Buch lesen: «Мемуары шпионской юности»

Schriftart:

ISBN 978-5-0055-4578-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

МЕМУАРЫ ШПИОНСКОЙ ЮНОСТИ

С чего начать?

В наш компьювек самое банальное начало – это когда видишь что-то странное в углу экрана. Будем же банальны.

Речь идет о симпатичной рыженькой девчонке с роем веснушек вокруг вздернутого носика и выражением одновременно робким и вызывающим. Типа «А ну-ка, отними!», но шепотом. Подпись под фоткой кричала: «ВЫСЛАНА российская шпионка Luba Vysokopalzeva».

А ведь я ее знаю; ну не ее, конечно, где мне, но знал кого-то очень похожую. Пара кликов на компе поведали мне, что г-жа Высокопальцева почти что голубых кровей, или по крайней мере «голубых» по стандартам путинской эры: ее мать Анна Чапайкина была вице-президентом в «Эконефтегазбанке», «один из самых крупных». Вон оно как. Стало быть, сказка-то наша со счастливым концом. Так ведь и начало у нее не шибко грустное.

ONE

Год был 1974-й, скучал я в Колумбийском университете в Нью-Йорке… «скучал» в смысле «работал». Может, у кого-то и захватило бы дух оттого, что стоит среди степенных зданий в стиле римского классицизма с ионическими колоннами и капителями, переполняющих его чувством духовной связи с поколениями выдающихся… ну вы поняли. И все равно я зевал.

И вот в одно прекрасное утро я занес работу в кабинет к профессору Майрону Фридману. Уважаемый доктор парапсихополитологии был не один; в кабинете сидел молодой человек, чуть постарше меня, гладковыбритый, умеренно модно одетый, лицо перекошено в отчаянной попытке подавить зевок. Отчего я тут же проникся симпатией. Свой!

Но на зев и цвет товарища нет, как говорили древние «-цы»; что-то было такое в молодом человеке…

Я тихонько так положил распечатки на стол между Фридманом и незнакомцем.

– I put here, ok? Anything else, sir?

На самом деле я горжусь своей грамматикой. Розенталь – наше все, но когда тебе платят гроши, то лучше не выпендриваться и не создавать всякие когнитивные диссиденты. А то можно и без грошей остаться.

От «sir» либерала Фридмана, конечно же, покоробило. Хотя он и сделал усилие, чтобы виду не подать.

– Благодарю вас, Леонид. Вот, Леонид Закс, еврейский беженец из Советского Союза.

Соблюл приличия!

– Очень приятно. – Незнакомец пожал мне руку. – Джош Конкорд.

Я не спешил уходить. Чего у него там за логотипчик на папочке, и чего он ее так поспешно отодвинул подальше от моего пытливого взора?

– Маникюр у вас классный, Джош. Салон не порекомендуете?

Легонькая такая улыбочка, почти что светская.

– Я оставлю Майрону координаты.

– Век не забуду!

– Мы заняты, Закс. – У двери Фридман прошипел: – Я же просил вас не обращаться ко мне «сэр». Это отдает… в общем, не надо.

– Как вам будет угодно, Professore.

– Вот так иногда посмотришь, – посетовал Фридман, выждав, пока я удалился, – ну прямо все мною пользуются. Взять хотя бы этого Леонида. Он переводит для меня статьи из советских научных журналов, неплохой переводчик, кстати говоря, и очень скор на руку, но я клянусь Богом – если бы не Майра Фельдман, я бы его на порог не пустил.

Майра, знаете ли, это одна из тех еврейских женщин – шагу не сделает, чтобы мир не спасти. Причем она знает, что может на меня рассчитывать. Я одноклассник ее мужа Марка, попробуй я скажи ей нет, это был бы тот еще «Ой вей из мир». В общем, она серьезно ударилась в кампанию «Отпусти людей моих», в смысле евреев из России. Майра добрая женщина, но ее методы – извините. Послушайте, Советский Союз – супердержава, они потеряли пятьдесят миллионов во Второй мировой – неужели они не заслужили уважения, вместо этого бесконечного преследования из-за кучки евреев? Посмотрели бы вы на этих евреев в реальной жизни…

Взять хотя бы Леонида – ужасающий циник, неудивительно, что советские ухватились за первый же шанс от него избавиться. Все эти саркастические шуточки с оскалом. У него же на лице написано, что он по костям пойдет, чтобы пробиться. Не поймите меня превратно: он беженец, да – а мои бабушки-дедушки, что они имели, когда прибыли на Эллис-Айленд? Им помогала благотворительность? Им покупали авиабилеты, их селили в гостиницу? Мой дед был образованным человеком, у него были дипломы по бизнесу и праву из Бердичевского университета, он играл на скрипке – но, по крайней мере, он был благодарен Америке!

Нет, Джош, как хотите, но правительство сделало ошибку, впуская этих людей в США. Республиканцы, как всегда – лишь бы досадить Советам – выдают визы этим людям налево и направо. Чтобы они всю жизнь жили на пособие. Вся надежда на их детей, на их еврейские гены – в конце концов, они поступят в хорошие университеты и войдут в прогрессивный лагерь. Но Леонид и ему подобные – извините, это безнадежно. Извините, я не хотел задерживать вас своей болтовней, но эта ухмылка его… если бы не Майра…

– Вы сказали, что у вас готов отчет. – Джош выразительно постучал пальцем по часам.

– Да, да, конечно. Еще раз извините, что я вас заговорил. Я надеюсь, что Компания – если можно так называть вашего работодателя…

– Просто «Агентство» сойдет.

– Разумеется… и вы проследите, чтобы наши гранты получили одобрительную оценку, не так ли? Потому что недавно у нас были непредвиденные расходы…

– Включая финансовую поддержку советских беженцев?

– Ну что вы, это ерунда, вы думаете, я бы стал платить ему больше минимума в час? Я же сказал, я его держу, чтобы Майра от меня отстала, наконец.

Я стоял в коридоре и курил с драматическим выражением лица.

По умолчанию я всегда курю с драматическим выражением. Типа мне нужно срочно решать, нажать ли на красную кнопку и взорвать мир, или предать кого-нибудь очень достойного. Чего он мне никогда не простит. Ну и так далее.

Конечно же, я знал, что Майрон обо мне думает. Даже вслушиваться не приходилось.

Когда я прилетел в США, все, что у меня было, – это адрес офиса Майры и номер ее служебного телефона. Она тут же повела меня обедать в «Карнеги Дели», где, как добрая еврейская мамеле, смотрела, как я пожирал абсолютно все в меню, и покровительственно похлопала меня по плечу.

– Теперь вам ничего не угрожает. Вы на земле Свободы. Вас никто уже не выдаст КГБ. Приходите на митинг. Там будут все выдающиеся деятели еврейского Нью-Йорка…

Я кивал и кивал и пытался выдавить благодарную улыбку, хотя мои лицевые мускулы уже нуждались в отдыхе после покорения трехэтажного бутерброда «Сэнди Куфакс», в который было напихано двадцать сортов колбасы и других вещей, о существовании которых я не подозревал. У меня вообще с благодарными улыбками не очень получается, ты уж прости, Майра.

– И Майрон там тоже будет, он поклялся. Я вас упомянула в разговоре, он такой придурок бывает, но у него золотое сердце, конечно же он вам поможет…

Таки помог. И все. Майрон стал моим личным тупиком.

Но Джош Конкорд – это было интересно. Это могло оказаться выходом из тупика. Как выразительно Майрон ни кашлял, пытаясь прикрыть свое «знание» жаргона, мне было ясно: мистер работал в ЦРУ. Всем системам приготовиться.

TWO

Да знаю я, знаю про этот spycraft, эти правила игры, которым их обучают в шпионских школах: мне следовало отследить этого Джоша до метро, сесть на поезд №1 в направлении «Даунтаун» (скорее всего), следить за ним со станции… Но мне уже это надоело, сколько можно все делать по правилам? Правила – это для тех, с серебряными ложками во рту, папа-мама в министерстве, пара звонков – и ты в шоколаде, «не клади ногу на ногу»… а я что? Что я имею с тех правил? Я уже провел в Америке четыре месяца, которые были как сорок лет; я мог пройти весь город от Брайтона до Вашингтон-Хайтс с завязанными глазами; я обошел Кристофер-стрит, где педерасты обсасывают и облизывают друг друга на каждом крылечке, и Девятую авеню, где на каждом углу тебе предлагают «дайм-бег», или пластиковый пакетик с колумбийской на червонец; и Сент-Маркс, где придурь с выжженными невидящими глазами все ждет пришествия Боба Дилана, или Мика Джаггера, или все равно кого, потому что он когда-то играл в каком-то подвале за углом. Я изучил все Бродвеи – западный (художники), восточный (китайцы), северный (никто не знает). Я приставал ко всем насчет поговорить – в метро, в барах, на улице… народ отвечал охотно, надо мной смеялись, да иной раз и я смеялся в ответ, что существенно повышало градус мир-дружбы. Мой акцент таял, как снежная баба в Майами (Майрону об этом знать не надо), и я все равно чувствовал, что я буксую в песке, или в грязи, или даже на гаревой дорожке…

– Эй! Tovarish! – крикнул я Джошу, когда он двинулся к выходу.

Брюки хаки, легкий льняной клифт, узел галстука отпущен, верхняя пуговица расстегнута, здоровенные очки Aviator – точь-в-точь образцовый профессиональный интеллигент с Upper West Side, – может, даже заведует разделом перформансов в «Таймс»?

– Ye-e-e-es?

– Могу ли я заинтересовать вас чертежами новехонькой советской ядерной подлодки «Виски-класс»? У нас тут распродажа, все чертежи со скидкой девяносто процентов членам профсоюза. За кэш предлагаем систему наведения торпед, прямо с завода – нравится?

– У вас закончились медика́менты, Tovarisch Закс – я правильно произнес вашу фамилию? Какая фамилия у вас была в России – Захаров? Захаревич?

Акцент у него был вполне приличный. За прибалта сошел бы. Эдакий горячий бруклинский парень. Он не замедлял ход ни на секунду. Ни для меня, ни для юбочек первокурсниц, взлетавших над загорелыми бедрами. Шел, как танк, по прямой.

Я «прочел» его по-быстрому. Ему нужно было отвезти папку Майрона на Федерал Плаза. Но прежде ему надо было отвязаться от меня и поймать такси. Вот ведь засада какая. Так всегда, когда имеешь дело с этими, которым деньги на расходы немерено выдают. Теперь мне нужно было выбирать: то ли я буду настырной заразой прямо сейчас, или позже придется вести себя подозрительно (при нашей следующей «случайной» встрече).

– Послушайте, Конкорд, у меня есть доказательства, что Майрон двойной агент.

«Не повернул головы кочан», гад.

– Я кой-чего забыл сказать на интервью на въездную визу в Риме.

Его лицо перекосилось, как будто съел целый лимон.

– Позвоните в установленные часы. Наш номер есть в телефонной книге.

Он задрал руку, остановить машину.

Чего ж он от Рима так дергается?

Такси появилось моментально, как будто стояло за углом. Как будто это была црушная бибика в желтом обличье такси. Или же таксист Ральф Диаз инстинктивно осознавал, что имеет дело с очень важным чиновником.

Я ухватил было ручку двери, но Джош хлестнул меня по руке – довольно жестко. Я чуть не подул на руку, что было бы совсем по-детски.

– И не думай даже.

– А чо там с Римом? – сказал я весело-нагло.

Давай поковыряем болячку. Какая у тебя там сукровица?

Но Джош уже прочно обосновался на заднем сиденье.

– А может быть, хорошая идея – вас депортировать в ваш родной колкхоз? Сейчас там уже… – Он замялся, среди его хобби «Агрикультура» не значилась.

– Озимые? – предложил я. – Доярки? Запои? (Теперь это называется «keywords». )

Он сокрушенно покачал головой и скомандовал Диазу:

– Federal Plaza. On Broadway?

Я хотел было пискнуть о «начале прекрасной дружбы» (см. кино «Касабланка»), но пока я вспоминал правильный артикль, он уже был готов:

– «Виски-класс» не делают с 1958 года, Закс.

И был таков.

Сет за Конкордом, 6:4. Да мне все равно нужно было в туалет. (Главное, это оправдать поражение.)

THREE

Вернувшись в свои грустные апартаменты, я тут же открыл купленный по дороге «Гиннесс» и пошел бороздить просторы моей студии с такой скоростью, что чуть в стенку не приложился. Что было не так сложно в данной каморке; посему я замедлил ход, чтобы не оказаться в Рузвельт-госпитале, где сестры особенно надрываться не будут, как только унюхают пиво.

Так что я заставил себя притормозить на поворотах, по крайней мере для затяжек. Предстоящий звонок должен был быть коротким и по делу. Но я не собираюсь заморачивать вас динамикой своих мыслительных процессов. Скажем так: за восемь минут я проработал тридцать семь вариантов и выбрал два из них.

Тогда я рванул вниз по лестнице, чуть не опрокинув пожилую соседку, которая глянула на меня… да какая разница, глянула, ругнула. Я уже был на улице, выхватывая ручку телефона-автомата быстрее, чем 007 выхватывает беретту.

– Центральное разведывательное управление, с кем вас соединить?

Какой прелестный южный прононс. Прямо «Унесенные ветром». Я до боли сжал пальцы в кулак и выдохнул:

– Послание для агента Конкорда.

– Минуточку. Хорошего вам дня.

Ее сменил мужик – полный контраст.

– С кем я разговариваю? – На пол, сука!

– Меня зовут Константин, и Джошуа Конкорд должен перезвонить по этому номеру ровно через час.

Я продиктовал номер телефона, повторил и повесил трубку. Никаких расшаркиваний, никаких «хэв-а-блядский-день». Джентльмены не играют в хоккей. Нах не послал, и на том спасибо.

Я возвращался своей обычной шустрой приблатненной походочкой – как говорят в Америке, старые собаки не учат новые фокусы. Хватит, отбегался. Дома открыл еще один «Гиннесс» и сел ждать. В оставшийся час – пятьдесят семь минут, кстати, – любой вид деятельности казался немыслим. Включил местные новости: испанцев грабят, студенты протестуют, городские власти подворовывают. Все как у людей. Вся эта тягомотина кружилась у меня над головой и в отсутствие разрешения на посадку вылетала из окна. Я не мог ни о чем думать. Сердце билось о грудную клетку, требуя его выпустить хотя бы условно или по крайней мере использовать право на один телефонный звонок.

За пятнадцать минут до часа икс я спустился на улицу и приземлился возле телефона. Тут же меня пошли осаждать существа самых разных полов неземной уродливости на предмет дешевого секса. Обычно я был не против с ними поболтать за жизнь, любая практика иноязыка принимается в любых формах и наречиях. Но сегодня я отвернулся; если Джош позвонит, мне придется послать моих собеседников нах, они обидятся, и это может привести к.

Время текло медленно и безразлично, такое уж оно. Прохожие выгуливали собак с явным намерением дать им покакать рядом со мной; я уставился на них с мрачной угрозой, как будто я только откинулся, жить негде, убью нах, и они нервно проследовали по своему маршруту. Внешне я был не совсем готов к роли (о чем ты думал?!), на мне не было угрожающих тату, но все же я пару дней не брился, да и вообще Десятая авеню не Пятая, если с тобой не хотят беседовать, то не стоит искушать судьбу.

Час икс пришел и прошел. И тут на сцену вышел мой желудок. Перед уходом из дому я зашел в туалет, но сейчас в животе у меня заурчало так, что было слышно в Нью-Джерси. Я понуро встал и поплелся в пиццерию на вынос через дорогу; оттуда доносились такие ароматы, что меня аж качнуло, как от десятибалльной качки.

– Plain, – сказал я у прилавка, – ничего сверху, не заслужил я ваши пеперони.

– Это не очень было впе-чат-ли-телно, Константин, – сказал Джош мне в спину. – Или Леонид. Или Феодор.

– Феодо́р да не тор. – Я неуклюже попытался.

– Вам следовало уйти через пять минут, – продолжал он. – Потом, возможно, вернуться через час. В общем, вы не профессионал. Кто вы?

– Сначала пицца, – сказал я. – Потом можно и по пиву.

FOUR

– Cheers, – сказал JC.

Еще до того, как я допил свою первую бутылку «Гиннесса», я решил отныне называть его JC. «Джош» звучало уж больно по-еврейски и невинно. Вряд ли Джош сможет спустить курок. А вот JC – запросто.

– Я должен сделать вам комплимент по вашему английскому, – сказал JC, – хотя иногда он звучит немножко странно…

Weird, сказал он. Мы уже перешли на английский, и это была хорошая примета.

Я просто таю. Rudy’s, где мы устроились у стойки, – это мечта, а не бар. Это все равно как я пришел в «Иллюзион» на Котельнической смотреть старое голливудское: гаснет свет, зал наполняется тяжелым застоявшимся пивным амбрэ, в углу включается джук-бокс и сквозь треск слышится “ (Sittin’ on) The Dock of the Bay» Отиса Реддинга.

Я сто раз видел этот оазис для пасынков судьбы на экране, и сейчас я нисколько не был удивлен, когда в углу стойки я увидел мужика в пожеванном костюме с безнадежно съехавшим галстуком. Он молча массирует свой стакан со скотчем, и каждая из ста морщинок в его лице кричит: Нах мне нужна такая жизнь.

Для полноты картины на другом конце бара сидит расплывшаяся блондинка «сорок плюс», которая тут же открыто уставляется на JC – галстук-костюм, все на месте. Чем не кавалер.

Что я мог рассказать JC об отделении Госфильмофонда «Иллюзионе» и о синюшном недоумке, сидящем среди старушенций в темном зале и беззвучно повторяющем диалог вслед за Хамфри Богартом и Гэри Купером?

– Поздравляю, – сказал JC. – И что это все имеет…?

– А можно я покажу вам небольшой фокус?

Инициатива – это наше все.

– Напишите число. Да прямо тут на салфетке. Ручку дать?

Я, как юный пионер, «Всегда готов!». Это всего лишь Paper Mate, десять за доллар, с длинным стержнем, который я удлинил кусочком пластика. В любом случае ручка «Монблан» – в этом баре?

– Сколько цифр?

– Неважно. Не показывайте.

JC прикрывает ручку левой рукой, но я вижу, как движется верхушка, и вычисляю номер – 44. Детский лепет. Но протокол нужно соблюдать.

– Готов? Значит, так… Ваше число состоит из одной цифры… нет, двух.

Есть.

– Первая цифра – пять или меньше? Четыре? Четыре.

Есть.

– Вторая цифра – пять или больше? Нет – меньше. Четыре?

Есть.

– Так что – 44?

Я раскланиваюсь под оглушительные аплодисменты.

– Забавно, – кивает JC. – К сожалению, у меня нет связей в мире эстрады. Вы в «Желтой телефонной книге» не смотрели? Где все по профессиям разложено?

Ничо-ничо, сопротивление – это хорошо, то, что нас не убивает, и т. д. Я потихонечку зверею, и фишка в том, чтобы подворачивать огонь ме-е-едленно, не переигрывая.

Блондинка разглядывает нас с повышенным интересом. Ну какие там мысли у нее читать, когда она и так смотрит на мир через призму, не мытую годами…

Свет-камера-мотор.

– Здрасте-как-вас-зовут, меня-зовут-Филипп-зовите-меня-Фил-просто-Фил, а-вы-знаете-что-вы-нарушаете-закон-штата-Нью-Йорк, нельзя-в-баре-сидеть-с-пустым-стаканом, а-могу-ли-я-осмелиться-и-предложить-вам-его-наполнить, и-что-же-вы-такое-пьете?

Блондинка в небольшом замешательстве от такой ковровой бомбежки. Впрочем, в ее состоянии для замешательства хватило бы простого hi.

– Эдит.

Она протягивает руку под непонятным углом: то ли поцеловать, то ли пожать.

Я делаю пальцепожатие – нэжно так, – что смущает ее вконец. Тем не менее она держится молодцом и щебечет:

– Вы можете звать меня Эди.

Она бросает непонимающие взгляды на JC, на меня, опять на JC. Один одет небрежно и говорит с акцентом, хотя я не уверен, что она разбирается; а другой явно из частной школы – я забыл спросить про его галстук, – это то, что называют «club tie»? Где-то я читал про них. У меня тоже был в совке галстук в полоску – знать бы, что это за клуб такой был, «Черноморец» или «Кайрат»?

В окосевших глазах Эдит JC явно выглядит более многообещающе. Но я не в обиде.

– Джонатан. – JC представляется с максимальной любезностью.

Имя чуть-чуть исказил, наверное, так учили.

– Так что же мадам употребляет? – настаиваю.

Наконец она включает оба грамма своего серого вещества и бормочет:

– Ку-ву-зе.

– Итак, «Курвуазье». – Я подзываю бармена.

– Со льдом, – добавляет она поспешно.

Бармен – ирландец лет пятидесяти; как у всех ирландцев, у него вид «Я у нас в Белфасте еще не такое видел, так что нех тут», и тыща морщинок на багровом лице остаются неподвижными. С тем же успехом она могла заказать «Бадвайзер». А мы с JC старательно пытаемся подавить снобские улыбочки. «Курвуазье»! Со льдом! Лед в коньяк, кель моветон! Таки мы уже на одной стороне! Как это легко!

Я выдерживаю респектабельную паузу, притворяюсь, что судьбы человечества на кончике моей сигареты, и командую бармену:

– Да ладно, черт с ним, двойной наливай, леди знает, чего она хочет! Видите ли, Эдит…

Прикольно, но улыбка приходит ко мне естественно. Причем только в США я узнал, что я обладаю естественной улыбчивостью. В России, как вы знаете, смех без причины – признак. Из нас это выбивают в начальной школе. «И чего вы улыбаетесь, Гуревич? Поделитесь с классом». Ага, прям щас.

– …Джонатан и я, мы проводим социологические исследования для Колумбийского, мы ищем кандидатов, может, вы могли бы ответить на пару вопросов, если вы подойдете, возможно скромное вознаграждение…

– Ну-у-у-у… – Почему-то она прыскает. – Почему бы и нет. Такие симпатичные исследователи. – Последнее обращено не ко мне. – В рамках приличия, так ведь? – Опять прыскает, в ответ своим тайным остротам, которые мне очень не хочется «считывать».

– Вообще-то, дорогая Эдит, вам ничего не надо говорить. Говорение я беру на себя. Я только что принял специальную таблетку, которую Джонатан разработал в секретной государственной лаборатории и которая – возможно! – позволит мне читать ваши мысли. Повторяю, если вы отвечаете нашим требованиям, если ваши мысли можно читать, то вас пригласят для настоящих опытов, и там для участников уже будут серьезные деньги.

Я затыкаю себе рот и удерживаюсь от «На Ку-ву-зе на пару дней хватит».

Итак. Вдруг я не знаю, с чего начать. Обычно я работаю с конкретными установками. Например, как детектор лжи. Я делаю только обязательную программу, я не делаю произвольную. Но от такого скептического жюри, как JC, наводки не дождешься. Он предпочел бы, чтобы я прыгнул и пропал без следа и оставил его в покое, чтобы он мог бултыхаться в своей депрессии. Он просто не заслуживает такого подарка судьбы, как я.

Так что будем делать с Эдит? Остается только частная жизнь – быстрый надрез, будет больно, но недолго, и мы разойдемся, как в море корабли.

– Пара вопросов, Эдит. Вам сорок… сорок.

Есть.

– Эй, подождите-ка, молодой человек…

Господи, она еще и заигрывает.

– …Разве леди можно задавать такие…

Я поднимаю руку – Ша. Не то чтобы это совсем сработало, она еще что-то бормочет, но с этим можно ужиться.

– Ваши родители… ирландцы… но не совсем… одна по крайней мере, а другой… вы не знаете?

– Мама говорила…

– Это неважно, что мама говорила. Речь идет о вас. Вы были замужем… дважды… трижды?

Есть. М-да…

Ее гонор пошел на понижение. Не самая благополучная у нее история супружеств. JC начинает проявлять интерес, наконец-то, слава богу.

– А что с детьми?

Вау, иголка подскакивает.

– От первого брака… ноль, от второго… ноль, и от третьего… опять ноль. Так чо там, вы родили между браками, что ли? Не-е-ет. Логически говоря, остается только до первого брака? И что с ним?.. Пришлось отдать на усыновление. И вы знаете, где он или она? Нет? Извините…

Смотреть, как женщина плачет – удовольствие сомнительное, а пьяная женщина – вдвойне. Можно не описывать ее трясущиеся губы-руки. Эксперимент закончен. Вот вам бумажный платок. Да ладно, салфеткой.

Я бросаю взгляд на JC. Жаль тебе ее, конечно, и меня ты в упор не выносишь. Я, в общем, тоже восторгом не преисполнен. Но ведь это ты меня вынудил!

– Надеюсь, больше вопросов нет, – говорю я ему. Кладу червонец на стойку, бормочу «сорри» и направляюсь к двери. Мне нужно срочно сделать большой вдох-выдох. В одиночестве. Уж больно неприятная я фигура.