Buch lesen: «Мерцание зеркал старинных. Странная любовь», Seite 5

Глава 152. Игра продолжается…

Я наскоро оделась и вернулась из салона в каюту, где ночевала. Комната была идеально убрана, впрочем, как всегда.

А на кровати лежали четыре прекрасных новых платья модных оттенков: бордо, «янтарь», «изумруд» и «розовый цветок». Я оглядела их и усмехнулась: «Да ты и впрямь не один день готовился к этой поездке. Шахматист… Игрок…» Ткани платьев были прекрасны. Пахли они лучшими французскими духами. К каждому были приготовлены туфельки и головные уборы. В раскрытых коробках стояли украшения, которые так и манили своим блеском.

Я не выбрала ни одного платья. Ни одного! Потом подошла к коробкам с драгоценностями и обвешалась всем, чем только можно. Надела первые попавшиеся туфли и вышла. Ведь ставки – ставки-то растут! И азарт растет! Мои глаза бешено сверкали.

Я уже почти дошла до столовой, когда меня посетила новая мысль. Я оглядела себя с ног до головы и подумала: «Нет! Нет-нет! Всё будет не так, я сделаю по-другому!»

Я кликнула служанку. Она возникла, словно из ниоткуда.

– Эй, как тебя там? Да не важно. Послушай, что я скажу.

Наклонилась и прошептала ей на ухо:

– Хочу форму мужскую, с сапогами! И примерно на мою фигуру! Пусть найдут самого плюгавого матроса на борту и разденут донага, всё с него снимут!

– Да где ж мы такого найдем?

– Я слышала, на кораблях бывают мальчики, кажется, они зовутся юнгами. Такого найдите! Наверняка у них есть чистое белье для смены, так вы мне его и принесите: кальсоны, сорочку, подвязки, чулки, кюлоты, треуголку, камзол, манишку, воротник – всё! И чтобы через пять минут! Бегом!

Вернувшись в свою каюту, ждала я, конечно, не пять минут, а гораздо дольше. Видимо, искали самого плюгавого, как я выразилась. Но наконец-то всё заказанное ворохом лежало у моих ног.

Я собрала волосы в высокий пучок, поснимала украшения и бросила их к платьям. Так странно получилось, что каждое из них упало в аккурат возле того наряда, для которого было предназначено. В моих руках осталась последняя нитка жемчуга, от которой я не смогла отказаться. Пришлось надеть ее на руку, чтобы ничего не было на шее. Я облачилась в мужской костюм. Видно, он и впрямь был с какого-то юноши, потому что пришелся мне почти впору, лишь сапоги оказались великоваты. «Ну ничего, – подумала я, улыбаясь, – как-нибудь дошлепаю». И пошлепала, радуясь в душе: «Ох, как же сейчас будет весело, Наташа! Как же будет хорошо!»

Я осторожно постучала в двери столовой.

– Сколько можно ждать? Извини, я уже практически закончил трапезу, а твой ужин совсем остыл. Так что ты можешь воротиться в свою комнату и дальше корпеть над выбором нарядов. Иль ты опять ко мне голая заявилась? – и он рассмеялся.

«Какая же я умница! – подумала я. – Сообразила, что он предугадает мои действия! Вот ты и ошибся, Николенька», – возликовала я, радуясь своей сообразительности, и снова тихо постучала.

– Да что же это такое? Кто там такой робкий? Заходи уже!

Я не двигалась с места и постучала опять.

– Чёрт бы тебя побра-а-ал! – выругался он.

И я, услышав его тяжелые шаги к двери, с нетерпением ждала, что она вот-вот распахнется. Николай стукнул по двери с неимоверной силой, вымещая раздражение. Я стояла едва дыша, голова была опущена, треуголка скрывала мое лицо.

– Как ты посмел беспокоить меня?! В глаза смотреть, когда барин с тобой говорит! – заорал он, ведь явно не предполагал увидеть матроса. – Как посме-е-ел?!

Я услужливо склонилась перед ним низко-низко. Так, чтобы он как можно дольше не мог понять, кто перед ним.

– Чего тебе надо?! Или она с поручением прислала? С каким?

Я закивала.

– Чего язык проглотил? Или отрезал кто за болтовню? Ну, признавайся! С чем пожаловал?

Я отодвинулась от двери, давая ему возможность выйти.

– Странный какой! Да кто же это? Или она опять что-то затеяла? Ну да я быстро разберусь!

И он стрелой вылетел из столовой, а я осталась стоять на прежнем месте. Голова моя была всё так же опущена, руки сложены на груди.

Как только он скрылся, я прошла внутрь, цокая каблуками по паркету: столовая оказалась одним из немногих мест на судне, где не было ковров. Тошноту как рукой сняло, ничто меня больше не беспокоило, азарт бередил душу.

Я села на его место, хотя для меня было приготовлено удобное кресло, обитое расшитой вручную атласной тканью. Моя сторона стола была застелена белой кружевной скатертью, там лежали изящные женские приборы, стояли высокие бокалы, расписные тарелки – всё-всё, что необходимо было барышне, красивой молодой девушке, какой он, похоже, хотел видеть меня.

Но я села именно на его место: у меня было свое представление о нашем ужине. Стул ему был поставлен высокий, с подлокотниками. Чем-то он напоминал трон из красного дерева, только жесткий. Его часть стола не была застелена скатертью, на ней лежали серебряные приборы и стояли тяжелые стаканы для вина и воды. Тарелки и стаканы тоже были из серебра. Никаких излишеств. Осмотрев убранство, я подумала: это именно то, что надо.

Я не польстилась на его объедки, которые остались на тарелке. Ну не хватило мне духу полностью войти в роль. Взяла новое серебряное блюдо и приборы, положила на тарелку аппетитные кусочки мяса и сыра. Как ни голодна я была, есть старалась очень медленно, считая про себя: «Один, два, три…»

Не успела я досчитать до двадцати четырех, как дверь с грохотом отворилась, ударившись о стену. Как это было мне знакомо! Так же поступил бы Федор. Я усмехнулась про себя: «Будто снова дома оказалась». Николай влетел в комнату и огляделся. Ничего не понимая, тряхнул головой, словно сбрасывая с себя наваждение… и вновь ничего не понял. «Ха-ха, какой же ты игрок: в два счёта тебя вокруг пальца обвела! Хм…»

– Как ты смеешь сидеть на моем месте, матрос?! – взревел он. – Встать!

Я сидела. «Наверняка догадался, просто голову мне морочит. Как пить дать, морочит!»

– Встать, я сказал!

Я продолжала сидеть. Он схватился за кнут, который висел на поясе, и дважды щелкнул им в воздухе. Я сидела. Третий раз: «Щ-щ-щ-х-х…» – прямо над моей головой. Я отложила приборы и спрятала руки.

– Да что же ты, подлец, издеваешься?!

Подошел, сдернул с меня треуголку… и меня тут же выдали волосы.

– Я так и зна-а-ал!

Я по-прежнему не поднимала головы. Он подхватил меня рукой за подбородок. Мои глаза смеялись.

– Что, думаешь – обставила меня?

Я рассмеялась:

– Скажешь, не-е-т? – и я захохотала еще громче.

– Пересаживайся, ну-у! Напротив.

Я не послушалась. Он брезгливо посмотрел на тот конец стола, что предназначался для меня, сухо рявкнул: «Ладно!», сел на мое место, сложил руки в замок и смотрел на меня, ожидая, что я буду делать дальше.

– Вина! Кто там есть? Принесите!

Принесли, налили. Я взяла тяжелый серебряный стакан, а он схватил тоненький, из венецианского стекла, бокал «флейта» на высокой ножке.

– Как он идет вам, ваше сиятельство! Безумно! К вашим тонким рукам…

Ни слова.

– Ну, и за что же мы с вами выпьем? За любовь? – весело спросила я.

– За ее отсутствие! – сказал он и чокнулся со мной так, что в мой серебряный стакан упал отколовшийся кусочек его бокала.

– Ну вот, теперь и не выпить.

Я с грустью поставила стакан на место. Ну ладно…

– Простите, что я нарушила вашу трапезу. Я совершенно не хотела этого делать. Просто те платья, которые вы для меня приготовили… Я не могу их надеть.

– Это отчего же?

– Они не достойны моей белой кожи, моего великолепного тела.

– Неужели? – искренне удивился он.

– Там царапается, тут кружево плохо подшито. Здесь натирает, то маленькое, а то – большое… – жеманничала я. – Мне в них неудобно!

От злости он не нашел даже, что ответить.

– Я сыта. Всего вам доброго.

Я встала и пошла к двери. Он сидел, и я чувствовала, как нога его подергивается под столом: слышно было, как позвякивали приборы. В конце концов он стукнул по столу кулаком, вскочил, в два прыжка догнал меня и дернул за руку.

Проклятье! Ему удалось схватиться именно за то место, где была намотана та треклятая нитка жемчуга. Она тут же порвалась и рассыпалась, чем выдала, что я всё же польстилась на его подарки. Это был прова-а-ал! Бусины падали и катались по полу, приведя нас в состояние легкого ступора. Как только последняя остановилась, он спросил:

– Камзольчик-то не великоват?

– Нет.

– И как ты после потного мужика вот это надеть осмелилась? – Он брезгливо ухватил двумя пальцами край камзола.

– Он чистенький, граф. Но даже если бы это было не так, я бы пережила ради такого случая. Ничего страшного, я потом помоюсь, а вот видеть ваше лицо, ваши резкие движения в гневе – это бесценно! Можно только ради этого три потные мужицкие фуфайки надеть.

Он улыбнулся, глаза потеплели и заискрились.

– Ва-банк пойти решила, сестренка?

– Да, братик, не всё же тебе шах и мат ставить. Разочек и мне можно.

– Ла-а-адно, принимается!

– Ну, коли принимается – запишите. А я что-то утомилась… Вы же покинули меня, а Стани́слав-то остался. Я и подумала: «Ну что он без толку валяется?» И воспользовалась. И, если честно, мне после всего хорошо бы ва-а-анну принять да поспать, – томно сказала я. – Потому что Стани́слав-то хоро-о-ош! Ой, как хоро-о-о-ш! Вам бы у него поучиться.

Кулаки его сжались.

– Так ты, зараза?.. Не может быть!

– Может-может! Идите, спросите у Стани́слава, граф.

Я вышла, а он остался. Не побежал. Не умолял. Пальцем меня не тронул. Ни один волос с моей головы не упал. «Вот это да-а-а… Вот это выдержка! Федьке бы у него поучиться! Вот это мужик! Здорово!»

Придя в свою каюту, я одним движением скинула всё, что лежало на кровати, вниз, превратив роскошные наряды в кучу разноцветного тряпья. Сверху высыпала всё, что стояло в коробках, все драгоценности. Были там, конечно, уникальные, великолепные вещи. «Ну и ладно, потом посмотрю!» Одним движением скинула камзол и рубаху, с облегчением избавилась от своего маскарадного наряда. Мыться, если честно, уже не было сил, но я не смогла иначе. Дождалась, пока принесут горячей воды, наскоро ополоснулась и плюхнулась в кровать. «Сейчас – спать! Я так устала от этих впечатлений! Он за короткое время сто-о-олько мне их дал, что у него еще учиться и учиться! Но я обязательно что-нибудь перейму».

Я закрывала глаза, погружаясь в сон. Губы мои улыбались, душа была спокойна. Прежде чем заснуть, я очень плотно зашторила окна, чтобы, когда солнце встанет, оно меня ни в коем случае не разбудило. Не готова я была просыпаться очень рано.

Не знаю, сколько я находилась в царстве Морфея, но, открыв глаза и отдернув тяжелые занавеси, увидела вокруг темноту. Я по-прежнему была одна. Встав, зажгла несколько лампадок. Комната озарилась их тусклым светом. И я увидела на горе вещей сложенный вчетверо листок бумаги, где знакомым мелким почерком было написано лишь несколько слов: «Жду тебя в банях».

– В банях он меня ждет, – буркнула я. – Ну и пусть! Никуда я не пойду, дальше спать буду.

Легла… накрылась. Снова вскочила, проклиная всё и вся, зашторила занавеси. Лежу. Сна ни в одном глазу. Правый бок… левый… живот… спина… не могу уснуть! В ноги подушку, на ноги подушку… Ничего не получается: лежу, смотрю в потолок.

– Не пойду к нему, пусть сам идет!

Душно. Занавески открыла… закрыла. Жарко, снова открыла. Вскочила. «Пойду, попрошу горячего чаю с молоком. Быть может, так быстрее усну? Одеться надо. Платье, что ли, дареное надеть? Нет-нет, нет! Гнать эти мысли от себя! Гнать! Гнать! Платье, потом бани, потом – без платья… Нет! Надену рубашку и халат».

Шаг за шагом ступая по коридорам, я вдыхала приятный морской воздух, он даже ночью становился всё теплее. Села в гостиной, позвонила в колокольчик. Раз звоню, два – никого. «То проходу нет от этих оглоедов: „Барышня, барышня! Чего вам? Чаю? Кофею? Что вы хотите? Одеться? Конфетку?“ – Тьфу! А тут сижу, названиваю – и никого. Все как будто повымерли. Ни одной живой души. Рука устала телепать этот проклятый колокольчик. Никого! Специально, гад, издевается! Видать, всех отправил да сказал им, чтобы, если барышня чего хотеть будет, ни на одну ее просьбу не откликались, не прислуживали».

– Эх, – вздохнула я, – ну что же мне делать? Что придумать?

Вокруг темно, одна тусклая свечка в углу горит. Схватила ее и пошла искать кухню, вспоминая, где она здесь находится. И вдруг услышала свое имя:

– Ната-а-аша-а-а! После мужицкого костюма помыться не хочешь? Обещаю, я тебя пальцем не трону, можешь за свою честь не волноваться, – его тон был насмешлив, и мне захотелось ответить тем же.

– С чего бы это мне вдруг волноваться? Я просто не желаю с вами в одном месте мыться, граф, лучше себе ванну попрошу налить. Вы мне вот что скажите: где это ваши бестолочи шляются? Ни одной души найти не могу, никто чаю не предложит.

– А чего тебе предлагать-то? Это за барышнями ухаживают, за нежными да красивыми. За графинями, за Орловыми. А за каким-то мужиком непонятным – нечего! Чего вокруг него суетиться? Без толку. Может, он вообще не с этого корабля… Расхаживает тут, паразит, как у себя дома… Кто за таким ухаживать-то будет? Я вот и приказал: как поймаете его – тотчас за борт!

И дверь закрыл.

– А-а-а-а, – взревела я белугой. – Я больше не могу-у-у! Да когда же мы доплывем?! Ты мне всю душу вымотал, все нервы истрепал. Я больше не могу, честное слово! Папа, если бы ты только знал, куда меня отправляешь, ты бы никогда…

«Хотя нет, – подумала я, – отправил бы. Специально! А может, это всё ваш коварный план? Может, вы каждый эпизод обсудили и дурацкую инструкцию составили, как меня извести? Он, видать, ее читает и по пунктам все эти безобразия исполняет. А если так… Наташа, что если ты догадалась верно?»

Обозленная, я подбежала к его двери и начала по ней колотить. Как только Николай отворил, я тут же кинулась на него с кулаками.

– Ты-ы-ы! Ты! Ты всё знал, всё продумал. Ты в сговоре с моим отцом! Я тебя ненавижу! Высади меня! Я поеду домой по суше.

Он усмехнулся:

– А чего ж по суше-то? Я вон тебя в лодку посажу – и греби. Два весла дам! Чего струсила? Камзол мужской напялила, и с веслами справишься. А батюшке твоему отпишу, чтобы встречал в ближайшем порту.

Он настолько обескуражил меня этим простым ответом, что я прыснула от смеха, а взглянув в его беззлобное лицо, и вовсе начала хохотать. От избытка эмоций я опустилась на пол, не в силах остановить истерику. Он сел рядом и, вытирая мокрые глаза, обнял меня. Наконец-то вволю насмеявшись, мы выдохнули и поглядели друг на друга. Смотрели долго, не отрываясь.

– Ну что? Ты по ласке моей соскучилась? – сказал он, нежно гладя меня по волосам. – Обидно? Неприятно тебе, да?

– Нет! Весело мне с тобой. Мне кажется, это déjà-vu, я это где-то уже видела прежде, словно проживала в какой-то из своих жизней. Мы с тобой как в том театре, где пьесу играют, но все заведомо знают, чем она кончится.

– И чем же?

– Не скажу!

– Ты знаешь?

– Знаю! Но я нисколечко… нисколечко, слышишь, на тебя не обижаюсь. Мне интересно с тобой, весело.

Я не стала благодарить за поездку, падать ему в ноги. Просто сказала то, что чувствовала в тот момент, чистую правду.

– Ты удивительная, Наташа. Любая другая давно бы за борт бросилась. Или давай себе французскими ножами вены чирикать. А ты нет. Ты пытаешься меня понять, продумать, предугадать, это большого труда стоит. Сложные мозги нужно иметь, чтобы меня просчитать и переиграть. Не тело твое, не красота влечет меня, покрасивее видел, поверь…

– А-а-а! – чуть не заревела я от обиды.

– Тс-с-с… А внутри у тебя есть нечто особенное, чего у других нет. Именно это меня и влечет. Ты удивительная, Наташа, второй такой нет!

И он поцеловал меня. «Наконец-то», – подумала я. Он словно услышал мои слова и сквозь поцелуй начал улыбаться.

– Неужели я так будоражу твое сознание? – И он, лукаво улыбаясь, встал. – Во мне же нет ничего такого, я обычный. Наверняка ты тоже красивее видела. И жених твой, видать, какой-то особенный, раз ты за него замуж собралась. Ну, матерый, видел я его. Но ведь он чем-то другим взял тебя. Чем? Можешь сказать?

– Нет, не могу, – ответила я. – И не спрашивай о нём больше. Не смей!

– Ну хорошо. Придет время, если захочешь, сама расскажешь. Ну подойди же, чего сидишь-то? Встань.

– Не командуй тут! Раскомандовался!

Но, словно нехотя, начала вставать.

– Подойди, я жду.

Я подошла. Он действительно ждал меня и не мог отвести глаз. Свет был чуть красноватый. Где-то журчала вода, видимо, набиралась купель. Запах каких-то трав еще больше пьянил голову. Я осталась с ним, и эта ночь была нашей лунной дорогой… Наверное, я так распалила его своими играми, что он долго не мог насытиться мною. Когда я была уже совсем обессилена, он не отпускал меня из объятий и, прижимая, шептал:

– Как будто бы я часть себя держу в объятиях! Так удивительно, Наташа! Ты неповторима!

Глава 153. Принятие неизбежности

Так прошел этот день, пятнадцатый день нашего путешествия. Открыв глаза, я обнаружила Николая рядом. Он спал, отвернувшись от меня, укутанный в одеяло так, как будто ему очень хотелось остаться одному. Ах, как я его понимала! Мне этого тоже всё время хотелось. Но только пока не появился Федор, пока он не начал каждое утро оставлять меня одну в нашей кровати…

Я тихонько встала, собрала разбросанные вещи и поспешила в свою каюту. Там велела налить себе ванну. Купалась я очень долго, вспоминая и анализируя минувшую ночь. Не могу сказать, что младший Шереметьев был более искусным любовником, чем мой Федя, нет. Может быть, даже чуть похуже… Ну как вам объяснить? Ростом, что ли, не вышел… Смешно, но было в нём что-то такое, чего и в помине не было ни у одного из моих кавалеров. Какой-то умопомрачительный задор, особенный дух! Я практически не спала этой ночью, пребывая в какой-то полудреме. Даже когда он заснул, всё разглядывала его, убирала волосы со лба, как будто хотела запомнить каждую его черточку. И ушла с первыми лучами солнца. Я запомнила этот образ, он навсегда отпечатался в мозгу. Да, таких как он больше не было! «Папочка, ты сделал мне поистине неоценимый подарок!»

Я сладко потянулась и решила больше не ложиться. Посмотрев в окно, увидела, что солнце только начало окрашивать воду в розовый цвет. Я придумала полюбоваться рассветом. Выскользнув на палубу, зябко передернула плечами: было достаточно прохладно. Мокрые волосы шевелил прохладный ветерок, и мне захотелось во что-нибудь закутаться. Я попросила принести шаль, плед и горячего шоколада с добавлением сахара, молока и специй.

Удобно устроившись в глубоком кресле, я завернулась в шаль, а ноги укрыла пледом. И стала тихо наблюдать, как восходит солнце. Плавный ход корабля укачивал меня, вода чуть слышно плескалась о борта. Вставало солнце, большое и красное. Я обеими руками сжимала чашку с горячим напитком и была абсолютно счастлива. В эти редкие минуты я не думала ни о Федоре, ни о доме, ни о предстоящих событиях. Я просто смотрела на диск светила, поднимающийся над волнами. Смотрела на воду, которая окрашивалась в бледно-розовые тона, и думала о совершенно удивительных вещах. Я думала, что и без любви можно быть счастливой. Думала, что не все струны моей души тянутся обратно к дому. И если это одномоментно оборвать прямо здесь, то, наверное, можно будет добиться чего-то другого. Я думала, что радость насыщения жизнью заключается не только в соитии мужчины с женщиной. Это не так уж важно! Каждая клеточка души ощущала, что есть гораздо более глубокое взаимопонимание, более высокие чувства. А страсть, привязанности только сковывают. По сути, это плен, болезнь, зависимость – и от всего этого следует избавляться.

Я сидела и думала: чтобы почувствовать себя по-настоящему свободной, с сильными крыльями за спиной, ты должна избавиться от всего, что давит на тебя сверху. От сводов твоего дома, который стал темницей, от домочадцев, которые обрыдли тебе та-а-ак, что нет больше сил… Ты выбираешься из дома, делаешь глоток свободы и снова возвращаешься, чтобы упасть на колени и служить этому величественному каменному строению. Я подумала: чтобы быть по-настоящему вольной, надо распахнуть грудь навстречу теплому южному ветру, и тогда ты сможешь обрести свободу, и ничегошеньки не будет тянуть тебя обратно.

Я поняла: сладкая, страстная ночь может быть и без любви. Мысли могут быть легкими и приятными. Слёзы могут быть прозрачными, как алмазы. И у твоих ног будет сидеть тот, кто готов схватить их в ладони как самое драгоценное, что он когда-либо держал.

Я думала о том, что папенька, который так далеко, сейчас сидит и радостно потирает ладошки. Он ведь так услужливо позаботился о небольшом адюльтере для меня. И ему не важно, что я за несколько сот верст. И он не беспокоится за меня, не призывает вернуться и заняться чем-то противным для моего естества и сознания. А наоборот, отпустил и радуется… и надеется на продолжение.

Я думала, что Федор сейчас со всей суровостью допытывается у моих отцов: «Где же моя женушка?! Куда вы ее подевали?» И от этих мыслей меня снова посетила улыбка: «Пусть, пусть они все меня потеряют! Пусть не смогут меня найти месяцы… или годы». Но я уже знала, что этих лет не будет, не будет никаких годов и месяцев. Я знала, что всё это быстро пройдет, закончится. И мы с Николаем не сможем остаться вместе, нам с ним будет очень тяжело. Хотя…

Солнце вставало всё выше и выше и из красного начало превращаться в золотое. Становилось теплее, я снимала с себя одно покрывало за другим, пока не осталась лишь в тоненькой рубашке. Подошла к борту, взялась за него обеими руками, подставила лицо ветру. «Боже мой! Как хорошо! Что бы такого сделать, чтобы это никогда не кончалось?» Я не вспоминала ни Федора, ни Николая и уже забыла думать о минувшей ночи. Я мечтала только о том, как бы всегда вот так стоять на палубе – и чтобы ветер в лицо. «И ничего больше не надо: ни лошадей моих, ни дворцов – не хочу! Всё это темница, она стесняет меня. Я хочу стоять на палубе и плыть вперед. Чтобы сзади нагоняло, надувало паруса, и ветер нес мне новые удивительные свершения. И так – всю жизнь! А можно ли всю жизнь провести в море и ни к одному берегу ни разу не причалить? Нет, придется: воды, еды набрать… Ну, можно взять с собой кого-то, чтобы не скучно было. Надоест – высадить. И жить вот так: никому не принадлежать, себе только, чтобы все за счастье считали…

Вот представляешь, причалил ты к какому-нибудь берегу, оставил там детей, жену, мужа, еще что-то. И опять ушел. А потом, через несколько лет, причалил – а они тебя ждали, радуются, плачут. Спрашивают: «Где же ты был так долго, капитан?» А ты только улыбаешься и говоришь: «Могу с вами два вечера провести, постараюсь всё рассказать. А потом снова уйду! Ветер зовет, я пойду за ним!» И они все, открыв рот, смотрят и ловят каждое слово. Проходит два дня, и ты снова восходишь на свой корабль, раздуваешь паруса, встаешь за штурвал и плывешь… Один остров скрылся, другой. Как же хорошо! Что, интересно, для этого надо? А?»

День наступил, становилось жарко. Николай по-прежнему продолжал валяться в кровати, видимо, спал. У высокопоставленных вельмож это было в обычае. Но я всё-таки решила пойти разбудить его. Попросила сделать ему кофию: крепкого, ароматного. Но не стала относить его сама: пусть это делают слуги.

Я зашла к нему, накинув на плечи легкий плед. Он лежал на животе, беспокойно ворочаясь, руки разметались, волосы прилипли, на лбу выступили капельки пота. Возможно, ему что-то снилось. Я подошла, убрала волосы, промокнула лоб краешком платка. Он открыл глаза и сказал:

– Здравствуй, Наташа.

– Привет! – ответила я. – Ну как ты? Выспался?

– Да-а-а… знаешь, мне снилась ты. И наша ночь как будто продолжалась. Иди ко мне, – вытянул он руки.

Я поежилась и поплотнее завернулась в плед.

– Ну что же ты? Ведь мы больше не играем. Наигрались от души. Иди ко мне, мне хочется нежности.

– Нежности?

Я тихонечко села на кровать.

– Нежности… Ах, вот ты какой! Ты, оказывается, хороший, – улыбнулась я.

– Самый обычный… Я не обижаюсь на твои слова, Наташа, просто сейчас хочется нежности. Иди ко мне.

Я не смогла воспротивиться. Легла, прижалась к нему крепко-крепко. Он гладил меня по плечам, по спине. Ничего не говорил, никаких комплиментов. Мы просто тихо лежали рядом. Но я знала, о чём он думает. Николай как будто заранее прощался со мной, словно ему было мало времени, отведенного нам в этом коротком путешествии. Он всё понимал, да и я – тоже. Потому и не мешала. Он старался запомнить каждую черточку, каждый волосок на моем теле, каждую ямку, каждую родинку – всё. Он не покрывал мое тело поцелуями, просто старался запомнить меня такой, какой представлял, какой хотел видеть. Он всё понимал, и я была ему за это благодарна. Он продолжал меня гладить, и я ему позволяла. Но потом ему это наскучило, он вскочил и сказал:

– Ну, хватит сантиментов. Всё! Достаточно! Надо привыкать к тому, что мы высокородные молодые люди. И негоже нам сопли распускать: мы имеем право на большее. Ты, наверное, заслуживаешь лучшего мужа, и он у тебя, думаю, вскорости появится. А я достоин лучшей жены: более спокойной, тихой и услужливой, – он вздохнул. – Я знаю, знаю, можешь ничего не говорить. Я жалею лишь об одном: что поздно встретил тебя, что не успел в этой жизни сделать ничего такого, за что мне сверху дали бы роскошный подарок – в виде твоей любви ко мне.

Нам оставалось находиться в пути совсем немного, около недели. Это время мы провели чинно и благородно. Он был услужливым, галантным кавалером. Я вела себя как высокородная дама, надевала платья, которыми он меня одаривал, каждый день меняла драгоценности, носила высокие прически, и речь моя текла как чистый ручей.

Да, время от времени мы были близки, но связь уже не была такой игривой и яркой. Но она случалась, потому что мы были вдвоем, он мужчина, а я женщина, молодые и привлекательные. Мы с ним оба как будто что-то поняли в тот день, когда он пытался запомнить каждую ямку, каждый волосок на моем теле. Мы словно приняли эту неизбежность и знали, что от нее никуда не деться. Как будто покорились, подчинились судьбе, которая шептала, что нам не суждено остаться вместе, не суждено век наслаждаться друг другом.

Страсти наши поутихли. Я всё чаще перебирала письма юной королевы, которые папенька любезно передал мне вместе с дневником. Я всегда улыбалась, вспоминая о папеньке и держа в руках эти письма. Снова и снова вчитывалась во французские фразы, вспоминая певучий язык. Выговаривала редкие, необычные слова, тренировалась, старалась произносить их без запинок. Моим помощником в этих занятиях иногда становился Николай. Он сидел напротив, и мы разыгрывали шутливые сценки. Например, я услужливо кланялась ему, учась опускаться в реверансе как можно ниже. По этикету, когда королева будет подавать мне руку, нужно присесть так, чтобы ее силуэт выглядел намного выше и стройнее, чем мой. Николай напоминал мне о каких-то давно забытых вещах… Например, как правильно держать веер. Или правильно складывать руки, когда они спокойно лежат поверх юбки. Я совсем позабыла о таких тонкостях. Ах, мой милый, мой хороший, нестрогий мой учитель! Он был так похож на меня, так близок и далек одновременно. Я была благодарна ему за всё. Мне не было с ним скучно ни одной минуты. Я раскрепостилась в общении с ним настолько, что рассказала некоторые семейные секретики, совсем небольшие, и мы весело хохотали, например, над тем, как напыщенно ведет себя граф, когда появляется в обществе. Я даже немного рассказала ему о Федьке. Он всё время удивленно вскидывал брови и говорил:

– Ка-а-ак?! Ты-ы-ы?! Не может такого быть! Ты меня обманываешь. Ты вновь играешь со мной, шутишь, Наташа. Я прошу этого не делать. Никогда не поверю, что ты помчалась в какую-то далекую заснеженную деревню. Хотя… Наташа, всё, что ты рассказываешь, очень привлекательно и заманчиво для меня. Ведь я, честно тебе признаюсь, ни из-за одной юбки никогда не решился бы на такие мучения.

Я в красках описывала ему, гримасничая и кривляясь, свои отношения с матерью Федора, и мы оба покатывались со смеху, держась за животы. Нам было хорошо и очень весело вдвоем. Как правило, утром мы назначали беседы и занятия по этикету, а вечером я снова перечитывала переписку и вела дневник. Я всё чаще и чаще представляла, как увижу Антуанетту и что буду ей говорить. Не растеряюсь ли от нахлынувших чувств…