Buch lesen: «Мерцание зеркал старинных. Странная любовь», Seite 6

Глава 154. Переписка с Марией Антуанеттой

Мария Антуанетта с детства вела дневник, и, когда мы с ней начали переписываться, она прислала мне выдержки из него, те, что касались меня. А я, в свою очередь, некоторые письма, написанные Антуанетте, копировала для себя и складывала в сундучок. Иногда при написании следующего письма мне нужно было вспомнить, о чём я уже рассказывала. И вот теперь я держу нашу переписку в руках, и слёзы умиления катятся по моим щекам, хотя я далеко не сентиментальная барышня.

…«Моя милая Натали, ты очень дорога мне, я ценю нашу дружбу и хочу, чтобы ты знала, что я всегда помню о тебе и о том, как мы познакомились…»

…«Я, Мария Антуанетта, с детства веду дневник, в котором записываю самые яркие впечатления своей жизни. Я, живущая в мрачном чопорном дворце, пытаюсь поймать каждый светлый лучик, который сумеет пробиться в мои комнаты сквозь темные занавеси тяжелых гардин. Я жаждала получать свет и тепло от рук матери, мудрость – из слов отца и старших братьев. Но я отличалась от них, я никогда не была скованной, не имею жесткого нрава. Хотела просто расти, словно цветок на солнечной поляне, чтобы каждый мой день был озарен солнцем. Это достаточно трудно в нашем доме, но в моей жизни было одно обстоятельство, которое принесло мне неописуемую радость. Это знакомство с девочкой из России по имени Наташа…»

…«Мне не было еще и десяти, когда в наш дом приехали важные мужи из России с миссией к моей великой матери, королеве Австрии Марии Терезии. С ними – девочка немного младше меня, Натали. Ей было, наверное, лет семь. Румяная, с таким необычным цветом волос… до сих пор его помню. От нее исходил удивительный запах: она очень вкусно пахла какими-то булочками. И казалось, что ее с ног до головы обсыпали корицей, и даже чуть-чуть осталось на маленьком носике – в виде россыпи необычайно прекрасных, таких трогательных веснушек. Такой она показалась мне тогда…»

…«Натали сопровождали двое мужчин, один красивый и статный, а второй постарше, невысокого роста, но тоже приятной наружности. Вместе с ней они сделали небольшой круг по окрестностям моего дворца – тогда еще моего. Они редко отпускали ее от себя, но нам всё же удалось провести немножко времени вдвоем. Она тогда плохо говорила на иностранных языках. На моем родном – лишь отдельные слова, а на французском едва понимала.

Я учила французский с детства, это был мой второй язык, и мне не составляло труда изъясняться на нём, но для нее это было сложно. Потому мы просто глядели друг другу в глаза, держась за руки, и весело смеялись над своим забавным непониманием.

Благодаря ее приезду я смогла выходить из-под гнета тяжелых сводов дворца на лужайки и в парки, и матушка совершенно не следила за мной во время наших прогулок. Мы практически не понимали друг друга, но я чувствовала в ней тот самый огонек, света которого мне всегда так не хватало. «Маленькая милашка», – так нарекла я тогда Натали. Не понимая ее русских слов и странных жестов, я понимала ее природу, и мне казалось, что Наташа так же понимает мою. Ее руки были подобны крыльям, она всегда их высоко поднимала. Видя, что я не знаю ее языка, она активно жестикулировала, и мне всё сразу становилось понятно.

Пробыли они тогда совсем недолго, может быть, дней шесть или семь, и отправились далее, по делам ее отца. Я так и не поняла, который из мужчин был Наташиным кровным родственником. Мне сказали, что они направляются в Париж по каким-то государственным делам. С ней совсем не хотелось расставаться. Нам помогли с переводом прощальных слов, мы обнялись и клятвенно пообещали не забывать друг друга…»

…«Прошло много времени. Я не писала ей и практически о ней не вспоминала: моя хорошенькая головка тогда была занята другим. Но вдруг, когда мне было около тринадцати лет, я получила от Наташи короткое письмо:

«Моя милая Антуанетта, это пишет тебе Натали… Я постоянно вспоминаю о драгоценных для меня минутах нашей встречи. Про то, как мы гуляли, смеялись, и о том, что я совершенно не понимала, что ты мне тогда говорила. Но сейчас я в совершенстве выучила французский язык, и он стал для меня вторым родным. Теперь, моя дорогая, я способна грамотно излагать свои мысли и правильно писать слова, поэтому прошу твоего согласия на переписку между нами…»

…Она называла меня очень смешно: «милая», «дорогая». Эти слова не отзывались в моей природе, в моем сердце. Смешно это было, так по-русски. Но надо отдать ей должное: она действительно великолепно выучила французский, на котором мы с ней в дальнейшем и стали общаться…»

…«Дорогая Натали, я прекрасно помню тебя. Это был драгоценный момент моего детства, и я готова отвечать на каждое твое письмо. И каждый раз буду с нетерпением ждать твоего нового послания. Я постараюсь дать тебе немножко больше представления о себе. Ведь теперь, когда мы можем легко понимать друг друга, у нас есть возможность общаться свободно. Мы с тобой очень похожи. Мне особенно запомнилось, что в тебе в избытке той свободы и жизнелюбия, которых мне так не хватало в моем дворце, среди мрачных фрейлин и тягостных разговоров о благе государства. Это всё очень далеко от моих интересов, от истинных потребностей моей души…»

…«О моя дражайшая Антуанетта, как же я рада, что наша переписка наконец-то началась. Я страстно желаю снова посетить твой дворец и обязательно навещу тебя. Правда, он немного мрачноват, но ты, моя драгоценная подруга, освещаешь его, словно солнце. Очень надеюсь, что скоро мне представится подходящий случай. Я поступила в пансион благородных девиц, где нас учат хорошим манерам. Я стала прекрасно танцевать, и когда смогу посетить Вену, надеюсь заткнуть европейских дам за пояс своими новыми умениями.

Как же мне радостно обо всём тебе писать! Моим обучением ведает мадам, она обучает нас по всем правилам французского этикета, которому обязательно стараются следовать все знатные дамы в Петербурге…»

…«Мне это лестно и приятно слышать, Натали. Но, к сожалению, мы вряд ли сможем встретиться в Вене. Я уже знаю о далеко идущих планах своей матери в отношении моей дальнейшей судьбы. Я скоро должна буду покинуть не очень мною любимое, но всё же родное гнездо. А отправлюсь я прямиком в сердце Франции, в Версаль. Предстоящее замужество меня не сильно пугает, наоборот, я в ожидании счастливого приключения.

Я так обрадовалась переписке с тобой, Натали. Мне захотелось, чтобы мы с тобой подружились. Возможности обзавестись подругами на родине у меня не было. И все, кто меня окружает, имеют отношение либо к австрийскому, либо к французскому королевскому дому. Это безумно скучные фрейлины, не обладающие тем жизнелюбием, которым обладаешь ты, Натали…»

Вот еще строчки из дневника:

…«В каждом из следующих писем Натали рассказывала мне, как росла, как становилась прекрасным цветком. Говорила, что лепестки ее делаются бархатными и она превращается в девушку. Потом Натали поведала мне тайну своего рождения. Я была удивлена, что она имеет настолько благородную кровь, ведь имя ее отца известно далеко за пределами России. И при австрийском, и при французском дворе его фамилия звучала много раз. Я даже знала, что письма моей матери, направляемые прямиком российской императрице, содержали упоминание этой фамилии. Наташа рассказала мне свою тайну и попросила ни с кем ею не делиться:

«Это тайна за семью печатями, милая Антуанетта, но придет время, и каждую из печатей я вскрою своим ножичком для писем, которым так нетерпеливо открываю твои послания…»

И вновь дневник:

…«Мы условились, что, несмотря на мой новый статус, так и будем называть друг друга по имени. Я написала ей о своем предстоящем замужестве и переезде во Францию. Я была приятно взволнована тем, что должна стать дофиной французского двора, и пыталась перерисовать для нее портрет Людовика, которому меня прочили в жены яростно опекавшие меня родственники. Но так как рисовать я умела плохо, мне хорошо удавались лишь силуэты. Из моего портрета она ничего не поняла и смеялась надо мной в своих письмах:

«Антуанетта, французская дофина обязана владеть кистью так же прекрасно, как и пером. Думается мне, что австрийской и французской принцессе подобает начать учиться живописи…»

…«Я совершенно на нее не обиделась и искренне смеялась над тем, что она пишет. С каждым письмом она словно становилась старше – другой, незнакомой, загадочной Натали. С тех пор как я узнала тайну ее рождения, Наташа сообщила мне, что у нее два отчества: Дмитриевна и Григорьевна. Это так по-русски… На моей родине никто не обращается ни к кому по отчеству, называют только имя и титул.

Матушка объявила мне, что замуж я выйду скоро. Мне отчего-то захотелось сообщить Натали об этом, соблюдая русские традиции. Она многому училась у меня, а я у нее. И уже в следующем письме я написала: «Дорогая Наталья Григорьевна! Рада сообщить вам, что завтра утром отбываю из дома и готова переступить французскую границу…»

Отложив в сторону письма Антуанетты и дневник, я улыбнулась:

– Как давно и в то же время недавно это было…

Перебирая сейчас ее письма, я думала: как хорошо, что я смогу еще раз увидеть мою подругу. Вот записи Антуанетты, в которых она рассказывает о своем приезде во Францию и свадьбе, а вот письмо, где сплетничает о своем муже. Она представляла его совсем другим, но совершенно не жалуется: во Франции ей живется гораздо лучше и свободнее, чем под крылом у дражайшей матушки…

…«Наталья Григорьевна, хочу сообщить вам, что король Франции почил и в скором времени я стану королевой этой страны. И я хотела попросить вас, чтобы вы помолились за меня перед своими русскими иконами и попросили у Спасителя, чтобы жизнь в новом статусе не стала для меня слишком обременительной…»

Из дневника:

…«Я не получила тогда ответа именно на эту просьбу, но, уже намного позже, мне пришло письмо следующего содержания:

«Моя милая Антуанетта! Я, наверное, уже опоздала сжать за тебя кулачки перед ликами наших икон, но спешу огорчить тебя, моя милая подруга. Прекрасные лица святых отвернулись от меня, и я больше не могу с ними говорить. Но я прошу не лить слезы по моей безвременно потерянной душе: спешу порадовать тебя событием, которое произошло со мной так неожиданно. Я совершенно бесповоротно и очень сильно влюбилась! Милая Антуанетта, в этом письме я хочу рассказать тебе всё без утайки…

Я встретила и полюбила темноволосого обольстительного юношу, которого случайно увидела в полку, где мой названый отец занимает довольно высокий пост. Глаза наши встретились, и я поняла, что он предназначен лишь для меня и дышит лишь для того, чтобы смотреть в мои глаза…»

…«Я внимательно прочла и хочу сказать тебе, Натали, как я всё поняла и почувствовала. От твоего письма веяло граничащей с безумством гордостью молодой девушки, которой впервые удалось пережить такие сильные чувства. Знаешь, Наташа, я даже испытала некую зависть. Я уже стала королевой, я давно, как мне кажется, замужем, но ни с чем подобным не знакома до сих пор. Твоя откровенность, которая была предназначена лишь для моих ушей (то есть глаз, разумеется), я бы даже сказала, расстроила меня. Мой муж, король Людовик, интересуется всем чем угодно, только не мной… и это ввергает меня в печаль.

Прочитав о твоих чувствах, я подумала тогда: как могли они возникнуть у девушки, выросшей в столь суровой стране. Не сердись, я пишу как чувствую. Ваша Россия видится мне совершенно дремучей, очень далекой и снежной. О ней рассказывают страшное: говорят, что ты живешь в краю лютых морозов и грубых людей… и на вершине всего этого такая же грубая правительница. Таковой мне представила ее моя матушка. Из ее писем я узнала, что Екатерина, будучи иностранкой, приняла вашу веру и следует всем вашим дремучим обычаям. Как, скажи, среди всего этого можно обрести столь нежные и теплые чувства?

Ответь мне… Как ты, Наташа, смогла найти это чувство раньше, чем я? Я, живущая в изнеженной стране, где под моими ногами должен бы стелиться ковер из всех тех чувств, которые ты так ярко описывала… Каждое твое слово наполнено жизненной силой и желанием обладать этим юношей. Я жду подробностей о каждом твоем дне, пиши мне, пожалуйста…»

Из дневника:

…«Для меня ее письма сродни французскому представлению о любви. Я великолепно образована и прекрасно воспитана, в моей библиотеке множество книг об этом великом чувстве. И пусть они созданы лучшими писателями, читать их менее интересно, чем письма, наполненные любовью живой юной девушки к молодому мужчине. Ты лично знаешь эту девушку, и всё это происходит прямо сейчас…»

…«Наташа, ты написала мне еще несколько писем. Они пришли почти одновременно, и одно противоречивее другого. То ты готова была вырвать сердце из груди и вложить в руку любимому так, чтобы оно билось у него на ладони. И он слышал бы каждый его стук и, глядя на это сердце, лишь шептал твое имя. То ты уже готова вырвать из груди его сердце. Но не положить на свою ладонь, чтобы слышать его стук, а крепко сжать его, да так, чтобы из этого несчастного сердца потекла кровь. И ты жаждешь это увидеть… А третье твое письмо наполнено каким-то обреченным спокойствием – так мне показалось… Словно что-то очень тяжелое положили на тебя сверху, и оно не дает тебе поднять голову. Ты описываешь погоду в Петербурге и проводишь сравнение между нею и своим внутренним состоянием. И всё это так удручающе уныло, что я даже не смогла дочитать письмо до конца, отбросила в сторону… Нужно что-то ответить тебе, а я совершенно не нахожу слов. Но всё же попробую…

Наташа! Любовь – это прекрасное чувство, и ты похожа на голубку, которая порхает над цветущим полем и вдыхает его ароматы. Любовь не должна причинять боль! Зачем ты хочешь связать свою жизнь с дикарем из племени? Мне страшно, мне кажется… боюсь даже написать… что однажды он как людоед сожрет тебя… Нужно уходить сразу и бесповоротно, не оглядываясь на того, кто посмел причинить тебе страдания… Приезжай ко мне во Францию, я покажу тебе совсем иной мир. И вот что я скажу тебе, милая: если я раньше завидовала твоему чувству, то сейчас рада, что избавлена от подобных страстей…»

Из дневника:

…«Я пыталась подбодрить ее и всё же выяснить больше о личности этого странного человека, который вызывает в ней шторм, подобный тому, который происходит на море. Долго не было мне ответа…»

…«Имея легкий нрав и ту особенность, что, не получая от кого-либо известий, я могу запросто забыть о нём на какое-то время, я перестала ждать писем от Натали. Вокруг меня бурлила жизнь…

…Наташа не ответила. До меня доходили слухи о том, что ее родной отец посещал австрийский, а затем французский двор по каким-то государственным делам. Он с большой пышностью и весельем проводил там время, но Наташи рядом не было. Как только я слышала его громкую звучную фамилию, то думала о ней. Мне даже сказали, что так у вас называется какая-то величавая птица. Со временем я перестала думать, почему Натали мне не отвечает. Моя голова была занята множеством собственных проблем, главная из которых – мой ненавистный муж. Я никак не могла совладать с ним, а мне этого очень хотелось… Сильно раздражали меня неугодные фаворитки и сплетни нашего двора. Они всё дальше и дальше отодвигали меня от воспоминаний о Натали. Никогда мне не нравилось называть ее Натальей Григорьевной, это звучало слишком грубо и слишком по-русски…»

Это было последнее письмо, в которое Антуанетта вложила листки из дневника со своими записями обо мне. В силу того, что я бешено кружилась в водовороте событий своей жизни, я так и не ответила ей больше.

– Милая Антуанетта, скоро мы увидимся, и я всё подробно тебе расскажу. Ах, как мне хочется тебя увидеть! Только бы ты не посчитала меня грубой и невоспитанной из-за того, что наша переписка так нелепо оборвалась.

Под влиянием прочитанного я стала вспоминать то время, когда мы с ней были девчонками. Мы с удовольствием пускались в долгие эпистолярные рассуждения… две безмозглые сикилявки, одна австрийская, другая русская. Мы обсуждали судьбы наших государств и печалились, что не сумеем выйти замуж по любви: высокопоставленные родичи обязательно подсуропят кого-нибудь страшненького и совершенно беспомощного в любовных делах. Я улыбалась, перебирая эти письма. Я нюхала бумагу, на которой ее рукой были начертаны изящные строки, и с нетерпением ждала встречи.

Наконец-то мы причалили к берегу. Порт, где мы сошли, находился за несколько сот верст от Версаля, куда мы направлялись.

Николай наконец-то поведал мне, что эта поездка была им спланирована. Я больше не сомневалась, что в сговоре с моим отцом находился не только старший Шереметьев, но и граф Орлов.

Я сошла на берег с легкой грустью. С тоской обернувшись назад, увидела, как фрегат плавно покачивается и тонет в лучах садящегося солнца. Вместе с ним как бы тонули и мои мечты. Вместе с этим светом меркли мои надежды. Я поняла, что от судьбы не уйдешь! И кто бы что ни планировал заранее, ничто не может изменить судьбу. А что от моей судьбы я не убегу, так это точно! И мне надо идти вперед! Да, всё, что со мной случилось, было прекрасно. Я ни о чём не жалею!

Я спокойно стояла и ждала, пока вещи отнесут на берег и мы сможем продолжать путешествие.

Не буду описывать дорогу в Версаль. Когда до него оставалось всего несколько верст, нам подали королевские экипажи, присланные из дворца. На Николае вновь красовался его замшевый дорожный костюм, а я была одета в подаренное им великолепное платье, изумрудного цвета и шею мою украшали тоже изумруды.

Я уже знала, что нас ждут и все осведомлены о нашем приезде. Я поняла, что Антуанетта помнит меня. Она, наверное, так же перебирала мои письма, вспоминала, улыбалась и ждала. Ждала этой встречи, мне представлялось, даже с какой-то робостью, которой была наделена изначально, ведь у нее не было той свободы, которую всегда имела я. Хотя она вполне могла измениться, ведь из дофины она уже стала королевой, и кто его знает, чем обернется для меня эта встреча…

Антуанетта постаралась… Я с гордостью села в карету, прибывшую за мной. Николай устроился в экипаже, присланном за ним. Я закрыла глаза и тихо прошептала:

– Здравствуй, Франция!

Глава 155. Незабываемый версаль. Встреча

Подъехав к дворцу, я открыла рот от изумления: моему взору предстали удивительные красоты. Высокая золотая ограда отделяла нас от королевского парка – особую вычурность золотым воротам придавал герб, изображенный в виде солнца, над которым возвышалась корона. За оградой просматривался огромный садово-парковый ансамбль с четко очерченными аллеями, выстроенными будто по линеечке. Нам любезно отворили, и мы проехали внутрь.

Я сразу же узнала ее. Антуанетта стояла на пороге дворца, окруженная фрейлинами. Первым представился Николай, а я присела в глубоком реверансе, низко опустив голову.

– Натали! Как же я рада видеть тебя! Подними глаза.

– Ваше величество, почту за честь поцеловать вам руку.

Но произошло неожиданное. Королева, отбросив все условности, шагнула навстречу и крепко обняла меня. Вы бы видели глаза ее фрейлин! Они открыли рты и в изумлении смотрели на меня, видимо, сразу позабыв все самые живописные сплетни, которые обсуждали между собой. «Что же это? Что это за русская выскочка, которую наша королева одарила своим вниманием, да еще столь необычным образом?» – видимо, думали они…

…Забегу немного вперед. Я держала в руках дневник французской королевы Марии Антуанетты – ту его часть, которую она посвятила мне. Она описывала в нём самые яркие моменты моего пребывания во Франции и прислала мне это сокровище перед самой моей свадьбой. Я могла бы и сама рассказать, но уж такова моя природа – не в силах упустить случая, хочу вставить в рассказ повествование, начертанное рукою самой французской королевы…

Из дневника:

…«Прогуливаясь по парку, я непринужденно беседовала с одной из фрейлин, – пишет Мария Антуанетта. – Мы обсуждали последние сплетни, связанные с мадам Мари-Жанной Дюбарри, говорили о том, что с ней случилось после кончины короля. Она была его последней привязанностью и покинула дворец в связи с его смертью. Прошло больше трех лет, но она по-прежнему продолжала будоражить умы. Я никогда не любила ее и испытывала к ней глубочайшее презрение, но у французских ювелиров осталось на руках ее великолепное бриллиантовое ожерелье громадной стоимости. После смерти короля фаворитка лишилась всех своих богатств, и теперь ювелиры искали покупателя для этой вещи – в моем лице. Буквально перед приездом Натали они пытались через фрейлину, герцогиню де Полиньяк, склонить меня к приобретению уникальной драгоценности. За ожерелье просили непомерно много, даже для королевы, к тому же, я не могла отделаться от чувства брезгливости к бывшей его владелице… С другой стороны, украшение того стоило. Я была несколько растеряна и не знала, какое решение принять…

И тут мне доложили, что через неделю во дворец прибудет русская делегация, которую будет встречать мой супруг Людовик, и передали письмо, где сообщалось, что на одном из кораблей во Францию прибывают Николай Петрович Шереметьев и Наталья Григорьевна Орлова. Увидев в послании знакомую с детства фамилию, я не на шутку разволновалась, хотя подобные эмоции были мне совсем не свойственны. Я ждала от этой встречи чего-то особенного, сама не понимая, почему это со мной происходит. Ожидание появления Натали в моих владениях переносило меня в далекое-далекое детство. Я пыталась вспомнить эту девушку, хотела представить, как она выглядит теперь, но все мои попытки были тщетны.

Прошло буквально восемь дней, и она вступила на аллеи моего парка. Моя любимая розовая аллея… Она вышагивала по ней так уверенно, так красиво, что я залюбовалась ею, словно редким, диковинным цветком, вдруг выросшим среди привычных мне и от этого ставших уже обыденными роз. «Ах, какой же красавицей она стала, совсем не похожа на француженку!» – подумалось мне. Из маленькой конопатой девчушки с чуть тронутыми рыжиной волосами выросла такая замечательная девушка. Она была чуть выше меня, одета в роскошное платье цвета темного изумруда, точеный стан затянут в тугой корсет. Она напоминала статуэтку, сделанную гениальным художником. Длинные волосы свободно падали на плечи крупными локонами и слегка развевались на ветру, они блестели на солнце, словно ее голова была посыпана золотой пылью.

Мне так хотелось, как в детстве, забыв о королевском статусе и строгих правилах этикета, побежать к ней навстречу, крепко обнять, прижать к себе. Но, вспомнив о предписанном мне поведении, я остановилась на месте. Я Мария Антуанетта, французская королева, а Натали приехала ко мне с визитом.

Давняя переписка накладывала особый отпечаток на нашу дружбу. Знаю, она не забыла ни одного нашего письма, но это не помешало ей соблюсти правила этикета, которым, как я знала, Натали прилежно училась все эти годы. Да, она была прекрасно воспитана. Ее осанка сделалась прямой, лицо приобрело великосветское выражение. Натали медленно приближалась, а мне стоило большого труда устоять на месте. Но вдруг я увидела, что ее широкими шагами обгоняет мужская фигура. Я пыталась вглядеться в лицо гостя, но не смогла увидеть знакомых черт и поняла, что совершенно не знаю этого молодого господина с изысканными манерами и гордой осанкой. Меня удивил его нос: он слегка напоминал сладкий французский картофель. Он подошел ближе и согнул спину в учтивом поклоне.

– Шереметьев моя фамилия. Ваше величество, мой отец бывал здесь по делам государства Российского. Я не имею чести знать вас лично…

«Николай Шереметьев… меня предупреждали о его приезде, – подумалось мне, – но я совсем о нём забыла…»

Я протянула ему руку. Он взял ее, прикоснулся губами и почему-то долго не отпускал. Натали присела в глубоком реверансе, боясь смотреть мне в глаза. «К чёрту условности, к чёрту этикет! Он мне безумно надоел!» – подумала я и шагнула к ней, раскрыв объятия.

– Ma chère Natalie. Comme je suis contente de te voir! Je ne t’ai jamais oublié et je me souviens de notre amitié. (Дорогая Натали. Как же я рада видеть тебя! Я никогда не забывала о тебе и помню о нашей дружбе.) – сказала я.

Она по-прежнему стояла, не поднимая глаз. Но я разглядела лицо, скрытое под густыми волосами, – она улыбалась.

– У-у-у, сharmant. Подними глаза.

– Ваше величество, – наконец ответила она, – я почту за честь поцеловать вашу руку.

И уже потянулась было к ней… Но здесь Версаль. И особые устои, мои порядки. Здесь нет той чопорности, которая была при дворе моей матушки. Это моя свобода, здесь я устанавливаю правила и могу с легкостью их нарушать.

– Да оставь ты мою руку! Сейчас же, немедленно прекрати эти реверансы!

Я подошла и крепко прижала ее к себе. О, я видела, как потрясло это моих фрейлин, как они пожирали глазами столь дикую для них сцену. Я чуть не рассмеялась, глядя на их глупые лица. Мы постояли, обнявшись, какое-то время, а затем она посмотрела мне в лицо и прошептала:

– Такой я вас и представляла, ваше величество.

– «Тебя» – и никаких возражений! Оставь условности, Натали, для тебя я просто Антуанетта. Я приказываю, если хочешь!

– Хорошо. Тебя, милая Антуанетта, – очаровательно улыбнулась Наташа.

Я сняла перчатки, отбросила их и голыми руками взяла ее лицо в ладони.

– Натали, ты выглядишь великолепно, ты достойна этого дворца! Да что там дворца, – вся Франция будет тебе рукоплескать! Какая же ты красавица! Я даже немного завидую.

– Как приятно, – улыбнулась она в ответ, – что мне изволит завидовать сама французская королева.

– Ах, милая, оставь: королевой я стала совсем недавно, всего лишь три года назад, а дружим мы с тобой больше десяти. Ну, пойдем же. Я покажу тебе Версаль.

Взявшись за руки, мы с ней пошли гулять вдвоем под недоуменными взглядами моих фрейлин.

– Знаешь, Наташа, сколько прекрасного тебя здесь ждет!»…

Я ненадолго прерву рассказ королевы, потому что хочу передать впечатление, которое на меня произвел дворец. Антуанетте в ту пору было 22 года, а приехала она во Францию в 14, став дофиной и женой Людовика XVI, тогда еще тоже дофина и внука царствующего короля, Людовика XV. Она успела привыкнуть к Версалю, поэтому дворец уже не будил в душе у юной королевы того восторга, какой он вызвал у меня.

Антуанетта встретила меня в роскошном Мраморном дворе, устланном до блеска отполированным природным камнем и с трех сторон окруженном стенами замка, сделанными из красного кирпича, перемежающегося с белым камнем. По фасаду выстроились скульптуры, а венчали дворец фигурные зубцы, напоминающие корону, окрашенную в цвет темной ночи и позолоченную.

За окнами центрального балкона, на втором этаже, была комната короля: «Его величество сейчас занят, но я обязательно тебя ему представлю», – шепнула мне Антуанетта.

Когда мы вошли во дворец, честно признаюсь, я не знала, на что в первую очередь обратить свой взор: ничего подобного в жизни не видела. Огромное количество картин на стенах, росписи на потолках, фрески, скульптуры, вычурная мебель, шелковые ковры, гобелены, бархатные драпировки… просто невозможно перечислить – и всё восхищало своей красотой.

Дворец был огромным, более семисот комнат и залов, обойти которые, наверное, нереально. Но самые роскошные венценосная подруга мне всё же показала. О некоторых я поведаю вначале, а о некоторых расскажу позже.

Верхний уровень, бельэтаж, предназначался для королевской семьи и важных особ, нижний – для придворных. Лестница королевы на ведет на ее половину.

Большая галерея – зала невиданных размеров – с первого взгляда поразила меня своим царственным великолепием. Я подняла голову к высоченному потолку, и она закружилась от блеска позолоты, красок росписи и сверкающего хрусталя огромных люстр. «Боже, как же слуги зажигают и гасят свечи на такой высоте?» – отчего-то подумалось мне.

Семнадцать арочных окон, обрамленных шторами из синего, шитого золотом шёлка, выстроились по одной стене. Им вторили точно такие же по форме зеркала в бронзовых оправах на противоположной, и в них отражались цветники Версальского парка. Я шагнула в сказку… и в этот момент зал осветили солнечные лучи. Невозможно описать словами игру бликов, которую мне посчастливилось увидеть… Свет, усиленный зеркалами, хрусталем и позолотой, насытил галерею необыкновенным сиянием и прозрачностью, ослепляя и потрясая воображение.

Между окнами и зеркалами – роскошные пилястры из красного мрамора, их капители покрыты золотом. Вдоль стен – серебряные канделябры с изображением подвигов Геркулеса и мраморные бюсты римских императоров. Очень оживляли галерею небольшие апельсиновые деревья в серебряных кашпо. Литая мебель из серебра, вазы из порфира, мраморные столы и серебряный трон – всё буквально кричало о несметных богатствах. Здесь состоялось бракосочетание Людовика и Антуанетты, также здесь устраивались особо пышные баллы, на одном из которых посчастливилось присутствовать и мне.

Большая галерея соединяла покои королевы с Grand apartments короля, которые начинались с Салона Войны. Соответственно, половина Антуанетты начиналась с Салона Мира, большого официального кабинета королевы. Роспись на потолке там изображала Францию, коронованную славой, а над камином красовался большой овальный барельеф: дед Людовика XV, дарующий мир Европе.

Вестибюль, изукрашенный росписью, олицетворяющей добродетели, предназначался для совместных обедов короля и королевы.

В спальне Антуанетты стены покрывали золоченая лепнина, портреты и живописные панно, говорящие о статусе владелицы покоев. От обилия золота в глазах запрыгали солнечные зайчики. На первый взгляд такая роскошь показалась мне чрезмерной, но я не подала виду.

Главное место в покоях занимала огромная королевская кровать с балдахином и золоченой балюстрадой. Балдахин из роскошного шелка, где на фоне цвета шампань вытканы разноцветные цветы и павлиньи перья, был фалдами собран к потолку и украшен белыми страусовыми перьями с изображением золотого петуха. «Это символ Франции», – подсказала мне подруга. Завязанные в банты ленты с четырех сторон спускались до самого пола. В спальне витал аромат цветов и масел: Антуанетта не любила терпкие запахи, предпочитала легкие и свежие.

Она рассказала мне, что доступ в будуар ее величества дозволен лишь самым приближенным особам. «За бокалом шампанского или чашкой чая здесь, моя дорогая, обсуждаются светские сплетни, наряды, а иногда… да-да, не удивляйся… решаются судьбы», – загадочно улыбнулась королева.

И скоро я поняла, что мое первое впечатление ошибочно: в этой роскоши не было ничего излишнего, а у Антуанетты, несомненно, тонкий изысканный вкус. Безделушки, принадлежащие ей, вызывали восхищение, как и ее наряды. Мы заглянули в гардеробную: под туалеты на ее половине было выделено целых три комнаты. Королева поведала мне, что каждую неделю заказывает 18 пар новых перчаток с ароматами фиалки, гиацинта и гвоздики и 4 пары обуви. Платья тоже шились десятками: «Вот, посмотри, Натали: это платье называется „Нескромное удовольствие“, это „Волнение сердца“, а это „Сдержанные вздохи“. Вот мои любимые сумочки – не правда ли, они восхитительны?» Это не было расточительным капризом, ведь в течение дня королева минимум трижды меняла наряд. Сначала она надевала платье для утренней мессы, потом меняла его на шелковое дневное, а то – на вечернее платье из бархата. В Оперу или для бала требовался отдельный туалет, как и для официальных приемов…