Воспоминания о блокаде

Так, однажды (рассказ Марии Николаевны) она должна была сопровождать в театр какого-то именитого иностранца, места были в первом ряду партера, а у ног ее с игрушкой возился в проходе четырехлетний Митя. Начали поднимать занавес.

— Митя, садись!

Но Митя, продолжая разговаривать с игрушкой, ползал по полу.

— Митя, прекрати шуметь!

Ноль внимания.

— Митька, сядь! И засунь свою игрушку в ж… !

Митя поднял глаза на мать.

— Да, уж, маменька, — сказал он. — Вы — не Песталоцци.

Итак, 8 сентября кольцо немецких войск замкнулось. Началась 900-дневная блокада, о которой говорил весь мир и о которой легенды говорят: "никто не забыт, ничто не забыто", хотя всем известно, что забыто очень многое, и забыто намеренно. А об именах и говорить нечего - они заняли бы сотни томов. Слишком много было подлости и глупости, о которых запрещено было вспоминать - авось забудется со смертью уцелевших свидетелей. Но на месте этого остается бесконечная ложь и потребность болтовни вроде пустого названия "подвиг века"...

Как объяснит Владислав Михайлович, существует целый ритуал, который нужно непременно соблюсти. Вначале полагается выпить на брудершафт, затем обругать друг друга и только потом, помирившись, перейти на "ты".

Сотрудник музея-квартиры Пушкина уже через много лет после смерти дяди сказал мне, что когда женщины в музее видели в окна, выходящие во двор, что по двору идет со своей тросточкой Владислав Михайлович, они все, как по команде, бежали, розовея и прихорашиваясь, мыть руки – известно было, что дядя всем дамам, независимо от их служебного положения, говорит при встрече что-нибудь приятное и целует ручки.

Дело в том, что известный историк Дмитрий Бантыш-Каменский записал о Ганнибале со слов Пушкина, что тот в опальном уединении занялся описанием истории своей жизни, но однажды, услышав звук колокольчика, вообразил, что за ним приехал нароч- ный из Петербурга, и поспешил сжечь интересную рукопись.

– Не слышу колокольчика, – сказал Владислав Михайлович.

– То есть где не слышите?

– В восемнадцатом веке не слышу и не вижу: на рисунках и картинах той поры не

помню колокольчиков под дугою, да и в литературе, по-моему, раньше Пушкина и его совре- менника Федора Глинки никто колокольчик, «дар Валдая», не воспевал...

Приносят ему, например, предполагаемый портрет молодого декабриста-гвардейца, – Глинка с нежностью глянет на юношу прадедовских времен и вздохнет:– Да, как приятно, декабрист-гвардеец; правда, шитья на воротнике нет, значит, не гвар- деец, но ничего... Какой славный улан (уж не тот ли, кто обвенчался с Ольгой Лариной, – «улан умел ее пленить»); хороший мальчик, уланский корнет, одна звездочка на эполете – звездочка, правда, была введена только в 1827 году, то есть через два года после восстания декабристов, – значит, этот молодец не был офицером в момент восстания. Конечно, бывало, что кое-кто из осужденных возвращал себе солдатскою службою на Кавказе офицерские чины – но эдак годам к тридцати пяти – сорока, а ваш мальчик лет двадцати... да и прическа лермонтовская, такого зачеса в 1820–30-х еще не носили... Ах, жаль, пуговицы на портрете неразборчивы, а то бы мы определили и полк и год.Так что не получается декабрист никак – а вообще славный мальчик...

Про В. М. Глинку среди музейщиков рассказывали легенды. Говорили, что на старых черно-белых фотографиях он легко распознает цвета, в съемочной группе "Войны и мира" (Глинка консультировал съемки) утверждали, что он знает на память скрип рессор и колес всех типов старых экипажей...

На германской войне в 1914–1916 гг., подруги опять вместе, и опять на санитарном поезде, начальником над которым являлся муж Ольги Филипповны — военный врач Евгений Петрович Таубе.Как-то этот поезд, находясь вблизи линии фронта (дело было в Галиции), остановился в поле около лесочка, и приятельницы пошли прогуляться и подышать воздухом. Однако, зайдя за какой-то куст, они наткнулись на австрийского офицера, который отдал им честь и произнес: «Медам, вы в плену!» Дамы, хотя и были патриотками, но, как люди воспитанные, скандала устраивать не стали, тем более что и штаб австрийцев оказался совсем неподалеку. Дело происходило, кажется, осенью 1914-го года, и ожесточения, которое, как говорят знающие люди, со временем овладевает всеми воюющими, еще не наступило. А когда при допросе выяснилось, что несколько старших офицеров и пленные медсестры принадлежат к одному кругу, и даже обнаружились общие знакомые (следствие многочисленных путешествий О.Ф. и Н.С. по Европе), то допрос как-то сам собой перешел в оживленную светскую болтовню, и в штабе решено было устроить бал. Танцевали всю ночь. Под утро тот же офицер отвел приятельниц к месту их пленения. Убедившись, что поезд на месте, он произнес: «Медам, вы свободны!» — и отдал честь. Начальник поезда, муж О.Ф., конечно, спросил их о том, почему они задержались, но, судя по всему, ответ его удовлетворил.

Почему я написал эти воспоминания о Михаиле Васильевиче Доброклонском? Я не был с ним близок. Могу подсчитать наши сколько-нибудь подробные разговоры. Не был его учеником, не слушал его лекций. Сознаюсь, не читал его книг, кроме тех, в которых мог что-то прочесть о Рембрандте. Но он был одним из самых цельных людей, каких я знал. В нем привлекали не меня одного ныне очень редкие качества. Знания. Мужество в страданиях. Доброжелательность ко всем, кто с ним общался. Чувство собственного достоинства. Такт. Сдержанность. Скромность.Я нарочно разделил все их точками. Может, так рельефнее покажутся тому, кто прочтет эти страницы, все семь оригинальных качеств этого, может быть, и не слишком яркого, но такого цельного и привлекательного человека. Особенно во времена, когда миллионы людей, не колеблясь, скажут: «Мы - беззаветные герои…» Или: «В своих дерзаниях всегда мы правы…» И так далее.

И вот, не помню в этом разговоре или в другой раз, когда разговор зашел об этом ее соседе ,Наталья Васильевна сказала мне, что в самые страшные блокадные месяцы Попков, возвращаясь из Смольного привозил своему коту двести граммов свежего мяса.