Почему, интересно?

Я не могла не встрять:

– Может, он не хочет, чтобы его связывали с кем-то из наших. Ты же знаешь, если тут пойдут сплетни о тебе и ком-то, это на всю жизнь прилепится.

Эрва перевела взгляд на меня. Она ненадолго задумалась:

– Ты права. Мою невестку Мине до сих пор злят сплетни о том, что мой брат Барыш когда-то встречался с Нермин с третьей улицы. У них с Мине уже и ребенок есть, но до сих пор находятся бабки, которые шепчутся, мол, «Ах-ах, а ведь когда-то Барыш и Нермин были друг от друга без ума». Притом что, если верить Барышу, у них свидание-то было всего одно.

Мы обе рассмеялись. Барыш был старшим братом Эрвы – они с женой растили двухлетнюю дочку. Он тоже работал адвокатом вместе с Ахметом.

Отсмеявшись, Эрва снова посерьезнела:

– Ты права, наверное, причина именно в этом. Все общение Ахмета с девушками из Чыкмаза дальше «привет-привет» никогда не заходит. Единственная, с кем я видела, чтобы он разговаривал, – это ты.

Мне с трудом удалось удержать ликование внутри. В груди защебетали птицы, напевая о том, что я для Ахмета – особенная. Но следующей же фразой Эрва прикончила несчастных пернатых:

– Ясное дело, в его глазах, что ты, что я – невелика разница. Он, должно быть, считает, что ты-то не представляешь угрозы для его репутации.

Оставалось лишь попытаться улыбнуться в ответ. И, пока я мучила лицевые мышцы, Ахмет вновь показался на пороге их дома и начал обуваться. Он был одет гораздо более спортивно, чем до того, но даже в таком виде выглядел невероятным красавцем.

Вежливо кивнув нам, как настоящий джентльмен, он вышел из сада, сел в свою машину и уехал.

Когда полуденное солнце начало печь кожу, подошедший почтальон тихо опустил в почтовый ящик у садовой калитки большой белый конверт. Эрва в панике вскочила со стула:

– Результаты экзаменов что, отправляют по почте?!

Прошло уже несколько недель с тех пор, как мы сдали вступительные экзамены в университет. Мы считали дни до объявления результатов. Хотя на экзамене я нервничала до смерти, все прошло нормально. От меня ждали многого: родители были уверены, что я должна изучать медицину, так что я сильно волновалась о том, какой балл получу.

– Нет, результаты будут выложены на сайте. Это должно быть что-то другое.

Хотя я была уверена в своих словах, конверт я брала в руки с тревогой. И оказалась права: это были не результаты экзаменов. Но имя отправителя все равно меня удивило.

– «Издательство “Гюрсой”…» – тихо прочитала я.

Я села за садовый стол, а мама и Эрва устроились напротив, с любопытством наблюдая за мной. Из большого конверта выпали два других, поменьше, – один синий, другой белый. В первую очередь я развернула белый. Не смогла игнорировать их полные нетерпения взгляды, вежливо откашлялась и громко прочитала написанное:

Дорогая Сахра Йылдырым,

мы рады сообщить, что ваша работа, отправленная на наш конкурс, была удостоена первого места. Вы выиграли денежный приз и двухлетнюю бесплатную подписку на журнал «Гюрсой».

Эрва вскрикнула и выхватила листок из моих рук. Пока она перечитывала текст, ее радость передалась и мне. Эрва громко перечислила все, что мне нужно сделать для получения приза, и обняла меня. Потом уперла одну руку в бок и принялась разглядывать меня с головы до ног, как будто видела впервые:

– Так у вас, барышня, оказывается, еще и такие таланты имеются?

Это была еще одна моя тайна, которую я скрывала от Эрвы и всех, кого знала. Я очень любила писать, но не была уверена, что у меня есть способности. Текст, который я послала в издательство, стал первым моим смелым шагом в этом направлении. И хоть я и старалась не задаваться, результат меня безумно обрадовал.

– Три-четыре месяца назад я увидела в интернете их конкурс. Стрессовала из-за экзаменов, хотела отвлечься – в итоге набросала что-то и отправила им. Причем уже и забыла об этом. Даже не проверяла, пришел ли ответ. И я не знала, что там будет приз!

С этими словами я широко улыбнулась, а Эрва повернулась к моей маме:

– Гюль-тейзэ ⁸, скажи, что ты ела, когда была беременна этой девочкой, чтобы я, когда выйду замуж, ела то же самое. Гляньте только: школу закончила с отличием, получила первый приз от издательства, да еще сейчас поступит на медицинский и станет врачом! Вот это достижения!

Мама с гордостью подошла ко мне и погладила по волосам. Ее теплый голос прошептал надо мной, точно я маленький ребенок, который доел все с тарелки:

– Молодец, моя девочка. – И она вошла в дом.

Маму было легко сделать счастливой. Для нее само мое существование было поводом для благодарности. Я родилась спустя много лет после их свадьбы с папой, так что меня ценили, как кольцо Всевластья, – и берегли так же ревниво. Но родители никогда на меня не давили: они хотели дать мне жить так, как я хочу. Уже из-за одного только этого я была страшно рада, что они у меня есть.

После того как мама ушла, Эрва, помахивая листком, спросила:

– А какая была тема конкурса?

– Свободная. Но, кажется, я написала что-то о любви.

Эрва подняла одну бровь:

– Откуда у тебя опыт, чтобы писать о любви?

Я сглотнула: выражение лица у подруги было такое, словно она решает пример.

– Мне необязательно что-то пережить, чтобы писать об этом. Я же могу фантазировать, Эрвочка.

На этот раз она скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула с видом детектива:

– Хммм… Хочу послушать эти твои фантазии, которые оказались настолько впечатляющими, что заслужили приз.

Как будто я сижу в допросной, а она – полицейский, который пытается выбить у меня признание под качающейся туда-сюда лампой! Я начала психовать. Отодвинула стул и встала.

– Да я даже не помню, что написала для того конкурса! Просто накидала что-то и послала им. Не нужно искать скрытый смысл в каждом событии, Эрва!

Я схватила лежащие передо мной конверты и ушла в дом. Скрывшись в своей комнате, я некоторое время ждала, что подруга последует за мной, но этого не произошло. Я слишком остро отреагировала. Но что я могу ей сказать, если все мои мечты связаны с ее братом?!

Бросив конверты на рабочий стол, я с неохотой взяла книгу, которую не дочитала. Уже ближе к вечеру закончила ее и поставила обратно на полку, и тут-то мой взгляд упал на синий конверт на столе. Я вспомнила, что так и не открыла его.

Я покрутила конверт в руках, но имени не обнаружила. Должно быть, это тоже имеет отношение к издательству, ведь оба письма пришли в одном большом конверте.

Сев за стол, я осторожно развернула письмо. В отличие от первого, это было написано от руки. Красивым почерком.

Дорогая госпожа Сахра,

Мне также представилась возможность прочитать вашу работу, удостоенную премии. Написанное вами не только впечатлило меня, но и удивило. Столь искренний и сильный текст вызвал во мне желание узнать что-то об его авторе, а ваш возраст еще усилил мое изумление. Надо сказать, меня глубоко тронуло то, как вы, будучи столь юной, смогли так глубоко раскрыть тему любви.

Однако хочу отметить, что есть моменты, с которыми я не могу согласиться. Если позволите, я выскажу несколько замечаний по поводу одной части вашего текста.

«…Любовь подобна мотыльку. Ее короткую жизнь поддерживает влечение к свету. Но когда она достигает света, ее жизнь заканчивается с первым же прикосновением к нему. Я не стану таким мотыльком. Я буду всей силой сердца любить свет издалека. Но не приближусь к нему и не сгорю. Что-то одно в итоге должно погаснуть: либо этот огонь, либо моя страсть!»

Не приходило ли вам в голову в момент написания этих строк, что, когда короткая жизнь бабочки подойдет к концу, ее привязанность может обернуться сожалением? Возможно, вместо того чтобы тосковать по свету на расстоянии, бабочке стоило бы сгореть в его пламени – рядом с ним – и тем самым сделаться счастливее. Разве не лучше умереть счастливой, чем жить несчастной?

Еще раз поздравляю.

Счастливая бабочка

Дочитав письмо, я так и замерла. Кто такая эта Счастливая бабочка? Почему она написала мне? Ладно, она попыталась объяснить, почему, но это было так странно…

Я перечитала несколько раз. Потом еще несколько… Уже почти заучив каждую строчку, я обнаружила, что стискиваю кулаки. Потому что с каждым прочтением я словно слышала голос автора в своей голове. И раз за разом этот голос становился все более насмешливым. В конце концов я вонзила ногти в ладони и проговорила вслух:

– Да кто она такая, чтобы искать ошибки в моем тексте и тыкать меня в них, да еще и советы давать?!

В нижнем углу страницы был написан адрес. Очевидно, автор хотела, чтобы я ответила. Вдруг я обнаружила, что достаю чистый лист бумаги и в раздражении уже даже схватилась за ручку. Правда, как только шарик коснулся белого листа, я остановилась. Сперва нужно успокоиться! Да и потом – не обязана я ей отвечать! Она меня не знает, она понятия не имеет о боли, которую мое сердце терпело все эти годы. Наверное, это высокомерная, самодовольная, просто-напросто самовлюбленная женщина в возрасте, которая возомнила себя писательницей. Вот именно! Не должна я ей отвечать!

Я встала из-за стола и спустилась в гостиную. Нужно было подышать воздухом, чтобы успокоиться. Я уже собиралась выйти в сад с пакетом мусора, который сунула мне в руки мама, как вдруг заметила маленький сверток, оставленный у входной двери. Бросив пакет, я наклонилась за свертком. И поняла, что там, еще до того, как взяла его в руки. Улыбаясь до ушей, я развернула бумагу…

Внутри была маленькая записка. Его почерк. Почерк Ахмета…

Ты права. Для круассанов нет возраста. Приятного аппетита…;)

Улыбаясь так, что щеки заболели, я прижала пакет с запиской к сердцу. Прошла мимо родителей, которые смотрели на меня с недоумением, и метнулась в свою комнату. Когда я достала круассан и вдохнула его аромат, мне показалось, что Ахмет рядом со мной. Надкусив тесто, я закрыла глаза. Глубоко вздохнула и повалилась на кровать ничком. С наслаждением таращась в потолок, я дожевала круассан, затем снова села и посмотрела на синий конверт, лежащий на рабочем столе. Все смотрела и смотрела.

Я больше не злилась, но все равно хотела ответить.

Медленно сев за стол, я некоторое время смотрела на пустой лист, все еще ощущая привкус корицы во рту. А потом слова полились на бумагу…

Уважаемая Счастливая бабочка, или как вас там зовут,

я рада, что вам понравился мой текст, и горжусь тем, что вы сочли его достойным премии. Однако должна сказать, что ваш способ выразить восхищение показался мне по-настоящему странным. Видимо, наши взгляды сильно различаются. Я хочу, чтобы бабочка любила издалека, а вы хотите, чтобы она летела к свету. И, похоже, предполагаете, что свет тоже ее любит. А что, если свет даже не замечает ее?

Если любить даже на расстоянии – уже так больно, зачем ей подлетать ближе и сгорать?

Кроме того, один из величайших мастеров, знающих любовь, сказал: «Любовь, которая не достигает слияния, – самая прекрасная. Она не хочет быть обузой для возлюбленного. Она не ждет ни ответного чувства, ни добра, ни похвалы от любимого. Она хочет давать, не получая, и терять, не приобретая».

Вот как я думаю. Я не хочу, чтобы бабочка, преодолев столько трудностей, чтобы обрести крылья, сожгла их, устремившись к огню!

«О любви спрашивайте не у соловья, что непрестанно поет. Спросите у мотыльков, что молча отдают свои жизни…»

Еще раз спасибо.

Сахра Йылдырым

Убирая письмо в конверт, я на мгновение заколебалась. Я не была уверена, что поступаю правильно, но, как ни странно, испытывала облегчение, Думаю, приятно было почувствовать, что ты наконец-то разделила с кем-то свои тайные переживания. Заклеив конверт, я подумала: получу ли я ответ?

После чего мне в голову пришел другой вопрос: а хочу ли я, чтобы она снова написала?

4. Черное и розовое

Я проснулась рано утром – даже слишком рано. Сказала маме, что иду за хлебом, и вышла из дома, когда день только начинался. Мне нравилось слушать, как моя обувь отстукивает шаги по тихим улочкам. Спустившись на площадь, я ускорила шаг, направляясь к почте. Отчего-то мне казалось, что я делаю что-то неправильное, так что я инстинктивно спешила, чтобы не попасться.

Мне повезло – я смогла отправить письмо из Чыкмаза, не привлекая ничьего внимания. Потому что – уж не знаю, как у них это получалось, – у самых заядлых сплетников района имелась способность возникать как из-под земли в самых неожиданных местах. Если где-то происходило что-то секретное, на следующий день об этом уже говорил весь квартал.

На площади, которая начинала заполняться людьми, я перездоровалась со знакомыми – а их было немало – и наконец зашла в пекарню. Легкие наполнились ароматом свежего хлеба и ванили. Хозяин пекарни улыбнулся, увидев меня: если кто-то, кроме Ахмета, и представлял размеры моей любви к круассанам, то, без сомнения, это был пекарь Хюсейн-аби. В ответ на его улыбку я тепло поздоровалась:

– Доброе утро!

– Доброе утро, Сахраджиым ⁹, добро пожаловать! Что стряслось, что ты сегодня так рано?

– Просто так получилось, – ответила я.

И тут же разозлилась на себя за то, что без причины спрятала глаза, уставившись на бублики-симиты. Черт, я действительно плоха в тайных интригах. Хозяин тем временем уже принялся упаковывать хлеб в пакеты, даже не дожидаясь, пока я скажу, сколько мне нужно.

– Результаты экзаменов уже объявили? – спросил он, не отрываясь от дела.

– Еще нет, Хюсейн-аби, но сегодня-завтра должны.

– Ну, давай, мы на тебя надеемся. Не можем дождаться, чтобы похвастать перед соседями из нижнего квартала.

Я невольно рассмеялась. Чыкмаз был маленьким, так что одной из немногих вещей, которые нам приходилось делить с другими районами, была школа. И с тех пор, как я туда пошла, я каждый год получала награды, что очень нравилось жителям района и за что меня начали называть «умница Чыкмаза». Мне всю жизнь было смешно видеть, как взрослые мужчины соперничают с другими районами, точно малые дети, но это было и мило.

Я улыбнулась, потянулась за пакетом с покупками и взяла его как раз в тот момент, когда кто-то вошел в пекарню. Я повернула голову на звук… И снова все ароматы вокруг исчезли. Ваниль, какао, корица… Ничто не могло сравниться с его запахом.

Ахмет улыбнулся и поздоровался с нами, а я лишь крепче сжала пакет в руках. Вчера вечером он оставил у моей двери круассан. И вот сейчас я смотрю на Ахмета и сердце мое бьется все быстрее. Надо было поблагодарить. Но меня охватило страшное смущение.

– Хюсейн-аби, папа просил у тебя сегодня трабзонского хлеба ¹⁰, – сказал он приятному толстячку-пекарю, и тот взволнованно огляделся:

– Ах да, точно, просил. Совсем вылетело из головы! Ахмет, сынок, подожди немного, я сейчас принесу, – выпалил он и поспешно ушел в заднюю часть пекарни.

Я глубоко вздохнула и повернулась к Ахмету:

– Спасибо за круассан, Ахмет-аби.

И снова мой голос похож на писк котенка! Ахмет улыбнулся – улыбкой теплой, как только что испеченный хлеб.

– На здоровье. Прошу прощения за то, что пренебрегал этой священной обязанностью. – Он подмигнул.

Если стоишь в пекарне в июне месяце, а мужчина, в которого ты влюблена, говорит с тобой, глядя прямо в глаза, и, как будто этого мало, улыбается так, что сводит тебя с ума, нетрудно почувствовать, как температура подскакивает и тебя бросает в жар.

Я непроизвольно подняла руку, чтобы вытереть лоб. Я чувствовала, что он покрывается каплями пота. Одна простая фраза Ахмета – и я уже словно в бане. Зато теперь я еще лучше понимала, насколько глупо было бы слушать ту дуру, Счастливую бабочку, которая советовала мне открыться ему. Безмозглое насекомое.

Я напрягла все мышцы лица, чтобы улыбнуться, и уже собиралась было сказать еще пару слов, когда в пекарню вошел кто-то еще. Мы оба повернулись к двери, и моя улыбка слиняла. Это была «красавица Чыкмаза» – Ясмин.

Она мило улыбалась и здоровалась с посетителями своим сладким голоском, а я против воли разглядывала ее. Как ей удается быть такой красивой и ухоженной с утра пораньше? На ней были отлично сидящие джинсы и тонкая розовая блузка, волосы уложены, как только что из салона, и – можно подумать, ей это требуется! – она даже слегка подкрасилась. А я? Черные треники с белыми полосками по бокам, черная майка на бретелях и простая черная худи на случай, если с утра будет прохладно. И это я еще молчу про наскоро собранные в пучок нечесаные космы.

Повернув голову к Ахмету, я даже не смогла разозлиться на него за то, что он уставился на Ясмин. Черт, да еще бы нет! Будь у меня выбор, я бы тоже предпочла не неряху в трауре, а модель. Мы с Ясмин были полными противоположностями. Если я – черное, то она – белое; хотя в данном случае – скорее, розовое, радужное, полный спектр цветов. А от меня можно ждать в самом лучшем случае серого.

– Доброе утро, Ахмет. Как дела? – спросила Ясмин.

Ее голос полнился радостью, как у ребенка, который нашел конфету. Уже одно то, что она могла обращаться к Ахмету по имени, заслуживало зависти!

– Все хорошо, Ясмин, спасибо.

Если стоишь в пекарне в июне, и из уст мужчины, в которого ты влюблена, звучит имя девушки, которая выглядит словно с обложки журнала, легко почувствовать, как тебя окатывает холодом Северного полюса!

Дальнейшему их разговору помешал Хюсейн-аби, подошедший с огромным караваем трабзонского хлеба. Воспользовавшись тем, что внимание переключилось на него, я поспешила выйти из пекарни, пока не схлопотала гипотермию.

Сперва я шагала торопливо, но, решив, что ушла достаточно далеко, замедлилась. Но через несколько секунд, услышав эхо чужих шагов, преследующих мои, обернулась. Ахмет бежал ко мне с хлебом, похожим на колесо. Запыхавшийся, он притормозил рядом со мной:

– В детстве ты тоже быстро ходила. Приходилось поднажать, чтобы догнать тебя.

Я улыбнулась, хоть и вяло. Меня уже утомили эти скачки собственного настроения в зависимости от того, что он скажет или не скажет. Молча я глядела на Ахмета, гадая, зачем он меня догнал, и он, удерживая одной рукой огромный каравай, другой протянул мне маленький пакетик.

– Не хочу снова быть обруганным за то, что не выполнил свой долг, – сказал он.

Я робко взяла пакет. Пряча смущение, принялась закладывать прядь волос за ухо.

– Ты был не обязан, Ахмет-аби, Эрва вчера пошутила. – Мой голос звучал не громче шепота.

Он улыбнулся:

– Я это сделал не потому, что чувствовал себя обязанным. Мне нравится наблюдать за выражением твоего лица, когда ты открываешь пакет.

Всего одно предложение – и я опять переношусь из Арктики в Сахару… Но я не успела насладиться счастьем: голос позади нас поднял в раскаленной пустыне песчаную бурю.

– Ахмет…

Снова Ясмин и ее сладенький, как сахарная пудра, тон!

Блондинка уже шагала к нам с хлебным пакетом в руке. Она приближалась неторопливо, давая мне время осознать, что сама я даже через миллион лет не смогу вышагивать так грациозно. Светлые волосы под лучами восходящего солнца казались золотыми. А мои черные, крепко стянутые на макушке, – пыльными. Ладно, я выше ее и такая же стройная, но почему-то ей удается выпячивать свою женственность, даже когда она просто идет по улице. Я-то шаркаю ногами в своих белых кроссовках, как детсадовец.

Подойдя, Ясмин стала лицом к Ахмету, как бы стараясь исключить меня из разговора. Как девчонка, которая хочет отомстить за все те случаи, когда ее не брали в игру. Естественно, я мигом почувствовала себя лишней.

– Ты так быстро вышел из пекарни, что я не успела спросить. Твоя мама вчера вечером сказала, что ты хотел поговорить со мной. У тебя есть время? Можем пообщаться сейчас.

Ахмет на мгновение нахмурился, как будто не мог вспомнить, на какую это тему хотел с ней пообщаться. Потом, видимо, сообразил и, покосившись на Ясмин, начал:

– Да, моя мама упоминала – думаю, ты говоришь о… Э-э-э…

Я перебила:

– Оставлю вас наедине. Дома ждут хлеба.

Еще не договорив, я развернулась и зашагала к дому. И по дороге представляла этих двоих в самых тесных отношениях, – словно нарочно стараясь сделать себе побольней. Перед моими глазами то и дело всплывали картинки – Ясмин и Ахмет болтают друг с другом, Ясмин и Ахмет смеются… Не будь мне стыдно перед соседями, я бы сейчас ревела, как маленькая.

Когда я подошла к дому, Эрва стояла у своей открытой двери – видно, кого-то ждала. Эта девчонка редко вылезала из теплой постели в такое время без крайней нужды. Ее сонный взгляд наткнулся на мой, и Эрва сделала несколько шагов вперед.

При взгляде на нее расплакаться захотелось еще сильнее. Если бы я могла рассказать ей о буре, бушующей внутри меня… Но я не могла, поэтому просто быстро пошла навстречу. Вид у меня, должно быть, был тот еще, потому что Эрва кинулась ко мне, и где-то посреди сада мы обнялись, как влюбленные после долгой разлуки.

Эрва взяла мое лицо в ладони, повернула к себе и с тревогой спросила:

– Ты в порядке?

Я кивнула.

– Результаты объявили и у тебя низкий балл?

Я помотала головой.

– Так что тогда стряслось? Не пугай меня!

Я горько улыбнулась:

– Соскучилась по тебе со вчерашнего дня.

Подруга улыбнулась и крепко обняла меня. А я и так чувствовала себя достаточно виноватой за то, что не рассказываю ей о своих чувствах к ее брату, так что не хотела, чтобы между нами были какие-то еще секреты.

– Эрва, э-э-э… Я кое-что сделала.

Эрва распахнула глаза. Втянула воздух так шумно, как будто ей в голову пришло самое страшное.

– Что ты сделала, Сахра? Убила кого-то? Слушай, успокойся, не паникуй: мой брат подготовит для тебя хорошую защиту, не бойся, он тебя вытащит…

Я зажала ей рот рукой, списав эту чушь на то, что она еще толком не проснулась:

– Не глупи, Эрва, какое еще «убила»! Пойдем к нам. Позавтракаем, и я расскажу тебе, что произошло.

Я потащила подругу к себе, не обращая внимания на ее розовые домашние тапочки. Когда мы перешли в наш сад, я непроизвольно бросила взгляд в дальний конец улицы. Ахмета все еще не было видно. Видимо, их с Ясмин беседа проходит даже лучше, чем в моем воображении. Вот зараза!

Мы быстро позавтракали. Папа ушел на работу, а на кухне начала хлопотать мама, так что мы перебрались ко мне в комнату и плотно закрыли дверь. Эрва, более-менее угомонившись, устроилась на моей кровати, как птичка на жердочке, и с любопытством ждала, что я расскажу. За завтраком она, не в силах утерпеть, то и дело шептала мне на ухо разные предположения – убийство было еще самым безобидным.

Только я открыла рот, как она перебила:

– Погоди, последний вариант: ты провела ночь с каким-то незнакомцем, предаваясь запретной страсти?

Я нацелилась тарелкой с печеньем ей в голову, и Эрва прикрылась подушкой с колен. Последние десять минут все ее гипотезы имели отношение к сексу. В конце концов она все же угомонилась и перестала хихикать:

– Ладно, сдаюсь.

Я села напротив нее:

– Помнишь, из большого конверта от издательства выпало два письма, и мы не прочитали синее?

Эрва сдвинула брови. На то, чтобы вспомнить, ей понадобилось примерно десять секунд, после чего я продолжила:

– Так вот, в синем конверте было анонимное письмо.

– Что-о-о-о?!

Я попыталась заглушить этот вопль подушкой, но тщетно. Когда Эрве требовалось выплеснуть эмоции, ее рот раскрывался так широко, что еще немного – и уголки губ могли сойтись на затылке.

Худо-бедно успокоившись, она спросила:

– Ну и что этот аноним написал?

– Сказал, что не согласен с некоторыми моментами в моем тексте, и высказал собственную точку зрения.

– О-о… Ух как же интересно! А ты что сделала?

Я недовольно скривила губы:

– В том-то и проблема. Ты же знаешь, я не люблю, когда кто-то тычет мне, что и как делать. Я выбесилась, написала ответ и, не успев передумать, отправила, причем самой быстрой почтой. К вечеру мое письмо будет у него.

Эрва, вопреки моим ожиданиям, слушала с огромным удовольствием. Когда я рассказала, как мой адресат подписался, она еще больше развеселилась:

– Счастливая бабочка, значит? Хм… Это многое проясняет, – рассуждала она, расхаживая по комнате с видом следователя и потирая пальцем подбородок. – Если прикинуть, кто это – мужчина или женщина, – то после того, что ты сказала, логичнее предположить, что женщина. Ясное дело: какой мужчина назовется бабочкой?

Хотя было очевидно, что она развлекается, я принялась спорить:

– Необязательно. Он же использовал это имя как отсылку к теме, о которой писал.

– Ладно-ладно, но эта Развеселая бабочка тут неспроста!

– Счастливая!

– Неважно… Ну и что, ты считаешь, она снова напишет?

Я думала сразу сказать «нет», но собственный язык меня удивил. По необъяснимым причинам он не поворачивался в нужную сторону.

– Не напишет – разве что он идиот. Мое письмо было довольно резким. Думаю, он не ответит.