Buch lesen: «Её цветочки»

Schriftart:

Посвящаю Энтони, моему сообщнику, соавтору, мужу, лучшему другу

Shannon Morgan

HER LITTLE FLOWERS

25 июля 1969 года

Время летело слишком быстро в последнюю ночь, которую они провели вместе.

Сестры были охвачены трепетом предвкушения, спускаясь на цыпочках по лестнице, которая скрипела уже сотни лет. Девочки любили эти украденные у сна ночи, хотя в то же время и страшились их. Не страшилась только самая старшая, которая вообще мало чего боялась, как бывает только с семилетними детьми, обладающими темпераментом под стать их огненным волосам.

– Тсссс! – сказала мама, стоящая у подножия лестницы, и в ее голосе словно промелькнула улыбка.

Сестры прокрались вслед за матерью по дому, босиком, одетые только в ночные рубашки, и застыли, зайдя в кухню, полную теней. Самая младшая захныкала.

– Тише, цветочек мой, – прошептала мама, быстро подняв малышку и крепко обняв ее.

На стенах огромной кухни в лунном свете блестели медные кастрюли, оставшиеся здесь с минувшей эпохи, образуя на плитах пола мозаику из бликов. Крепкие запахи сушеных розмарина и шалфея, казалось, скукоживали время, пока девочки ждали, едва дыша. Они прислушивались к дому.

Тишину разорвал булькающий храп.

– Поспешите! – прошептала мама, выталкивая девочек в ночь.

Сад был окутан полной напряжения дымкой из света и тени, луна бросала блики на каждый листок и омывала лепестки душистой жимолости и остро пахнущей горчицы. Древний дуб во дворе трепетал в своем горделивом великолепии и отбрасывал рассеянную тень на землю под вздыхающим ветерком.

Мама скользила по саду в своей белой ночной рубашке, похожая на призрак и такая красивая, что смотреть на нее было больно до слез. Она остановилась около сарая, сплошь увитого лозами луноцвета, толстыми стеблями, узловатыми от возраста, с белыми туго свернутыми цветами, похожими на спиральные свечи.

И подняла руку.

Девочки напряглись от запретного возбуждения, но ни одна из них не ерзала и не шебуршала. Вокруг вновь воцарилась тишина, становящаяся все глубже, пронизанная ожиданием. Но мама ждала не двигаясь и даже не колыхаясь, как это с ней порой бывало. Ночная рубашка стягивала ее тело, худое и сгорбленное, как будто она была намного старше своих двадцати шести лет, что было вызвано слишком большим количеством беременностей за слишком короткое время со слишком раннего возраста.

Но затем под взглядами девочек мама выпрямилась, с каждым глубоким вдохом сбрасывая с себя груз пережитых невзгод и становясь похожей на ту молодую женщину, которой она могла бы быть, если б жизнь обошлась с ней иначе, менее жестоко.

Девочкам стало не по себе, на их обнаженных руках выступила гусиная кожа, несмотря на то, что эта июльская ночь была такой же жаркой, как и эти долгие ленивые летние дни. Ибо в теплом воздухе раздался тихий шепот, в котором звучало древнее знание растений, причитание давно почивших женщин семейства Туэйт, более древнее, чем усадьба Туэйт-мэнор, и такое же древнее, как окружающий ее лес Лоунхау.

– Луноцвет озарится, и в ужасе узришь ты смерть свою, – шептали девочки вместе с мамой. – Луноцвет озарится, и в ужасе узришь ты смерть свою. Луноцвет озарится…

Под взором луны спиралевидные цветки раскрылись, превратившись в крупные бледные колокольчики. Распускание было быстрым, и цветки запульсировали холодным свечением, испуская приторно-сладкий аромат.

Девочки, следуя примеру матери, вдыхали благоухание луноцвета, меж тем как над его цветками, привлеченные их волшебным смертоносным нектаром, словно болотные огоньки, кружили белые, как саван, мотыльки.

В их поклонении луноцвету было что-то первобытное, что-то ведьмовское, тайное и запретное. В своей детской невинности сестры упивались этой таинственностью, упивались заговором против Него, упивались мурашками, бегающими по их спинам, от страха, что Он может в любой момент пробудиться от пьяного сна и обнаружить, что презираемые дочери и жена поклоняются растению, которое может убить его, если он зайдет слишком далеко и переполнит чашу терпения мамы. Знание о смертельном яде, которое таила в себе эта белая ночь, давало немалую силу.

Время летело слишком быстро в последнюю ночь перед ее смертью.

Глава 1

Густой чай. Чай, от которого могут потемнеть зубы. Хороший, крепкий. Китайский, предпочтительно улун. Такой лучше всего подходит для гадания.

Фрэнсин Туэйт отсчитала тридцать секунд, быстро выпила чай, три раза махнула чашкой налево и направо, опрокинула ее на блюдце, чтобы стекли остатки влаги, затем перевернула опять и вгляделась в чайные листья на ее дне. Когда-то это была белая чашка, но теперь она потемнела от многих и многих гаданий. Фрэнсин терпеть не могла эти чашки с дурацкими символами, которые она видела в магазине подарков в Хоксхеде. Их покупают только туристы и идиоты, что одно и то же.

Она прищурилась, ища знаки. Гадание на чайных листьях было временем вдумчивого созерцания, и главным тут было не то, что такое гадание дарило ей покой, а то, что она занималась им всю свою жизнь.

В открытую дверь кухни ворвался порыв ветра, и фарфоровая лошадка медленно заскользила по наклонившейся полке старого буфета.

Фрэнсин сердито посмотрела на нее.

– Бри, я же говорила тебе сто раз: оставь фарфор в покое! Я не возражаю, когда ты валяешь дурака, забавляясь с мебелью, но не трогай безделушки.

Лошадка остановилась, и в воздухе вокруг нее возникло ощущение недовольства, как бывает, когда маленькая девочка капризно топает ногой.

Фрэнсин прикусила губу, чтобы скрыть улыбку, когда стул, стоящий на противоположной стороне обеденного стола, скрипя, медленно поехал по плитам пола, и в воздухе возникло ощущение завороженного сосредоточения.

– На этот раз чайные листья мало что говорят, – сказала она Бри. – Тут есть что-то вроде букв «C» или «G», а также ножницы, скособоченное сердечко и крест… Что ты на это скажешь? Я не знаю никого, чье имя начиналось бы на «C» или на «G».

Со стола поднялась чайная ложка и постучала по чашке.

– Старый Чарли¹ не в счет, – продолжала Фрэнсин. – Ему не меньше ста лет, и я знаю его всю жизнь. Вряд ли листья говорят о нем.

Ложка постучала по чашке в знак согласия.

– Ну, кто бы это ни был, у меня с этим человеком произойдет ссора, хотя она, скорее всего, не будет серьезной, ведь половинки ножниц сдвинуты не очень близко. Наверное, мы просто наговорим друг другу резких слов, да?

Крест навел Фрэнсин на мысли о кладбищах. Она терпеть их не могла, у нее это было что-то вроде фобии, так что она никогда не заходила на семейное кладбище Туэйтов, находящееся за садом в лесу Лоунхау. Когда в чайных листьях появляется крест, это дурной знак.

– И надо ждать письма. Видишь этот маленький прямоугольник вот тут? – Она наклонила чашку в сторону Бри. – Оно должно прийти уже нынче утром. Тьфу ты! Мне совсем не улыбается тащиться в Хоксхед. – Она посмотрела на стул напротив и изобразила на лице недовольство. – А ведь мне вообще не было бы нужды отправляться туда, если б ты не перепугала всех почтальонов, так что теперь никто из них не отваживается приходить сюда. – Фрэнсин улыбнулась, чтобы не показать своего раздражения от того, что это гадание на чайных листьях поломало все ее планы на сегодняшний день. – Лучше беги к своему дереву. И без глупостей, пока меня не будет, ты меня поняла?

Ложка еще раз стукнула по чашке; затем лицо Фрэнсин, словно ласка, быстро обдала волна тепла, и Бри и вылетела через открытую дверь на мерзлый двор, с трех сторон окруженный домом.

Фрэнсин родилась и выросла в Туэйт-мэнор, хотя этот дом был, пожалуй, недостаточно большим, чтобы его можно было называть так². Он представлял собой трехэтажное черно-белое наполовину фахверковое³ здание, построенное в форме буквы «U» и стоящее на холме в окружении леса Лоунхау. Хотя на его сторонах имелись две одинаковые башенки, а в середине возвышалась башня с неработающими часами, вид у него был на удивление асимметричный из-за расположения дымовых труб, в беспорядке громоздящихся там и сям. Когда-то в комнатах дома звенели голоса, но теперь в нем жили только Фрэнсин и Бри.

Фрэнсин встала из-за стола, вымыла и вытерла чашку и, пройдя по дому, вошла в темный вестибюль, чтобы надеть пальто. Из выдвижного ящика стола достала немного семян фенхеля и высыпала их себе в карман, затем надела на свое тонкое запястье самодельный браслет из корня лопуха. Она делала это машинально всякий раз, когда собиралась выйти за пределы сада, ведь семена фенхеля и корень лопуха – это отличные средства, чтобы отгонять зло, когда ты куда-то идешь.

Когда Фрэнсин шла по саду, вокруг нее в морозном воздухе клубился туман. Она на секунду замешкалась и оглянулась через плечо, чувствуя, как Туэйт-мэнор тянет ее обратно, туда, где безопасно и тепло. Окутанный паутиной тумана, старинный дом словно устало осел, как будто от разрушения его спасало только присутствие в его стенах Фрэнсин.

Ее взгляд упал на дорогу. Та была широкой, и ее гравийное полотно содержалось в порядке, но этот путь до Хоксхеда был длиннее. От дороги отходил проселок и исчезал в лесу Лоунхау, представляя собой всего-навсего что-то вроде темной тропинки, пересеченной выступающими корнями. Но этот лес нельзя было назвать тихим спокойным местом, и так было всегда. Эти древние деревья видели на своем веку так много человеческих страданий и жестокости, что весь лес наполнился стелющимися миазмами злобы.

Фрэнсин зашагала по гравийной дороге, поскольку сомневалась, что ожидающее ее письмо в самом деле может стоить того, чтобы пойти по более короткому пути через лес, где ей вполне может встретиться нечто такое, с чем она предпочла бы не встречаться.

Чем ближе Фрэнсин подходила к Хоксхеду, тем медленнее становился ее шаг.

Расположенному в графстве Камбрия на севере Англии Озерному краю была присуща особая, редкостная красота, а Хоксхед был его жемчужиной, туристической Меккой, уютно расположенной в долине Эстуэйт, красивой, как на открытке, со своими белеными домами с серыми аспидными⁴ крышами, теснящимися в узких переулках. Фрэнсин одобряла отсутствие здесь машин; всем им надлежало оставаться на парковке на окраине этой деревни. Нет, она не имела претензий к самой деревне Хоксхед; ей не нравились ее жители, она с давних пор привыкла смотреть ни них с опаской, порожденной насмешками, которые она слышала от них с детства.

Стараясь на сутулиться под тяжелыми взглядами прищуренных глаз, смотрящих на нее из всех окон, Фрэнсин шла по узкому, повитому туманом переулку, выходящему на главную улицу.

Она поглядела на свои старомодные часы и вдруг остановилась как вкопанная, прежде чем перейти дорогу, отчего мужчина, шедший сзади, врезался в нее и чертыхнулся.

– Черт побери, Фрэнсин, ты все еще занимаешься этой ерундой? – спросил он без злости, но все-таки посмотрел на улицу с беспокойством.

– Я была бы тебе признательна, если б ты не чертыхался, Гауэйн Фарадей! – огрызнулась Фрэнсин, глядя, как мимо, как нельзя вовремя, проезжает призрачная карета, взбивая туман, как ее колеса крутятся ниже поверхности мостовой, как она сбивает такую же призрачную девочку, которая попыталась перебежать перед ней дорогу.

– Сдается мне, что ты видишь призрак той девчушки Креллин. – Гауэйн, щурясь, смотрел туда, куда был устремлен взгляд Фрэнсин. Хотя камбрийцы были суеверны и давно привыкли к способности Фрэнсин видеть то, чего не видят они сами, в большинстве своем они относились к этому с толикой прагматического скептицизма.

Отлично осознавая, что у нее за спиной над ней смеются, Фрэнсин коротко кивнула и, так же коротко бросив: «Всего хорошего», – начала переходить дорогу.

– Знаешь, все это происходит только в твоей голове! – крикнул ей вслед Гауэйн.

С раздраженно раздувающимися ноздрями она зашагала по главной улице Хоксхеда, затем улыбнулась, подумав, что чайные листья, как и всегда, не солгали – она действительно обменялась резкими словами с человеком, чье имя начиналось с «G»⁵.

Фрэнсин пришлось собраться с духом, чтобы войти в мясной магазин Постлтуэйта и заказать фунт бекона. Она встала в глубине магазина и стала ждать, когда ее бекон взвесят и завернут, краем глаза наблюдая за Гаем Постлтуэйтом. Ее отвращение к нему, ко всем жителям Хоксхеда, было окрашено страхом, оставшимся в ней еще со времен ее детства. Хотя Гай был старше ее всего на два года, он был сутул, толст и неповоротлив, с совершенно лысой головой и большим брюхом, говорящим о страсти к поеданию того, что он продавал в своей лавке.

Теперь Постлтуэйт, разумеется, был уважаемым человеком – местным мясником, как до него его отец; в витрине его магазина на видном месте был вывешен королевский патент на право именоваться поставщиком двора Ее Величества. И действительно, мясо из его магазина поставлялось королеве уже не одно десятилетие, и он был очень этим горд.

Но Фрэнсин слишком хорошо помнила его обзывалки. Учась в начальной школе, она была «дочерью ведьмы», затем в средней школе стала «сестрой шлюхи», – все это оскорблявшее ее презрение обрушивалось на нее из-за ее родных. Не может не отрезвлять сознание, что мало кто знает о ней хоть что-то помимо того, что она живет в разваливающемся елизаветинском доме и держится особняком. И это люди, которые знают ее всю жизнь…

А хуже всего то, что даже теперь Гай Постлтуэйт называет ее…

– Фрэнки! Вот твой заказ, – и он протянул ее бекон, завернутый в вощеную бумагу.

К своему стыду, Фрэнсин поспешила вперед, выхватила сверток из его протянутой руки и, горбясь, торопливо вышла из магазина, как будто ей до сих пор было двенадцать, а ему четырнадцать лет.

После визита в магазин Постлтуэйта ей всегда приходилось делать мысленное усилие, напоминая себе, что она уже не ребенок, а взрослая женщина. Фрэнсин скользнула в безлюдный переулок и невидящим взглядом уставилась на фронтон дома, стараясь выровнять свое судорожное дыхание и привести в порядок свои мысли. Но незажившие раны, нанесенные ей в детстве, были глубоки, и произносимые шепотом колкости в ее адрес по-прежнему уязвляли ее.

Прошло не менее получаса, и только тогда Фрэнсин почувствовала, что готова идти на почту. Она нетерпеливо стояла в очереди, отчаянно желая пойти домой. Дома безопасно. Дома она защищена и от старых, и от новых обид.

Фрэнсин постаралась сделать так, чтобы между ней и теми, кто стоял перед ней и за ней, оставались широкие промежутки. Ей было бы невыносимо, если б кто-то из чужих коснулся ее, пусть даже случайно.

– Вот я и говорю ей, что наша Молли ни за что бы не сделала такое. И знаешь, что мне сказала эта самая Хилари? Я была так поражена…

– А что она сказала?

Фрэнсин сердито уставилась на Марджори Уиткоум, которая в своем желании услышать, что же сказала Хилари, так перегнулась через стойку, что, кажется, была готова вот-вот опрокинуться на пол.

Женщина, которую она обслуживала, шепнула что-то ей на ухо, и Марджори вытаращила глаза, после чего выпрямилась и объявила:

– Не может быть!

– А вот и может. Ты же знаешь, на что она способна. Не девка, а огонь. Неудивительно, что…

Фрэнсин громко кашлянула, не в силах и дальше терпеть ожидание.

Обе женщины повернулись и посмотрели на очередь, затем Марджори недовольно сжала губы.

– Это Фрэнсин Туэйт, – сказала она так громко, чтобы ее могли услышать все, кто находился в здании почты. – Лучше мне разобраться с ней быстро, чтобы она опять не увидела здесь привидение и не распугала всех моих клиентов.

– Попридержи свой змеиный язык, Марджори Уиткоум, – раздался надтреснутый голос, говорящий откуда-то сзади.

– О, здравствуйте, мисс Си, – поздоровалась Марджори, виновато улыбаясь, как нашкодившая школьница.

Мисс Кэвендиш⁶ фыркнула.

– Ты всегда была ужасной сплетницей. Я помню, как на игровой площадке ты вечно вот так же шепталась с юной Китти, прикрывая рот рукой. – Она неодобрительно нахмурилась, глядя на незадачливую Китти, которая потупилась и смущенно уставилась на свои ноги. – Так что давай, Китти, иди по своим делам, чтобы мы могли разобраться с нашими.

– Да, мисс Кэвендиш, – пролепетала Китти и, все так же опустив глаза, поспешила к выходу.

Фрэнсин не смогла сдержать довольную ухмылку, потому что в школе она училась с Китти и Марджори. В то время объектом их сплетен становилась она сама, и сейчас ей было приятно вкушать блюдо мести, которое, как известно, время от времени может подаваться холодным и притом мелкими порциями.

– А ты, Фрэнсин Туэйт, можешь стереть с лица эту ухмылку, – сказала мисс Кэвендиш.

Фрэнсин повернулась к хрупкой старой даме и улыбнулась ей с искренней теплотой.

– Доброе утро, мисс Си, я не заметила вас сзади. Я рада видеть, что вы здоровы и на ногах.

– Человеку негоже бездельничать, хотя мои ноги уже не те, что прежде.

– Я загляну к вам через пару дней и принесу что-нибудь от боли в них.

– Да, Фрэн, принеси, ведь по ночам они у меня ужас как болят. А если честно, то и днем. – Мисс Кэвендиш замолчала, затем добавила: – Я хотела сама зайти к тебе, чтобы навестить твою мать. Мне ее не хватает.

– Мне тоже, – ответила Фрэнсин.

Мисс Кэвендиш была директрисой местной школы вот уже несколько десятилетий, и в округе не было ни одного мужчины, женщины или ребенка, который не питал бы огромной привязанности к этой старой даме и не побаивался ее острого языка. Она также была самой старой и самой близкой подругой матери Фрэнсин и единственным человеком, который до сих пор навещал могилу Элинор Туэйт.

– Она как кобея лазающая, – пробормотала мисс Кэвендиш так тихо, чтобы услышать ее могла только Фрэнсин.

Та прикусила губу, чтобы спрятать улыбку, нежную и печальную. Мать часто говорила на тайном языке цветов, который понимали только она и мисс Кэвендиш. Элинор пошла еще дальше – она считала, что каждому человеку соответствует свой цветок, что это что-то вроде тотема, который характеризует его натуру. Фрэнсин тоже давно полагала, что Марджори Уиткоум соответствует именно кобея, ведь у нее имелась информационная сеть, быстродействующая, широкоохватная и бесстыжая, сеть, очень похожая на неумолимо ползущие стебли кобеи с их складчатыми фиолетовыми колокольчиками.

Теперь, когда на Марджори был устремлен сердитый взгляд мисс Кэвендиш, очередь двигалась быстро.

– Для меня есть сообщение? – спросила Фрэнсин, дойдя до стойки.

– Откуда ты знаешь, что тебе могло прийти сообщение? – резко спросила Марджори.

Фрэнсин пожала плечами. Она не собиралась объяснять, что ей сказали чайные листья.

– Это ненормально. Ты заявляешься сюда еще до того, как я могу сообщить тебе, что для тебя что-то пришло. – У Марджори была полная фигура с огромным бюстом, который, казалось, жил своей собственной тайной жизнью. Пока она поворачивалась к ящичкам для корреспонденции за ее спиной, Фрэнсин, у которой вообще не было бюста, как завороженная смотрела, как эти две могучие горы величаво повертываются вправо еще до того, как это делает сама Марджори.

– Если б ты согласилась провести в свой дом телефон, – вступила в разговор молоденькая помощница Марджори, сидящая за другой стойкой, – тебе вообще не надо было бы приходить в нашу деревню.

– Замолчи, Эмма, – сказала Марджори с виноватым выражением, выглядящим странно на ее лице, на котором обычно отображалось одно только острое любопытство.

– Без обид, – пробормотала Эмма. – Просто она не хочет видеть нас, а мы не хотим видеть ее.

– Так у тебя есть для меня сообщение? – Фрэнсин сумела сохранить вежливый тон, не обращая внимания на Эмму.

Марджори прищурилась, вглядываясь в клочок бумаги.

– Это предложение об аренде жилья сроком на пять месяцев. Приезжают плотник и его подмастерье, чтобы вести работы в этом новом отеле, который строится тут неподалеку. Они прибудут сегодня. Предложение сделано от имени некоего Тодда Констейбла. Он с юга… Кажется, сказал, что он из Лондона, – добавила она со странным удовлетворением, как будто Лондон был какой-то далекой и экзотической страной.

– Сегодня? Но я ведь даже не разговаривала с ними и не сделала никаких приготовлений.

– Им больше негде было остановиться, ведь сейчас низкий сезон, вот я и сказала им, что у тебя найдется для них местечко. – Марджори пожала плечами, ничуть не смутившись от сердитого взгляда Фрэнсин. – Тебе не помешают постояльцы, ведь на содержание этого твоего старого дома, должно быть, уходит целое состояние.

Фрэнсин прикусила язык, проглотив резкий ответ, потому что, как бы неприятно ни было ей это признавать, ей был необходим этот доход. Арендная плата за целых пять месяцев в это время года – не пустяк, это ей точно не помешает.

– Знаешь, а ведь Эмма права, – продолжила Марджори. – Если ты установишь в своем доме телефон или купишь мобильник, мне больше не придется принимать за тебя предложения о найме жилья. И речь тут не только об этом, а о твоей безопасности. Как люди узнают, если ты получишь травму, ведь ты живешь в этом лесу совсем одна?.. Да, кстати, сегодня утром звонила твоя сестра. Она просила, чтобы ты перезвонила ей, как только сможешь. Было бы хорошо, если б Мэдди приехала к тебе в гости, составила тебе компанию. Она всегда была хорошим человеком.

Фрэнсин чуть слышно фыркнула и взяла листок, который протянула ей Марджори. Сама она не назвала бы сестру хорошим человеком. Для характеристики Мэдлин куда лучше подошли бы такие слова, как «легкомысленная», «эгоистичная» и «безответственная». Фрэнсин не видела сестру с тех пор, когда та внезапно приехала к ней пять лет назад. Интересно. Мэдлин позвонила потому, что ее последний брак распался, или потому, что она собирается выйти замуж еще раз? Нелегко следить за перипетиями матримониальных дел сестры, которые неизменно оканчиваются катастрофой…

Она кивнула на прощание мисс Кэвендиш и торопливо вышла из здания почты.

1.Charlie – (англ.).

2.В Великобритании словом «manor» в узком смысле, как правило, называется господский дом, ключевая постройка поместья («manor» в широком смысле).

3.Фахверк – способ постройки, когда основным строительным материалом заполняется деревянный каркас, который не маскируют.

4.Аспидная кровля делается из того, что сегодня известно как натуральный шифер, – материала из кристаллической разновидности глинистого сланца, которая называется аспидом.

5.Gawain – (англ.).

6.Cavendish, то есть начинается с «C», заглавной «си». – (англ.).