Buch lesen: «Кредит доверчивости»

Schriftart:

* * *

Законы нужны не только для того, чтобы устрашать граждан, но и для того, чтобы помогать им.
Вольтер

Пятно на потолке очертаниями напоминало Австралию.

Еще вчера оно пульсировало мутной водой в районе Сиднея, а сегодня успокоилось, подсохло и приобрело весьма благообразный вид далекого континента.

Надежда Степановна залила нас четвертый раз…

Я, конечно, немедленно сообщила ей эту радостную новость, но соседку, живущую этажом выше, она не впечатлила.

– Капремонт в доме когда последний раз делали? – попыхивая мне в лицо сигаретным дымком, спросила она.

– Не знаю, – честно призналась я.

– А вот я знаю. Наш дом аварийный. Практически… Впрочем, хотите триста рублей за побелку?

Триста рублей меня не спасли бы, поэтому я сказала, что не хочу.

– Ну вот и ладненько. – Надежда Степановна стряхнула пепел за порог, к моим тапкам. – Я знала, что мы по-хорошему договоримся. О’ревуар!

– О’ревуар, – пробормотала я захлопнувшейся у меня перед носом двери.

Конечно, можно было поскандалить с соседкой и доказать, что она залила меня вовсе не из-за того, что дом аварийный, а по собственной халатности, но…

Но даже если Надежда Степановна оплатит мне стоимость натяжного потолка, проблему это не решит.

Спустившись в квартиру, я прошлась по комнате, заглянула на кухню и в ванную, обследовала узкий коридор…

Обои свисали кое-где клочьями, линолеум от старости пошел трещинами, словно земля после засухи, краска на стенах в ванной вздыбилась пузырями, и пузыри эти периодически лопались, обнажая темное устрашающее нутро…

Что там какая-то Австралия на кухонном потолке… Мелочь. Пустяк, который в масштабах общего разрушения не имеет никакого значения.

Я налила себе чай и задумалась.

Так больше жить нельзя. Такие квартиры, как у меня, показывают в сюжетах о неблагополучных семьях – тут подтек, там сломано, здесь ободрано…

Сашка неделю назад мне сказала:

– Мам, мы живем как бомжи.

Тогда я обиделась, а теперь поняла – мы живем как бомжи, это установленный факт. И Надежда Степановна тут ни при чем.

Нужно делать ремонт – срочно, немедленно, пока на голову не посыпалась штукатурка, пока сантехника окончательно не пришла в негодность, а стены в ванной не заросли черной плесенью от постоянной, удушающей влажности, свойственной старым, «практически аварийным» домам…

Я допила чай, налила еще чашку, но, отставив ее, опять прошлась по квартире, прикидывая, в какие деньги мне обойдется хотя бы минимальное устранение следов «аварийности» в моем жилище.

Получалось – в немалые…

Даже если не покупать кафель, не менять двери и окна, то сантехника, новые трубы, линолеум, обои и краска вылетят в копеечку… Плюс оплата рабочим, потому что сама я линолеум не постелю, а уж тем более трубы не поменяю.

Стало вдруг до слез обидно – ну почему я должна вкладывать кровно заработанные в служебную квартиру? Почему должна менять казенные трубы, казенную сантехнику, стелить на казенный пол свой линолеум?..

Словно в насмешку над своими нерадостными мыслями, споткнулась о загнувшийся край линолеума, едва не упав.

Забытый на столе чай безнадежно остыл, и я раздраженно вылила его в раковину.

Вывод напрашивался один: пока Сашка изучает язык в английской семье по программе международного обмена школьников, мне нужно сделать хотя бы самый дешевый ремонт – побелить, покрасить, наклеить обои, содрать старые клочки линолеума и постелить новый.

Ничего, без рабочих справлюсь, по выходным начну отдирать обои и сбивать старую штукатурку… Ну, в будни – по вечерам – напишу пару статей в «Вестник РГГУ», а на гонорар куплю шикарный тюль и портьеры из тяжелой струящейся тафты вместо простых голубых занавесок.

А трубы в казенном доме пусть дальше ржавеют, гниют и разваливаются, шут с ними. Меня это не касается, я просто приобрету специальный состав от плесени и обработаю в ванной стены – кажется, есть такой, я где-то слышала…

Я вдруг почувствовала отчаяние и обиду – оттого что квартира служебная и глупо затевать полноценный ремонт, оттого что Сашка так далеко и не может прямо сейчас сказать: «Мам, не расстраивайся, ведь главное – нам не приходится снимать за бешеные деньги жилье», оттого что… на потолке, в районе Сиднея, снова набухла и грозит разразиться потоком мутной воды крупная, размером с грецкий орех, капля…

Я схватила тазик, поставила его под Австралию и, снова споткнувшись о злосчастный край линолеума, побежала к Надежде Степановне.

Она открыла дверь, по-прежнему попыхивая сигаретой, с чашкой кофе в руке. Макияж и прическа у соседки были такие, будто сейчас не семь утра, а десять вечера и она собралась на великосветский прием.

– Все, все, воду я уже перекрыла и аварийку вызвала, – поспешно сообщила Надежда Степановна. – Свищи в трубах! Дом-то аварийный, как ни крути…

Она захлопнула дверь, а я поплелась вниз, ощущая новый прилив горечи и раздражения. Казенный дом – с жильцов взятки гладки. Бели не бели, Австралия на моем потолке поселилась, похоже, навсегда…

Я мысленно представила, как Сашка говорит мне: «Не грузись, мам!» Универсальный рецепт для всех жизненных неурядиц – «не грузись!». Главное, все живы, здоровы…

Стараясь выбросить из головы мысли о предстоящем ремонте и «вечном потопе», я села перед зеркалом – до работы оставалось всего ничего, и нужно было привести себя в порядок: причесаться, накраситься и ликвидировать следы озабоченности на лице… Пудра, тушь и немного губной помады всегда были гарантом хорошего настроения. Но как я ни старалась в этот раз, мысли все равно возвращались к бытовым проблемам, тем более что на кухне вода все еще звонко капала в таз.

Вот если бы у меня была своя квартира… Если б своя!

Я внимательно всмотрелась в свое отражение в зеркале. Неужели такое когда-нибудь будет? У меня – собственная квартира. Свои окна, свои двери, свои стены, свои потолок и пол. Соседи свои, а не служебные, пыхтящие сигареткой…

И дом, нисколечки не аварийный, а надежный, крепкий, практически новый дом, которому еще долго не понадобится капитальный ремонт. Без плесени в ванной, без пузырящейся краски на стенах, без свищей в трубах, без перекошенных дверей…

Завороженная этой мыслью, я забыла накрасить глаза, взяла сумку и вышла из квартиры, почти ненавидя этот узкий коридор и заедающий замок. А ведь еще недавно я радовалась служебному жилью как подарку судьбы… Еще недавно я подсчитывала сэкономленные на съеме жилплощади деньги и обещала Сашке: «Теперь заживем!»

Своя квартира – не роскошь, а жизненная необходимость, как воздух, вода, еда, любовь близких…

У меня, конечно, не семеро по лавкам, но жизнь не стоит на месте. Вот выскочит Сашка через несколько лет замуж, и что?

Я замерла у машины, представив, как прекрасный, но бедный юноша – не сомневаюсь, что Сашка выберет именно такого, – поселится на тридцати квадратах служебной площади и будет путаться у меня под ногами, разумеется, полуодетый, и занимать ванную, разумеется, на час, и, не дай бог, петь там дурным голосом, и, разумеется, лазать в мой холодильник за борщом и котлетами, и щелкать каналами, заняв на диване мое любимое место.

А потом непременно родится внук или внучка. А может быть, оба сразу или один за другим… Им тоже понадобится жизненное пространство, и не бабушкино, и уж тем более не служебное, а свое – свое! Где разрешат рисовать на обоях картины, разбрасывать игрушки, играть в догонялки и прятки, завести наконец собаку и куда без стеснения можно пригласить на день рождения друзей, чтобы весело задуть на праздничном торте свечи…

Я решительно села в машину и завела со злостью движок.

Не хочу прекрасного, но бедного юношу на своей территории.

Не хочу, чтобы внуки, близняшки или погодки – я почему-то решила, что именно такими они и будут, – ютились на тридцати квадратах служебной площади без перспективы иметь собственную комнату, завести собаку и пригласить друзей…

У Сашки должен быть свой угол, свое жилье, она не должна ни от кого зависеть – ни от меня, ни от юношей, – она должна быть свободной и уверенной в завтрашнем дне. И пусть я не очень хорошая мать – вечно занятая работой, вечно спешащая и опаздывающая, приходящая поздно и уходящая рано, – но квадратные метры личного счастья я обязана ей обеспечить.

Ремонт я, конечно, сделаю – недорогой.

Но… почему бы мне не попробовать взять ипотечный кредит?

Выкручиваются же люди, зарабатывают на квартиры. Чем я хуже? Ежемесячный взнос будет чуть больше той суммы, что я платила за съемное жилье, значит, сам бог велел воспользоваться тем, что мне дали служебную жилплощадь, и вполне можно вложить освободившиеся деньги в ипотеку…

Придется затянуть пояса – и мне, и Сашке, – но ради такого…

Я вырулила на проспект, переключилась на третью передачу, но «Хонда» шла тяжело, с натугой – будто груженый «КамАЗ» на буксире тащила. То есть на первой передаче она еще кое-как ехала, а на второй и третьей упиралась, как упрямый осел. Солнце нещадно палило, несмотря на раннее утро, это грозило закончится, как пить дать, перегревом движка и закипанием радиатора.

После ремонта с моей «Хондой» случались поломки, которые, как говорится, «на скорость не влияли», а тут вдруг что-то решительно повлияло.

Я перестроилась в правый ряд и притормозила у обочины. Вышла из машины и повела себя в соответствии со всеми анекдотами на тему «женщина за рулем» – попинала колеса, протерла зеркала заднего вида.

Ипотека…

Какая уж тут ипотека, когда все рушится, валится, протекает и ехать не хочет. Давно надо было забить в мобильник номер эвакуатора, да все руки не доходили…

Вот, допрыгалась.

Вздохнув, я открыла капот. С таким же успехом я могла бы заглянуть в атомный реактор, чтобы предотвратить расплавление топливного стержня. Внутренности «Хонды» наводили на меня почти священный ужас, максимум, что я могла, – проверить уровень масла и ремень генератора. И то и другое оказалось в норме, на месте, в порядке…

Выхода было два – или ползти до работы на первой передаче с риском воспламениться, или искать номер эвакуатора. Впрочем, эвакуатор мог заменить один человек, он давно ассоциировался у меня со службой спасения.

Я достала телефон и позвонила.

– Константин Сергеевич? Кажется, мне опять нужна твоя помощь…

– Проблемы? – громыхнул сзади раскатистый бас.

Я оглянулась и увидела гаишника размером с Кинг-Конга.

– Потом перезвоню, – шепнула я Таганцеву в трубку и отключилась.

– Я говорю, барышня, вы чего посреди дороги-то раскорячились, движению мешаете? Проблемы?

Я хотела объяснить, что я не барышня, а судья, что я не «раскорячилась» посреди дороги, а прижалась к обочине, что техосмотр и страховка у меня в порядке, машину не угнала, она просто ехать не хочет, что…

Вместо этого я пробормотала нечто невразумительное.

– Понятно, – кивнул гаишник и, согнувшись в три погибели, нырнул под капот. – Не «Бентли», конечно, но ехать должна, – задумчиво сказал он, осмотрев внутренности «Хонды».

– Не хочет, – пожаловалась я, заметив сочувствие в его взгляде. – То есть на первой еще кое-как, а на второй и третьей…

Я села за руль и продемонстрировала, как едет моя машина. Вернее, как не едет.

Когда я остановилась, гаишник с трудом протиснулся в салон.

– С ручника пробовали снимать? – он с жалостью посмотрел на меня.

– А… э-э… то есть… как… разве?.. – промямлила я.

– Попробуйте. Легче пойдет.

Он вылез из машины, козырнул и ушел, небрежно постукивая полосатым жезлом по ноге. Его широкая спина и бритый затылок выражали презрение…

Я достала из сумки мятный леденец и сунула под язык.

Мысли об ипотеке и ремонте так выключили меня из действительности, что я метров пятьсот ехала на ручнике.

Хорошо еще, что эвакуатор не вызвала.

А еще лучше – не успела Таганцева вызвать. Это был бы номер. Разговоров до конца дней моих скорбных!..

Я отжала ручник, тронулась с места и без труда вписалась в поток. «Хонда» больше не упиралась, легко маневрировала и набирала скорость.

Что ж, как минимум траты на ремонт если не исключаются, то откладываются на неопределенный срок.

Едва я привыкла к этой счастливой мысли, как перед глазами всплыла рекламная растяжка: «Новые квартиры в ипотеку в Павшинской пойме. Время брать! Низкие ставки. Бесплатное рассмотрение и досрочное погашение».

Я почувствовала, как сердце учащенно забилось, и ударила по тормозам.

Вот почему, стоит только о чем-то подумать, как напоминание об этом начинает подкарауливать тебя на каждом углу, словно провоцируя – сделай это, сделай! Не думай, не просчитывай риски, просто сделай – и все, а там видно будет…

Время брать! Время брать… Сорок квадратов, нет, шестьдесят или семьдесят – с расчетом на Сашку, ее полуобнаженного юношу и риск появления внуков. Учитывая, что я сама еще крест на своей личной жизни не поставила, лучше бы сто двадцать квадратов, но это из области фантастики – сто двадцать я не потяну, даже учитывая низкие ставки.

В Павшинской пойме купили недавно квартиру мои друзья Машка с Павликом. Хвастались – и воздух там чистый, и дороги хорошие, и лифт всегда работает, и ТСЖ – честное-пречестное! – не дурит, не мухлюет, благоустройством территории занимается.

Ну почему мне попалась реклама квартир именно в этой пойме! На другую я, может, и внимания бы не обратила.

…Я очнулась от того, что водители истерично сигналили мне и, проезжая мимо, стучали себя по лбу. Оказалось, я еду посреди полосы со скоростью двадцать километров в час. Стоило с ручника сниматься…

Я поддала газу и перестроилась в левый ряд. В сумке разрывался мобильник: наверное, Таганцев хочет уточнить, какого рода помощь мне нужна. Я решила не брать трубку – врать не хотелось, а честно признаться, почему звонила, смелости не хватало. Рассосется как-нибудь и само собой пройдет, как любит говорить моя подруга Маша. Таганцев замотается и забудет, что я просила у него помощи.

* * *

«Время брать!» – стучал молоточками в голове рекламный слоган, когда я парковалась возле здания суда рядом с блестящим на солнце «Фольксвагеном» своего помощника.

«Да, Димка, наверное, никогда не забывает снять своего коня с ручника, – с грустью подумалось мне. – И ремонт у него идеальный… И ипотека ему не нужна, потому что квартиру родители подарили!

Ну и пусть, – размышляла я, втискиваясь в узкую щель, – зато Дима не взбодрится, как я, от рекламного слогана «Время брать! Низкие ставки…» То, что легко достается, не ценится, и мой помощник наверняка не ощущает эйфории от того, что живет в собственной квартире, ездит на новой машине и ему не надо ликвидировать Австралию на потолке.

Я с трудом вылезла из машины, стараясь не свернуть зеркало на «Фольксвагене». Если Дима захочет съездить куда-нибудь в течение рабочего дня, он, пожалуй, не сможет открыть дверь.

Я задумалась – не перепарковаться ли, нельзя же парню такие трудности создавать. И тут в сумке снова зазвонил мобильный. К моему удивлению, на дисплее высветилось не «Таганцев», а «Натка» – моя сестра.

– Ленка, я погибла, – трагически сообщила она, едва я успела снять трубку.

Погибала Натка с регулярностью два раза в месяц, поэтому ее сообщение меня не впечатлило.

– Жена твоего нового кавалера грозится оторвать тебе голову? – усмехнулась я, испытывая облегчение, что это не Таганцев.

– Ленка! – сдавленным голосом повторила Натка. – Если ты мне не поможешь, меня убьют!

– Брось его, – посоветовала я.

– Кого?

– Того, чья жена хочет тебя убить.

Я собиралась нажать отбой, но Натка истошно закричала:

– Леночка, это не то, что ты думаешь! Меня преследуют, за мной следят, и не какая-то бывшая, а настоящие бандиты!

– Господи, ты увела у жены бандита?..

– Не придуривайся, Лен, – Натка едва не плакала, и это было что-то новенькое. Любовные перипетии не выводили ее из себя, она была закаленная, умела держать удар, и никакие козни бывшей, даже бандитской, жены не смогли бы выдавить из Натки слезу – только азарт и желание до конца сражаться за любимого.

– Что случилось? – спросила я, слушая приглушенные всхлипы.

– Лен, я не могу по телефону… Приезжай во «Флоренцию», это рядом с твоим судом, ну, ты знаешь…

– Нат, я только что на работу приехала, даже зайти не успела…

– Ну, значит, меня убьют.

Натка отключилась, а я застыла на месте.

«Ну, значит, меня убьют». Сестра так буднично, так убежденно это сказала, что я ей вдруг поверила. Даже если ее не убьет, а только чуть-чуть ранит чья-нибудь жена, мне это не понравится…

Я набрала номер своего поклонника.

– Дима, я не смогу сейчас подойти… Срочное дело, приеду минут через сорок.

– Хорошо, – невозмутимо ответил Дима.

– Если Плевакин спросит, скажите… что меня вызвали в квалификационную коллегию.

– Хорошо.

Интересно, если бы я попросила передать Плевакину, что улетела в Австралию, мой невозмутимый помощник тоже бы сказал «хорошо»?

Протиснувшись за руль, я отжала ручной тормоз и только после этого завела движок и нажала на газ.

Кафе, в котором Ната назначила встречу, находилось буквально за углом, и через пять минут я была там.

После яркого уличного солнца и жары мне показалось, что в зале темно и прохладно.

Я зашла, огляделась, но Натку нигде не увидела. За столиками сидел типичный «офисный планктон», «белые воротнички», или как там сейчас называют размеренных молодых людей, не спешащих с утра на работу, а неторопливо попивающих сок или кофе с многозначительно-равнодушными лицами.

Кто-то из них почитывал газетку, кто-то разговаривал по мобильному, а кто-то просто глазел в окно на оживленную улицу, но все точно были здесь завсегдатаями, потому что с официантами обращались по-свойски, то и дело кивали кому-то, здороваясь, и называли друг друга по именам.

Наверное, я выглядела в этом чинном курятнике как дикая утка, сбившаяся с курса при перелете на юг: растрепанная, взмокшая от жары – кондиционер в моей «Хонде» отродясь не работал, – а главное, с толстым портфелем, из которого норовила вывалиться кипа бумаг.

Дела в машине я никогда не оставляла, даже если выходила всего на секунду, даже если при этом требовалось выглядеть веселой и беззаботной леди, – портфель с документами всегда находился при мне. Это было железное правило, твердый принцип и мой женский каприз, если хотите. Меня не волновало, что при этом думают обо мне посторонние, но сейчас я почувствовала себя неуютно от многочисленных любопытных взглядов.

Будто планктон толстых портфелей никогда не видел. И деловых женщин…

Я взяла себя в руки, поправила волосы и внимательно огляделась еще раз.

Натки нигде не было.

Она не пила сок, не потягивала кофеек, не глазела в витрину, она просто не пришла, сорвав меня с работы!

Чувствуя, как закипаю от злости, я села за свободный столик, бухнула портфель на стул и набрала Натку, с таким остервенением нажимая кнопки мобильного, что в глазах проходящего мимо официанта мелькнуло беспокойство.

– Что будете заказывать? – остановился он возле меня.

– Пока ничего, – буркнула я, схватила портфель и вышла из кафе, сбросив вызов, потому что в трубке, словно в насмешку, звучали короткие гудки.

Салон в «Хонде» раскалился, как турецкая баня. Я стерла с губ расплывшуюся помаду, сосчитала до десяти, чтобы успокоиться, и снова набрала сестру. Если опять будет занято, уеду немедленно, и больше никакими мольбами Натке не удастся меня выманить, чтобы поведать, кто и за что ее собрался убить.

Сестра ответила сразу, невинным голосом, будто не трепалась с кем-то секунду назад, находясь на мушке у киллера.

– Ты где?! – заорала я. – Я сбежала с работы, а ты…

– Лен, я в кафе, как и договаривались, – заговорщицким шепотом сказала сестра. – Чего ты кричишь?

– В каком кафе, я только что была там!

– Лен, я сижу за фикусом.

– Что?!

– Зайдешь в кафе, посмотри налево, там фикус, за фикусом – я.

Я сорвалась с места, не забыв портфель, забежала в кафе и, наплевав на многочисленные взгляды, которые из любопытных превратились в откровенно насмешливые, бросилась к здоровенному фикусу в углу.

И замерла.

За уединенным столиком, спиной ко мне, сидела сгорбленная тетка в толстенной вязаной кофте, при одном взгляде на которую в такую жару становилось дурно.

Я развернулась, чтобы уйти, но вдруг услышала жалобное, тихое:

– Ле-ен…

Обернувшись, я узнала Натку, несмотря на темные очки, скрывавшие пол-лица, и непривычную прическу – убранные в тугой узел волосы. Старомодную кофту она надела поверх легкомысленного топика и короткой юбки. Такое смешение стилей делало Натку еще более приметной и запоминающейся, но сестрица, похоже, об этом не подумала.

Я огляделась, прикидывая, куда бы сунуть портфель, наконец поставила его под стол и села напротив Натки.

– Что за маскарад? – раздраженно спросила я.

– Тихо… Говорю же, меня могут убить…

Натка испуганно огляделась по сторонам, хотя из-за фикуса нас никто не мог видеть.

У стола вдруг вырос официант – бесшумно и незаметно, словно соткался из воздуха.

– Что заказывать будем? – спросил он меня с таким видом, будто ожидал, что я опять выбегу из кафе.

– Два двойных эспрессо, – улыбнулась я, даже не заглянув в меню. – Обязательно из смеси зерен эфиопской и никарагуанской арабики средней обжарки и немного робусты.

Сильно озадаченный официант ушел, а Натка, через стол нагнувшись ко мне, зашептала:

– Лен, я понимаю, что веду себя иногда как дурочка, но на этот раз все очень серьезно. Мне действительно угрожает опасность! На меня бандиты наехали.

– Что ты натворила?

– Ничего.

– Тогда почему они наехали? Насколько мне известно, бандиты просто так не наезжают, если только у тебя нет какого-нибудь криминального бизнеса.

– Говорю же, ничего я не натворила! И бизнеса у меня нет, ни криминального, никакого!

– Не тяни кота за хвост, Натка, у меня времени мало. Ты можешь внятно сказать, что от тебя требуют?

– Деньги!

– За что?

Натка нервно сглотнула, взяла со стола какой-то журнал, пролистала его, пряча от меня глаза, и только потом сказала:

– За кредиты. С процентами!

– Ты брала кредиты?! – от возмущения я даже привстала. – И не думаешь их возвращать?!

– Не брала я ничего! – Журнал выпал у Натки из рук, она подняла его и со слезами в голосе выкрикнула: – Не брала! Хоть раз в жизни ты можешь мне поверить?!

Почему-то я ей поверила.

Напялить нелепую кофту в такую жару, соорудить «учительскую» прическу, закрыть лицо очками и спрятаться за фикус Натку могли заставить только чрезвычайные обстоятельства. Я видела, как дрожат ее руки, слышала слезы в голосе – а может, они и на самом деле были под темными очками, эти слезы, – и понимала, что моя взбалмошная, непутевая, легкомысленная сестрица вряд ли способна разыграть такой тонкий спектакль.

Мне вдруг стало очень жаль ее.

Я отобрала у нее журнал, который она терзала наманикюренными пальчиками, и мягко спросила:

– Нат, что ты в последнее время покупала?

– В смысле? – удивленно посмотрела она поверх очков.

– Ну, что-нибудь крупное, не знаю, – плазменный телевизор, «Мерседес», виллу на Багамах…

– Издеваешься? – Из-под очков в кофе закапали слезы. – Из крупного я в последний раз покупала тональный крем «Ланком».

Официант принес кофе – крепкий, ароматный эспрессо, я уж не стала уточнять у него степень прожарки зерен. Наверное, он хотел спросить, не желаем ли мы чего-то еще, но, наткнувшись на мой колючий взгляд, быстро ушел.

– Нат, я к тому, что, может, ты взяла пару кредитиков и просто про них забыла?

– Я так и знала, что ты считаешь меня идиоткой… Я была уверена: ты откажешься мне помогать… – Голос у Натки опять дрогнул, из глаз полились слезы.

– Я разве сказала, что отказываюсь? Просто у тебя память девичья, и ты могла забыть…

– Лена, – в отчаянии перебила меня Ната, – Лена, клянусь! Я в трезвом уме и здравой памяти, или наоборот… Я не брала никаких кредитов!

Ее отчаяние набирало обороты с каждой фразой и в конце концов переросло в крик.

– Тише, тише… я тебе верю, но что тогда происходит?

– Не знаю, не понимаю, – всхлипнула Натка. – Я потому и позвонила тебе! Мне никто больше не сможет помочь! – Натка сняла очки и разрыдалась. – Понимаешь, сначала они звонили, пугали, мол, если кредит с процентами не отдашь, пеняй на себя. Я сказала, что ничего не брала, думала, там разберутся… А вчера… – Натка перешла на прерывистый шепот. – Вчера вечером подкараулили меня у подъезда два лба, громилы бритые. Что, говорят, на халяву денег нахапала и отдавать не хочешь? Я говорю, не брала ничего, а они… Лен, они откуда-то все про меня знают! Все, все… Где живу, где работаю, в какие магазины хожу, какой марки у нас телевизор, а главное… Они меня Сенькой шантажируют! Про ребенка своего, говорят, подумай. Что делать, Лен?!

«Что делать, Лен?» – сама себе задала я вопрос и несколько секунд маленькими глотками пила крепкий кофе, надеясь, что ответ придет сам собой – простой и логичный, как приговор суда.

Странная какая-то история, ей-богу!

Натка, конечно, особа легкомысленная, но не сумасшедшая. Сеньку своего она любит и не сделает ничего, что могло бы навредить сыну.

«Дело отправляется на доследование», – подсказывала интуиция судьи.

«Как всегда, по глупости влипла в историю и даже не поняла», – утверждал опыт старшей сестры.

В любом случае Натку надо спасать.

– У тебя в мобильнике сохранился телефон, с которого звонили?

– Конечно!

Натка достала из сумки мобильник и протянула мне. Я переписала номер, который она показала.

– Что ж, – вздохнула я, – без доблестного Таганцева все равно не обойтись.

А заодно и объяснение будет, зачем я звонила ему с утра и просила помочь…

– Он номер по базе пробьет, да? – всхлипнув, спросила сестра.

– Пробьет. И установит, кто тебе звонил. А ты, Нат, вспоминай пока, кому насолила в последнее время… по мужской части, – я подмигнула ей. – Ты это умеешь.

– Я не солила, – всхлипнула Натка. – Во всяком случае, до такой степени… Лен, я домой боюсь ехать и на работу боюсь, вдруг меня там караулят?

– А Сенька где?

– Сейчас он в детском саду, а начальнику я сказала, что заболела.

– Штирлиц, – проворчала я, отыскивая в сумке ключи от квартиры. – Ладно, бери такси, забирай Сеньку из сада и дуй ко мне.

– Спасибо, Лен!

– Где ты эту жуткую кофту взяла? – поморщилась я.

– Баба Люба, соседка, поносить дала… Для конспирации.

– Ладно, езжай, только не пугайся, у меня там Австралия на потолке.

– Что?

– Иди, горе луковое, – махнула я рукой.

Натка встала и скрылась за фикусом, несчастная даже со спины.

А я вдруг поняла, что легкомысленные люди страдают и переживают как-то особенно трогательно – ведь они не привыкли видеть проблемы там, где они есть, и уж тем более не умеют их решать. Неприятности выбивают таких людей из седла, да так, что непременно хочется броситься им на помощь, потому что пропадут они со своим легкомыслием как заблудившиеся дети, набьют шишек там, где и набивать-то их вовсе не обязательно.

Натка и страдания – понятия несовместимые, нарушающие привычный ход жизни, поэтому я почувствовала, что сестрицу надо непременно и как можно скорее вернуть в состояние вечной эйфории и поиска любви. Так мне будет легче. Так всем будет легче – особенно Сеньке.

Не факт, правда, что, переложив свои проблемы на меня, Натка уже не думает, как бы провести вечер с очередным ухажером… Аромат сладких духов, оставшийся после нее, напоминал, что сестрица не сможет долго переживать.

Я видела в окно, как она, беспечно махнув рукой, поймала такси и уехала.

Машинально пролистав журнал, оставленный ею, я наткнулась на рекламу «Новые квартиры в ипотеку в Павшинской пойме. Время брать!».

Я раздраженно захлопнула журнал и швырнула его на стол.

Эта Павшинская пойма с ипотекой привязалась ко мне как назойливая муха. Думать об этом сейчас не хотелось.

Какая ипотека? Сашке нужны витамины, развлечения, модная одежда и хоть иногда – отпуск на море. Я не могу держать ребенка впроголодь и не купить ей к зиме новый пуховик…

Я допила кофе и направилась к выходу, размышляя, заслуживает ли Натка той острой жалости и сочувствия, которые ей удалось у меня вызвать.

– Портфель! – Меня догнал официант. – Вот, вы забыли под столом… – Он улыбнулся – совсем не заученной улыбкой «для клиентов», а человеческой, белозубой и искренней, словно вполне понимал мою забывчивость.

– Большое спасибо! – горячо поблагодарила я его и вышла из кафе, прижимая портфель к груди.

Натка умудрилась так выбить меня из колеи, что я первый раз в жизни забыла свои бумаги. И если б не добросовестный официант, неизвестно, у кого в руках оказались бы дела, которые я веду.

От этой мысли я, несмотря на жару, почувствовала легкий озноб и безумную злость на Натку.

Не дай бог, выяснится, что она все же брала кредиты…

Я села в раскаленную «Хонду» и рванула с места так, что завизжали шины, а некоторые пешеходы встревоженно обернулись…

Устыдившись своей неожиданной злости, я сбавила скорость, заняла место в правом ряду и поехала в суд.

* * *

Виктору казалось, что этот счастливый сон будет длиться вечно. У него не было начала, а значит, не должно быть конца…

Он родился тогда в больнице заново – с сердцем, которое, казалось, сделало первые в его жизни удары, с новой чистой душой и чужой, незнакомой внешностью: Виктор не помнил, как выглядел раньше.

Все говорили о какой-то аварии, о том, что байк всмятку, а его спасли чудо и шлем…

Виктор не помнил никакой аварии, не помнил, что у него был байк, впрочем, иногда по ночам он просыпался от какого-то дикого шума в голове – этот шум напоминал визг колес и грохот металла… Он не мешал ему жить, этот шум, просто будил его изредка и подтверждал слова врачей и соседей по палате о какой-то аварии.

Как ни прислушивался к себе Виктор, он не обнаруживал в своей новой душе и новом сердце страсти к байкам, скорости, ночным гонкам…

К чему все это?

Кажется, таких гонщиков называют в народе «донорами на колесах». Молодые, здоровые девчонки и парни разбиваются насмерть – бери на органы все, что хочешь, если с родственниками договоришься…

Неужели он был таким же дураком?

Это подтвердила мать, которую пустили к нему в тот день, когда он очнулся.

Она поставила на тумбочку пакет кефира, положила несколько апельсинов в пакете и, поджав сухонькие губки, спросила:

– Ну? Допрыгался?! Я ведь предупреждала… Не дай бог, калекой останешься, я тебя кормить не буду…

Мать Виктор помнил, но смутно – какие-то крики, попреки, что «она его кормит», и губы – жесткие, злые губы, которые она всегда поджимала, и их почти никогда не трогала улыбка… Кажется, она растила его одна… Кажется, маялась, убивалась сутками на работе, не устроила свою личную жизнь, и все из-за него, Виктора…

Он почувствовал себя виноватым тогда, глядя на пакет кефира и апельсины, наверное, мать потратилась, в чем-то себе отказала, а потом ехала долго, с пересадками, в больницу и опять тратилась – на билеты…