Buch lesen: «Уважаемый господин Дед Мороз», Seite 2

Светлейший и досточтимый Господин, Сударь, Государь Дед Мороз!

Не могли бы хоть Вы разъяснить училке по физре, что бывают моменты, когда грусть становится смертельной, и лишь потопив ее в хлебе с маргарином (потому что масло для моей мамы стоит слишком дорого), можно хоть как-то, хоть ненадолго, утешиться? И, коль уж на то пошло, не могли бы Вы заодно разъяснить ей, что советовать кому-то похудеть перед всем классом, это то же самое, что приговорить его к смерти? Да я душу дьяволу продам, лишь бы избавиться от этого сходства со сбежавшим из зоопарка толстым неизвестно кем, причем продам за бесценок, только вот дьявол никогда не появляется, когда тебе это надо – небось, занят более важными или более прибыльными делами. Или, что тоже вполне возможно, превратить меня из посмешища во что-то лучшее – это выше даже его безграничных возможностей. А может, дьявол знает, что души нас, посмешищ и так уже принадлежат ему с потрохами, потому что отчаяние сводит на нет любую попытку, любую кроху надежды, в отчаянии душа скукоживается, скисает, погибает – это мертвая душа. Так стоит ли раскошеливаться на то, что и так уже твое? Может, Вы можете что-нибудь предпринять?       Как Вы наверняка заметили по строкам этой моей бредовой прозы, кою я снова предлагаю Вашему вниманию, я – отличник, первый ученик в классе, но и это нисколько и ничуть не меняет тот факт, что надо мной смеются. Кстати, о посмешище – не могли бы Вы вдохновить власти на то, чтобы они обложили дорогостоящим и непреходящим налогом все клубки шерсти, спицы и, особенно, крючки для вязки, дабы мои дражайшие мать и бабушка прекратили бы проводить все свое время за вязанием для меня, неблагодарного, свитеров ручной вязки, со всеми положенными косичками и дырочками, и я бы мог ходить в школу в обычной нормальной толстовке?

Дорогой Дед Мороз!

Уже полчетвертого утра. В доме невыносимо холодно, и я в отчаянии – поедаю перед холодильником холодные макароны прямо из кастрюли (не доел их за ужином в надежде похудеть), потому что пустота внутри стала невыносимой, и лишь съев что-то мне становится чуть легче. Пустота из-за смерти отца, пустота из-за моего одиночества, пустота из-за того, что я толстый – это тоже превращается в голод, в абсолютный голод. Через четыре с половиной часа будет восемь – восемь сегодняшнего дня, понедельника 10 января, и я пойду в школу под градом толчков и выплюнутых жвачек, хоть я в жизни никому не сделал ничего плохого, и дворник (пардон, сотрудник не педсостава) лишь добродушно ухмыльнется и объяснит мне, игнорируя ненужные, на его взгляд, спряжения-склонения, что мне бы так не доставалось, будь я не таким толстым, что повторит чуть позже и библиотекарша, но уже грамматически правильным литературным языком. И если я не прекращу обжираться макаронами, то завтра буду весить еще на полкило больше, и мои несчастные штаны совсем на меня не налезут. Прошу тебя, Дед Мороз, если уж ты не можешь превратить меня в другого, хоть сделай так, чтобы пуговица на штанах не лопнула. Хоть это мизерное чудо; ну, а если уж штанам все же суждено треснуть, если мне никуда не деться от плевков и насмешек, то пусть хоть ее там не будет, а? Хоть это. Ты ведь знаешь, кто это, она? Прошу тебя. Не так уж это и много, и сил особо не потребуется. Хоть это ты мог бы для меня сделать? Быть для всех посмешищем – само по себе уже страшно. Но если рядом она… Знаешь, трудно объяснить, что значит быть посмешищем. Даже когда я получу свои два диплома, по химии и по физике, даже если смогу решить все на свете проблемы энергии, даже если мне дадут Нобелевскую премию, да хоть две, я никогда не перестану чувствовать себя посмешищем, даже нет – не перестану быть посмешищем. Это въедается в кожу, в кровь, становится частью тебя. От этого уже не избавиться. Никогда.