После собрания ее обступали мамаши и донимали расспросами: как вам это удается, ведь вы воспитываете мальчика одна? Тамара обводила всех взглядом превосходства и заводила шарманку про духовное воспитание: главное – смирение и послушание, дети должны с детства усмирять свои желания и подавлять плоть, лишь тогда возможно уважение к старшим и правильное формирование личности! Родители поддакивали, кивали и закуривали тошнотворные сигареты, запивая дым баночными коктейлями.
Я чувствовал себя образцовым хряком-производителем, которого заводчик использует в качестве рекламы своей продукции на международной выставке. Для Тамары я был коммерческим проектом, который помогает компенсировать ее одиночество и придать ее жизни особый смысл. С одной стороны, я не был против, но с другой – платил за Тамарину блажь полным отсутствием детских радостей. В моей жизни не происходило ничего интересного, и я даже начал скучать по «Дому желтого сна».
Наступила снежная зима. Моя жизнь окончательно погрузилась в безэмоциональный мрак. Апатия к жизни накрыла меня с головой, и я перестал понимать окружающий мир. Временами меня одолевало безумие, в котором было страшно признаться даже себе самому. Я осознанно заглушал сознание молитвами, но подсознание бесконтрольно вырывало меня из сомнамбулического состояния, и злорадные мысли закипали во мне мерзким ехидством. Почему так происходило? Я не знаю. Вероятно, нужно было обратиться к специалисту. Психолог, невролог, мозгоправ… Кто там еще существует на эту тему? Меня можно было спасти, но никому абсолютно не было до этого дела.
Итак, наступила зима, и в один из таких тревожных денечков мне захотелось совершить противоправный поступок. Поковырявшись в своих желаниях, я пришел к выводу, что если разобью стекло в кабинете директора, то убью сразу двух зайцев. Во-первых, я давно мечтал об этом, а во-вторых, битое стекло разрушит мой имидж идеального мальчика и показуха Тамары загнется на корню. Она будет вынуждена пересмотреть наши взаимоотношения, мы все обсудим, найдем компромисс, и, возможно, моя жизнь приобретет сладковатый привкус. Так думалось мне в то время.
Кабинет директора находился на первом этаже, и попасть в стекло было проще простого. Единственное, что здесь требовалось, – сила броска и смелость, так как уйти незамеченным не предоставлялось возможным, но для себя я уже все решил и совершенно не опасался возможных последствий. Я дождался конца уроков и слепил три снежка. Теплом ладоней я превратил их в идеальные ядроподобные снаряды, на которые было приятно смотреть. Для гарантии в один из них я спрятал железный шарик от школьного бильярда, который украл в группе продленного дня.
Я не знал, с чего начать этот опасный эксперимент, и поэтому по традиции прочел молитву для успокоения пульса. После недолгого волнения я осторожно бросил первый снежок в центр оконной рамы – стекло лишь задрожало. Я понял, что мне недостает элементарной силы, и второй снаряд я запустил что было мочи. Бросок был ощутимо мощнее, но стекло выдержало и на этот раз, указав на мою несостоятельность. В ту же секунду в окне появилось лицо разъяренной секретарши. Это была некрасивая девушка-очкарик лет двадцати, с тонкими икрами и грубым голосом. Она начала грозить мне кулаком, я сжался от страха, но переборол его и взглянул на оставшийся снежок. Он, в отличие от меня, не дрейфил, а призывал к действию: эй, не бойся, мне самому не терпится сделать это! Он будто подмигнул мне, и я, глубоко вздохнув, метнул бронебойный снаряд в стекло изо всех сил. Ледышка прошибла его насквозь, образовав при этом эффектную пробоину. Я непроизвольно вскинул от радости руки вверх и подпрыгнул от счастья – ура! Я не убегал, цель моего вандализма была достигнута. Ощущение восторга от выполнения дерзкого плана перекрывало страх неминуемого наказания. Впервые в жизни я почувствовал себя свободной личностью, человеком, победителем, который способен пойти наперекор общественным установкам и запретам. Это был мой первый по-настоящему смелый поступок. Меня схватили старшеклассники и оттащили к директору, где я минут тридцать выслушивал нотации в ожидании Тамары.
– Ты хоть понимаешь, что ты опозорил маму? Неужели тебе не стыдно?! На улице зима, ты выстудил весь кабинет! Поступил как последняя шпана! Теперь все будут показывать на тебя пальцем и говорить о том, что ты натворил! – отчитывал меня директор.
Боже! Да более приятных слов я в жизни не слышал! Я – низкорослый Огрызок – могу доставить столько хлопот! Я заморожу директора школы! На меня обратили внимание! Обо мне теперь заговорят. Разве это не победа?!
Я наблюдал за Тамарой и чувствовал, как фразы директора линчуют ее самолюбие. Я врал, что хотел попасть в ворону, что я случайно, что больше не буду, но директор не затыкался, и, чтобы прекратить это утомительное судилище, я картинно расплакался. Мне хотелось обедать, и дальнейшие проблемы с ремонтом стекла меня не касались. Я ребенок! У меня стресс! Пусть им самим станет стыдно за то, что они перегибают палку и наносят мне психологическую травму, а вечером я помолюсь, и дело в шляпе. Господь на моей стороне!
Мой плач сработал, теперь в глазах педагогического совета я оказался жертвой, и все шишки полетели в Тамару. Ей предлагалось оставлять меня на продленке, отдать в спортивную секцию и принимать участие в жизни школы. Тамара краснела, извинялась и вертелась как уж на сковородке. В общем, меня припугнули учетом в милиции и неудом за поведение в четверти, а Тамару обязали возместить причиненный ущерб. Мы пробыли в школе еще минут двадцать, и после моих слов «я больше так не буду!» нас отпустили.
Никогда не думал, что представительница прекрасного пола, тем более «мама», может быть настолько жестокой. Мне всегда казалось, что женщины изначально более терпимые и мягкие существа, чем мужчины. Но, видимо, в ту пору я был слишком наивен и совершенно не разбирался в природе человеческой.
Сначала Тамара просто хлестала меня мокрой тряпкой по лицу и требовала просить прощения. Я просил. Но чем настойчивее были мои мольбы, тем изощреннее и сильнее становились ее удары, а когда я зарыдал, Тамара в бешенстве схватила тяжеленный тапок и начала ставить по всему телу обжигающие «горчичники».
– Хватит реветь! Натворил дел – имей мужество понести наказание! Мать он решил опозорить! Ну ничего! Ты надолго этот день запомнишь!
Ударов было так много, что в какой-то момент я, то ли от боли, то ли от обиды, потерял сознание и отрубился. Пришел я в себя оттого, что стою на коленях в красном углу под иконами и рука Тамары держит меня за волосы, сухой горох больно впивается в коленные суставы и разъяренный голос произносит фразу: «Читай молитву, и не дай Бог ты собьешься!»
И тут мне стало по-настоящему страшно. Ведь здесь, в этой комнатенке, защитить меня было некому. Там, в детском доме, можно было закричать, завизжать, и рано или поздно заведующая останавливала пытку, но сейчас я был с «мамой» один на один и меня мог услышать только Бог! И я стал молиться, с выражением, как только умел. Я очень старался, но усталость давала о себе знать, и если я сбивался, то моментально получал по голове тапком. Когда я окончательно отупел от происходящего, то услышал тоненькие голоса снизу. Это были горошинки. Они слезливо просили не давить их коленками, потому что я тяжелый и им очень больно. Я незаметно от Тамары выгреб их так, чтобы не причинять вреда. Они поблагодарили меня за спасение и пожелали спокойной ночи. Они пошли спать, а я продолжал тараторить молитвы по кругу. Я мечтал о том, чтобы время шло хоть немного быстрее, чтобы Тамара уснула или я погрузился в сон, но наказание продолжалось, и я просто смотрел на часы и ждал, когда наступит утро, ведь в этом случае я просто убегу в школу и все закончиться. Через шесть часов прозвенел будильник, я собрал портфель и пошел на уроки.
Природа брала свое, по утрам я стал обнаруживать у себя эрекцию, на лбу появились прыщи, и вскоре я испытал чувство влюбленности. Объектом моего восхищения стала одноклассница по имени Настя. Мы сидели с ней за одной партой, и я каждый день молил Бога о том, чтобы Он сделал так, чтобы мы встречались. И мы встречались, но только на время уроков.
Настя была редкой красавицей! У нее были светлые волосы, большие голубые глаза и очаровательная улыбка. Правда, она носила пластинку на зубах, но меня это ничуть не смущало, я был уверен, что этот нюанс тянет на такой же физический недостаток, как и мое бельмо. Я хотел добиться ее расположения и всегда держал при себе запасные ручки, карандаши и ластики, так как она их частенько забывала дома. Настя училась средне, и я давал ей списывать и подсказывал во время ответов у доски. За это меня периодически выставляли за дверь и писали в дневник замечания, но я был готов на любые жертвы ради любимой. Конечно, шансов у меня не было, но Настя не отталкивала меня и не обзывала, и этот факт сам по себе внушал мне надежду на будущие встречи.
А еще у Насти была кошка, и в минуты хорошего настроения она рассказывала мне о том, как здорово иметь в квартире пушистого питомца. И вот однажды, на перемене, она сообщила мне, что у ее подруги кошка родила котят, и если я хочу взять себе малыша, то после уроков я могу пойти к ней в гости и выбрать питомца. Мол, их так много, что некоторых могут утопить. И тогда я решил, что хотя бы одного котенка спасу обязательно.
Конечно, я понимал, что Тамара не позволит завести мне даже рыбок, но отказать себе в удовольствии поиграть с котятами я не мог. Настя в тот день не смогла пойти вместе со мной, так как ее оставили дежурить по классу, а я, как только прозвенел звонок, очертя голову помчался к 22-этажному дому, где меня ожидали пушистики.
Я набрал код, вошел в подъезд и доехал до последнего этажа. Двери лифта распахнулись, и в клубах табачного дыма вместо котят я обнаружил трех старшеклассниц. Одна схватила меня за левую руку, другая – за правую, а третья стащила портфель:
– Лошара, покажи бельмо!
Я пытался отворачиваться от них и прятать лицо, но они крепко в меня вцепились и драли за волосы.
– Не рыпайся! А то я тебе сигаретой глаз выжгу!
Хохот перемешивался с матом, и, чтобы смирить врага своего, я продемонстрировал послушание и прекратил сопротивление. Бьют по левой – подставь правую! Они вгляделись в мое лицо, и чьи-то грубые прокуренные ногти задрали мне веко.
– Фу! Мерзость какая!
– Как у покойника!
– Я сейчас блевану!
– Может, с балкона его скинем? Ха-ха-ха!
– Ты вообще им видишь что-нибудь?
– А вдруг это заразно?!
– Надо руки помыть после него!
– С хлоркой! Ха-ха-ха!
Меня отпихнули в угол, и я приземлился на заплеванный пол. Потом, когда эта история докатилась до класса, Настя рассказала мне, что по глупости проспорила желание одной из тех девиц и ей пришлось пожертвовать нашей дружбой.
Кобылы потеряли ко мне интерес и ушли, а я остался сидеть возле мусоропровода. Нервное напряжение спало, сердце успокоилось, пульс восстановился, и я уставился в окно.
Если вы живете на первом этаже, то пятый этаж для вас верхотура, а если вы вдруг оказываетесь на двадцать втором, то это представляется вам вершиной мира! Я взглянул вниз, и мое сердце похолодело! Неужели люди могут стать вдруг такими маленькими?!
Жизнь из зарешеченного окна выглядит серьезной и важной, а с высоты 65 метров любой человек кажется незначительной букашкой. Интересно, как мы все видимся Всевышнему, если Он вообще смотрит на нас?
В тот момент я впервые задумался о Боге как о человеке! Ведь Он создал нас по Своему образу и подобию! То есть Он такой же, как и мы, но только старше и мудрее! Получается, что Он всем нам как отец!
Что Он чувствует, когда мы делаем что-то противЕго воли и правил? Он переживает или осуждает и наказывает? Наверняка Ему сложно, ведь Он один, а нас много! Получается, что Бог – многодетный отец. Даже многомиллионный! Неужели у Него хватает времени для каждого?! Ведь у Него полно дел помимо людских просьб и судеб! Может, про кого-то из нас Он вообще ничего не знает? Ведь в жизни бывает такое! Я слышал! Отцы иногда не знают, что у них есть дети!
А если детей слишком много, то ведь про кого-то можно и забыть! А вдруг Он забыл про меня конкретно? Хотя нет, ведь я крещеный, значит, обо мне Он непременно знает! Крещение – это как перепись населения для Бога. Ты провел обряд, и все, ты в Его компьютерной базе. Теперь-то уж Он точно про тебя не забудет! Все православные у него на учете, это как пить дать!
– Я предупреждал, что дам пиздюлей, если поймаю?! – Хриплый голос вторгся в мое сознание и разрушил карточный домик размышлений.
Я обернулся и увидел толстого мужика в спортивном костюме. Он двигался на меня небритым носорогом. Через мгновение его сила подцепила мое тело и швырнула вниз по лестнице.
Я хотел что-то промямлить, но вонючий костюм перебил меня:
– В следующий раз натяну глаз на жопу! В своем подъезде кури!
Он начал активно спускаться ко мне, и я подорвался по ступеням вниз, чтобы исчезнуть прочь из ненавистного дома. В тот момент я вспомнил, что совсем забыл про время, а в случае опоздания из школы меня ждал тоненький ремень от юбки Тамары. После случая с окном она конкретно взялась за мое перевоспитание, и я боялся ее провоцировать. От волнения я набирал скорость и проходил лестничные пролеты, как заправский автогонщик, но внезапно мой взгляд упал на коробку, и я тормознул!
Меня словно ударило током: внутри коробки сидела пушистая кошка с котятами! Я присел и вгляделся в их симпатичные мордочки, они тянулись к свету и жалобно мяукали. Я погладил каждого из них и снова рванул по своей траектории. Страх предстоящего наказания превращал мой бег в панический транс, и я словно летел над асфальтом, не касаясь ногами земли.
Я ворвался в квартиру, скинул одежду и поставил чайник. Через 29 секунд в дверь зашла Тамара. Мне безумно повезло. Кто-то там, наверху, явно сжалился надо мной.
Вскоре начались каникулы, и мы с классом отправились в Третьяковскую галерею. Этот день перевернул всю мою жизнь. Я впервые увидел картину Иванова «Явление Христа народу». Одноклассникам было плевать на экскурсию, они поехали сюда ради тусовки и буфета. Рассказы экскурсовода им были до фонаря, и свое перевозбужденное настроение они разбавляли дружескими поджопниками во время самых серьезных моментов. Я же, увидев полотно Иванова, обомлел и вошел в ступор, ведь для меня Иисус был не просто «мужиком в центре», Он был моим другом, товарищем, я столько про Него знал! Сверстники хихикали надо мной и вызывали гнев и раздражение, а знакомство с работой такого масштаба требовало детального изучения и полного погружения в ее мир.
Чтобы исправить ситуацию, я пошел на хитрость: я изобразил приступ диареи, отпросился в туалет, а сам свернул за угол и тайком вернулся в зал Иванова. Пока наш класс бродил по музею, я полностью растворился в невероятной атмосфере картины. Я почувствовал, как моя душа отделяется от тела и жаждет оказаться в эпицентре событий. Я был удручен греховной сущностью человека, мне стали противны те, кто предал Иисуса! Почему люди такие неблагодарные свиньи? Почему они нарушают заповеди? Почему? Почему? Внутри меня извергался вулкан ненависти, и я с трудом тушил этот гнев, осеняя себя крестными знамениями. Посетители равнодушно бродили по залу и не обращали на меня никакого внимания, чем вызывали еще большее отвращение. Ничего! Гуляйте, ходите, бродите! Придет Судный день, и вы все до единого пожалеете о том, что не раскаиваетесь в собственных грехах! Я проговорил молитву несколько раз и присоединился к классу только в вестибюле первого этажа. С того дня я влюбился в живопись окончательно и бесповоротно, а Третьяковская галерея стала моим храмом.
Я обрел мечту! Я решил стать художником, я хотел рисовать! Понятное дело, что просить Тамару купить карандаши или масляные краски было бессмысленно. Денег у меня не было, а попрошайничать было ниже моего достоинства, и я решил ковать железо, пока оно горячо! Уже тогда я усвоил, что важно продумать преступление заранее, а когда решение принято, то действовать нужно решительно и быстро. Лучший экспромт тот, который подготовлен заранее!
Возле Каховки находился просторный «Детский мир», в котором располагалось множество отделов для детей всех возрастов. Я выбрал субботний день, когда отпрыски тащат своих родителей в магазины для покупки развлекательного барахла. Воскресные папы в подобные дни бывают особенно щедры, и я пристроился в хвост к такому хорошо одетому благодетелю.
Это был мужчина лет сорока, с двумя девочками, которые раскручивали его на все, что только можно. У них в пакетах уже были огромные куклы и новые рюкзаки, кроме того, папаша тащил на себе оранжевый снегокат. Я семенил за ними, создавая у продавцов-консультантов видимость причастности к семейному шопингу. Когда девочки останавливались перед стеллажами, я тоже замедлял ход и начинал произносить вслух фразы типа: «Пап, а я же могу посмотреть приставку? Мне еще вот такой картридж нужен! Ты обещал мне летом!» Мужчина не обращал на меня никакого внимания, но я настолько вжился в роль, что в одном отделе мне даже сказали: «Мальчик, ты не потерялся? Твой папа с сестрами ушел!»
Продавщицы поверили, что я член большой благополучной семьи! Этого я и добивался! Я дождался, когда две капризные сучки дойдут до канцелярского отдела, и вошел вслед за ними. Девочки не заставили себя долго ждать и начали канючить у папы какие-то фломастеры по заоблачной цене. Я обошел стеллаж с другой стороны и произнес:
– Пап, я же могу краски взять? Нам в школу надо!
Ответа, естественно, не последовало, но это не помешало мне начать реализацию плана. Глаза разбегались, ладони потели, адреналин набирал обороты, но я уверенно складывал в заранее приготовленный пакет лучшие краски, кисти и прочие аксессуары художника.
Как только я закончил, то громко произнес фразу:
– Пап, я вас на кассе жду!
Продавщица стояла на корточках и потакала девчачьим капризам, а я уверенно подошел к кассиру и сообщил:
– Вас там папка зовет! Они не могу ценник найти на товар!
Кассирша чертыхнулась, что-то вроде: «Опять двадцать пять! Вечно ничего без меня не могут!» – и выскочила в зал, а я вышел за дверь и припустился со всех ног!
Придя домой, я заперся в туалете, разложил перед собой священное богатство и вновь поблагодарил Господа за помощь, потому что я стал счастливым обладателем акварельной бумаги, карандашей, кисточек, красок и даже фломастеров! Кроме того, в пакете «случайно» оказались точилка, палитра и набор пластилина. Вероятно, я это все впихнул от волнения. Я гордился собой и чувствовал, что совершил праведный поступок, потому что Бог меня не выдал! Жизнь вдруг улыбнулась…
Через неделю я с грехом пополам получил разрешение Тамары и записался в изостудию. Ольга Робертовна, преподавательница рисунка и по совместительству моя крестная, была интеллигентной женщиной, и это с избытком передавалось в манере ее общения. У нее были длинные пальцы, густые волосы и пристальный взгляд. Одевалась она в серо-коричневые тона, косметикой не пользовалась и не носила украшений, кроме цепочки с каким-то талисманом. Она была хрестоматийной старой девой, которая нашла свое утешение в развитии детского творчества. Всех учеников она называла на «вы», и поэтому все ее замечания воспринимались особенно серьезно. Несмотря на то что я был ее крестником, в гости она к нам не ходила. Ее материнство носило формальный характер, но я на нее не сердился, так как толком не мог понять, в чем должна заключаться ее функция. Вероятно, она должна была любить, поздравлять и дарить подарки, но я был парнем неизбалованным и поэтому не обижался на нее вовсе.
Я показал ей свои рисунки, и она неожиданно высоко оценила мои творческие потуги. В тот же день она подарила мне видавший виды мольберт, который пылился в углу за шкафом. Я был очень польщен этим фактом и решил, что если все начинается так здорово, то это непременно знак свыше!
Ольга Робертовна прониклась моей целеустремленностью и занималась со мной кропотливее, чем с другими ребятами. Я приходил в студию раньше всех, а когда занятия заканчивались, то всегда оставался еще на полчасика, чтобы посмотреть, как работают более опытные ребята. Они охотно делились со мною приемами живописи, и никому не было дела до моего бельма и невзрачного вида. Вы себе не можете представить, как это было для меня важно! Словно гадкого утенка, меня отталкивало социальное общество, но здесь меня приняли в семью люди, которых я уважал и которыми я восхищался.
Как-то раз я задержался в студии дольше обычного, а когда спохватился, то в класс уже ворвалась недовольная Тамара, но Ольга Робертовна быстро пришла на выручку: взяла «маму» под локоток, отвела в сторону и что-то убедительно до нее донесла. Тамара переменилась в лице и после этого разрешила мне оставаться в студии допоздна, главное – заранее предупредить ее запиской. Это был еще один маленький шаг к моей независимости, я постепенно обретал свои права.
Про котят я не забывал и регулярно приносил им молоко, сметанку и прочие лакомства. Больше всех мне полюбился неуклюжий толстенький котенок, которого я назвал Маркизом. Он был очень пушистым и никогда не царапался. Мы быстро наладили с ним контакт и привязались друг к другу. Я приходил в подъезд, вынимал Маркиза из коробки, прижимал его к себе и подолгу сидел, слушая его урчание. Здесь, в углу лестничной клетки, я восстанавливался от стрессов и набирался сил. Я очень привязался к этому комочку шерсти, и когда жительница подъезда внезапно обвинила меня в том, что я развожу помойку, я не стал с ней ругаться, а спрятал Маркиза под куртку и ушел вместе с ним. Дома я устроил ему уютный домик в коробке из-под обуви и спрятал его в шкафу, чтобы Тамара не смогла его обнаружить. Так в нашей квартире появился тайный жилец.
Маркиз быстро освоился и сразу же почувствовал себя хозяином в доме. Он любил сидеть на подоконнике и подолгу наблюдать за тем, что происходило на улице. Лопал он все подряд, аккуратно ходил в туалет, и когда я рисовал, он всегда садился напротив и тихо мурлыкал. Маркиз не отходил от меня ни на шаг, и мы постоянно общались. Все творческие вопросы мы проговаривали вместе и окончательные решения принимали совместно. Наконец-то у меня появился друг, которому я был нужен. Разумеется, Тамаре я ничего не рассказывал про Маркиза, потому что боялся ее гнева. К тому же в последние дни она как-то странно переменилась в своем поведении и сердилась на меня чаще обычного. Она перестала проверять уроки, подолгу курила в ванной, каждый день меняла кофточки, а по вечерам приносила на одежде посторонний запах мужского одеколона.
Все женщины хотят замуж. Даже если они это решительно отрицают! Особенно необходим муж дамам, которые по своему легкомыслию воспитывают ребенка в гордом одиночестве. Секс для них уже не имеет принципиального значения, и они ищут того, кто потащит на своем горбу груз накопившихся проблем. Именно поэтому матери-одиночки – самые искушенные и опасные охотницы на свободных мужчин. А уж если мужик хорошо зарабатывает и не пьет (хотя такого сочетания я не встречал), то это прямо-таки раритетный экземпляр.
Тамара не была исключением. В силу своего темперамента она страдала без мужика особенно сильно. Вообще, как я понял, красивым женщинам стариться гораздо больнее, чем некрасивым. Они привыкли к вниманию и поклонению, а с обнаружением первой седины в шевелюре они явственно осознают, что часики «пробили двенадцать» и теперь их карета постепенно превращается в тыкву. Очень обидно.
Конечно, Тамара не жила в полной изоляции, и немногочисленные подруги время от времени подкидывали ей варианты, но подобные свидания продолжения не имели, и когда ее спрашивали об итогах встречи, она произносила, тяжело вздохнув: «Кому нужны опавшие листья?»
И все же она не сдавалась! Да, она выглядела старше своих лет, не занималась спортом, но, закаленная частыми неудачами, она упорно продолжала верить в себя, а это главное в подобном предприятии. Так что, когда в ее жизни наметились перемены, я не слишком удивился и даже немного порадовался в надежде на послабление контроля.
С началом нового учебного года я стал ощущать, что изменения в жизни Тамары наметились более чем серьезные: в туалетном стаканчике появились бритва и дополнительная зубная щетка, старые туфли Тамара сменила на шпильки, а на месте потертого пальто появилась эффектная кожа. Вскоре и старая софа уступила свое место двуспальной кровати, и однажды на воскресное богослужение я поехал в одиночестве. Когда я вернулся с просфорами и новым молитвословом, в квартире было накурено, и Тамара отрешенно смотрела в экран телевизора, держа в руке заляпанный бокал с вином. Я, очевидно, раздражал ее своим возвращением, и вместо «спасибо» получил приказ помыть сантехнику в доме и провести дезинфекцию от тараканов.
Таким образом, в отношениях «матери» и «сына» наметились неизбежные изменения. Я чувствовал, что что-то должно произойти, но предугадать, что именно, не мог в силу возраста. Конечно, назвать прежнюю диктатуру Тамары нормой у меня язык не повернется, но я по привычке опасался того, что станет только хуже.
Мы продолжали верить в Бога и молиться, но уже не столь отрешенно. Кстати, уже тогда я отметил, что без посещений храма жизнь становится гораздо более радостной. Потому что когда ты вместо вызубренной молитвы напеваешь веселые песенки, рисуешь, гуляешь, то градус скорби в душе снижается и сердце наполняется счастьем. Ведь все эти определения: раб, грешник, мученик, лукавый, искушение – провоцируют в голове беспокойный хаос и постоянный мандраж, который программирует сознание на «бояки», неврозы и самоуничижение.
Мне нравились церкви и монастыри, я их очень ценил: Кижи, храм Василия Блаженного, Спас-на-Крови… Но любил их как величайшие произведения зодчества! А церковные ритуалы со временем меня начинали отпугивать. Особенно смущали люди, которые могли всю службу простоять на коленях и отбивать земные поклоны, глядя на распятие рассеянным взглядом. Неужели это так принципиально? Твоя просьба будет скорее исполнена, если ты стоишь на мраморном полу? А если у тебя больная спина? Ревматизм? Ведь если Бог повсюду, то Он слышит тебя 24 часа в сутки в любой точке мира. Если молитва произнесена с душой и от чистого сердца, но не в храме, то что? Ее не примут к рассмотрению?
В общем, в один ноябрьский день я пришел из школы и увидел, что в нашей квартирке под кухонным столом нарисовалась батарея пустых бутылок, линолеум стал липким, а вместо сковородки на плите красовалась массивная пепельница, набитая трупами сигарет. Я понял, что именно так и выглядят перемены в моей жизни. Минут через десять после моего знакомства с обновлениями дверной замок сделал три уверенных оборота, и я услышал хмельной голос Тамары:
– Ларик, сыночек, ты дома? – Она громко сбросила обувь и закрыла форточку. – Ларик, ты так выстудишь всю квартиру!
– Я хочу прибраться. – Я согнал Маркиза с подоконника и спрятал его в коробку.
Что-то снова громыхнуло в прихожей, и я выглянул в дверной проем. Тамара пошатывалась и выглядела как проститутка. Рядом с ней разувался небритый мужчина лет сорока пяти, в красивой рубахе. От него пахло дорогим ароматом, его черные волосы были зачесаны назад, глаза мутно горели алкоголем, а в руках были черные четки. Очевидно, что когда-то этот мужчина обладал внушительной силой, но теперь его лучшие годы остались в прошлом и он осознанно «спускался с горы».
– Ларик, поздоровайся с Петром Николаевичем.
Петр Николаевич сделал шаг навстречу и как-то ехидно улыбнулся уголком рта. Что-то в нем было не так! Казалось, что он ухмыляется надо мной и сдерживает недобрый смех. Доверия он не внушал совершенно, но я все же протянул ему руку ради Тамары.
– Ты что, не знаешь, что первыми подают руку старшие? Что ты меня позоришь перед приличными людьми?
Тамара подставила Петру Николаевичу губы для поцелуя. Он чмокнул ее и вместо рукопожатия потрепал меня по голове:
– Нормально, пацан!
На его руке я заметил размытую наколку в виде парусника, впрочем, разглядывать мне ее не хотелось – синие рисунки на телах меня с детства отпугивали. Так уж складывалось, что люди с наколками всегда глядели на меня колючим взглядом, и я чувствовал от них угрозу. Такие дядьки, как правило, постоянно кашляли, курили папиросы и часто были пьяны. В общем, несмотря на приличный общий вид, Петр Николаевич меня напугал.
– Ларик, я выхожу замуж! Петр Николаевич будет жить с нами, поэтому ты обязан слушаться его во всем и помогать. Ты меня понял? – Тамара отчеканила новое постановление окрепшим голосом, так, чтобы я даже мысленно не смел дискутировать на тему нового жильца.
– Да. Я понял.
«Молодожены» прошли на кухню продолжать торжество, послышался звон бокалов, заиграла музыка, и я понял, что сегодняшний вечер мне запомнится масштабной пьянкой. Хотелось скорее уснуть, но, судя по настроению Тамары, мой сегодняшний покой приносился в жертву ее счастливой помолвке.
– Сынок! Иди пить кока-колу!
Я приплелся на кухню. Петр Николаевич крутанул пробку, и двухлитровая кола брызгами окропила все стены. Тамара расхохоталась (хотя мне за такое был гарантирован подзатыльник), Петр разбавил виски и положил ладонь на ее колено, наполнил стаканы и, почувствовав мое недовольство, успокоил:
– Это временно, весной переедем в новую квартиру.
Петр Николаевич протянул мне стакан и снова улыбнулся уголком рта. Я почему-то тупил. Меня завораживал странный взгляд этого человека, и я не отрываясь всматривался в его зрачки. Только теперь я понял, что один его глаз был карим, а другой – пронзительно-голубым.
От этого открытия я невольно вздрогнул, и Тамара ткнула меня пальцем в висок:
– Пей, ты же любишь, дурак!
Я продолжал завороженно смотреть на Петра Николаевича и не притрагивался к стакану. Он потерял терпение, поставил стакан на стол и прошипел сквозь зубы:
– Дебил.
– Не хочешь – как хочешь! Нам больше достанется! – Похоже, мои чувства Тамару больше не интересовали.
Петр достал сигарету, прикурил и разом создал на кухне дымовую завесу. Он подмигнул мне карим глазом:
– Пепельницу подай!
Я взял с конфорки пепельницу и поставил на стол, едва не столкнув бутылку виски. Тамара вспыхнула, и я уже приготовился к удару, но Петр включил доброго дядьку и сменил тему:
– Пацан, ты к хоккею как относишься?
– Хорошо, – ответил я.