Buch lesen: «Наблюдения над исторической жизнью народов»
Часть первая. Древний мир
История первоначально есть наука народного самопознания. Но самый лучший способ для народа познать самого себя – это познать другие народы и сравнить себя с ними; познать же другие народы можно только посредством познания их истории. Познание это тем обширнее и яснее, чем большее число народов становится предметом познания, – и естественно рождается потребность достигнуть полноты знания, изучить историю всех народов, сошедших с исторической сцены и продолжающих на ней действовать, изучить историю всего человечества, и, таким образом, история становится наукою самопознания для целого человечества. Изучение истории отдельного народа и целого человечества, или так называемой всеобщей истории, представляет одинаковые общие трудности. Внешний, окружающий нас мир легко поддается нашему изучению; вооруженные могущественными орудиями, мы проникаем и в небо, и в море, и в недра земли; посредством телескопа приближаем к себе тела, отстоящие от нас на громадное расстояние; посредством микроскопа наблюдаем за жизнью существ, не видимых простым глазом; но существо человека для нас темно; завеса, скрывающая тайны его жизни, едва приподнята, а история имеет дело с человеком, с его жизнью во всех ее проявлениях. Притом в истории мы не можем наблюдать явления непосредственно; мы смотрим здесь чужими глазами, слушаем чужими ушами. Внимательное изучение внешней природы уяснило для нас многое относительно влияния этой природы на жизнь человека, на жизнь человеческих обществ, но это только одна сторона дела, ограничиваться которою и увлекаться опасно для науки.
Другая причина трудности при изучении истории заключается в близости ее к нашим существенным интересам. Не будучи в состоянии отрешиться от сознания, что история есть объяснительница настоящего и потому наставница (magistra vitae), человек, однако, хлопочет часто изо всех сил, чтобы высвободиться из-под руководства этой наставницы. Покорствуя интересам настоящей минуты, он старается исказить исторические явления, затемнить, извратить законы их. Понимая важность истории, он хочет ее указаниями освятить свои мнения, свои стремления и потому видит, ищет в истории только того, что ему нужно, не обращая внимания на многое другое: отсюда односторонность взгляда, часто ненамеренная.
Но когда ему указывают на другую сторону дела, неприятную для него, он начинает всеми силами отвергать или по крайней мере ослаблять ее: здесь уже искажение истины. История – это свидетель, от которого зависит решение дела, и понятно стремление подкупить этого свидетеля, заставить его говорить только то, что нам нужно. Таким образом, из самого стремления искажать историю всего яснее видна ее важность, необходимость; но от этого науке не легче.
Первый вопрос в истории каждого народа: где живет народ? Сильное влияние местности, ее природных условий на жизнь народа бесспорно, но мы уже сказали, что здесь должно избегать односторонности. Если народ, особенно во время своего младенчества, сильно подчиняется природным условиям обитаемой им местности, то с постепенным развитием его духовных сил замечается обратное действие, изменение природных условий под влиянием народной деятельности: места непроходимые являются проходимыми, пути неудобные – удобными, пространства сокращаются, иссушаются болота, редеют леса, являются новые растения, животные, прежние исчезают, климат изменяется.
Природные условия продолжают действовать, но это уже другие природные условия, на которые воздействовал человек. Народный характер, нравы, обычаи, занятия народа мы не усомнились бы рассматривать как произведение природных условий, если бы имели основание считать каждый народ автохтонами. Но если бы мы даже предположили не одного, а несколько родоначальников для человечества, то и тогда движение и переселение родоначальников народных и целых народов должны заставить нас взглянуть на дело с другой стороны. Если в установившихся уже и развитых обществах человек избирает себе деятельность по своим личным наклонностям, по условиям своей личной природы, то это же самое долженствовало быть и во времена отдаленные, времена расселения племен и народов: неизвестная местность своими природными условиями первоначально создала характер ее жителей, но люди выбрали известную страну местом своего жительства по своим наклонностям, по своему характеру.
Народ, принужденный двинуться из прежнего места жительства, вступает в степи, приглашающие его к кочевому быту, но он останется в степи и предается кочевому быту только в том случае, если чувствует внутреннее влечение к нему; в противном случае он пройдет степь и устремится на искание других стран, именно соответствующих его природным наклонностям. Живет один народ у моря, и море не оказывает на него никакого влияния, не тянет его к торговой деятельности; другой народ пользуется близостью моря и стремится на открытие новых земель, новых рынков – для себя. Следовательно, народ носит в самом себе способность подчиняться и не подчиняться природным влияниям, и отношения потому изменяются, являются более свободными.
Но откуда в народе эти внутренние условия, вследствие которых он подчиняется или не подчиняется влиянию природы и подчиняется в той или другой мере, ранее или позднее выходит из своего подчинения и начинает бороться и преодолевает условия обитаемой имстраны? Мы отличаем племена; мы говорим, что известный народ принадлежит к племени более даровитому, более способному к развитию, другой – к менее способному; но откуда такое различие в племенах?
Для решения этого вопроса справимся с преданиями народов о их происхождении и первоначальном быте, – с преданиями, которые кроме всякого другого авторитета находят подтверждение в ежедневном опыте. У патриарха Исаака двое сыновей; они близнецы, и, несмотря на то, с противоположными характерами; между ними возникла борьба, вместе они жить не могут, расходятся и становятся родоначальниками двух разных народов. В еврейском народе, в его характере, стремлениях, историческом значении нельзя не признать потомства Авраама, Исаака и Иакова. Народ похож на своего родоначальника не вследствие одного физического происхождения от него: народ воспитывается в преданиях, которые идут от этого родоначальника и в которых отразилась его личная природа, его взгляды и отношения; эти предания составляют святыню, которой верят, которую хранить считают главною обязанностью.
Так составляется народный образ. Природа страны, где народ основывает свое пребывание, и многие другие условия обнаруживают более или менее сильное участие при этом составлении; но влияние природы, родоначальника и предания, от него идущие и отражающие эту природу, необходимо должны быть предполагаемы, если не могут быть указаны. Что справедливо относительно народов, то должно быть справедливо и относительно целых племен. При нашей мифомании, при нашей дурной привычке заставлять народы все жить ложью мы говорим, что они создают образ своего родоначальника по себе, приписывают ему те качества, которые сознают в себе, но при этом забывается наследственность качеств, переход их от предка к потомству.
Мы сказали, что кроме влияния личной природы родоначальника и природы страны многие другие условия обнаруживают более или менее сильное влияние при составлении народного образа. Здесь важное место занимает движение народа, начинает ли народ свою историческую роль после сильного движения, или история застает его долго сидящим в известной стране, без особенных побуждений к движению. Движение развивает силы народа преодолением опасностей и препятствий, вселяет отвагу, расширяет его горизонт, производит именно такое же влияние, какое производит путешествие на отдельного человека, развивая его умственные силы знакомством с разнообразием стран и народов.
Но разумеется, здесь надобно обращать внимание на причину движения, потом на то, как происходит оно, в какие страны направлено, с какими народами сталкивается известный народ и какие следствия этого столкновения.
Причины движения народа могут быть внешние и внутренние. Причины внешние – натиск другого народа, недостаток средств к жизни в известной стране – могут заставить целый народ или часть его выселиться из своей земли и искать других жилищ. Но иногда причины внутренние – внутренний разлад и борьба, вследствие его происшедшая, – заставляют часть народа, меньшинство, покинуть родину. В какой форме происходило движение, переселение – это особенно важно для исторического наблюдения.
Успех в изучении истории зависит именно от внимательности этих наблюдений, от многосторонности взгляда; ошибки происходят не от неправильности только взгляда вообще, но от того, что мы глядим на одну сторону явления и спешим из этого рассматривания вывести наше заключение, вывести общие законы, объявляя другие взгляды, то есть взгляды на другие стороны явления, ложными. Взгляд вполне правильный есть взгляд всесторонний; разумеется, он может принадлежать существу совершенному, божеству; человек не может иметь притязаний на всесторонность взгляда, но должен стремиться к возможному для него совершенству, к многосторонности изучения. Иногда идет долговременная и ожесточенная борьба между учеными, между целыми школами, идет борьба не оттого, что одни смотрят правильно, а другие – неправильно на явление, а оттого, что одни смотрят на одну, а другие – на другую сторону явления и не догадаются соединить свои взгляды, дополнить один другим. Многостороннее наблюдение, разумеется, легче относительно явлений внешней природы, к которым мы относимся непосредственно; оно крайне трудно относительно исторических явлений, к которым непосредственно мы относиться не можем, а должны ограничиваться чужими наблюдениями, но от трудного до невозможного еще далеко.
До какой степени при изучении истории мы не привыкли к внимательному, многостороннему наблюдению, показывает всего лучше книга Бокля «История английской цивилизации». Автор оплакивает судьбу исторической науки, жалеет, что «историю писали люди, вовсе не способные к решению своей великой задачи, что до сих пор мало собрано нужных материалов. Вместо того чтоб говорить нам о предметах, которые одни имеют значение, вместо того чтобы излагать нам успехи знаний и путь, на который вступает человечество при распространении знаний, – вместо этого большая часть историков наполняют свои сочинения самыми пустыми подробностями, анекдотами о государях, о дворах, бесконечными известиями о том, что было сказано одним министром, что думал другой, и, что всего хуже, длинными известиями о войнах, сражениях, осадах, вовсе бесполезными для нас, потому что они не сообщают новых истин и не дают средств к открытию их.
Наши политические компиляторы занимаются слишком много отдельными лицами и слишком мало характером времени, в которое эти люди живут; эти писатели не понимают, что история каждой цивилизованной страны есть история интеллектуального развития, которое государи, государственные люди и законодатели более замедляют, чем ускоряют, потому что, как бы ни было велико их могущество, все же они случайные и неполные представители духа своего времени.
Прежде всего заметим, что иеремиады автора написаны задним числом, что история интеллектуального развития в народе уже давно занимает достойное ее место в исторических сочинениях. Заметим, кстати: Бокль не знал, что делалось в этом отношении у нас в России. Здесь очень долго утверждали, что русская история начинается только с Петра Великого, потому что с этих пор только начинается история русского просвещения, история интеллектуального развития, и что история до Петра не представляет никакого интереса. Эта крайность вызвала, как обыкновенно бывает, другую крайность; но как бы то ни было, верно одно, что очень задолго до Бокля в одной стране громко проповедовались его положения.
История цивилизованной страны есть история интеллектуального развития, которое правительства более замедляют, чем ускоряют, – вот основное положение Бокля. Но прежде чем следить за интеллектуальным развитием в стране, надобно уяснить: что сделало эту страну способною к интеллектуальному развитию, какие условия приготовили известную почву для интеллектуального развития, вследствие чего интеллектуальное развитие приняло то или другое направление? Так, например, у нас интеллектуальное развитие начинается с Петра Великого; но почему оно начинается так поздно и именно с этого времени; почему оно принимает такие формы при Петре и его преемниках; почему Россия теперь находится на известной степени интеллектуального, государственного и общественного развития? Все это останется для нас тайною и поведет к бесчисленным ошибкам в теории и практике, если мы не изучим подробно нашей древней, допетровской истории.
Но оставим Россию и посмотрим, как Бокль обращается с историей своих западных государств, с историей своей Англии, в цивилизации которой видит самое правильное развитие. В истории Англии он точно так же отзывается о времени до XVI века, как у нас еще недавно отзывались о допетровском времени, именно – как о времени варварства, мрака, господства слепой, безусловной веры; как о времени, в которое еще не рождалось сомнение, а пока нет сомнения – прогресс невозможен, по мнению Бокля; следовательно, что же такое была история Англии до XVI века?
А между тем до XVI века здесь положено было крепкое основание тому, что составляет отличительную черту английской истории, английского государственного и народного быта, тому, что условило и развитие интеллектуальное. Сам Бокль, желая объяснить застой Испании, начинает с начала, с V-го века. Значит, история цивилизованного народа имеет важное значение и тогда, когда интеллектуальное развитие еще не начиналось, когда еще не рождалось сомнение; значит, важное значение имеют известные отношения и без интеллектуального развития; значит, и после появления интеллектуального развития эти отношения не могут утратить своей важности; интеллектуальное развитие приходит к ним как новая сила, с могущественным влиянием на все другие отношения, но, как обыкновенно бывает в истории, и само подчиняется влиянию других отношений.
Обратимся к другому вопросу: что такое правительство? Правительство в той или другой форме своей есть произведение исторической жизни известного народа, есть самая лучшая поверка этой жизни. Как скоро известная форма правительственная не удовлетворяет более потребностям народной жизни в известное время, она изменяется с большим или меньшим потрясением всего организма народного. В ином народе, по-видимому, возбуждено сильное неудовольствие против правительства, против его формы; но если, несмотря на это, правительство держится, то это значит, что народ в своей истории выработал известные условия, которые требуют именно такой формы правительственной.
Правительство, какая бы ни была его форма, представляет свой народ, в нем народ олицетворяется, и потому оно было, есть и будет всегда на первом плане для историка. История имеет дело только с тем, что движется, видно, действует, заявляет о себе, и потому для истории нет возможности иметь дело с народными массами, она имеет дело только с представителями народа, в какой бы форме ни выражалось это представительство; даже и тогда, когда народные массы приходят в движение, и тогда на первом плане являются вожди, направители этого движения, с которыми история преимущественно и должна иметь дело.
Действия этих лиц, а в спокойное время распоряжения правильного правительства, его удачные меры или ошибки могущественно действуют на народ, содействуют развитию народной жизни или препятствуют ему, приносят благоденствие большинству или меньшинству или навлекают на них бедствия. Вот почему характеры правительственных лиц так важны для историка, так внимательно им изучаются, будь то неограниченный монарх, будь то любимец этого монарха, будь то ораторы, вожди партий в представительных собраниях, министры, поставленные во главе управления перевесом той или другой партии в народном представительстве, будь то президент республики.
Вот почему подробности, анекдоты о государях, о дворах, известия о том, что было сказано одним министром, что думал другой, сохранят навсегда свою важность, потому что от этих слов, от этих мыслей зависит судьба целого народа и очень часто судьба многих народов. Бокль, провозгласивши, что не должно изучать характеры правительственных лиц, посвящает большие отделы своей книги деятельности Генриха IV Французского и кардинала Ришелье, выставляя, какое могущественное влияние оказала эта деятельность на интеллектуальное развитие французского народа. Но это не единственное противоречие в книге Бокля, которая представляет результат отшельнической, замкнутой, кабинетной жизни человека, отказавшегося от всякой общественной деятельности, и потому так поражает своею односторонностию.
Бокль утверждает, что государи, государственные люди и законодатели суть случайные и недостаточные представители духа своего времени. Историческая наука давно уже признала их недостаточными представителями духа своего времени в том смысле, что они не одни представляют этот дух. Что же касается выражения «случайные представители», то употреблять его надобно с большою осторожностью. Всякое явление в жизни народа, как бы это явление ни было, по-видимому, случайно, должно рассматриваться в истории по отношению к внутренним условиям народной жизни; оно объясняется ими и в свою очередь объясняет их. Так, например, чего кажется случайнее в истории известного народа, как напор другого народа, завоевание, вследствие этого напора происшедшее.
А между тем историк пользуется этим явлением для проверки внутренних сил народа завоеванного, степени его развития; решаются вопросы: что условило возможность завоевания; какой отпор оно встретило и где, в каких частях страны, в каких частях народонаселения; быстро ли покорен народ, или покорение требовало продолжительного времени; в каких отношениях нашлись завоеватели к завоеванным и что произошло из этих отношений; какие силы народа были сломлены завоеванием; какие сокровенные силы были вызваны к деятельности? Понятно, что при решении этих вопросов проверяется, уясняется вся предшествовавшая история народа.
Характеры лиц, выдающихся вперед, лиц правительственных, служат также для проверки внутреннего состояния народа, степени его развития. Вопрос состоит в том, как характер правительственного лица и зависящая от этого характера деятельность его относится к народной жизни. Мы очень хорошо знаем, что известная деятельность, зависящая от известного характера, обнаруживается таким образом в одном народе, иным образом – в другом, бывает совершенно невозможна – в третьем. Внутренние условия народной жизни в известное время отливают форму для деятельности правительственного лица, как всякого исторического деятеля вообще, во всех сферах; следовательно, эта форма служит самою лучшею проверкою народной жизни. Здесь уже случайность явления исчезает.
Таким образом, опять выходит, что мы должны изучать деятельность правительственных лиц, ибо в ней находится самый лучший, самый богатый материал для изучения народной жизни, и правительственные лица являются представителями народа вовсе не случайными. С другой стороны, деятельность правительственных лиц, условливаясь известным состоянием общества, производит могущественное влияние на дальнейшее развитие жизни этого общества и потому должна обращать на себя особенное внимание историка. Какая возможность изучить характер времени, не изучив деятельности лиц, выдающихся на первый план, и прежде всего лиц правительственных?
Не Цезарь разрушил Римскую республику; эта республика во времена Цезаря заключала в себе такие условия народной жизни, при которых Цезарю возможно было сделать то, что он сделал. Но как мы изучим эти условия, как поймем характер времени, не изучив деятельности Цезаря, его отношений к лицам, учреждениям, различным частям народонаселения? Как мы изучим характер первых времен Римской империи, не изучив характера отношений первых императоров к сенату?
Бокль жалуется на историков также за то, что они наполняют свои сочинения длинными известиями о войнах, сражениях, осадах, вовсе бесполезными для нас, потому что они не сообщают нам новых истин и не дают средств к открытию новых истин. Мы думаем, что история должна открыть нам истину о жизни одного или нескольких народов. Впрочем, по поводу вопроса о значении истории войн мы должны сказать несколько слов о значении так называемой внешней истории вообще, ибо некоторые унижают это значение перед значением истории внутренней. В жизни отдельного человека мы различаем жизнь домашнюю и жизнь общественную; мы знаем хорошо, что человек немыслим без общества, что только при столкновении с другими людьми, в общей деятельности, определяются его понятия, развиваются его умственные и нравственные силы.
То же самое и в жизни целых народов: они также живут жизнию домашнею, или внутреннею, и жизнию общественною. Известно, что такое народ, живущий вне общества других народов. Застой – удел народов, особо живущих; только в обществе других народов народ может развивать свои силы, может познать самого себя. Известно, что европейские народы обязаны своим великим значением именно тому, что живут одною общею жизнию. Но после этого как же можно отнимать значение у этой общественной жизни народа в пользу внутренней или домашней жизни, которая подчиняется такому сильному влиянию жизни общественной?
И внутренняя жизнь народа в свою очередь обнаруживает сильное влияние на степень и характер его участия в общей жизни народов точно так, как домашний круг человека, его домашнее воспитание имеет важное влияние на характер, с каким он является в общество, на его общественную деятельность; но из признания тесной связи между внешнею и внутреннею жизнию народа и взаимного влияния их друг на друга не следует, что одной надобно отдавать преимущество перед другою.
Историк не может не останавливаться долго на дипломатических сношениях, потому что в них выражается общественная жизнь народа, в них народы являются перед нами каждый со своими интересами, вынесенными из истории, со своими историческими правами, со своими особенностями; наконец, от характера ведения их зависит усиление или упадок значения народа, зависит война или мир. А война? Это мерило сил народных, материальных и нравственных. Вспомним, какое значение в жизни народной имеет та или другая степень внешней безопасности. Толкуя о народе, не будем удаляться от него, но вглядимся внимательнее, что значит для него война или мир.
Толкуя о прошедшем, не будем забывать настоящего, которое так помогает объяснению прошедшего; не будем забывать, как мы теперь волнуемся вопросом о войне или мире, как важные внутренние дела останавливаются в ожидании решения этого страшного вопроса внешнего. Повторяют, что известный ход английской истории зависит от островного положения страны, дающего ей большую внешнюю безопасность сравнительно с государствами континентальными. И после этого мы не дадим важного значения истории войн, которые или истощают, или возбуждают народные силы, отнимают у народа важное место, занимаемое им в обществе других народов, или ему дают его, расширяют сферу его деятельности, поворачивают ход его истории! Другое дело подробности военных действий: они не должны входить в общую историю одного или всех народов, они составляют содержание специальной военной истории и могут быть доступны, полезны и занимательны только для специалистов.
Незаконный развод народа с государством, происшедший в головах некоторых наших исторических писателей и преподавателей, породил довольно недоразумений. Забыв, что государство есть необходимая форма для народа, который немыслим без государства, объявляли, что не станут останавливаться на каком-нибудь громком государственном событии более того, сколько требовать этого будет уразумение воздействия его на народный быт и воспитание; что не станут преклоняться пред биографиею лиц, выходящих из массы; что эти лица будут важны единственно потому, что они принесли с собою из массы и что сообщили массе их дарования; что не будет важен никакой закон, никакое учреждение сами по себе, а только по приложению их к народному быту; что не будут останавливаться ни на каком литературном памятнике, если не будут видеть в нем ни выражения народной мысли, ни той силы, которая пробуждает эту мысль; в таком случае гораздо важнее будет народная песня, даже полная анахронизмов в изложении внешнего события; предметом первой важности будут повествования летописцев о неурожаях, наводнениях, пожарах и разных бедствиях, заставлявших народ страдать, о затмениях и кометах, пугавших его воображение явлениях, которые для историка, имеющего на первом плане государственную жизнь, составляют неважные черты.
В приведенных мнениях видно непонимание тесной связи между государством и народом, связи формы с содержанием. Что значит, например, рассматривать громкое государственное событие со стороны воздействия его на народный быт и воспитание? Но почему же это событие громко? Историк при встрече с таким событием прежде всего должен показать, как оно возникло в жизни известного народа, разумея под жизнию народа жизнь внутреннюю и внешнюю. Что касается до значения лиц, выходящих из массы, то понятно, что всякий оценивает их по степени того добра, какое оказали они своим общественным служением: об этом никто никогда не спорил.
Но здесь должно заметить, что историк не имеет возможности непосредственно сноситься с массою; он сносится с нею посредством ее представителей, исторических деятелей, ибо масса сама ничего о себе не скажет; и в то время, когда она движется, волнуется, на первом плане ее вожди, представители; они говорят и действуют и этим самым становятся доступны для историка. Если известный закон или учреждение, каковы бы ни были сами по себе, не имеют приложения к народному быту, то во всяком случае они заслуживают внимания; если закон или учреждение действуют и в то же время неприложимы к народному быту, то они причиняют вред, затруднения, неудобства в отправлениях народной жизни; это очень важно, и историк обязан вникнуть в причины такого явления, ибо здесь поверка народной жизни.
Историк обязан останавливаться на важных литературных памятниках, ибо такие памятники не могут пройти бесследно для жизни общества. Историк, имеющий на первом плане государственную жизнь, на том же плане имеет и народную жизнь, ибо отделять их нельзя: народные бедствия не могут быть для него неважными чертами уже и потому, что они имеют решительное влияние на государственные отправления, затрудняют их, бывают причинами расстройств в государственной машине, что вредным образом действует на народную жизнь. Но конечно, историк, уважающий народ, не поставит наряду с народными бедствиями затмений и комет, пугавших народное воображение, хотя и не оставит их без внимания, когда будет говорить, как народ в известное время представлял себе известные явления.
Сделавши эти предварительные замечания, мы приступим к наблюдениям над исторической жизнью народов и для правильности этих наблюдений начнем сначала, начнем с того, с чего обыкновенно начинают.
