Buch lesen: "Лекции по русской литературе"

Schriftart:

Издательство CORPUS ®

От редактора настоящего издания

Подготовленные авторитетным американским библиографом и текстологом Ф. Т. Боуэрсом (1905–1991) по рукописным и машинописным материалам три тома университетских лекций Владимира Набокова были изданы в начале 1980‐х годов при участии вдовы и сына писателя. Сначала вышел том «Lectures on Literature» (лекции, посвященные западным писателям), затем «Lectures on Russian Literature» (лекции, посвященные русским писателям) и, наконец, «Lectures on Don Quixote» (лекции о «Дон Кихоте» М. де Сервантеса). Все три тома содержат богатый факсимильный материал – страницы из рукописных и машинописных текстов с заметками, рисунками или правками Набокова, а также из принадлежавших ему экземпляров книг, разбиравшихся во время лекционных занятий.

История создания этих лекций восходит к европейскому периоду жизни Набокова. 20 апреля 1940 года, находясь в Париже, он писал гарвардскому профессору истории М. М. Карповичу о своих американских планах: «Мне бы чрезвычайно хотелось найти поскорее работу, – любую, но, конечно, предпочел бы литературную или лекторскую. Не думаете ли вы, что это теперь легче осуществимо, принимая во внимание, что через месяц-другой я буду в Америке? Между прочим, у меня почти готов курс русской литературы по‐английски (ведь в прошлом году я чуть было не получил лекторат в Leeds¹), но пока что читаю его только стенам»².

Переехав в Америку, Набоков в июне-июле 1941 года в Летней школе Стэнфордского университета читал лекции по истории русской литературы, начиная с 1905 года, «с обзором революционного движения в русской литературе прошлых веков»³, и лекции по писательскому мастерству, в том числе по драматургии. Как указал Б. Бойд, в его курс писательского мастерства входила и позднее опубликованная лекция «Искусство литературы и здравый смысл»⁴. В 1940–1950‐х годах Набоков преподавал в женском колледже Уэллсли, в университетах Корнелля и Гарварда, однако некоторые лекции он писал для отдельных выступлений и читал их во время американских лекционных турне в 1941–1945 годах.

В 1952 году Набоков читал различные курсы по русской и западной литературе в Гарвардском университете. Описание этих курсов, близкое составу трех опубликованных томов лекций (хотя и значительно более широкое в части русской литературы), содержится в его английском письме к М. Карповичу от 12 октября 1951 года:

Дорогой Михаил Михайлович,
Большое спасибо за Ваше милое и обстоятельное письмо. Отвечу по пунктам в том же порядке.
Я с Вами совершенно согласен, что Тургенева следует рассматривать в первой части курса.
Я собираюсь коснуться Островского, Салтыкова и Лескова между прочим, но не стану требовать от студентов чтения их сочинений.
В случае Некрасова я намерен использовать собственные прозаические переводы. Я Вам признателен за согласие ввести Тютчева, которого я хочу сопоставить с Фетом и Блоком – в моих собственных переводах.
Достоевский: «Двойник», «Записки из подполья», «Преступление и наказание».
Толстой: «Смерть Ивана Ильича» и «Анна Каренина».
Чехов: «Дама с собачкой», «В овраге», «Дом с мезонином» и еще один рассказ; «Чайка».
Подробное рассмотрение всех этих сочинений будет чередоваться лекциями с биографическими сведениями и обсуждениями общего характера. Из Горького я упомяну лишь рассказ о волжском пароме [ «На плотах»], сравнив его топорный стиль с чеховским.
Я не собираюсь посвящать отдельной лекции Бунину и прочим⁵, но расскажу о них в предваряющей лекции. Из новых авторов я рассмотрю Блока, Ходасевича, Белого. Я не стану касаться Сологуба, Ремизова, Бальмонта, Брюсова, хотя, возможно, упомяну их в предваряющей лекции cum grano salis – из моей собственной соляной пещеры⁶. Кроме того, у меня в планах две-три лекции о советской литературе в целом.
Во многих случаях я буду использовать собственные мимеографированные переводы. Обязательные пособия: «Сокровищница» Герни⁷. Основной справочник: Мирский⁸.
Так я вижу главные черты курса, с прибавлением тех связующих лекций, о которых Вы писали.
Если Вы усмотрите какие‐либо серьезные изъяны в моем плане, пожалуйста, сообщите, и я, ворча, неохотно добавлю что‐нибудь из кошмарных переводов Островского и Лескова. Я выправил большую часть наиболее важных глав «Анны Карениной»⁹ и материал Достоевского.
Я, по‐видимому, соглашусь с Финли¹⁰. Пруста обойду, а начну с «Дон Кихота»¹¹.
Спасибо за расписание. Да, я предпочту дополнительно к финальному экзамену еще один в середине семестра. Не имею ничего против ранних часов. <…> Мне представляется весьма удобным, что лекция по курсу Классическая литература-2 начинается сразу же после Славистики-150 b. Таков же порядок и здесь у меня.
Что касается курса по Пушкину, я не против одного часа в понедельник или среду в первой половине дня и еще одного часа (всего в неделю два часа) с 10 утра в субботу, поскольку ассистенты ведут мой курс Классической литературы каждый третий день. Однако я предлагаю сделать иначе. Нельзя ли назначить часовое занятие в любое время в понедельник или среду? Так я поступаю здесь, но, конечно, у меня совсем небольшая группа студентов. Я исхожу из того, что студенты, посещающие пушкинский курс, читают по‐русски, хотя весь материал у меня имеется и в переводе.
Кажется, я охватил весь список чтения по курсу, приведенный Вами на желтых листах. Если Вы все же хотели бы, чтобы я добавил Островского и Лескова, я бы выбрал «Грозу» и, вероятно, «Очарованного странника». «Двенадцать» Блока я намерен переводить в классе. Рассказы Чехова – в переводе Ярмолинского с моими уточнениями¹².
Что касается полного собрания сочинений Пушкина (главное блюдо – «Евгений Онегин», затем «Маленькие трагедии», «Пиковая дама», около полусотни стихотворений), я имел в виду шесть томов в переплете из желтой кожи, относительно недавно выпущенных Советами («Academia», 1936). Я, кроме того, слышал о новом издании «Евгения Онегина» с бóльшим числом примечаний, чем есть в обычных изданиях. <…>
Я не вполне понимаю, что означает «читательский период», для которого Вы выписали несколько названий на отдельной странице?¹³ Как экзаменовать студентов по этому чтению? Правильно ли я понял Вас, что заключительный экзамен должен охватывать весь семестр, включая этот период?
[Ваш В. Набоков]

Название «Лекции по зарубежной литературе» не принадлежит Набокову. Для него, как американского профессора и писателя, английская литература, конечно, не была зарубежной. Под таким названием русские переводы этих лекций издавались в России, тогда как Ф. Боуэрс, как мы уже сказали, использовал название «Lectures on Literature» («Лекции по литературе»). Основной лекционный курс Набокова, включавший не только английских, но и некоторых русских авторов, носил название «Masters of European Fiction» («Мастера европейской прозы»). Исключительно русским авторам он посвятил курс «Русская литература в переводах» (материалы этого курса включены в настоящий том лекций). Из западных писателей для отдельных курсов лекций он выбрал Джеймса Джойса («Улисс») и Сервантеса («Дон Кихот»). Материалы последнего из названных курсов составили целиком третий том лекций, выпущенный Боуэрсом в 1983 году.

Тремя опубликованными томами набоковские лекции по русской и западной литературе, а также по истории России не исчерпываются. В 1982 году Б. Бойд, собирая материалы для своей фундаментальной биографии Набокова, обнаружил в апартаментах писателя в «Монтрё-палас» «коробку с рукописями набоковских лекций по русской литературе от истоков до XX века, причем все они были посвящены не тем писателям (Гоголь, Достоевский, Толстой, Тургенев, Чехов), о которых шла речь в набоковском курсе о шедеврах европейской прозы, послужившем основой книги 1981 года “Лекции по русской литературе”». Эти новонайденные лекции охватывают период от ранних житий до Владислава Ходасевича¹⁴.

Согласно нашим собственным архивным изысканиям, не все новые материалы являются лекциями, тем более завершенными, многие из них представляют собой заметки и выписки, черновики лекций или их части, экзаменационные и справочные материалы, вопросы и инструкции для студентов, введения и преамбулы к курсам или отдельным темам.

Общий массив этого материала можно распределить по следующим основным группам:

1. Древнерусская литература и «Слово о полку Игореве».

2. История русской литературы и поэзии.

3. Русская поэзия XX века.

4. Русская история.

5. Советская и эмигрантская литература.

Написанные по‐английски и до сих пор не опубликованные материалы, о которых идет речь, посвящены не только русским поэтам и писателям (в их числе Аввакум, Ломоносов, Державин, Пушкин, Лермонтов, Фет, Крылов, Тютчев, Блок и другие), но и коротким обзорам: Аксаков и Гончаров, Батюшков и Гнедич, Фонвизин и Грибоедов, Карамзин и Жуковский, Кольцов и Некрасов, а также исследователям русской литературы, к примеру, Н. К. Гудзию, А. С. Орлову, А. Н. Пыпину. Рассматривал Набоков и отдельные темы, которые могли быть частью более широкого лекционного материала, к примеру: «Ямб Баратынского», «О шестистопном ямбе Жуковского», «Пролетарский роман», «Советский рассказ», «Олеша и эмигранты».

Из университетских архивных материалов Набокова нами впервые были переведены и подготовлены к публикации две лекции «О советской драме» и лекция «Советский рассказ»¹⁵; в 2008 году были опубликованы переводы двух лекций по драматургии: «Ремесло драматурга» и «Трагедия трагедии»¹⁶. В 1920–1930‐х годах Набоков выступал перед широкой эмигрантской аудиторией или участниками различных литературных объединений и клубов с речами или докладами о Гоголе¹⁷, Достоевском, Пушкине, Блоке¹⁸. Из этих ранних выступлений нами был подготовлен к публикации доклад «О Гумилеве»¹⁹, в котором заметно то же личное отношение Набокова к рассматриваемому автору, которое отличает и его американские лекции.

Настоящее издание существенно отличается от всех предыдущих попыток представить русскому читателю лекции Набокова. Здесь впервые публикуется русский перевод отрывка из обзорной лекции Набокова о советской литературе, предваряющий оригинальное американское издание «Лекций по русской литературе» и по какой‐то причине исключенный из всех русских изданий. По замыслу Ф. Боуэрса, этот отрывок имеет особое композиционное значение, поскольку перекликается с заключительной заметкой Набокова «L’Envoi», кончающейся на той же трагической ноте. Без пояснений выпускался почти целиком и раздел «Имена» в лекциях об «Анне Карениной», основную часть которого составляют тщательно собранные Набоковым по группам персонажи романа – с характеристиками, определением родственных и иных связей. Нами восстановлены многочисленные пропуски и купюры переводов, воспроизведен полный состав собранных Ф. Боуэрсом иллюстраций, внесены исправления не только в текст переводов, но и в цитаты приведенных и разобранных Набоковым произведений (замечания или комментарии Набокова даются в квадратных скобках), составлены примечания. Часть лекций, комментарии Набокова к первой части «Анны Карениной» и предисловие Ф. Боуэрса публикуются в новых переводах.

Перевод сверялся по изданию: Nabokov V. Lectures on Russian Literature / Ed. and with an Introduction by Fredson Bowers. New York et al.: Harcourt Brace & Company, 1981.

Из обзорной лекции о советской литературе²⁰

Трудно удержаться от самоутешения иронией, от роскоши презрения, обозревая тот отвратительный бедлам, который безвольные руки, послушные щупальца, направляемые раздутым спрутом государства, сумели сотворить из этой огненной, причудливой и вольной стихии – литературы. Скажу больше: я научился беречь и ценить свое отвращение, потому что знаю: испытывая его с такой силой, я сохраняю все, что могу, от духа русской литературы. Право на критику, наряду с правом на творчество, является богатейшим даром, который может предложить свобода мысли и слова. Живя на свободе, в той духовной открытости, где вы родились и выросли, вы, возможно, склонны рассматривать истории о тюремной жизни, доходящие до вас из отдаленных стран, как сильно преувеличенные небылицы, распространяемые задыхающимися беглецами. Люди, для которых написание и чтение книг является синонимом наличия и выражения индивидуального мнения, едва ли верят в то, что есть такая страна, где почти четверть века²¹ литература ограничена одной лишь возможностью – иллюстрировать различные рекламы фирмы работорговцев. Но даже если вы не верите в существование таких условий, вы можете хотя бы вообразить их, и как только вы их вообразите, вы с новой ясностью и гордостью осознаете ценность настоящих книг, написанных свободными людьми для чтения свободными людьми.

Владимир Набоков

Предисловие ²²

Владимир Набоков вспоминал, что в 1940 году, прежде чем начать академическую карьеру в Америке, он, «по счастью, взял на себя труд написать сто лекций, около двух тысяч страниц, по русской литературе <…> Благодаря этому, я был обеспечен лекционным материалом в Уэллсли и Корнелле на двадцать академических лет»²³. Эти лекции, каждая из которых тщательно приводилась к принятому в Америке пятидесятиминутному лекторскому стандарту, были написаны, предположительно, после приезда Набокова в США в мае 1940 года и до его первого преподавательского опыта – курса русской литературы в Летней школе Стэнфордского университета (Stanford University Summer School), прочитанного в 1941 году. С осеннего семестра того же года Набоков начал преподавать в колледже Уэллсли, где единолично представлял отделение русистики и где сперва читал курсы по русскому языку и грамматике, но вскоре ввел обзорный курс русской литературы в переводах («Русская литература № 201»). В 1948 году, перейдя в Корнеллский университет и получив там место адъюнкт-профессора отделения славистики, он читал курсы «Мастера европейской прозы» («Литература № 311–312») и «Русская литература в переводах» («Литература № 325–326»).

Лекции о русских писателях, представленные в настоящем издании, по‐видимому, входили в состав периодически менявшихся двух курсов, упомянутых выше. Курс «Мастера европейской прозы» обычно включал Джейн Остин, Гоголя, Флобера, Диккенса и – время от времени – Тургенева; второй семестр Набоков посвящал Толстому, Стивенсону, Кафке, Прусту и Джойсу. Разделы, посвященные Достоевскому, Чехову и Горькому, в этом томе относятся к курсу «Русская литература в переводах», который, по сообщению сына Набокова Дмитрия, включал также менее известных русских писателей²⁴, однако лекционные записи о них не сохранились²⁵.

После того как успех «Лолиты» позволил ему в 1958 году оставить преподавание, Набоков задумал выпустить книгу, основанную на материале его лекций по русской и европейской литературе. Он так и не взялся за этот проект, хотя еще четырнадцатью годами ранее лекции о «Мертвых душах» и «Шинели» в переработанном виде вошли в его небольшую книгу о Гоголе²⁶. Одно время Набоков планировал подготовить издание «Анны Карениной» в виде пособия, но, проделав некоторую работу, отказался от этого. В настоящем томе собрано все, что было получено нами из массива рукописей его лекций, посвященных русским авторам.

Изложение материала в лекциях по русской литературе несколько отличается от изложения в лекциях, посвященных западным писателям. В последних Набоков не уделял внимания авторским биографиям и не делал попыток хотя бы бегло охарактеризовать те произведения, которые не были предназначены для прочтения студентами. У каждого писателя выбиралось лишь одно произведение, которое и становилось предметом рассмотрения. Лекции по русской литературе, напротив, обычно открываются кратким биографическим вступлением, за которым следует общий обзор творчества автора, а затем детально разбирается наиболее значительное из его произведений. Можно предположить, что этот типовой академический подход отражает начальный преподавательский опыт Набокова в Стэнфорде и Уэллсли. Судя по некоторым его отрывочным замечаниям, он, похоже, считал, что студенты, перед которыми ему предстояло выступать, не имеют ни малейшего представления о русской литературе. Поэтому принятая в университетах того времени схема преподавания, вероятно, представлялась ему наиболее подходящей для ознакомления студентов с диковинными писателями и неведомой цивилизацией. Ко времени преподавания в Корнелле курса «Мастера европейской прозы» он разработал более индивидуальный и утонченный подход, иллюстрируемый лекциями о Флобере, Диккенсе и Джойсе, но, похоже, никогда существенно не менял для аудитории Корнелла те письменные лекции, которые читал в Уэллсли. Однако в силу того, что лекции по русской литературе касались хорошо известного ему предмета, вполне возможно, что в Корнелле он изменил манеру преподавания, внеся больше импровизированных комментариев и менее строго придерживаясь того способа изложения, о котором он писал в «Стойких убеждениях» так: «Хотя, стоя за кафедрой, я научился искусно поднимать и опускать глаза, у внимательных студентов никогда не возникало сомнений в том, что я читаю, а не говорю»²⁷. Действительно, некоторые лекции о Чехове, и особенно лекцию о «Смерти Ивана Ильича» Толстого, читать по рукописи было бы невозможно, поскольку законченных рукописей этих лекций не существует.

Помимо структурных, можно отметить и другие, более тонкие различия. Говоря о великих русских писателях XIX века, Набоков всецело пребывал в своей стихии. Эти авторы не только представляли для него абсолютную вершину русской литературы (включая, конечно, и Пушкина), но и не утрачивали притягательности вопреки утилитаризму, который он высмеивал как в социальной критике прошлого, так и, еще более саркастично, в ее более позднем советском изводе. В этом отношении публичная лекция «Русские писатели, цензоры и читатели» отражает позицию, нашедшую свое выражение в его подходе. В аудиторных лекциях социальный элемент у Тургенева порицается, у Достоевского высмеивается, сочинения же Горького разносятся в пух и прах. Как в «Мастерах европейской прозы» он подчеркивал, что студенты не должны видеть в «Госпоже Бовари» историю из буржуазной жизни в провинциальной Франции девятнадцатого века, так и высшее его восхищение вызывает отказ Чехова позволить социальным комментариям вмешиваться в его точные наблюдения над людьми, какими они предстают перед ним. Рассказ «В овраге» в художественной форме представляет жизнь такой, какая она есть, и людей такими, какие они есть, без искажений, которые могли бы возникнуть вследствие озабоченности общественной системой, способной породить таких персонажей. Соответственно, в лекциях о Толстом Набоков с легкой иронией сожалеет о том, что Толстой не увидел, что красота завитков темных волос на нежной шее Анны с художественной точки зрения важнее взглядов Левина (Толстого) на сельское хозяйство. В «Мастерах европейской прозы» он постоянно и в различных планах акцентирует внимание на художественности; однако в настоящем собрании лекций по русской литературе этот акцент может показаться еще более твердым, поскольку принцип художественности, по мнению Набокова, противостоит не только предубеждениям читателя 1950‐х годов, о чем, как кажется, он говорит в «Мастерах европейской прозы», но и – что более важно для писателей – антагонистическим и в конечном счете торжествующим утилитарным позициям русской критики XIX века, позднее утвердившимся в Советском Союзе в догму государственного управления.

Мир Толстого идеально соответствовал утраченной родине Набокова. Ностальгия, которую он испытывал вследствие исчезновения этого мира и его обитателей (он в детстве однажды видел Толстого), усилила его неизменное превознесение художественного изображения жизни в русской литературе Золотого века, особенно в произведениях Гоголя, Толстого и Чехова. В эстетике артистическое, конечно, недалеко отстоит от аристократического, и не будет преувеличением предположить, что обе эти мощные составляющие набоковского характера могли лежать в основе его отвращения к тому, что он называл фальшивым сентиментализмом Достоевского. Они же, безусловно, питали его презрение к Горькому. Поскольку Набоков преподавал русскую литературу в переводах, он не мог сколько‐нибудь детально обсуждать важность стиля; но кажется бесспорным, что его неприязнь к Горькому (помимо политических соображений) была обусловлена как пролетарским стилем «буревестника», так и тем, что Набоков считал топорностью в его изображении характеров и ситуаций. Отсутствие у него восхищения стилем Достоевского, возможно, также отчасти повлияло на его в целом неблагоприятное мнение об этом писателе. Поразительны те несколько случаев, когда Набоков приводит отрывки из Толстого по‐русски, чтобы проиллюстрировать своим слушателям необычайный эффект соединения звука и смысла.

Педагогический подход, которому Набоков следует в этих лекциях, несущественно отличается от подхода в лекциях «Мастера европейской прозы». Он понимал, что студенты не знакомы с предметом его лекций. Он понимал, что должен побудить своих слушателей разделить с ним наслаждение богатством жизни и сложностью характеров исчезнувшего мира той литературы, которую он называл русским ренессансом. Поэтому он в значительной мере полагался на цитаты и пояснительные пересказы, составленные с тем, чтобы раскрыть студентам те чувства, которые они должны испытывать при чтении, вызвать реакции, которые должны за этим последовать и которыми он пытался управлять, а также создать у них понимание великой литературы, основанное не на бесплодной теории, а на внимательной и рациональной оценке. Его метод состоял в том, чтобы вызвать у своих учеников стремление разделить его собственное восхищение великим произведением, погрузить их в иной мир, который тем более реален, что является художественным подобием. Следовательно, это очень личные лекции, во многом предполагающие взаимность, разделенность опыта. И конечно, из‐за своей русской тематики они проникнуты чем‐то более личным, чем его искреннее восхищение Диккенсом, его глубокое понимание Джойса или даже его писательское сопереживание Флоберу.

Все это, однако, не означает, что в публикуемых лекциях вовсе отсутствует критический анализ. Набоков может раскрыть важные скрытые темы, как, например, в том случае, когда он указывает на мотив двойного кошмара в «Анне Карениной». То, что сон Анны предвещает ее смерть, – не единственное его значение: в один из моментов великолепного озарения Набоков внезапно связывает его с эмоциями, возникающими после того, как Вронский завоевал Анну в их первый любовный период незаконной близости. Не пропадают втуне и последствия скачек, после которых Вронский убивает свою лошадь Фру-Фру. Особое внимание уделяется тому, что, несмотря на богатую чувственную любовь Анны и Вронского, владеющие ими духовно бесплодные и эгоистичные чувства обрекают их на гибель, в то время как брак Кити и Левина воплощает толстовский идеал гармонии, ответственности, нежности, правды и семейных радостей.

Набоков очарован хронологическими схемами Толстого. Каким образом достигается полное совпадение читательского и авторского ощущения времени, создающих абсолютную реальность, Набоков считает неразгаданной тайной. Но то, как Толстой манипулирует хронологической схемой между линиями Анны – Вронского, с одной стороны, и Кити – Левина, с другой, прослежено в интереснейших подробностях. Он может показать, как изложение Толстым мыслей Анны во время ее поездки по Москве в день смерти предвосхищает технику потока сознания Джеймса Джойса. Он, кроме того, умеет обратить внимание на нечто необычное, – например, на тех двух офицеров в полку Вронского, представляющих собой первое изображение гомосексуализма в современной литературе.

Он не устает показывать, каким образом Чехов заставляет обыденное казаться читателю высшей ценностью. Критикуя банальность биографических отступлений у Тургенева, прерывающих повествование, и связь того, что происходит с каждым после окончания истории, Набоков все же может оценить изящество описаний тургеневских эпизодических персонажей, его модулированный, извилистый слог, который он сравнивает с «ящерицей, нежащейся на залитой солнцем стене». Если его оскорбляет сентиментальность Достоевского, как, например, в возмущенном набоковском описании Раскольникова и проститутки, склонившихся над Библией, он все же отдает должное безудержному юмору писателя; и его вывод о том, что в «Братьях Карамазовых» прозаик, который мог бы стать великим драматургом, безуспешно противостоит рамкам романной формы, – это уникальное наблюдение.

Способность подняться до уровня автора в его шедевре – отличительная черта как великого педагога, так и критика. В частности, в лекциях о Толстом, которые представляют собой самое захватывающее чтение и составляют сердцевину этого тома, Набоков время от времени поднимается на его головокружительную высоту творческого опыта. Интерпретационное изложение, с помощью которого он ведет читателя по истории Анны Карениной, само по себе является произведением искусства.

Возможно, самым ценным вкладом, который Набоков внес в обучение своих студентов, стал акцент не просто на опыте совместного чтения, а на опыте совместного просвещенного чтения. Сам будучи писателем, он мог рассматривать авторов на их собственной территории и оживить их сюжеты и характеры посредством личного понимания особенностей писательского искусства. Неизменно ратуя за интеллектуальное чтение, он обнаружил, что ничто не сравнится с умением читателя владеть деталями как ключом к раскрытию секрета того, как устроен шедевр. Его комментарии к «Анне Карениной» – это кладезь сведений, помогающих читателю лучше понять внутреннюю жизнь романа. Это научное и одновременно художественное восприятие деталей, характерное для самого Набокова как писателя, в конечном счете и составляет суть его преподавательского метода. Свои представления он резюмировал следующим образом: «В свою академическую пору я старался снабдить студентов, изучавших литературу, точными сведениями о деталях, о таких сочетаниях деталей, которые высекают чувственную искру, без которой книга мертва²⁸. В этой связи общие идеи не имеют никакого значения. Любой болван способен уразуметь главные пункты толстовского отношения к адюльтеру, но для того, чтобы наслаждаться его искусством, хороший читатель должен представить себе, к примеру, каким было устройство вагона ночного поезда Москва – Петербург сто лет тому назад». И далее он продолжает: «Здесь особенно полезны объяснительные чертежи»²⁹. И вот у нас его схема на школьной доске, изображающая пересекающиеся маршруты поездок Базарова и Аркадия в «Отцах и детях», и его рисунок с планом спального вагона, в котором Анна ехала из Москвы в Петербург в том же поезде, что и Вронский. А костюм, в котором Кити могла бы кататься на коньках, воспроизведен Набоковым по модной иллюстрации, относящейся ко времени действия романа. Мы узнаем, как играли в теннис, что в России ели на завтрак, обед и ужин и в какое время. Это сочетание научного уважения к фактам и собственного писательского понимания запутанных следов страстей, которые оживляют и наполняют смыслом великое художественное произведение, является типично набоковским и составляет одно из особых достоинств этих лекций.

Таков преподавательский подход, но в результате у Набокова и его слушателей-читателей возникает теплое чувство общности опыта. Мы с радостью отзываемся на то, как он через чувства и ощущения передает понимание, – дар, свойственный в особенности тем критикам, которые сами являются выдающимися художниками слова. О том, что волшебство, которое он столь остро ощущал в литературе, должно вызывать наслаждение, мы узнаем из публикуемых здесь лекций и из анекдота о том, что в сентябре 1953 года, на первой лекции курса «Литература № 311», в Корнелле, Владимир Набоков попросил студентов письменно объяснить, почему они выбрали этот курс. На следующем занятии он с одобрением отозвался об одном из ответов: «Потому что я люблю всякие истории».

1.Университет Лидса, Великобритания.

2.Набоков В. Переписка с М. М. Карповичем (1933–1959) / Предисл., состав., примеч., пер. с англ. А. А. Бабикова (Библиотека «Литературного наследства». Новая серия. Вып. 2). М.: Литературный факт, 2018. С. 44.

3.Бойд Б. Владимир Набоков. Американское годы. Биография. СПб.: Симпозиум, 2010. С. 42.

4.Там же. С. 41.

5.Речь идет о писателях, получивших известность в конце 1900‐х гг. (раздел в «Истории русской литературы» Д. П. Святополк-Мирского, названный «Художественная проза после Чехова»), – Куприне, Бунине, Андрееве, Арцыбашеве.

6.В оригинале: salt lick – соляной участок, привлекающий диких животных. В тексте сначала было: «salt lake» – соляное озеро (исправлено рукой Набокова).

7.Имеется в виду антология: A Treasure of Russian Literature / Ed. by Bernard Guerney. N. Y.: The Vanguard Press, 1943.

8.Имеется в виду двухтомная история русской литературы, написанная кн. Д. С. Святополк-Мирским по‐английски: D. S. Mirsky. A History of Russian Literature: From Its Beginnings to 1900. In: 2 vol. (New York, 1926, 1927).

9.В иллюстрациях к настоящему изданию приведены страницы экземпляра английского перевода «Анны Карениной» с правками Набокова.

10.Джон Х. Финли-младший, профессор классической литературы Гарвардского университета.

11.Циклу романов М. Пруста «В поисках утраченного времени» Набоков посвятил значительную часть курса «Мастера европейской прозы».

12.Авраам Цаллевич Ярмолинский (1890–1975), с 1918 г. служил в библиотеке Конгресса США, затем заведовал славянским отделом Публичной библиотеки Нью-Йорка, критик, переводчик Чехова и др. См.: Переписка В. В. Набокова с А. Ц. Ярмолинским / Вступ. ст. Г. Глушанок // Вышгород. 1999. № 6. С. 59–76.

13.В американских университетах под «reading period» подразумевается срок, обычно недельный, для подготовки к экзамену, когда студенты не посещают занятий.

14.Бойд Б. По следам Набокова. Избранные эссе. СПб.: Симпозиум, 2020. С. 85–86.

15.Бабиков А. Прочтение Набокова. Изыскания и материалы. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019. С. 246–287.

16.Набоков В. Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме / Сост., вступ. ст., примеч. А. Бабикова. СПб.: Азбука-классика, 2008. Лекции переведены нами в соавторстве с С. Б. Ильиным.

17.Набоков В. Гоголь / Публ. и примеч. А. Долинина // Звезда. 1999. № 4. С. 14–19.

18.Швабрин С. «Печать непреходящего»: Набоков-Сирин о Пушкине, Блоке – и о себе // Новый журнал. 2014. № 277. С. 189–217.

19.Бабиков А. Прочтение Набокова. Изыскания и материалы. С. 479–483.

20.Единственная сохранившаяся неозаглавленная страница (пронумерованная как с. 18) из обзорной лекции о советской литературе, которой Владимир Набоков предварял курс лекций о великих русских писателях. Эта страница, по‐видимому, – все, что сбереглось в архиве писателя из этого обзора. (Прим. Ф. Боуэрса.) Русский перевод публикуется впервые. (Здесь и далее, если не указано иное, – прим. ред. настоящего издания.)

21.Лекция, к которой относится настоящий отрывок, была написана в 1941 г.

22.Американское издание «Лекций по русской литературе» предварялось следующим выражением благодарности: «Редактор <Ф. Боуэрс> и издатель выражают глубокую признательность Саймону Карлинскому, профессору отделения славянских языков Калифорнийского университета (Беркли), за тщательную сверку лекций и советы по транслитерации. Помощь проф. Карлинского в подготовке этого тома трудно переоценить».

23.Nabokov V. Strong Opinions. N. Y.: Vintage, 1990. P. 5. (Пер. мой. – А. Б.)

24.Дмитрий Набоков указывает, что в числе авторов, о которых Набоков читал лекции в Корнелле, были Пушкин, Жуковский, Карамзин, Грибоедов, Крылов, Лермонтов, Тютчев, Державин, протопоп Аввакум, Батюшков, Гнедич, Фонвизин, Фет, Лесков, Блок и Гончаров. Если все они включались в один лекционный курс, то это мог быть лишь короткий обзор. Весной 1952 г., читая курс в Гарварде как приглашенный лектор, Набоков посвятил Пушкину отдельный семинар, – вероятно, на основе материалов, которые он собирал для своего издания [комментированного перевода] «Евгения Онегина». (Прим. Ф. Боуэрса.)

25.Эти материалы сохранились. См. открывающую настоящий том заметку «От редактора настоящего издания».

26.«Nikolai Gogol» (1944). Переиздана в серии «Набоковский корпус» (2025).

27.Nabokov V. Strong Opinions. P. 5.

28.По поводу этого отрывка Джон Саймон в рецензии «Романист у школьной доски» заметил следующее: «Несмотря на свое неприятие грубой реальности – “этих фарсовых и мошеннических персонажей, которые зовутся Фактами”, – Набоков, однако, требует властного и правдивого подобия реальности, которое, как он сам мог бы сказать, не является тем же самым, что правдоподобие. Как он заметил в одном из интервью, если не знать улиц джойсовского Дублина и как именно выглядел спальный вагон поезда Петербург – Москва в 1870‐х годах, нельзя понять “Улисса” и “Анну Каренину”. Иными словами, писатель использует некоторые конкретные реалии, но лишь как приманку, с помощью которой можно завлечь читателя в большую нереальность – или большую реальность – его произведения» (Simon J. The Novelist at the Blackboard // The Times Literary Supplement. 1981. April 24. P. 458. Рецензия на издание набоковских «Lectures on Literature»). Конечно, если читатель не поймет и не усвоит эти детали, он останется вне вымышленной реальности книги. Не подлежит сомнению, что без набоковских объяснений тех условий, при которых Анна совершила свое роковое путешествие в Петербург, некоторые мотивы в ее страшном сне не могут быть поняты. (Прим. Ф. Боуэрса.)

29.Nabokov V. Strong Opinions. P. 156–157. (Пер. мой. – А. Б.)