Душа души моей… Сборник флэш-рассказов

© Владимир Крючков, 2019

ISBN 978-5-4496-8791-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВСЛЕД ЗА ХЭНКСОМ (ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ)

Мне нравится Том Хэнкс как актер. Обычно в пустых фильмах он не снимается. Кроме, пожалуй, серии фильмов по Дэну Брауну. Поэтому, когда я увидел книгу его рассказов, купил немедленно. Недавно я с переменным удовольствием прочитал прозу Стивена Фрая и Хью Лори. Обычно я предпочитаю книги режиссеров, но избранные актеры тоже обладают даром письма. Кстати, интересно было бы почитать прозу Энтони Хопкинса…

Рассказы Хэнкса не разочаровали, но и не очаровали. Один рассказ все же привлек внимание названием – «Здесь думы сердца моего». Его содержание показалось мне занятным, и когда я задумал сам написать что-либо подобное, то еле устоял перед соблазном дать своему сборнику рассказов это название. Копирайт? Да я всегда был сторонником Антикопирайта, если при этом автор указывает первоисточник. Это, по-моему, честно и не ущемляет ничьих прав. Но впоследствии эта идея показалась мне банальной и я задумался над оригинальным названием. Правда, все время сбивался на «Былое и думы». В итоге Державин одержал чистую победу.

Правда, под «душой души моей» я, в отличие от Гавриила Романовича, разумею не Б-га, а Её Величество Жизнь – прекрасную и неповторимую.

Формой выбрал «ума холодные наблюдения и сердца горестные заметы» без определенного плана и внутреннего сюжета. Ну, чуть-чуть кое-что приукрасил, кое-о-чем умолчал. Моя жизнь – как хочу, так и описываю. Конечно, мне не безразлично, понравится моя книга кому-либо или нет. Я старался. А дальше, слегка перефразируя средневекового мудреца Аль-Маварди – «и если у писателя установилось мнение, ничем не смущенное и не подверженное сомнению, то пусть читатель следует ему и не ополчается на него, если воспоследует промах и постигнет ошибка, ибо Божественные предначертания сокрыты, а Божественный рок – победитель».

Как-то так.

Автор

Май 2019

ОБ АВТОРЕ

Закончил химфак МГУ, доктор экономических наук.

Женат, две взрослых дочери.

Пенсионер, но для солидности называет себя фрилансером.

По работе не скучает.

Ленится с удовольствием.

Критичен, иногда до желчности, поскольку когда-то вычитал, что это – признак настоящего интеллигента.

Вероисповедование – православное, захожанин. Уважает священные тексты ислама, иудаизма, буддизма, ламаизма.

Предпочитает фильмы и книги нон-фикшн и киберпанк.

Любит хорошую поэзию (Пушкин, Лорка, Заболоцкий).

Глубоко увлечен средневековой поэзией и прозой Дальнего Востока (Япония и Китай).

Зачарован притчами Чжуан-цзы и суфийской литературой.

Красивист (по терминологии Ландау).

ВЕРЕЯ

 
Речка тихая Верея —
И легка и звонка струя.
Словно вытканная лучами
Голубая вода твоя.
 
 
И плывут по ней облака,
Как ладьи в давние века.
И взметнулась ввысь колокольня,
Словно машущая рука.
 

Только потом он узнал, что речка, протекающая по Верее и теряющаяся в камышах и водорослях, называется Протва. Да ему это и неважно было. Главным было ощущение пронизанности всего вокруг ярким солнечным светом и прохладным ощущением счастья, наполняющего организм до краев. Снаружи было тепло, а внутри прохладно, отчего флюиды счастья проистекали из него и обратно непрерывно. Термопара маленького счастья.

Намахавшись кувалдой в стройотряде до изнеможения, раз в неделю он приезжал в Москву, шел в свою комнату в общежитии на 15-м этаже и ждал ее. На этаже было пусто. Легкое эхо бродило по залитым солнцем коридорам.

Она маленькой точкой появлялась из-за угла химфака и шла по направлению к Главному зданию. Он сразу безошибочно узнавал ее, распахивал окно и ликующе кричал, растягивая ее имя на гласных. Она останавливалась, махала рукой и ускоряла шаг.

Потом пленка воспоминаний рвалась и дальше мелькали отдельные кадры. Вот она, стоя у окна в комбинации, курит, задумчиво глядя в окно. Вот он ловит ее испытующий взгляд искоса и просто любуется ей, не обращая внимания на облачко тревоги на ее лице. А вот она идет впереди него к лифту – он опять любуется ее ладными ножками в туфельках на шпильках и мелкими шажками из-за юбки-бочонка и Х-образной формы ног, о которой одна опытная женщина сказала ему, что с такими ногами рожать будет легко. Причем тут рожать, – не успевал подумать он, как они уже садились в лифт, приникали друг к другу и становились одним целым, не дожидаясь, пока закроются двери. Пятнадцать этажей поцелуя приводили его в полуобморочное состояние, в котором были перемешаны бешеный стук сердца, готового выскочить из груди, пронзительная грусть близкого расставания и всепоглощающая любовь к этим бездонным глазам.

Потом всю неделю он жил ожиданием этих мгновений.

Во время очередной встречи она показала ему фотографию своего двухлетнего сына. Он мельком глянул на сморщившегося в улыбке малыша, и он ему не понравился. Она поняла это и сразу погасла. Она вдруг ясно увидела, что он сам еще ребенок.

Собственно, после этого все и закончилось. Стремительно. Когда он вернулся в начале сентября, и они вновь встретились, она была строга и печальна. После нескольких, ничего не значащих фраз, она решительно сказала ему, что «отошла» от него. Он не сразу понял и стал переспрашивать ее, все еще не веря в происходящее. Она повернулась и просто ушла.

Навсегда.

КУИНДЖИ

Лагеря закончились быстро. Помесив глину под Светлогорском и разучившись есть вилкой и ножом (с этим у меня, честно говоря, и до лагерей были проблемы), мы сдали госэкзамен и стали лейтенантами запаса.

Я валялся в общежитии в состоянии счастливого dolce far niente (откуда-то я помнил, что у итальянцев так называется особое состояние ничегонеделания), когда в комнату влетел Мишка Кутырев. Мы с ним работали в моем первом стройотряде на целине и, несмотря на разницу в два курса, вполне сносно относились друг к другу.

Мишка тут же спросил, чем я собираюсь заниматься и, услышав, что ничем, сказал, что есть классная работенка для двух здоровых ребят под Москвой. По его фразам было понятно, что работа непыльная – махать полуторапудовой кувалдой от рассвета до заката на свежем воздухе. Трудно поверить, но через минуту мы с ним бродили по пустой общаге, разыскивая второго идиота. Им оказался мой одногруппник Юрик. Мосластый сахалинец, мастер игры во всевозможные «болы» (волейбол, футбол, баскетбол и тд). Юрик от рождения обладал необыкновенной сноровкой управляться с накачанными сжатым воздухом сферами на уровне первого разряда. Как-то мы играли в футбол на большом поле. И на Юрика летел мяч, выбитый вратарем противника от ворот. Юрик стоял в центре поля и задумчиво наблюдал за приближающимся сверху мячом. Потом он подпрыгнул и «ножницами» через голову вбил этот мяч через полполя под перекладину.

В волейбол он играл так же, по наитию. На первом курсе к нам пришел игрок сборной факультета по волейболу – оценить пополнение. А надо сказать, что в сборной факультета играли ребята, некоторые из которых раньше играли в сборной СССР и которые до сих пор вписаны во все энциклопедии волейбола. Так вот, этот парень в двусторонней игре выпрыгнул и нанес разящий удар в первую линию. Как это произошло, никто не успел заметить, но мяч был отбит и поднят, а на полу лежал Юрик, огорченно покачивая головой, – не совсем точно среагировал.

Короче, через пятнадцать минут мы стали бойцами стройотряда «Верея-74» и на следующий день выехали под Можайск.

Дальше нас переправили на место работы – в небольшой лесок, в котором стоял вагончик, в котором мы с Юриком и поселились. Еду нам привозили на мотороллере раз в три дня. Работали, действительно, от рассвета до заката. Когда мы шли на работу, таща на плечах свои кувалды, в небе стояла луна. И когда возвращались, опять стояла та же луна.

Фитнес-клубы, тренажеры, шесть кубиков пресса… Неделя такой работы, как у нас, и Шварценеггер застрелится от зависти, увидев ваши фигуры.

Мы вбивали в дно мелиорационного канала колья-сваи по метр двадцать длиной. Двадцать сантиметров должно было остаться снаружи, а остальное надо было вбить, молотя кувалдой по верхушке кола раз за разом. Не все колья выдерживали, и тогда приходилось вытаскивать кол с измочаленной верхушкой из вязкой глины и вбивать новый. Все это делалось по колено в воде, текущей по дну канала и под палящим солнцем.

По соседству с нами работали два литовца – они гнали такой же канал, но гораздо быстрее нас. Как-то Филька (один из литовцев) посидел на берегу, глядя на нашу работу. У меня торчало три кола с измочаленными верхушками, и я откладывал их вытаскивание на потом. Филька ушел к своему вагончику, вернулся с бензопилой и молча аккуратно срезал верхушки моих колов, оставив ровно двадцать сантиметров сверху. Повернулся и пошел к своему каналу. Мы с Юриком помолчали, но бензопилу до конца сезона у ребят так и не попросили.

И вот как-то бредем мы с Юриком после очередного дня к своему вагончику. А луна уже вышла из-за деревьев. И такая она была яркая и платиново-серебряная, что я решил приободрить Юрика.

– Смотри, Юрик, – сказал я ему, – луна просто как у Куинджи.

– Куинджи бы сюда, – мрачно отозвался Юрик.

PS Теперь Юрик живет в Штатах и иногда мы переговариваемся с ним по скайпу. У него жена-американка и двое чудесных детей. Забавно, но про Куинджи я ему так ни разу и не напомнил. Да он бы и не вспомнил, как я думаю.

МОЛОКО ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЫ

Меня всегда восхищали ценники в винных отделах супермаркетов. Нередко они воспроизводили название рейнских и пфальцских вин LIEBFRAUMILCH как «Молоко любимой женщины». Трудно представить себе того, кто стал бы доить любимую женщину, но бравых товароведов это не смущало – полки магазинов были уставлены этим чарующим напитком со слегка обескураживающим названием.

Впервые я столкнулся с ним в далеком теперь 1974-м году. Мы с Юриком работали в стройотряде под Можайском. Жили в вагончике в лесу, еду нам возили раз в три дня, у нас стояли два трактора и один экскаватор. Вечером трактористы и экскаваторщик уходили домой, а мы заводили мелкий ДТ-74 и он, чихая и фыркая, вез нас по освещенной луной дороге в соседнюю деревню за молоком. Как-то трактористы крепко запили. Мы их прогнали от греха подальше и работали на тракторах сами. Особенно мне нравился мощный Т-100 с болотными гусеницами, каждая шириной в метр. Когда я вел его по извилистому краю канала, приходилось время от времени хвататься за правый рычаг двумя руками, поскольку правый фрикцион стерся и трактор запросто мог свалиться в канал с 4-метровой высоты. В общем, впечатлений хватало.

Раз в неделю мы, заросшие и обгоревшие, являлись к командиру отряда, брали аванс и ехали в Москву развеяться. Обычно мы шли в ресторан гостиницы «Университетская», набирали всякой еды и ели ее ложками, отвыкнув от вилок и ножей. А запивали эту роскошь хорошим шампанским. Вдоволь насладившись свободой, вкусной едой и бездельем, мы выходили на шоссе, тормозили кого-нибудь и возвращались обратно. Подвозили нас в основном грузовики или «скорые».

В очередной раз официантка в ресторане замешкалась и сказала: – Шампанского нет, ребята, но у нас появилось новое немецкое вино – оно немного похоже на шампанское. Хотите?

Делать нечего, мы согласились. Она принесла литровую бутылку, открыла ее и налила соломенно-желтое вино в бокалы. Мы попробовали и… нам понравилось. Вино оказалось прохладным, умеренно сладким и слегка пощипывало язык. О шампанизированных винах мы тогда не слышали. Бутылку мы прикончили быстро и по привычке отправились «стрелять» скорую.

Это волшебное вино и было тем самым LIEBFRAUMILCH. Что оно переводится как «МОЛОКО БОГОМАТЕРИ» и является монастырским вином, мы вскоре разобрались и потом я не раз потешался над молоденькими кавистами, упрямо воспроизводившими первоначальную глупость машинного перевода. Да и что с них было взять, если они не слышали о цимлянских винах, а в то, что Массандра производит только десертные вина, верили с истовостью паломников. Услышав это, я задумчиво спрашивал: – А что же тогда я пил целое лето в Ялте?

Впрочем, все это было потом. А в тот вечер мы с Юриком впервые попробовали волшебный напиток немецких монахов, за что я им по сей день благодарен.

ГЕРА

Колья для канала мы получали у Геры. Раз в неделю мы приезжали в низенький дощатый сарай, в котором стояли циркулярка и два верстака. Царил здесь Гера – сухой, скуластый крепко сбитый немногословный мужичок в сером суконном фартуке.

Гера брал нетолстый кругляк, аккуратно, по мерке, распиливал его на обрубки по метр двадцать, затем четырьмя точными движениями заострял их с одной стороны и сбрасывал в штабель. Звуковое сопровождение этого процесса требует отдельного описания.

Пиля кругляк, Гера быстро приговаривал: – Ёптыть, ёптыть.

Обрезая концы кольев, он приговаривал: – Е*ёныть, е*ёныть.

Набрав штабель, он со вкусом говорил: – Ё* твою мать.

И, закончив всю работу, вздыхал: – Е*ить твою мааааать.

У Геры в сарайчике твердо обосновалась местная мужская общественность, соблюдавшая жесткий регламент, наподобие «аглицкого клоба». Думаю, строгость этих нравов одобрил бы сам Петр Яковлевич Чаадаев. Время от времени на улице тормозил грузовик, водитель сбрасывал в пыль мешок то картошки, то огурцов, торопливо кричал: – Гера, запиши на меня, – и быстро уезжал дальше. Время от времени заходили тихие сиреневые мужички, принося – кто буханку хлеба, кто бутылку водки, кто три огурца (пока кобра спит) и все это Гера аккуратно записывал в большую тетрадь, вроде бухгалтерской. Апофеозом этой деятельности являлись негромкие общие посиделки на накопленные средства.

Как-то, разговорившись, Гера рассказал, что в армии участвовал в подавлении венгерского мятежа. Помолчав, вспомнил, как по вечерам они выковыривали куски мяса из траков танков. Потом надолго замолчал и больше нам не удалось разговорить его на эту тему.

ЭМБРИОН

Он проснулся и обнаружил, что лежит, подогнув коленки и сложив руки – в позе эмбриона. Перед этим он заснул не сразу – с вечера болели суставы и пришлось долго искать позу, в которой боль ощущалась меньше. Но он точно помнил, что это была другая поза. Во сне его тело само нашло оптимальную форму и приняло ее.

Некстати вспомнилось, что где-то читал о том, как выглядят трупы сгоревших на пожаре. Они тоже принимали позу эмбриона.

Что общего могло быть у него с ними? Может, то, что боль присутствовала и там и там? Просто там она была ослепляющей, последней. Может, его тело тоже сгорает, просто очень медленно? Стягиваются сухожилия с возрастом, усыхают хрящи, провисают и усыхают мышцы, и привычный мышечный корсет больше не поддерживает его, оставляя скелет один на один с безжалостной гравитацией?

Год назад ему достался курс по стратегии развития для магистрантов, и он, по давней привычке, закопался в новый материал, ища в нем искорки и изюминки, находя смысловые опоры, на которых, не спеша, выстраивал логический каркас будущего курса. И нечаянно залез несколько глубже, чем того требовала преподавательская привычка.

Все началось с цитаты незабвенного адмирала Шишкова, неукоснительно следившего за чистотой русского языка и ревностно оберегавшего его от нашествия иностранных заимствований. Появление термина «развитие» повергло адмирала просто в ярость. С его точки зрения, было просто недомыслием взять половину неразрывной французской пары понятий «development – envelopment», Он был возмущен этим до глубины души – как можно развивать то, что не было предварительно свито! И был в корне прав. Эта логическая ошибка, к сожалению, дошла до нашего времени и разрослась до государственных масштабов. Теперь все что-то «развивают», только ленивый не употребляет это присловье. Стратегии развития, территории опережающего развития развитие, развитию, о развитии. Витии, витии…

Человек зарождается свитым в форме эмбриона и развивается всю свою жизнь. И вот, наконец, он развился окончательно и лежит в морге на цинковом столе голенький – ровный… спокойный… развитый. И к этому он стремился – этого он хотел?!

Может, сгоревшие «эмбрионы» и свидетельствуют о том, что в огне он родился заново и ушел в недоступную нам новую жизнь, полную огня и света?

А может, и его ночной эмбрион говорит о том, что он на пороге новой жизни? Новой стадии развития? Не прозевать бы и вовремя понять – может, в этом и есть глубокий смысл старости?..

Недаром великий остроумец Ларошфуко как-то грустно заметил: «Немногие умеют быть стариками».

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ ИНВАЛИДНОСТЬ

Прочитал в новостях, что Министерство труда предложило ввести понятие «интеллектуальная инвалидность» и понял, что диагноз нашему времени найден. Точный и беспощадный.

Теперь все, что я видел на экране, получило ясную рамку. Показывают инвестиционный форум с хвастливыми заявлениями о несуществующих иностранных инвестициях – вижу, что вещают инвалиды. Включаю ток-шоу – уныло беснующиеся инвалиды за стойками и инвалиды же, уныло аплодирующие им по сигналу табло.

Переключаю на свежий КВН – молодые, но уже стареющие инвалиды с инвалидскими шутками-заготовками.

Отныне интеллектуальная инвалидность – наша очередная скрепа, отделяющая овнов от козлищ. Теперь с детства все будут расставлены по ранжиру и разложены по полочкам – дети элиты, оптимизируемый контингент и интеллектуальные инвалиды детства.

Первым – прямая дорога в сотню лучших вузов, вторым – в базовые вузы дистанционной формы обучения и третьим – в колледжи и лицеи-ПТУ.

Спасибо светочу научной гуманитарной мысли Тине Канделаки¹, непорочными устами которой только что эта система навечно закреплена в Инстаграме как курс на национал-социализм. Еще большее спасибо ей за попытку исправить собственную неграмотность – она оправдала свою описку обилием социальных инициатив в свежем Послании Президента.

Так что, #Всенаматч!

С ВЕТРОМ В ПОЛЕ

Девушка ушла.

Вот уже полгода я видел ее в одно и то же время в кафетерии крупного магазина. Обычно она появлялась в 11 часов – когда ранние пташки из числа преуспевающих гастарбайтеров успевали наскоро перекусить, громко обсуждая свои строительные дела по-узбекски или таджикски, а молчаливые любители бизнес-ланча еще не подошли. В кафетерии сидело два-три случайных пенсионера, вроде меня, и матери с детьми. Дети были школьного возраста, видимо, как раз по пути из школы домой. Мамы что-то внушали им, время от времени отвлекаясь на разговоры по телефону. Они сразу начинали широко улыбаться, громко говорить и неестественно хохотать, оглядываясь по сторонам – все ли оценили их позитив и очарование. Могу сказать, что все, кроме их собственных детей.

Девушка была лет тридцати – свежая и розовощекая. Нежный румянец, полные губы и слегка раскосые глаза привлекли мое внимание сразу. Она никуда не спешила, выпивала чашечку кофе, потом сидела, задумавшись, какое-то время и быстро уходила. Я ни разу не видел, чтобы ее кто-нибудь сопровождал или звонил ей по телефону. Одета она была всегда со вкусом – ярко, но не вульгарно. Я бы даже сказал – стильно.

Кто она? Разведенная жена небедного мужа с хорошим содержанием? Судя по графику посещения кафетерия, вряд ли она где-нибудь работала. Для фриланса она слишком регулярно посещала кафетерий. Богатая содержанка или дочь богатых родителей, предоставивших ей свободу? Я терялся в догадках, продолжая любоваться ей, как редкостным цветком. Молодая вдова, получившая наследство? На последний вариант наводила ее постоянная задумчивость, граничащая с печалью.

При виде ее я невольно вспоминал Заболоцкого:

Отвори мне лицо полуночное.

Дай войти в эти очи тяжелые.

В эти черные брови восточные.

В эти руки твои полуголые.

Именно восточные. Чем-то она напоминала мне Ольгу Куриленко – времен не «девушки Бонда», а партнерши Джереми Айронса.

Может, она, как и я, приходила сюда за прививкой от провинциальности? В нашем маленьком городке было немного мест, где не ощущалось мертвящее дыхание русской провинции. «АВ-маркет» был одним из них. Надо отдать должное новым хозяевам, – когда они купили голландский «SPAR» и повесили новую вывеску, сам магазин, с тщательно выстроенным прежним директором сервисом, почти не тронули. А прежним директором я просто любовался. Он успел поработать в европейском ритейле за границей и новый магазин «выстраивал» с начала его строительства. Часто я видел его в торговом зале. Причем, не с инспекцией подчиненных. Если он видел, что где-то товар сдвинулся или упала упаковка, не звал уборщицу или мерчендайзера, а сам устранял «прокол» в своем отлаженном до мелочей хозяйстве. И это было главным – его сотрудники старались во всем походить на него. Он оборудовал свой кабинет экраном и видеотехникой и сам проводил тренинги для персонала. Как-то я предложил ему свои услуги, но он вежливо уклонился. И, глядя на результат, я с уважением отнесся к его решению. Часто бывая в Москве, я не встречал супермаркета, в котором мне было бы так же уютно, как в нашем.

Видимо, просто ей тоже нужна была эта атмосфера маленького, но приличного современного города.