Buch lesen: «Великое ничтожество», Seite 5

Глава тринадцатая

Проспер Альпанус утром рано

Проснулся, быстро встал с дивана,

В рабочий кабинет вошёл,

Среди своих бумаг нашёл

Он гороскоп на Бальтазара:

Вся сила молодого жара

Любви была отражена

В том гороскопе и она

Лишь крепла, ширилась, росла

И с каждым днём сильней была.

Проспер Альпанус поскорее

Хотел поехать в Якобсхее,

Чтоб Бальтазара навестить

И обо всём оповестить,

Что предначертано судьбою.

Тут шум раздался. «Что такое?

Быть может, топот или стук», —

Проспер Альпанус растерялся

И только выяснить собрался

Его волнующий вопрос,

Как, словно эхо, разнеслось

По дому и по саду:

«Я вас увидеть рада!»

Проспер Альпанус размышлял:

«Я в гости никого не звал,

Ко мне никто не приглашён» —

«К вам канонисса Розеншён», —

Cлуга Просперу доложил

И крылья на спине сложил.

Проспер Альпанус принял гостью,

На столике слоновой кости

Стояли чашки и кофейник

(Проспер Альпанус был затейник,

Любил немного пошутить),

Он начал кофе в чашки лить,

Но сколько бы он ни старался,

Струёй хоть кофе изливался,

Труды ничем не увенчались

И чашки пусты оставались;

Тогда кофейник он поставил

И канониссе предоставил

Возможность кофе наливать

И чуточку поколдовать;

Она над чашками склонилась,

Но из кофейника не лилась,

Как прежде, жгучая струя.

«Вот ваша чашка, вот – моя», —

Она Альпанусу сказала

И чашку полную подала,

Но ненароком чуть плеснула

Себе на платье кофейка,

Мгновенье – и её рука

Пятно с подола отряхнула.

На столике лежала книга

В красивой кожаной обложке.

«Любовь, коварство и интрига» —

Названье пошлое немножко;

Поскольку сердцем канонисса

С рождения была актриса,

Хотелось пьесу ей прочесть:

«Позволите?» – «Сочту за честь!» —

Проспер Альпанус подал книгу

«Любовь, коварство и интрига»,

Но книга стала упираться

И не хотела раскрываться,

Но вот он сам её коснулся —

Вулкан как будто бы проснулся

И с шумом, словно птичек стая,

Страницы в доме залетали.

«Всё это, право, пустяки:

Устраиваем кунштюки.

Закончим фокусы на этом,

К серьёзным перейдём предметам» —

«Нет! К чёрту! Господи, прости!

Но я хотела бы уйти!» —

Раздался голос полный страсти.

«Вы оказались в моей власти:

Без разрешенья моего,

Клянусь, не выйдет ничего!»

Тут канонисса Розеншён

Ему ехидно улыбнулась:

«Так мне уход не разрешён?»

И бабочкою обернулась;

Прошёл какойто только миг

И жукрогач её настиг,

Она на кресло опустилась

И тут же в мышку превратилась,

Прошло мгновение и вот

За мышкой мчится рыжий кот,

Она в колибри обратилась,

В окно хотела улететь,

Но ничего не получилось:

Была там золотая сеть.

Она печальная стояла

Вся в белом посредине зала,

Блестели слёзы на глазах,

Алели розы в волосах,

А за спиной, как две вуали,

Стрекозьи крылья трепетали.

Альпанус в золотом хитоне¹⁷

И в бриллиантовой короне

С волшебной палочкой в руках

Сиял, как солнце в облаках.

Розабельверде захотела

Принять последний ближний бой,

Пошла в атаку очень смело,

Тряхнула буйной головой,

С причёски гребень отцепился

И об пол на куски разбился.

А был тот гребень не простой,

Он был волшебный, золотой.

Вскричала фея: «Горе мне!

Я, кажется, в кошмарном сне

И не могу никак проснуться,

В реальный мир родной вернуться!»

Через секунду у стола

Вся в чёрном женщина была,

Альпанус снова стал врачом,

Сидел как будто ни при чём,

Спокойно кофе в чашки лил,

Был обходителен и мил:

«Мне жаль, что гребень ваш волшебный

Разбился об пол на куски.

Я опечалился душевно

Изза постигшей вас тоски!» —

«Спасибо вам за соучастье!

Меня постигшее несчастье

Случилось по моей вине.

Не беспокойтесь обо мне!

Как так случилось, что мы с вами

Не повстречались до сих пор?

Не перекинулись словами?» —

В глазах стоял немой укор.

«Здесь нет какойто страшной тайны,

Ведь вы родились в Джиннистане,

Умом и красотой блистали

На протяжении многих лет,

Любовь народную снискали,

Стихи вам посвящал поэт

В то время очень знаменитый

И незаслуженно забытый

Лишь в наши горестные дни

(Сменились радостью б они!).

Юнец безусый, я в то время

В стране древнейших пирамид

Учёбы радостное бремя

Тянул, науки грыз гранит

И посещал довольно часто

Уроки старца Зороастра¹⁸.

Когда Деметрий править стал,

Я карту старую достал,

Нашёл страну, где можно жить

И людям с радостью служить;

С тех самых пор я здесь живу» —

«Как удалось вам на плаву

Так долго удержаться?

Пафнутий стал сражаться

Со всяким проявленьем чуда.

Те дни никак я не забуду:

Моих подруг – предобрых фей —

Велел Пафнутий гнать взашей,

Коней крылатых обескрылил.

А сколько всякой грязи вылил

На самых преданных людей!

Охальник¹⁹ он и Асмодей!²⁰

Наука, просвещение —

Красивые слова!

Их превратит в мучение

Пустая голова» —

«Я в это время затаился,

Врачом обычным притворился

И также книжечки писал,

Как самый преданный вассал;

Я утверждал, что все явленья —

Как дождик, ветер или град —

Бывают лишь по изъявленью

Верховной власти. Князь был рад,

Что так его я возвеличил,

Мне пенсион²¹ он увеличил,

Своим советником назначил,

Чем очень многих озадачил.

Но как бы я ни притворялся,

Любимым делом занимался:

И колдовал и ворожил,

Двойною жизнью, в общем, жил.

От вас его отвёл я мщенье,

Что называл он «просвещенье»,

Ваш сад, что дорог вам так был

От верной рубки сохранил.

Вы только выгляньте в окно,

Всё в целости сохранено».

В окошко фея лишь взглянула,

От радости чутьчуть всплакнула

И молвила она сквозь слёзы:

«Вы сохранили даже розы!

Вы благородный человек!

Должница ваша я навек!

Скажите только для чего

Вы Циннобера моего

Преследуете так ретиво?

О, доктор! Это некрасиво!» —

«Ваш Циннобер подонок грязный!

Ведёт себя он безобразно»,—

Проспер Альпанус так сказал

И гороскоп ей показал;

Она его тотчас прочла

И убедительным сочла:

«На всё да будет воля Божья!

Я делала всё, что возможно,

Чтоб был он лучше и добрей» —

«Бывают срывы и у фей.

Но не печальтесь слишком много —

У каждого своя дорога.

Нам с вами в мире надо жить.

Давайте навсегда дружить!» —

«Давайте, дивный человек!

Душой вам преданна навек!»

Они друзьями расставались,

Болтали, весело смеялись

И были счастливы, как дети,

Счастливей всех на всей планете.

Глава четырнадцатая

Референдарию Пульхеру

Пришлось так много пережить,

В письме о крошке Циннобере

Он попытался изложить

Всё о событиях последних,

Произошедших в Керепесе:

«Ведьмёныш – дел чужих наследник —

Сгубил чужие интересы,

Он стал министром, кавалером

Ордена быстрой черепахи;

По приказанью Циннобера

На площади возводят плахи.

Тебя, друг Бальтазар, он хочет

Публично строго наказать,

От злости как вулкан клокочет,

Свою власть жаждет показать,

По всей округе шпики рыщут,

Тебя для Циннобера ищут!

А Терпин Мош министром стал

Природы и погоды;

Вчера устроил он скандал:

Сказал, что все невзгоды,

Какие могут только быть

Велит указом позабыть.

Бытует также мнение,

Что лунные затмения

Мош Терпин хочет запретить,

Чтоб Цинноберу угодить:

Ведь крошка любит очень

Бродить по крышам ночью.

Мош Терпин флору²² изучает

И каждый день он получает

Бананы, персики, арбузы,

Черешню, сливы, виноград;

Готов он кушать всё подряд

И отрастил большое пузо;

И не забыта фауна²³

(Приятна ведь на вкус она!):

Свинина и телятина,

Конина и козлятина,

И тушки жирных каплунов

Он «изучать» всегда готов,

Ведь это «изучение» —

Всего лишь поглощение

Божественной еды на вкус.

Не устоять – велик искус!

Порой от пережора в муках

Мош Терпин двигает науку;

Сейчас он пишет о вине

И ищет истину на дне

Огромной винной бочки.

Пока дойдёт до точки,

Не будет в бочке той вина;

Быть может, бочка не одна

Падёт там жертвою науки;

Сам князь ему дал лично в руки

Бессрочный пропуск в винный склад,

А Терпин Мош стараться рад:

Не просыхает ни на миг,

Но утверждает, что достиг

Успехов в изучении

Явления верчения

Родной своей планеты;

Когда вином согретый

По синусоиде он мчится,

Планета всё быстрей вертится

И меры надобно принять,

Чтоб своё тело не ронять.

Готов трудиться он и впредь

И за науку умереть.

Эх, Бальтазар и я подвержен

Гонениям, как злейший враг:

Был смех мой просто безудержен,

Когда малыш попал впросак.

Но по порядку обо всём:

То было тёплым летним днём,

Я тихо шёл по зоосаду,

Среди диковинных зверей

Была мартышка за оградой,

Смеялась публика над ней,

Мартышка прыгала по клетке,

Висела вверх хвостом на ветке,

Потом на дереве качалась

И по мартышечьи смеялась.

Был рядом крошка Циннобер —

Министр и даже кавалер

Какогото там ордена

(Не помню, не моя вина),

И вот из-за его изъянов

Он принят был за обезьяну,

Его мгновенно окружили,

Кулёк орехов положили

И стали терпеливо ждать,

Когда он соизволит жрать

Те самые орехи

Для публики потехи.

Я совсем рядом оказался

И громче всех в толпе смеялся.

«Пульхер! Вы тронулись умом!

Вас надо поместить в дурдом!

А если не сошли с ума —

Вам обеспечена тюрьма!» —

Он так неистово орал,

Как будто в муках умирал;

Вдруг подкосились его ноги,

Упал он посреди дороги,

Слуга отнёс его в карету.

Теперь несдержанность мне эту

Урод запомнит навсегда

И не забудет никогда.

Среди печалящих вестей

Есть весть, дающая надежду:

От Цинноберовых кудрей,

Что были аккуратны прежде,

Уж не осталось и следа,

Лохматым будет он всегда:

Проспер Альпанус сообщил,

Что гребень золотой стащил

Он из волос у дамы

И стукнул об пол прямо,

Он разлетелся на куски,

Как будто был он из стекла;

Всё сделал доктор мастерски,

Ведь дама и не поняла,

Что гребень неспроста разбился.

Такой вот случай приключился.

Ну, всё, мой друг, письмо кончаю,

Получше прячься, Бальтазар.

Всё будет хорошо, я чаю!

Сейчас отправлюсь на базар,

Куплю себе другое платье

Конспиративных ради мер:

В нём будет легче убежать мне

От Циннобера. Твой Пульхер».