Buch lesen: «Выдубицкий патерик. Как игумен Сильвестр правду для «Повести временных лет» искал»

© Владимир Положенцев, 2024

ISBN 978-5-0065-0828-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

В лето 6605 (1097), Любеч, детинец Переяславского князя Владимира Всеволодовича Мономаха

– Да возрадуемся, братья, союзу нашему великому, до скончания мира сего, пока свет солнечный во тьме не погаснет. А тому не бывать, ибо Создатель Люциферу победить не позволит. Никогда более на брата своего не пойдем с обнаженным мечом, со злым сердцем! На том Крест святой целовать будем и друг другу в любви бескорыстной, крепкой, поклянемся! – Волынский князь Давыд Игоревич поднял кубок с пряным «долгим» мёдом.

– Будем крест целовать! – вторили ему князья Володарь Ростиславич, брат его Василько.

– Возрадуемся, братья, – сказал князь Святополк Игоревич, так же поднимая кубок. – Сделаем всё по завету Мудрого Ярослава и Владимира Святого. Ни к чему нам друг друга изводить, когда половцы наседают, дышать Руси не дают.

– Поклянемся! – Князь Олег Святославич неловко встал, пролил мёд на византийский плащ князя Владимира Всеволодовича. И так испугался, будто достал меч против Мономаха, что ноги его подкосились, вновь опустился на скамью, обитую медвежьей шкурой.

Мономах похлопал его по плечу, поправил золотую застежку на плаще в виде головы льва:

– Ничего, брат, не в обиде. Даже Днепр теперь не между нами, а уж капля медовухи и вовсе не преграда.

Все дружно рассмеялись. Святополк Игоревич подтолкнул локтем монаха Печерского монастыря Сильвестра, приглашенного Мономахом для «летописи» на Любеческий собор князей: чего мол, спишь, записывай всё как есть.

Но Сильвестр не спал. Обладая отменной памятью, он всё тщательно запоминал, чтобы потом кропотливо и точно изложить на пергаменте. Однако и теперь он делал пометки в небольшом свитке – Святополк сделал ему замечание, чтобы еще раз подчеркнуть перед князьями свое особое, неблазное отношение к собору. Ну и то, что он здесь главный, хотя инициатором собора был Мономах.

– Не тревожь летописца, – сказал Владимир Святополку, – он свое дело верно знает.

– Не сомневаюсь, князь, в твоем верном выборе писца, – ответил тот, и в словах его прозвучала некая обида – зачем, мол, перед каким-то чернецом одергиваешь…

Мономах не дал повода разгореться ссоры из-за пустяка. Он велел дворовым добавить в светлицу огня – над княжеским теремом Любечского детинца уже сгустились сумерки, а над Днепром взошла огромная серебряная Луна.

Холопы внесли в просторную залу дворца византийские канделябры отделанные золотом и серебром о трех и пяти рожках, с зажженными восковыми и сальными свечами. Княжеский тиун Парапинак, грек по происхождению, выписанный из Византии, одетый в ливрею как при дворе константинопольского императора Алексия I Комнина, спросил у Владимира Всеволодовича можно ли подавать трапезу. Мономах взглянул на князей: всё ли выяснили? Все утвердительно закивали, загудели.

– Ежели так, то пора переходить к застольной братчине.

Съезд продолжался с раннего утра, поэтому все проголодались: за совещательным столом были только пряный мёд, белое византийское вино и пряники, к которым во время переговоров никто не притронулся.

– Вельми приятна, братья, дружба наша, – сказал в заключение деловой части собора Василько Ростиславич.– А ежели кто нарушит нашу клятву, пусть у того полопаются глаза его.

Опять все одобрительно закивали, но взоры и мысли князей были уже устремлены на вносимых в просторную светлицу жареных поросят, лебедей в перьях, бараньих боков. Появились также заморские фрукты: китайские «оранжевые яблоки» из Византии, ифрикийские бананы, египетские финики. Словом, на всё, что хозяин припас к «летописному» собору, который должен был положить конец междоусобной рознице.

Уже за трапезным столом Мономах торжественно произнес:

– С сего дня, братья, мы сливаемся в единое сердце, соблюдём Русскую землю!

Итак, князья порешили, что Святополку достанется Киев с Туровым, а также титул великого князя. Владимир получал Переяславское княжество, Белоозеро, Смоленск и суздальские земли, Давыд и Олег Святославичи – Муром, Тмутаракань, Чернигов, Рязань. Давыд Игоревич согласился на Владимир-Волынский с Луцком, а Васильку с братом Володарем перешли Червень, Перемышль, остался за ними и родовой Теребовль.

Князья кричали: «Добре, лепо, дивье!», а Сильвестр записал в свитке решение собора: «Да аще отселе кто на кого вьстанеть, то на того будемъ вси и честьный крестъ». И рекоша вси: «Да будеть на нь хрестъ честный и вся земьля Руская». И целовавшеся и поидоша усвояси».

1

Не успело остыть тело Киевского князя Святополка Игоревича, почившего в 16 день априля, как в Киеве начался бунт. Смерды и закупы, вроде как, почувствовав безвластие, принялись громить дома и лавки евреев – ростовщиков, а так же боярские и сотские дворы. В последнее время заемщики, на фоне неурожая, так задирали проценты по долгам, что низам было «не вздохнуть, не выдохнуть». Кроме того, при Святополке был поднят «соляной налог». Кого-то восставшие повесили, других «жидов-неблазников» нагими гнали кнутами вдоль Днепра, пока те не теряли сознания. Собирались уж осквернить и захоронение Святополка в церкви Святого Михаила – многие считали его виновным в «непотребстве аппетитов ростовщиков», но не случилось.

Срочно собравшийся Софийский собор призвал на Киевское княжение Владимира Всеволодовича, « славно» проявившего себя в битвах с половцами. Князь, утвержденный Любечкским собором приемником Святополка Игоревича на киевский стол, отказался от княжения в пользу Святославичей. Тысяцкий Путята, чей двор тоже был разграблен «чернью», послал Владимиру в Переяславль слезное послание: «Пойди, княже, на стол отца и деда… ежели не придешь, разграбят и монастыри, и ты будешь держать за то ответ».

Для набожного Владимира, это был существенный аргумент. После повторного приглашения – пусть знают ему цену – он отправил в Киев передовой отряд, за которым последовал сам. Когда воины нагрянули в «лепую вотчину русских князей на Днепре», усмирять бунт было уже не нужно. Народ выпустил пар и на вече, мирно, потребовал от нового, еще не севшего на стол князя Владимира Мономаха, «честности и справедливости».

И новый правитель Киева, а по сути всей Рюриковой Руси, не заставил себя ждать: принял «Устав о резах», по которому были ограничены прибыли ростовщиков 20 процентами, а в случае неуплаты закупами долгов, князь лично определял сроки и длительность их «закабаления».

Но до принятия Устава, сразу по прибытии Владимира Всеволодовича в Киев, к нему пришли тысяцкий Путята Вышатич и его брат, тоже воевода, Иоанн – товарищ посадника.

Владимир принял их в запустевшем за долгое его отсутствие, но все еще «румяном» тереме на высоком берегу Днепра.

Путята мялся, не решаясь с чего начать. Брат его Иоанн тискал в руках кожаную, обитую белкой шапку, тоже молчал, потупив взор.

Нерешительность Путяты объяснялась просто: он пришел «доносить» на князя Олега Святославича, с которым у Владимира хоть не раз и выходила «лихая» распря, но они вместе окончательно прогнали «поганых» из Руси. Хан Шарукан спасся бегством, а вот другого половецкого хана Сугру пленил именно Олег. Причем для этого ему пришлось проявить немалое мужество. К тому же в том бою, он заслонил Мономаха своим щитом от половецкой огненной стрелы, спас его от гибели. И Владимир Всеволодович этого не забыл, простил все прежние козни двоюродному брату, поклявшись на святом распятии в вечной дружбе и любви.

– Ты же знаешь, князь, что Олег взял в дружки половчанку хана Оселука, – молвил, наконец, Путята.

– И что? – пожал плечами Владимир. – До этого у него была византийка Феофания, преставившаяся тому несколько зим назад. Мы нынче со степняками мир имеем.

– В том-то и дело! – воскликнул помощник городского «головы» Иоанн. – Евреи-ростовщики пустили слух, что ты, князь, коль сядешь на киевский стол, пуще прежнего повысишь соляной налог и земельные займы смердам, потому как перед половцами долг имеешь. А отдавать надо.

– Нет у меня перед степняками долгов и быть не может.

– Тех хитрых ростовщиков подговорил никто иной, как Олег Святославич с братом Давыдом.

– Олег сам хочет сидеть в Киеве, это понятно, – ухмыльнулся князь. – Но причем тут половцы? Кроме мнимого моего им долга.

– Притом, что это беглый хан Шарукан его надоумил к бунту, а Олег за сию мудрость плененного тобой хана Сугру отпустил.

– Это Олег хана изловил, ему было и решать.

– Всё так, но то неважно. Важно то, что Святославичи и теперь на тебя мечи точат. Бунт – их рук дело.

– Да? – удивился Владимир. – Вообще-то, это похоже на Олега. Он ведь и в Константинополе, куда его хазары увезли, мятеж русско-варяжской гвардии устроил против императора Никифора. После переворота новый император Алексий так ему был благодарен, что помог вернуться на Русь да еще золотом – каменьями одарил.

– Вот видишь! – воскликнул Путята. – А византийцы спят и видят, чтобы у нас смуту посеять. На словах – друзья, а при любом случае со степняками целуются, лишь бы Руси Рюриковой насолить. Вот и Олега Святославича настропалили против тебя, что б ему в Киеве сесть.

– Гладко глаголешь, тысяцкий, – ухмыльнулся князь. – А как же удалось усмирить народ еще до моего прихода? Что это вдруг присмирел?

– Людишки изначально на соборе за тебя кричали, так что охладить бунтовщиков много сил не понадобилось. Мы, твои преданные тиуны, изловили зачинщиков и в Днепр покидали.

– Вот как, – покачал головой Владимир.– И кто же они по именам?

Путята замялся:

– К чему, князь? Ты их всё одно не знаешь. А народец присмирел.

– После того, как ваши с Иоанном дворы разграбили и пожгли.

– Ничего не поделаешь, князь, – вздохнул Иоанн.

После продолжительного молчания, Мономах позвал своего ближнего воеводу Ратибора.

Огромный как медведь тысяцкий, заросший пегой «шерстью» по самые огненные, как у волка в ночи глаза, в византийской кольчуге, с половецкой саблей на золотом поясе, не вошел, ввалился в светлицу, пригнув голову, чтоб не стукнуться о дверной косяк.

Раньше Ратибор служил у Всеволода Ярославича, затем перешел советником к самому Владимиру Всеволодовичу в Переяславль. Этот советник взял такую власть, что от имени Мономаха имел право ставить свои именные печати на княжеских указах. Именно Ратибор надоумил князя Владимира убить половецких послов Катына и Итлара, приехавших для мирных переговоров. В Катына всадил стрелу сын Ратибора Ольбег, а другой посол пал от руки младшего его сына Фомы. После этого случилась главная битва с половцами, когда князья Владимир Всеволодович, Святополк Игоревич и Олег Святославич объединились и разбили ханов.

– Слушаю, князь Володимир, – сказал Ратибор. Он всегда произносил его имя на «волжский» манер, с растянутыми «о».

– Возьми-ка этих молодцев, да запри в темницу. А перед этим попарь канчуками на свинцовых «каплях». Да не забудь перед этим уксусом их спины сбрызнуть.

– Не забуду, князь. Пошли что ли. Сами, али на руках отнесть?

Ошалевшие от такой неожиданности братья, выпучили глаза, не веря услышанному приказу. Первым упал на колени перед князем Иоанн.

– Не губи, князь, ноги твои лобызать денно и нощно стану, Бога за твое здравие молить!

– Недолго тебе осталось за меня молиться. Ишь, негораздки ащеульные, остолбени брыдливые, решили меня на мякине провести. Олег, мол, бунт устроил! Думаете, у меня своих лазутчиков в Киеве не было? То же мне, нашли Ерошу с моркошей. А ну, выкладывайте всё на чистоту, а то велю вас не в темницу, а на круге городском, прямо сейчас повесить. Нет, лучше без шума, просто в Днепр с камнями на шее кинуть.

Путята в ноги князю не упал, цену себе знал. Он тяжело вздохнул, сел напротив Владимира.

– Сей бунт мы с братом устроили. И еще пара наших товарищей – единомышленников народец подбили. Только затевали мы его не против тебя, а за тебя князь.

– Это как же?

– А вот как. Князь Олег Святославич посаднику Тимофею Лукьянычу письмо прислал: мол, ежели он на стол киевский сядет, то все налоги снизит и евреев к ногтю прижмет. А вот коль Владимир станет киевским владыкой, то наоборот народ прижмет. Олег просил огласить его грамоту на Софийском соборе. Бояре думали, рядили. А когда ты отказался в первый раз ехать на стол в Киев, мы и решили народ поднять против ростовщиков. После, когда ты дал «добро», мы самых шустрых непотребков изловили и в Днепр покидали, чтобы утихомирить чернь. Даже своими дворами пожертвовали, дали толпе поглумиться, а ты нас за это в реке хочешь утопить.

– Правду ли сказываете? – Владимир обвел братьев колючим взглядом, от которого, как говорили, падали замертво волки.

– Не верю я им, князь, – прищурился и Ратибор.– То что бунт учинили верю, а то что для твоей пользы – нет. Видно, себе выгоду искали, да не совладали с волной, что сами подняли.

– Для чего же тогда мы писали Владимиру Всеволодовичу слезные грамоты – «…приди, княже, на стол отца!» – воскликнул Путята. – Голова у тебя семечками набита, а не умом.

– Ну-ну, ты не очень-то, – проворчал тиун Владимира. Тыквенные семечки – были «больным» местом Ратибора, который их лузгал постоянно, казалось, даже во сне. И везде сорил шелухой, к неудовольствию княжеского распорядителя Парапинака. – А то космы-то повыдергаю.

Видимо, князю доставляла удовольствие эта перепалка, он её не прекращал некоторое время. Конечно, ни в какую темницу братьев он отправлять не собирался, а тем более топить – от того же Тимофея Лукьяныча – его давнего «доносчика», киевских бояр он знал, что бунт был устроен не Олегом, а кем-то еще. Но кем, Владимир раньше не знал, а они молчали. Вероятно, из-за страха перед всесильными братьями. И вот на тебе, открылось…

– Какая же выгода была у вас? – спросил князь.

– А такая, – не слишком уважительно ответил Путята, сделав вид, что сильно обижен. – Олегу разве нужен был бунт в Киеве, коль собирался сесть на стол? Может быть, был бы и нужен, коль был бы смел на то, и уверен, что народ в пылу разбоя самого его не утопит в Днепре. Ты ить тоже, княже, не сразу откликнулся.

Тысяцкий понял, что перегнул палку, засопел, но князь его никак не одернул, а потому тот продолжил:

– Евреи-ростовщики, что от хазарского племени, давно уже меры не знают, да из-за ваших распрей с братьями не только тут распустились, а по всей Руси. Разве не так в Переяславле?

Князь не ответил – он пытает тысяцкого, а не тот его. Да и оставить ли Путяту на прежней должности? Коль прогнать – врага наживешь. А так с Ратибором будут из кожи вон лезть, чтоб показать свою значимость, а это очень удобно. Половцев разбили, но кто знает, какие степняки да торки еще объявятся.

Молчание Путята расценил, как согласие.

– Давно следовало евреям укорот дать, – сказал Иоанн. – Теперь шелковыми будут. А тебе надобно, князь, свой Устав на предмет налогов написать да народу предъявить, что б полюбили тебя как родича твоего Всеволода Ярославича.

А вот это дельное предложение, подумал Владимир. Нет, всё же головастые эти братья Вышатичи. Но князь даже не представлял насколько. Иоанн продолжил его удивлять.

– Кроме того, княже, надобно тебе, по моему скудному разумению, возвысить свое имя в летописи, – сказал он. – Неблазно, что Нестор превознес в ней Святополка Игоревича, а ты как бы у него в товарищах. Ты вели монахам переписать летописную повесть. Пусть расскажут в ней о твоей набожности, честности, справедливости. И, конечно, о ратных подвигах, освободивших Русь от поганых.

– И еще, что ты непричастен был к ослеплению Василько Ростиславича – теперь за него многие горой, народ по всей Руси его святым мучеником считает, – добавил Путята. – А вот Святополк – причастен. В его же детинце, Василько покалечили, света божьего лишили. Теперь он, горемычный, наощупь живет.

– Наощупь, да врагам не спускает, – сказал Ратибор. – И венгров бил, и того же Святополка на Рожном поле уговорил… А что, князь, эти неблазники верно говорят.

Владимир Всеволодович и сам понимал, что «верно говорят». В летописи должно остаться его имя как великого Киевского князя Рюриковой Руси, а не проходящего князька, которого никто из потомков не вспомнит.

– Какого же летописца позвать, кому поручить? – спросил князь Путяту.

Тот довольно, словно муха на потолке, потер руки:

– Разве забыл, князь, про чернеца Сильвестра Михайловской обители, что на соборе в Любече клятву вашу с братьями о вечном мире и любви промеж вами записывал?

Путята тогда служил Святополку, был у него воеводой и советником. Вспомнив это, Владимир внутренне поморщился: как тысяцкий легко сдает своего прежнего хозяина, а ведь верным псом был, руки ему лизал. И его сдаст, обманет, коль много ему позволить. Но опять же: советы Вышатичи дают дельные, толковые, не внимать им глупо. Владимир же не простак и подвох всегда узрит.