Buch lesen: «Такая карма»
Посвящаю всем, кто был молод в 1970—80-е.
Автор.
© Татьяна Доброхотова, 2016
© Лала Еолян, дизайн обложки, 2016
© Елена Ершова, иллюстрации, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Цель каждого в его судьбе,
Борись мечом или идеей,
Но нету жребия трудней,
Как подчинить себя себе.
Дхаммапада. В переводе Еремея Парнова.
Тогда желание и случай
Не будут властны над тобой.
Вот путь единственный и лучший
Из клетки, скованной судьбой.
Дхаммапада. В переводе Еремея Парнова.
Пролог
Очень трудно поверить в то, что когда-то давным-давно не было на земле ничего, ни печалей, ни радостей, ни страданий, потому что все это появилось только вместе с человеком. Это наш, человеческий разум препарирует и осмысливает то, что случается вокруг. И от века к веку повторяется: рождение, жизнь, любовь, смерть. И кажется, уже давно сказано, прочувствовано, прожито, так же было всегда: и тысячи, и сотни, и десятки лет назад. Понятно, записано уже все, что может в мире случиться, и случалось уже многие разы. Но рождаются новые поколения, и все повторяется сначала. Известно все человечеству, а просто для человека по-новому и единственный раз, и не может он сам отследить закономерности, и не знает каким правилам следовать, потому что не сможет повторить или исправиться, по крайней мере, в этом воплощении, и есть у него только свой единственный, индивидуальный путь, который и называется жизнь. И создает он вокруг целый мир, подобно древним богам, только один раз и лично для себя. Это только боги – для всех.
Когда-то всю земную сушу покрывал океан. Земля вынужденно подчинялась океану, потому что находилась глубоко под ним, под многотонной массой воды, давящей на нее. А ей хотелось выбраться, стать самостоятельной, родить плоды, семена которых уже зрели внутри нее. Океан правил ей и тоже скрывал внутри дары, необходимые для будущей жизни, но пока некому было принять эти дары, ибо жизни на земле тоже не было. Океан был грозен, как и полагалось правителю всего сущего, а земля – мягкая и зависимая, потому что несла в себе женское начало.
А потом внутри воды появилось золотое яйцо, появилось само, и откуда, никому неизвестно. Каким оно было – никто не может сказать точно, потому что некому было на него глядеть, сравнивать и описывать. Это было словно в лоне матери, до сих пор никто толком не возьмется объяснить, как из двух клеток вдруг зарождается новая жизнь. Так и тут, вода и земля сошлись вместе, чтобы в мире родилось что-то новое. Внутри яйца спал и набирался сил Брахма, чтобы когда-нибудь проснуться и заняться миром.
И однажды это свершилось, настало время пробуждения. Первой проклюнулась, ожила сила мысли древнейшего из богов, пока сам он еще продолжал спать и не обрел тела. Да, так, мысль сильнее тела и почти независима от него, потому что отличает и выделяет бога и человека от всего иного вокруг. Это она разделила первояйцо на две половинки, чтобы выпустить в мир то, что было внутри. Одна часть скорлупы стала землей, а другая – небом. И настал день, когда почувствовал Брахма, как тяжко суше лежать на дне океана, и в образе вепря погрузился в пучину, поднял на мощных своих клыках землю из водных глубин. Так появился мир. Брахма много-много раз создавал мир вновь и вновь, и каждый раз по-новому. Никто не знает, сколько миров существовало до нашего и сколько будет после него. От того и древние боги так похожи на людей, что наделял их человек качествами, недоступными самому: заранее все знать, не ошибаться. Но даже богам далеко не все удается сразу, просто в их власти переделать, и сомневаются они, и мучаются незнанием, и, бывает, совершают ошибки, пусть они и боги.
На небе Брахма поместил звезды, а на земле появились горы, равнины, реки и моря. Простор между небом и землей бог наполнил чистым свежим воздухом. А потом он создал год и стал прародителем времени. И принял бог тело, созданное из тьмы, а потом отверг его, так появилась ночь. Затем принял новое тело, созданное по большей части из добра и света, а потом отбросил и это тело, которое стало днем. И сейчас люди посещают храмы и поклоняются богам именно днем, а не ночью. А четвертое отвергнутое тело бога стало луной. И по сей день люди при лунном свете танцуют, поют и занимаются любовью. Кажется, просто угодить богам, живи легко и естественно, так, как они хотят для нас, соблюдай день и ночь, цени время, не растрачивай его по пустякам. Но не может человек во всем соответствовать богам, пусть и старается, получается у него только то, что получается. Боги не оставляют людей одних, пытаются, как могут, защитить в затруднениях, но слишком много нас, нуждающихся в их помощи, а потому не всегда все происходит сразу и так, как хотелось бы. Бывает, случается все через много лет, когда уже и не ждешь. Помощь богов, еще заслужить надо, а можно и их гнев на себе испытать, это уж как повезет самому разобраться в том, что творится вокруг.
Потом Брахма огляделся по сторонам, и понял, что он совсем один в созданном им мире. И стало ему тут же скучно, одиноко и даже немного страшно. Ведь в одиночестве никогда нет радости. А вокруг него ничего, кроме его самого, и бояться-то вроде нечего, когда ты один. Но и в наши дни встречаются одинокие люди, чей единственный спутник – страх, даже если им некого бояться. И борются люди с одиночеством, или мирятся с ним, пытаются ужиться, потому что нет у них таких возможностей как у богов, устроить все по своему усмотрению.
И тогда бог заселил землю и море множеством существ: от сильнейших великанов до слабых тварей, тех, кто плавает, ползает или селится в древесных кронах. Все качества, которыми сейчас наделены живые существа, происходят из мыслей Брахмы и пребывают неизменными, пока существует этот мир. Все живые существа, населяющие Землю, были созданы посредством деяний Брахмы, который дал им всем имена и разделил на мужской и женский пол. Брахма живет в каждом существе, ибо все они возникли из него.
Создавая людей, Брахма силой мысли разделил свое временное тело на две половины, подобно тому, как расщепляется раковина устрицы. Одна половина стала мужской, другая – женской. Мужчина и женщина взглянули друг на друга в самый первый раз и поняли, что они половинки единого существа. Они полюбили друг друга, чтобы соединиться вновь. Так в мир пришла любовь, по божьей воле, и нет у людей сил противиться ей, потому что слаб человек, пусть и подобен богу. И отсюда пошел род человеческий. И с тех пор счастливые супруги – словно две половины единого существа, и в обеих живет Брахма, а несчастная любовь неугодна богам, потому что и не любовь вовсе, а только иллюзия, если нет в ней света и радости, если сами мужчина и женщина не сделали ее такой, презрели волю небес.
Даже первая женщина не была послушной, она подумала: «Как мы можем любить друг друга, если мы – части одного существа?» И попыталась убежать от мужчины, превратившись в корову. Тогда мужчина вынужден был превратиться в быка, и вместе они положили начало всему домашнему скоту, а корова стала в Индии священным животным, потому что стала первым творением уже человека.
А еще Брахма создал богов, а те, в свою очередь, тоже породили богов. И нет числа у потомков Брахмы. У божественной Адити родилось двенадцать светлых сыновей, но всех их превзошел славой младший, Вишну, хранитель мироздания, владыка вселенной. Однажды он в только что распустившимся бутоне розы нашел спящую девушку. Мир до этого еще не видел таких красавиц. Вишну разбудил ее поцелуем и сделал своей женой и богиней красоты Лакшми. С тех пор Лакшми и Вишну – божественная пара, отвечающая за радость, любовь, добрые начинания во всей вселенной. Они всегда помогают тем, кто молится и верит. Никогда Лакшми не оставит женщину, оказавшуюся в тяжелом положении, если только вела она себя всегда как женщина, а не старалась превзойти в своей гордыне мужчину, подаст помощь, вмешается в самый критичный момент. Нет в мире богини сердобольней и добрей.
Гоа создал бог Парашурама – шестое воплощение бога Вишну. Его меч принес бесчисленные смерти, потому что такова была задача этого воплощения, и вот, наконец, когда все бои в его жизни были выиграны, он поднял свой лук, сделанный из крепкого ясеня, в последний раз. Наложил золотую стрелу. Вокруг него был рай – изумрудно-зеленый лес из пальм, белоснежный песок, бирюзовое море с белыми завитушками волн. Великий воин натянул тетиву и выпустил стрелу далеко в море, и приказал волнам отойти до того места, куда упала стрела. И отхлынули воды, обнажив белую донную землю. И принес бог великую огненную жертву, разжег огромный, до самого неба, костер, и была она принята благосклонна. Божественный дух принял под опеку новые земли, оберегая от бед. И создан был мир, достойный богов, Гоа. Девяносто шесть семей браминов поселились здесь под стройными пальмами. Тут всегда будет спокойно, счастливо и прекрасно. Парашурама повернулся, и медленно пошел прочь, остаток жизни он проведет в изгнании, на горе Махендре.
Даже сам бог любви Кришну был очарован новым побережьем. На глаза ему попались прекрасные пастушки, плещущиеся в морских волнах. Кришна, как делал всегда, достал свою волшебную флейту, и полилась божественная мелодия, против которой еще не удалось устоять никому. Девушки, выбравшись на берег, танцевали с Кришну до утра, забыв обо всем. Между тем, их животные разбрелись по берегу, по всем пляжам. Долго потом пастушки искали своих питомиц, но не смогли собрать всех. И по сей день бродят по всем пляжам Гоа те самые коровы, пытаясь отыскать своих прекрасных хозяек. Корова на хинди «гов», поэтому эта чудесная местность называется Гоа.
Гоа видел тысячи волшебных историй, в том числе и о любви, и сохранил навеки. Чуть южнее Панаджи, находится живописный залив Дона Паула. Рядом – небольшая рыбацкая деревня с таким же названием. И по сей день, дважды в сутки отправляются отсюда лодки за уловом далеко в море. Когда-то красавица и богачка Дона полюбила тоже красивого, честного и храброго, но бедного рыбака Паола. Долгие дни девушка проводила на скале, всматриваясь в морскую гладь в ожидании любимого, пока он выполнял свою тяжелую работу. Но родители ее не хотели такого брака, не разрешали встречаться влюбленным. И тогда они решили соединиться навечно там, где уже не будут подчинены земным законам. Взявшись за руки, влюбленные вместе бросились со скалы вниз, на камни. И обратились сами в камень, в статую, напоминающую всем до сих пор о божественной любви, победившей смерть.
Сначала этот рай принадлежал только тем, кто в нем родился. Здесь жил по-детски доверчивый и веселый народ, как и должно быть в райских местах. Но так не могло продолжаться вечно. Слух о самом конце вселенной, где земля соединяется с морем, прошел по всей планете. На свете оказалось много людей, которым захотелось увидеть, как садится там солнце, совсем не так как в других уголках земли. Огромный огненный диск на несколько минут зависает у самой кромки воды, а потом с шипением и брызгами шлепается в морскую пучину, пропадает, тонет до утра. И вновь соединяются две половинки божественного яйца, наступает магическая тропическая ночь, время для танцев, музыки, любви.
Первыми сюда потянулись дети цветов, хиппи, из самых разных мест земного шара. Они устали от того что видели вокруг себя каждый день: политики, войн, лицемерия, и отправились скитаться по планете, чтобы найти спрятавшихся от людей богов, и добрались до Гоа, где боги так близко, что кажется, до них можно дотянуться, стали новыми райскими жителями, после тех, кто жил здесь несколько поколений. У них сложились свои собственные легенды и сказания о мире, и тоже, конечно, в первую очередь, о любви, потому что нет в мире чувства прекрасней и коварнее. Хиппи, и все, что они придумали, уже стали частью мировой истории и здесь, вдали от шума и сутолоки большого мира, эти люди остались надолго, не смогли отказаться от рая, где живут только боги и те, кто подобен им, где все случается скоро, однажды, и навсегда.
А потом Гоа открылся для всех, чтобы принять, успокоить, обласкать усталых путников, забывших в своих загазованных городах о том, что бог создал людей по образу и подобию своему для того, чтобы самому не остаться в одиночестве, потому что нет в мире ничего неестественней и страшней.
Он (много лет назад)
Сейчас я часто не сплю по ночам, ворочаюсь до самого утра, не могу найти себе места. Говорят, бессонница – признак определенного возраста. Видимо, так оно и есть. Еще несколько лет назад все было так же как сейчас, но это вовсе не мешало мне жить, не было нужды крутиться до утра в кровати и вспоминать то, что случилось так давно, что, кажется, уже и не происходило вовсе. И еще меня часто преследует мысль, что прожил я свою жизнь неправильно, не там и не с теми. Иногда, когда мне все-таки удается забыться на короткое время, утром не хочется открывать глаза, чтобы вступать в новый день, где, я знаю точно, будет тоже, что и всегда, все последние тридцать лет: те же заботы, знакомые лица, разговоры, шутки. Я давно их выучил наизусть и говорю, улыбаюсь, огорчаюсь автоматически, по привычке, особенно не вникая в то, что происходит вокруг меня. Так механически я живу, словно по вложенной давным-давно программе. И, кажется, я знаю, кто запрограммировал меня на такую жизнь, но до сих пор лечу вперед по той колее, на которую когда-то поставили. Теперь, когда уже нет необходимости что-то скрывать от самого себя и других, могу легко признаться, что во всем виноват только я один. Мне никогда не хватало характера, чтобы стать настоящим мужиком и самому распорядиться тем, что принадлежит только мне одному – своей судьбой. То есть сделать это тогда, когда она еще была у меня. Никто не знает, как мне опротивело все вокруг, а прежде всего – во что я превратился. Конечно, не раз приходили мысли, стоит ли так мучиться дальше, и я сладострастно обдумывал способы верного и безболезненного ухода, чтобы покончить со всем разом. Пока не понял, что и на это, увы, у меня не хватит духа. Вот и остается ночь за ночью перебирать воспоминания. Похоже, это самое ценное, что у меня осталось.
Моя юность была странная, потому что ей предшествовало странное детство, не такое как у всех в те времена, и это очень долго потом, когда я вступал во взрослую жизнь, мешало стать таким как все, а именно этого мне всегда хотелось. Потому что человек всегда хочет того, чего у него нет. Тот, кого изначально растили и воспитывали как всех – обязательно стремится к тому, чтобы стать оригинальным, выделиться, запомниться. Неважно чем: одеждой, манерой поведения, образом мыслей. Ему хочется, чтобы его заметили, сочли оригинальным, даже, пусть, для этого придется эпатировать всех вокруг.
А тот, у кого вот это, особенное, было с самого детства, наоборот, мечтает потом просто пожить, как все другие, может быть как раз для того, чтобы лучше осознать собственную исключительность и эксклюзивность, и чтобы хоть чуть-чуть начать ценить произвольные подарки той капризной дамы, что все мы называем Судьбой. Но это все лирика, теория, в них можно запутаться, если досконально не разобраться в том, о чем я хочу рассказать, в прихотливых изгибах моей собственной индивидуальной дороги. Поэтому больше не буду обобщать и делать выводы, лучше расскажу все по порядку.
Меня зовут Алексей, но долгое время был такой период, когда окружающие называли меня Алексом, потому что мое собственное имя казалось им слишком длинным и плохо произносимым, непривычным. Судьба обласкала меня еще при рождении, в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году, когда я появился на свет в Советском Союзе, в очень непростой семье. Мой дед входил в свиту личных врачей Сталина, а это тогда означало очень многое. Конечно, после смерти вождя его по-тихому убрали с глаз долой, но сильно дед не переживал, потому что чинов, званий, денег, к тому времени заработал уже достаточно, да и потрудился за свою долгую жизнь немало. Шестикомнатная квартира на Смоленской площади и дача, больше похожая на виллу в Жаворонках имелись, а персональная машина с водителем была ему закреплена пожизненно, за исключительные заслуги перед нашим государством и правительством.
То, что деду пришлось поменять работу, вовсе не означало, что он, как говорится в старинных английских романах, «проводил все время в своем уголке возле камина», теперь он трудился в каких-то уже совсем никому из нас неведомых местах. Помню, мне было лет тринадцать, и летом я приехал к деду, мы вдвоем обитали на даче. Как-то направлялись за чем-то в Москву, когда водителю по рации сообщили, что деду надо срочно подъехать в одно место, без него никак не обойтись.
– Эх, – расстроился он, – как на минном поле живу, даже день спокойно провести не дадут. И куда же мне прикажете тебя, Лешка, девать? Ладно, подождешь меня пару часиков, в парке погуляешь. Только никуда там не лезь.
На середине пути к Москве машина свернула с Минского шоссе на узкую, ведущую в сторону дорогу, мы недолго покрутились, потом вновь оказались на другом каком-то шоссе, еще нырнули в сторону и, наконец, остановились перед въездом в огромный парк, отделенный от мира глухим высоким забором. Из будки выскочили вооруженные охранники, проверили у деда документы, внимательно осмотрели номера машины. Все делалось неторопливо, с особенной, неподдельной тщательностью. Старший по званию долго рассматривал меня через открытое окошко нашей черной Волжанки, пока дед объяснял, что вызов застал его внезапно, вместе с внуком. Наконец, старшой благосклонно кивнул, и с мягким шелестом перед нами разъехались ворота, выкрашенные зеленой краской, с красными звездами посередине. Парк оказался ухоженный, с постриженным газоном, клумбами, где аккуратно, как по линеечке, были чьими-то заботливыми руками высажены самые разные растения. За деревьями виднелась зеркальная гладь озера с маленькой пристанью, возле нее покачивались весельные лодки и водные велосипеды. Вся обстановка походила на дорогой санаторий. Но вот странность – нигде никого не было: пустовали увитые хмелем беседки, никто не прогуливался по тенистым аллеям, яркие, словно только что покрашенные скамейки казались, словно в магазине: новехонькие, к ним еще ни разу никто не подходил. И полная тишина вокруг, только слышно, как в листве деревьев щебечут птицы. Красивое место, только словно вымершее, вымороченное.
Машина подъехала к большому зданию с огромными окнами, мраморными колоннами, затейливыми каменными перилами на крыльце. Дед вышел и почти побежал внутрь, еще раз наказав мне:
– Иди, погуляй, где-нибудь подальше от входа, можешь искупаться, только веди себя тихо, никому не мешай.
Водитель отъехал в густую тень под деревьями и откинул сиденье с явным намереньем подремать, пока выдалась свободная минутка, а я отправился вглубь парка. Вокруг было очень красиво, но мне, как и любому мальчишке в тринадцать лет, скоро прискучило бродить по дорожкам одному. Я вернулся к крыльцу, но там ничего не изменилось: шофер мирно похрапывал в теньке, а вокруг все так же – ни души. Глубоко вздохнув, отправился к озеру, раздумывая, не искупаться ли, действительно, все равно делать нечего, и распространяется ли дедов приказ о тишине на водный велосипед, на нем, пожалуй, с удовольствием прокачусь.
Обогнув здание, я увидел, что там, с другой его стороны, вся стена в маленьких, тоже увитых вьющимися растениями, балкончиках. На балконах стояли плетенные кресла, столы, шезлонги. На двух-трех сидели люди, кто-то читал, другие просто спали, никто не обратил внимания на мое появление. Я задрал голову, чтобы посчитать этажи, но тут услышал:
– Эй, парень, подойди сюда.
Совсем рядом со мной, на первом этаже, в полосатом шезлонге сидел мужчина. Тень от стены падала на балкон, поэтому я не заметил его раньше. Сначала, припомнив строгие слова деда, я хотел убежать, но меня не так воспитывали, чтобы я мог позволить себе не отозваться на обращенные ко мне слова взрослого человека. Я приблизился к балкону, проклиная себя, что зазевался и явно делаю то, что деду не понравится. Лицо мужчины показалось мне очень знакомым, но я никак не мог вспомнить, кто же это такой.
– Иди сюда, не бойся, – опять позвал он, – хочу тебя просто спросить. Какое сегодня число?
Удивившись вопросу, я все же ответил.
– А год?
Мои глаза уже привыкли после яркого солнца к тени, и я смог внимательнее приглядеться к своему собеседнику. Его лицо было очень знакомым, но глаза… словно две бездонные серые ямы, они смотрели вокруг так, будто их хозяин давным-давно перестал ждать для себя хоть чего-нибудь, а спрашивает просто, чтобы услышать собственный голос.
– Шестьдесят девятый, – запинаясь, ответил я.
– Понятно. А где я вообще сейчас?
Я, конечно, понимал, что мой дед врач, а это место – скорее всего, какое-то медицинское учреждение, тут лечат от разных болезней. Но все равно, мне стало немного не по себе. Этот человек задавал какие-то уж очень странные вопросы. Я прикидывал, что мне ответить и как вежливо удалиться, когда дверь на балкон распахнулась, там показалась женщина в накрахмаленном белом халате. Увидев меня, от изумления она застыла на месте:
– Мальчик, ты кто, ты чей? Немедленно отойди от балкона, иначе я вызову охрану.
Я попытался рассказать про деда, но она резко приказала мне:
– Иди ко входу, там поговорим!
Мне ничего не оставалось, как подчиниться ее словам. Когда я подошел к крыльцу, она уже стояла там, в сопровождении мужчины в форме охранника. Вместе они доставили меня в просторный кабинет, где мой дед и еще несколько пожилых докторов рассматривали какие-то бумаги.
Отведя деда в сторону, врачиха жарко зашептала ему на ухо, неодобрительно косясь на меня. Он что-то резко ответил, махнув в сторону входной двери. Меня вывели из кабинета и передали под надзор секретарше в сером строгом костюме, сидевшей у входа в кабинет. Она тут же предложила попить чай с конфетами и все время сюсюкала со мной как с младенцем, рассказывая, какой у меня гениальный дед и как его все тут уважают. Когда совещание закончилось, до машины мы шли вместе с дедом. Всю дорогу домой он мрачно хмурился и молчал, не упоминая о случившемся, а я мучился, пытаясь вспомнить, откуда знаю того человека. Озарение пришло совсем поздно, когда я уже лежал в кровати, но было таким ошеломляющим, что словно какая-то сила выбросила меня на террасу, где дед курил перед тем, как отправиться спать.
– Дед, это же был Гагарин!
– О чем ты?
– Тот больной, с которым я разговаривал, это…. Но он же умер, ничего не понимаю!
– Нет, тебе все показалось. Это не он. И вообще забудь об этом месте, дурак я, что тебя туда притащил, надо было с водилой за воротами оставить, идиот старый!
Больше мы никогда на эту тему не говорили. Впрочем, я что-то отвлекся, перепрыгнув сразу через несколько лет того, о чем хочу поведать. Вот оно как, только начинаешь вспоминать и сам не знаешь, куда забредешь. Старческое уже, наверное. Впрочем, в маразм мне еще рано. Просто придется вернуться туда, где я отвлекся.
Когда Сталин умер, у деда имелась уже взрослая дочь от последней молодой жены. К тому времени его супруга, моя, получается, бабушка, давно уже обзавелась другим, близким ей по возрасту мужем, мою мать она хотела забрать туда же, в свою новую семью, но дед дочь не отдал, запустив кучу связей, чтобы она осталась с ним. Я свою бабку никогда не видел и очень сомневаюсь, что ее помнила мама. Наконец, у деда появилось свободное время, чтобы заняться устройством личной жизни обожаемой дочери.
Люся особой красотой не блистала, хотя, это кому как, дед всегда настраивал ее на то, что она просто великолепна. Понятно, при таком папаше недостатка в кавалерах не испытывала. Познакомиться с ней, стать своим в нашем доме – значило уже преуспеть, оказаться в сливках высшего общества. Вот и крутились вокруг нее самые разные люди: бездельники из хороших семей, начинающие карьеристы, поставившие себе цель преуспеть всеми возможными способами, и другие, совсем разные, а часто и просто случайные, люди. Все они были бы рады породниться с человеком, который еще совсем недавно власть и силу при своем покровителе имел преогромнейшую. Одно время Люсенька вообразила, что из нее получится гениальная актриса и, успешно поступив в театральный институт, стала завсегдательницей премьер, бенефисов, вернисажей. Увлечения ее сразу сказались и на составе поклонников, возле нее теперь завертелась творческая молодежь: начинающие артисты, художники, певцы, писатели, а еще такие же, как и она, прожигающие жизнь в модных институтах, студенты. Из них она и выбрала мне папашу.
Ее мужем стал начинающий оперный певец, талантливый, подающий надежды и красивый как античный бог. Может, именно это, а не его связки, вызывало аншлаг в театрах, когда из каждой ложи на него устремлялись жадные и вожделеющие женские глазки, а то и слезы умиления из них капали в непременно кружевной платочек. Но когда Люся стала его законной супругой, вал поклонниц как-то отхлынул, поредел, обнажив не столь блистательные, как казалось издали, обстоятельства. Бас оказался не так уж и юн, хотя до сих пор ходил в молодых и начинающих, а при ближайшем рассмотрении, рядом, а не из партера – и не так уж красив, в этом проявлялось искусство его личного гримера и костюмера. К тому же, был он глухим провинциалом, из какого-то такого местечка, о котором Люся за всю свою жизнь ни разу не слышала, и даже на карте ни разу не видела. И мужем он стал никаким, по многим причинам. Даже, как услужливо шепнули как-то Люсе его бывшие подружки – засматривался не столько на женщин, сколько на мужчин, что, конечно, в те времена, являлось грешком постыдным и требующим сугубой конспирации, иначе и сесть можно было, на неопределенно-долгий срок, поскольку со светлым образом строителя коммунизма, никак этот грех не сочетался. А в довершении всего, оказался он просто пьяницей и дебоширом, которому не место в профессорской квартире на Смоленке, откуда дед его быстренько и попер, выдержав приличный срок после моего рождения. Да и потом постарался сделать так, что предложили моему папе ведущую партию в театре, который находится недалеко от полярного круга, а отказаться тот не посмел, потому что ближе работы для него никак не находилось. Там он и сгинул где-то в снегах и алкогольных парах. Так что отца я своего не помню и поблагодарить его могу только за презентабельную моложавую внешность, которой всю жизнь был доволен, ну и на том спасибо, тоже немало.
Конечно, такая девушка как Люся оставаться долго одна не могла. И наличие маленького, всего полуторогодовалого сына, препятствием для матримониальных устремлений ее ухажеров не стало. Наоборот, вроде, как и к лучшему. Можно надеяться, что обремененная ребенком принцесса станет доступнее и менее капризной. И обрушился на Люсеньку шквал новых ухаживаний, закрутил ее, потащил, втянул в воронку светских развлечений. Так бы и потерялась она там, закружилась, и остался бы я со своими няньками сиротой при живой матери, если бы не дед. Я давно уже понял, просто так ничего в этой жизни не происходит. Никогда не добьется своего человек слабый, вялый, глупый, бесхарактерный. А если всего это в тебе нет, а есть, наоборот, характер и удача выигрывать, и уже проявилось, помогло не раз, то и дальше останется, никуда не денется, такой человек умеет заставить слышать себя и уважать.
Потому второго мужа для моей матери и отчима для меня дед выбирал сам, придирчиво и аккуратно, полагаясь на собственное чутье и жизненный опыт, а не на случайные привязанности своей капризной принцессы. Мама вышла замуж, когда мне только-только исполнилось три года. Муж был старше ее на семь лет, и в свои тридцать два уже сделал блестящую карьеру на дипломатическом поприще. Все вокруг ожидали от него дальнейших свершений, особенно сейчас, когда он породнился со столь известной в узких кругах московского бомонда семьей.
Успешное движение вверх моего отчима по карьерной лестнице, к сожалению, вполне компенсировалось его внешней обыкновенностью, и даже, можно сказать, ущербностью. Под сшитым хорошим европейским портным костюмом, существовал, весь нацеленный на жизненный успех, мужчинка, чуть не дотянувший до среднестатистического роста и размера, с пегими, неопределенного цвета, жидкими волосами и мелкими, как у зайца, чертами лица. Зато, как это часто случается, планы на жизнь у него были наполеоновские. Считавшая себя красоткой Люся, конечно, поначалу, несколько шокировалась выбором отца. Но слушаться единственного в своей беспутной жизни авторитетного человека привыкла с детства, потому что не раз уже убеждалась в его дальновидности и опытности. Дед объяснил ей, что с красивого мужчины можно мало чего взять, так и будет он всю жизнь любоваться только собой и того же ожидать от всех окружающих вместо того, чтобы все силы бросить на выбивание жизненных благ, что в прежней советской стране было делом далеко не простым и удавалось мало кому. А этот, не питающий иллюзий относительно собственной неотразимости, наоборот, всегда будет благодарен красавице-жене, украшающей его жизнь и расцвечивающей ее яркими красками. Да и для своего возраста добился он уже многого, глядишь, и дальше все так же пойдет, вверх и вверх, с божьей и тестя помощью. Опять же, родом он тоже из уважаемой московской семьи, и тут все за него.
Может, оно все так бы и получилось, как рассчитывал мой дальновидный и предприимчивый дед, если бы это касалось только отчима. Единственное, чего не смог он учесть – глупости и примитивности собственной дочери Люси, из-за которой рухнули тщательно рассчитанные планы.
Вообще-то отчим оказался человеком не злым, спокойным и хорошо воспитанным, да еще и обожающим мою экстравагантную мать, уверенную тогда, что все вокруг существует только для ее собственного удовольствия и радости, и еще ни разу не усомнившуюся в этом. И ко мне он, надо отдать должное, сразу стал относиться как к собственному сыну, полюбил. О том, что этот человек – не родной отец, я узнал только десять лет спустя, как это чаще всего и бывает – от доброжелателей, стремящихся открыть глаза подростку на то, что будет больно ему и его близким.
Сразу после свадьбы отчим получил высокую должность в посольстве Бельгии, где все шептались, что вот он, тот, кто со временем сменит посла европейской страны, уже выходящего в тираж в силу преклонного возраста. Так мы, все втроем, оказались в Европе, что тоже входило в планы моего деда – убрать Люсеньку из Москвы, оторвать от местных бездельников и бонвианов.