Buch lesen: «Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля»

A

«А заплачу – изменится жизнь хоть на йоту…»

 
А заплачу – изменится жизнь хоть на йоту,
Или если покаюсь – то по новой вернёт
Юных грёз облупившуюся позолоту,
Что за золото я принимал в свой черёд?
 
 
И когда полыхнут громовые раскаты
Иль холодные руки протянет пурга,
Объяснит ли судьба, чем пред ней виноватый,
Коли так беспощадна она и строга?
 
 
Неужели ей жалко сотню тысяч зелёных
На квартиру и дачу посреди сосняка,
Строганины из нерки, литра водки палёной
И холодного пива до открытья ларька?
 
 
Ну и, главное, песни той, которою брежу,
Как подросток на женщин случайных смотря,
Правда с каждой весною всё спокойней и реже,
И всё чаще из окон чужих втихаря.
 

«Аз – альфа, смысл и суть вселенной…»

 
Аз – альфа, смысл и суть вселенной,
И точка над последним i,
России сын благословенный,
Что проклят и забыт людьми.
 
 
Свободный – рабству я обязан,
Когда от уз освободясь,
Не одичав от зла и грязи,
Простил врагам и зло, и грязь.
 
 
И остаюсь самим собою
Меж искушающих лжецов
Под твердью божией святою
Вдали от хижин и дворцов.
 
 
Предтеча будущих пророков,
Провидцев, магов, колдунов:
Как квинтэссенция пороков,
Как сила благостных основ.
 
 
Остерегающий надежду,
В беседах ищущий ума –
Пусть на тюремную одежду,
Давно мной сменена сума.
 
 
Позор меня да не минует,
А счастье отблагодарит,
Что жил в беспамятстве и всуе,
Где чернь позорная царит.
 
 
И кружит Клоты бестолковой
Нелепое веретено,
Пока заказанное слово
Судьбой не произнесено.
 

«Алым – ярче текущего в жерлах металла…»

 
Алым – ярче текущего в жерлах металла,
Половину небес залило, обметало.
 
 
А второю, остывшей, укутались ели,
Им казалось – надёжно, от дождей и метелей.
 
 
Так прости их, Господь, да и нас вместе с ними,
Если жили бездумно мечтами пустыми.
 
 
Ну, а если не хочешь, иль просто не силе,
Позабудь, словно мы ничего не просили.
 

«Ашшурбанапал был обычным тираном…»

1

 
Ашшурбанапал был обычным тираном,
Таким же, как до или после него,
Грозой Иудеи, Египта, Ирана
И прочих окраин из мира того.
 
 
Он так и остался бы в лике злодеев,
Кем наша история населена,
Из тех, что великие зверства содеяв,
Ославлен и проклят на все времена.
 
 
Хотя, может быть, они это хотели,
Оставив свои описанья побед
На дикой скале или царственной стеле,
Без страха пред мнением будущих лет.
 
 
Но в дьяволом выстроенной веренице
Безумных бесчинств, лишь Ашшурбанапал
От судного часа сумел уклониться
Туппумами, что для архива собрал.
 
 
И зря угрожал он жестокою карой
Тому, кто без спроса табличку возьмёт,
Зане, вопреки грабежам и пожарам,
Труд жизни его возвращён в обиход.
 
 
Сказания. Кодексы. Акты. Анналы.
Ан. Ки. Сотворенье. Потоп. Авраам.
Ничто, превратившееся в Начало.
И в чём-то, пусть смутно, понятное нам.
 

2

 
А кто-то, при власти он или в опале,
Смотрящий на зоне, шестёрка в гаи,
Как в зеркале видит в Ашшурбанапале
Несбывшиеся притязанья свои.
 
 
Глумленье, тщеславие и святотатство,
Насилие женщин, и чтоб на века –
Ни с кем несравнимое в жизни богатство
С потёками крови, замытой слегка.
 

«Аще ваших тузов бьют козырные масти…»

 
Аще ваших тузов бьют козырные масти,
Аще пики пришли к оглашённым червям,
Ни при чём здесь ни случай, ни эпоха, ни власти,
Выбор сделать до хода жизнь представила вам.
 
 
И никто помешать вашим планам не в силе –
Заложиться на банк, уступить, пасануть,
А когда вы получите, что заслужили,
О случившемся с вами не жалейте ничуть.
 
 
Не держите обиду и зависть под сердцем
К тем, кто выставил вас дураков дураком
В чэчэвэ, в карамболе, в генерале и терце
Или в вами задуманном деле другом.
 
 
Что считать не пришедшие вовремя флеши
И нечаянно взятые ералаши,
Лучше, вспомнив Петра, его «Камо грядеши?»,
Помолитесь неслышно за спасенье души.
 

Б

«Бал дворянский! Оркестр полнокровный!..»

 
Бал дворянский! Оркестр полнокровный!
Канделябры, колонны, паркет.
Словно не было, не было словно
Страшных и героических лет.
 
 
Зря сражались и гибли напрасно,
А потом ещё шли под расстрел
Сотни тысяч, и белых, и красных,
И кто выбрать цвета не успел.
 
 
Но смеётся и пляшет Россия!
От кавказских до северных вод
Торжествуют князья голубые
Меж сменивших окраску господ.
 
 
Бал в разгаре. Кружа и взметая,
Льётся музыки сказочный дождь,
Под которым визжит золотая,
Бриллиантовая молодёжь.
 
 
Чьи отцы – патриот к патриоту,
Выжигая свободы до тла,
Напилили без меры и счёту,
Как они называют, бабла.
 
 
Вот и знать не хотят нувориши
Под надёжною крышей ЧК,
Что в народе всё явственней слышен
Голос Блюхера и Колчака.
 
 
Не случайно, за орднунг радея,
На отмытый от крови помост,
Ставит власть монументы злодеев,
Аккурат в подполковничий рост.
 
 
И грохочет оркестр полнокровный!
Канделябры, колонны, паркет.
Словно не было, не было словно
Страшных и героических лет.
 

«Балкон напротив, а на нём…»

 
Балкон напротив, а на нём,
Как от мужских объятий тая,
Соседка в платье голубом
Лежит, случайный текст читая.
 
 
И что заставило её
Забросить рыбу в маринаде
И пересохшее бельё
Потрёпанной книжонки ради.
 
 
Каким сюжетом сражена
Красотка с королевским взором:
Благополучная жена,
И дважды мать, и скоро сорок.
 
 
Лак на ногтях лежит с утра,
В порядке губы и ресницы,
Но предрешенному вчера,
Сегодня, видимо, не сбыться.
 
 
Вечерний дождь снимает зной
И гасит уличные гулы.
Прошёл субботний выходной.
Над книгой женщина уснула.
 
 
Вернувшись вновь в разгул страстей
На фоне серой прозы буден –
Ведь скоро будет сорок ей.
А восемнадцати не будет.
 

«Без сдержек и противовесов…»

 
Без сдержек и противовесов
Власть абсолютная, она
От бога при посредстве бесов
Для наказания дана.
 
 
Ну, а богатство, нажитое
На муках и крови людской –
Не меньший знак: воздастся втрое
При встрече с огненной рекой.
 
 
Как незаслуженная слава,
Собой торгующих господ,
По справедливости и праву
Всё в ту же бездну приведёт.
 
 
Лишь только тот, кто чист и честен,
Сколь жизнь его ни тяжела,
Достоин быть в заветном месте
Среди заветного числа.
 
 
Дабы в Великую Седмицу,
В своё второе рождество
С Отцом навек соединиться
В чертогах Царствия Его.
 

«Бессильны акты и уставы…»

 
Бессильны акты и уставы,
Обыденных событий ход,
Когда по сердцу взгляд лукавый
Острее бритвы полоснёт.
 
 
Бесплоден приворот старинный
И паутина прошлых пут,
Коль губы спелою малиной
Притягивают и зовут.
 
 
А грудь, мелькнувшая сквозь вырез
Китайской кофточки цветной,
Хотя и нет прекрасней в мире,
Уже открыта предо мной.
 
 
Её соски желез молочных,
Твердея под рукой моей,
Нам обещают рай бессрочный
До окончанья наших дней.
 
 
И всё равно, как это чудо,
Чем заслужил я и когда,
Раз ты явилась ниоткуда
Спасти меня от вникуда.
 

«Больше у России нет друзей…»

 
Больше у России нет друзей,
Исключая армии, и флота,
Жуликов всех рангов и мастей,
Да «шестёрок-жириков» без счёта.
 
 
Дальше – хор попов про третий Рим!
Питерские, брайтонцы, мигранты.
Вертикаль и, непоколебим,
Рейтинг венценосного гаранта.
 
 
А вокруг извечные враги,
Крик сестёр вчерашних вороватых
Под Китая гулкие шаги –
Тоже нами вскормленного брата.
 
 
И потом, наверное, в аду,
Черти ждут нас, веривших на слово,
По весне в двухтысячном году
Летоисчисления Христова.
 
 
Потому и нет у нас друзей,
Исключая армии, и флота,
Жуликов всех рангов и мастей,
Да «шестёрок-жириков» без счёта.
 

«Боюсь, когда на лодку катит вал…»

 
Боюсь, когда на лодку катит вал,
А ветер лишь крепчает, пеной вея,
И грешен, что животных убивал
Не для еды насущной – для трофея.
 
 
Мне стыдно говорить про геморрой,
Тем более показывать кому-то,
Хотя бывает утренней порой
Почти невыносимая минута.
 
 
Чего скрывать, я жаден и ленив,
Неадекватен и непостоянен,
С первопричиной путая мотив,
Как баб доступных путают по пьяни.
 
 
С господствующей логикой мирясь,
Свой интерес всегда держу в уме я,
Не прерывая дружескую связь
Со всеми, кто со мной её имеет.
 
 
И вычеркнув, как фейк, ночной дебош,
Мне дышится свежо, легко и ровно.
Чего скрывать, я дьявольски хорош
И ангельски приятен, безусловно.
 

«Бровей багровей глухаря…»

 
Бровей багровей глухаря
И ярче крови глухариной
Сползает медленно заря
На травы с поросли осиной.
 
 
Как ранее по кедрачу,
По соснам, взвившимся над строем,
Где были тучи по плечу,
И звёзды, льющиеся роем.
 
 
Хотя известно на земле:
Она лишь отблеск солнца краткий,
Пока блаженствует во мгле
Восток, на сладость неги падкий.
 
 
Проснётся он и хлынет свет,
Открыв назначенное зрячим:
Кто будет вскормлен и согрет,
А кто для жертвы предназначен.
 
 
При этом выиграет тот,
Чьё сердце в сумраке урочищ
Ритм выживания найдёт,
Не заморачиваясь прочим.
 
 
А те, другие, сгинут зря,
Под дробью пух развеяв пудрой,
Приняв за брови глухаря
Следы кровавые под утро.
 

«Брызги крови во мху – осень сыплет брусникой…»

 
Брызги крови во мху – осень сыплет брусникой
Да рядами маслят по оленьей тропе:
Это доля твоя, чем с тобой, с горемыкой,
Расплатилась судьба, что ты выбрал себе.
 
 
Ведь ещё повезло – не оборыши встретил
Под приветливым солнцем, хоть пора холодам,
И вернулся домой в срок, который наметил,
И устал не до смерти – сообразно годам.
 
 
Так чего ты бурчишь, расплатившись с ментами,
Перекупщикам сбыв результаты трудов,
И палёнкою друга, как всегда, остограммив
В прибазарном шалмане между мелких воров.
 
 
Лучше, вспомнив былое, со слепым гармонистом
Спойте песню любимую хором втроём,
Чтоб её подхватила своим голосом чистым
Всем шалавам шалава за соседним столом.
 
 
И не трогайте мать, матерь вашу – Россию,
Что, детей разогнав, как назойливых псин,
Холит новых хозяев, пряча глазки косые
За зеркальными окнами офисов ФСИН.
 
 
Неужели вы четверо, вместе с другими,
Заслужили иное за деянья свои,
Если челядью верной при каждом режиме
Прославляли господ за пайки и паи.
 
 
Или может не вы, самодержцу в угоду,
Под попов и начальничков брань и враньё,
Словно дикого зверя обложили свободу
И волками в клочки растерзали её.
 
 
Брызги крови во мху – осень сыплет брусникой
Да рядами маслят по оленьей тропе:
Это доля твоя, чем с тобой, с горемыкой,
Расплатилась судьба, что ты выбрал себе.
 

«Был я в деле, был я в доле…»

 
Был я в деле, был я в доле,
Встречен, принят, окормлён
Женщиной, тюрьмой и волей
К вящей гордости сторон.
 
 
И немало позабавил
Окружающих при том,
Что боролся против правил,
Насаждаемых кнутом.
 
 
Был я в силе, был я в деле,
Форс держа и теша нрав,
И сколь власти ни радели,
Отступили, не сломав.
 
 
А в ответ им красной нитью
Гнев отсвечивал в стихах,
Что писались по наитью,
На лету да впопыхах.
 
 
Был я в теме, был я в силе,
Даже в худшие года,
Как меня не поносили,
Пипл, попы и господа.
 
 
Но по фраерской привычке
Лишь смеялся я до слёз
От запоя до больнички,
Не беря того всерьёз.
 
 
Был я в доле, был я в теме,
Потому и бил с носка
Вместе с теми, вместе с теми,
Кто не ссучился пока.
 
 
Ведь не зря же жребий божий,
Разделяющий людей,
Даст любому, что тот сможет
Удержать в судьбе своей.
 
 
Потому и был я в доле,
Встречен, принят, окормлён
Женщиной, тюрьмой и волей
К вящей гордости сторон.
 

В

«В год тридцать третий нашей эры…»

 
В год тридцать третий нашей эры
На перекладине креста
Он, символом грядущей веры,
Смерть принял в образе Христа.
 
 
И чтоб другим не оскверниться
И в сроки соблюсти закон,
Омытый, в белой плащанице
Был в тот же вечер погребён.
 
 
Но слух прошёл меж прозелитов,
Что он воскрес и в час ночной
Не раз встречался в месте скрытом
С учениками и женой.
 
 
А Савл, в ходатае за сирых
Узрев иное естество,
Явил пред городом и миром
Как сына божьего его.
 
 
С тем и живут с тех пор поныне
Жрецы в сиянии свечей,
Что вдовы им и глас в пустыне,
И жертвы царских палачей.
 
 
Собор с торгующими в чреве,
Бесовский блуд полурасстриг
Под, не стесняющийся в гневе,
Медийных проповедей рык.
 
 
А где же тот в венце из тёрна,
В крови, сочащейся из пор,
Поднявшийся над чернью вздорной
На осмеянье и позор?
 
 
Реб Иешуа Бен Йосеф,
Чьи речи за строкой строка
Ветра истории разносят
Сквозь расстоянья и века.
 
 
Но ежедневно, ежечасно
В ответ нашёптывает змей
О жертвах истины напрасной
И разуверившихся в ней,
 
 
Кто получает мерой полной
Блага мирские за отказ
От совести и мук духовных
В стране, грешащей напоказ.
 
 
В которой с яростью звериной
Народ готовится опять,
Чтоб Человеческого сына,
Предав, унизить и распять.
 

«Ванька ротный, Ванька взводный, Ванька рядовой…»

 
Ванька ротный, Ванька взводный, Ванька рядовой –
Навсегда они остались на передовой.
При дороге, меж пролесков, посреди болот,
Где попали под бомбёжку или артналёт.
 
 
Труп на трупе, слой на слое, падая внахлёст,
Как свалили пулемёты вставших в полный рост.
Молодые и не очень, на одно лицо –
Брошенные без поддержки, взятые в кольцо.
 
 
Голод, вши, мороз, сексоты, смерш и трибунал,
Да в тылу за сотню тысяч грозных погонял,
Что сегодня гордо встали в бесконечный ряд
Величавых монументов, словно на парад.
 
 
Кто-то в бронзу, этот в мрамор, тот в гранит одет –
Соколы отца народов, маршалы побед.
Погубившие без счёта, чьих-то сыновей
По хозяйскому приказу, к выгоде своей.
 
 
Чтоб их внуки под прикрытьем власовских знамён
Вновь страну в игре азартно ставили на кон.
За начальством повторяя: «Надо – повторим»,
Зная – не найдётся смелых прекословить им.
 
 
И, конечно, не осадят, не остерегут,
Те, кому давно не страшен самый страшный суд.
Ванька ротный, Ванька взводный, Ванька рядовой –
Кто ответил за безумье власти головой.
 

«Ведь не зря тратил я молодые года…»

 
Ведь не зря тратил я молодые года
Там, за речкой, за чёрной горою,
И горит на груди Золотая Звезда,
Как положено это Герою.
 
 
Сторожил я с друзьями Тадж-Бекский дворец.
Замирял кишлаки по горам Кандагара.
И холодная сталь, и горячий свинец
В моё тело входили недаром.
 
 
Я у Сунжи в лесу, окружённый, один
Отбивался в упор от давнишних знакомых,
Но не умер и взял, как и дед, свой Берлин,
Хоть его и зовут по-другому.
 
 
Почему же сегодня мне в спину кричат
О каких-то правах и свободах,
Если я по приказу навёл автомат
На хохлатых фашистских уродов.
 
 
Я – отечества воин, воспитанный в ГРУ,
Заявляю всем сквозь балаклаву:
Если надо – убью, если надо – умру
За вождя, за народ, за державу.
 
 
И никто помешать не сподобится мне,
Присягнувшему Русскому флагу,
Знайте: я, как отец на сибирской броне,
Въеду в мной усмирённую Прагу.
 

«Весенний ветерок лепечет…»

 
Весенний ветерок лепечет,
По-детски проявляя прыть,
Дабы скорее окна вечер
Мог тьмой безмолвною накрыть.
 
 
Чтоб я уснул и засыпая,
Как в интернетовской сети,
Посредством божьего вай-фая
Себя мог снова обрести.
 
 
Весёлым, смуглым иностранцем
17 лет тому назад,
Под горький запах померанцев
И пенье сладкое цикад.
 
 
Вдали отечества родного,
Давно презревшего меня,
За дело, помысел и слово
Срамя, пороча и черня.
 
 
Пусть судит бог, но я не скрою:
Как мужику, мне грянул гром,
И стала родина чужою,
И хуже мачехи притом.
 
 
А я ведь верил безгранично,
Служил, работал, воспевал
С другими и единолично,
Без сторожей и погонял.
 
 
Но доказать сумели власти:
Стране навеки суждено
Иметь две старые напасти
И с ними новшество одно.
 
 
Ну, и зачем мне Муссолини,
Попов средневековый бред
Среди запретов, красных линий
И нарисованных побед.
 
 
Я жить хочу открыто, честно,
Среди свободных, как и я,
И не во сне, а повсеместно
До дней последних бытия
 

«Весы справедливости – верные, точные…»

 
Весы справедливости – верные, точные,
Хозяина нет им и сторожа нет,
Но каждый из нас в своё время урочное,
Коснётся их чаш, излучающих свет.
 
 
Они не знакомы с людским правосудием,
Вершимым нередко во лжи и за мзду,
Где форма и буква – слепое орудие,
Несущее в мир человека вражду.
 
 
И с верой не путай их в царстве таинственном:
Под грозные взгляды, меж благостных струй,
Не важно, страдал или предал, единственно –
Покайся и руку холуйски целуй.
 
 
Весы справедливости – точные, верные,
Они по-другому выносят вердикт:
То сладкие губы, то язва с каверною,
То вдруг беспричинная ярость владык.
 
 
И самое горькое, самое страшное,
По нашим грехам меря долю детей:
Где сын-алкоголик с тоской бесшабашною,
Где дочь над разбитой любовью своей.
 

«Волею чьею пред мною ты явлена…»

 
Волею чьею пред мною ты явлена,
Обескуражив, маня, обжигая
Взмахом ресниц прямо в сердце направленным –
Даже в одежде бесстыже нагая?
 
 
Ради чего ты очеловечена:
С умыслом каверзным, с целью благою,
Шествуя в нимбе волос обесцвеченных –
Даже в одежде бесстыже нагою?
 
 
Или жила где-то рядом с рождения,
Выросла, вызрела, стала такая
Властная, падкая до наслаждения –
Даже в одежде бесстыже нагая.
 
 
Впрочем, я сам вожделею и жаждаю,
Как удержаться седому изгою,
Коли мне снишься ты полночью каждою –
Даже в одежде бесстыже нагою.
 
 
Ну, а когда я сквозь темень кромешную
Тронуть решился, к себе привлекая,
Расхохоталась: чужая, нездешняя –
Даже в одежде бесстыже нагая.
 
 
Словно ко мне ты пришла во вселенную,
Разума чтобы лишить и покоя,
Мной, моей памятью запечатленная –
Даже в одежде бесстыже нагою?
 
 
И покорившись навек неизбежному,
Как я кому-то скажу: «дорогая»,
Если ты всюду со мною по-прежнему –
Даже в одежде бесстыже нагая.
 
 
Так и живу я с мечтами напрасными,
С опустошающей страстью мужскою
К той, кем была ты, играя соблазнами –
Даже в одежде бесстыже нагою.
 

«Время забыться и время подняться…»

 
Время забыться и время подняться,
Внемля проклятиям после оваций,
И улыбаясь до судного дня –
Дайте меня мне.
Дайте меня.
 
 
Как статуэтку на распродаже:
Жалкого, бедного, нищего даже,
Не заменив ни штиблет, ни ремня –
Дайте меня мне.
Дайте меня.
 
 
Камушком, камнем, гранитной плитою,
Надписью к памятнику золотою,
Пламенем вечным святого огня –
Дайте меня мне.
Дайте меня.
 
 
Дайте, устав ненавидеть, влюбиться,
Пасть Люцифером и Буддой явиться,
Птицей лететь и идти семеня –
Дайте меня мне.
Дайте меня.
 
 
Дайте озябнуть и после согреться,
Чтобы на руку друзей опереться,
Лесом брести или там, где стерня –
Дайте меня мне.
Дайте меня.
 
 
Дайте свободу и нары на киче,
Всё, что сложилось, и всё, что я вычел,
И подытожив, судьбы не кляня –
Дайте меня мне.
Дайте меня.
 

«Вы – что не грезили собой…»

 
Вы – что не грезили собой,
С чужим не жили человеком
И с разъярённою толпой
Не жгли костры в библиотеках.
 
 
Вас не учил протоирей,
Мол, если верите приметам,
Врата откроются скорей,
Чем вы подумали об этом.
 
 
Ведь свет и тьму в глазах слепых
Не отличить, кто не захочет,
Как день вчерашний от других,
Меня от вас и всех от прочих.
 

Г

«Ген рабства кровь моя несёт…»

 
Ген рабства кровь моя несёт:
Ген азиатский, древний, мутный,
Грозящий мне ежеминутно,
Но сладкий, словно горный мёд.
Ген рабства кровь моя несёт!
 
 
Как стыдно мне и как мне страшно
Сказать об этом, не таясь,
Что с прошлым чувственная связь
Сильней свободы бесшабашной.
Как стыдно мне и как мне страшно!
 
 
Пускай живу в грехе и зле,
Да зло ли собственное тело,
Себя хранящее умело
На прахом вскормленной земле.
Пускай живу в грехе и зле!
 
 
Когда умён и обеспечен,
Зачем других мутить вокруг,
Бросая в лица царских слуг
Давно обдуманные речи.
Когда умен и обеспечен!
 
 
И пусть внутри вопит душа.
Да, оскоплён, незряч и болен,
Но кто сказал, что я не волен
Жить, сквозь соломинку дыша.
И пусть внутри вопит душа!
 
 
Коль крови я с рожденья верен,
Как мой отец и как мой сын,
За то великий господин
Нам срок немереный отмерил,
Коль крови я с рожденья верен!
 

«Глядеть – глядел…»

 
Глядеть – глядел.
Постигнуть – не постиг.
Пытался, но не разобрал ни слова,
И прочитав немало умных книг,
Я ничего не приобрел чужого.
 
 
Любить – любил.
Да удержать не мог.
Грозил, смеялся, падал на колени,
Бежал куда-то, не жалея ног –
Дитя мечты и порожденье лени.
 
 
А сквозь меня судьба моя текла,
И знаю, что не раз дарила случай,
Нередко даже просто волокла
За волосы из темноты дремучей.
 
 
Но, видимо, я зол и бестолков,
Притом, сестры и дочери капризней,
Но если так, прошу без лишних слов:
Прости и просто вычеркни из жизни.
 

«Глубока вода и темна…»

 
Глубока вода и темна.
И пускай звезда высока,
А дорога вниз от небес до дна
Тоньше крылышка мотылька.
 
 
Клён, коль ночь тиха, серебрист.
И пускай ольха золота,
Но возьмёшь когда прошлогодний лист,
Нет различия ни черта.
 
 
Жжёт огнём пурга меж снегов.
И пускай к ней мга, как беда,
Если к худшему ты душой готов,
Не сломать тебя никогда.
 
 
Боль обид уйдёт в свой черёд,
И пускай кричит дочь навзрыд,
Пеленала мать, в гроб жена кладёт –
Сын запомнит и повторит.
 
 
Глубока вода и темна.
И пускай звезда высока,
А дорога вниз от небес до дна
Тоньше крылышка мотылька.
 

«Говорят, что пить одному нельзя…»

 
Говорят, что пить одному нельзя,
Говорят: к беде и печали,
А теперь чего, раз ведёт стезя,
Как нам вороны накричали.
 
 
Был мой друг как друг, незлобив и прост,
Был мой друг и вдруг – не вернётся.
Унесли его ночью на погост,
Закопали как инородца.
 
 
Было у него: синь морская глаз,
Сочный говорок, слух совиный,
А теперь на нём бархат и атлас
И со всех сторон домовина.
 
 
На щеках его был румянец густ,
Будто только шёл по морозцу,
А теперь над ним розы чайной куст
Под созвездием Змееносца.
 
 
Поступь у него так легка была,
Да и жизнь легла, словно спета,
А теперь кругом холодок и мгла
Без единственного просвета.
 
 
Был мой друг как друг, незлобив и прост,
Но случилось так – не вернётся!
Унесли его ночью на погост,
Закопали как инородца.
 
 
Значит, по уму, по его делам
Как и раньше, не оценили,
А теперь ему безразлично там
Между сырости, среди гнили.
 
 
И любимая, что любимой звал,
Не задумываясь – забыла,
А теперь чего, пусть бы и узнал,
Не дотянется из могилы.
 
 
Тоже и родня, умеряя пыл,
Что тут было брать, разлетелась,
А на это он даже не сострил –
Сколько мёртвому не хотелось.
 
 
Был мой друг как друг, незлобив и прост,
Лишь одна беда – не вернётся!
Унесли его ночью на погост,
Закопали как инородца.
 
 
И причём никто – ни друзья, ни я
Не сказал ему, между прочим:
«До свидания. До свидания,
Если этого бог захочет».