Buch lesen: «Царский изгнанник», Seite 16
Глава III
Перед Сорбонной
На другой день Серафима Ивановна, убедившись, что скромные, то есть плохие, гостиницы не всегда бывают самые дешевые, приискала на той же набережной квартирку в три комнаты с кухней и перешла на эту квартирку с Мишей и Анисьей.
– Я думаю, – сказала она Мише, – что до поступления в Сорбонну тебе надобно будет взять несколько приватных уроков, нынче же съездим к графу Реньо и попросим его рекомендовать нам учителей.
Миша, понимая приличия лучше своей тетки, заметил ей, что им нельзя оставаться на такой гадкой квартире, что их посетят, вероятно, и граф Реньо, и другие вельможи и что как же принять их в комнатах, где так сильно пахнет кухней.
– Ну, не взыщут! Эти французы сами не очень тороваты: шилом бреются да дымом греются. Мы сюда не деньги транжирить приехали: и то, легко ли, от Тулы почти тысячу рублей истратили. Теперь можно и поэкономнее пожить.
Комиссионер, посланный с запиской Серафимы Ивановны к графу Шато Рено, возвратился со словесным ответом, что графа нет в Париже, что после бомбардировки Алжира и победы, одержанной им над пиратами (в июле 1688 года), он приезжал в Париж всего на две недели и получил от короля чин вице-адмирала и приказание отплыть со своей эскадрой в Америку.
– Первый блин комом! – сказала Серафима Ивановна. – Ну а не знаете ли вы, – прибавила она, обращаясь к комиссионеру, – каких-нибудь учителей подешевле?..
Комиссионер назвал ей Гаспара, очень ученого, сказал он, учителя философии, теологии, обсерватории и прочих естественных наук.
– Ну а как ему цена?
– По дружбе со мной, он с вас возьмет недорого, – отвечал комиссионер.
Кроме того, Серафима Ивановна вычитала в газете имя профессора Антона Даниеля, объявляющего, что он преподает историю по новому методу, открытому дядей его, знаменитым историографом Франции, Гавриилом Даниелем. Серафима Ивановна велела комиссионеру зайти, кстати, и к этому профессору.
Гаспар явился через полчаса после ухода комиссионера и сразу полюбился Серафиме Ивановне своим простым, непринужденным обращением.
– Что вы возьмете с меня за обучение моего племянника? – спросила она у Гаспара, прежде чем спросить, чему он намерен обучать племянника.
– Изволите ли видеть, сударыня, – Гаспар был гасконец и иногда путался в буквах v, f, b, d и t, употребляя одну вместо другой, – с других я беру по четыре ливра за полтора часа, а с вас, так как вы рекомендованы мне комиссионером, которого я обыкновенно употребляю для своих обширных комиссий, я готов взять половину62. Только уж вы не поскупитесь дать на водку нашему комиссионеру.
– За этим мы не постоим, – отвечала Серафима Ивановна, – а по два ливра за полтора часа – это, воля ваша, слишком дорого. Возьмите для начала по одному ливру, а там мы увидим. Вы, я вижу, славный малый, и мы сойдемся, прибавим что-нибудь…
– Никак нельзя, мадам, уверяю вас честью, что для вас только я беру эту цену. Ну извольте, впрочем, пять су я вам еще скину, а больше, право, не могу уступить ни лиарда.
– Что за пять су! Уж для ровного счета назначим по полтора ливра. Это составит по ливру в час.
– Ну уж так и быть, но честью клянусь вам, для вас только…
Миша во время этих торгов чуть не плакал, внутренне обещая себе пополнить из собственной кассы все, что его тетка выторгует у гасконца.
– Чему ж вы будете учить моего племянника?
– Чему прикажете.
– Истории, например?
– Да ведь для истории вы послали за каким-то Даниелем, по газете?..
– Тот, может быть, еще задорожится очень; может быть, мы с ним и не сойдемся в цене… Ну географии, арифметике, философии… ведь вы, говорят, все знаете?..
– Все, решительно все!..
– А что это за естественная наука, о которой говорил мне комиссионер?
– Естественная наука?.. – повторил Гаспар. – Как бы вам сказать… о ней, извольте видеть, даже не совсем прилично говорить на первое знакомство с такой прелестной дамой…
– А-а-а!!! Ну так Мише еще рано учиться ей. А обсерватория ваша очень нужна в Сорбонне?
– Сорбонна, – смею вам доложить, – никуда не годное заведение, а обсерватория везде нужна, она изобретена в Саксонии, на берегах реки Миссисипи…
– Этой реки я что-то не знаю, – прервала Серафима Ивановна, хорошо помнившая уроки географии у мадам Мариво, – вот реку Миссисипи я знаю, только та не в Саксонии, а в Северной Америке, открыта она испанцами в тысяча пятьсот сорок…
– Та не в Саксонии, а эта в Саксонии, – возразил Гаспар обиженным тоном.
– Ну а чему учит обсерватория эта?
– Как чему? Известно, искусному плаванию по морю или по чему угодно, – не запнувшись, отвечал гасконец.
– Да ведь мой племянник не будет служить в морской службе, у него, и то, родной дядя захворал от мореплавания.
– Ну так вместо обсерватории я могу показать ему что-нибудь другое: например, фехтование. Только надо купить рапиры, маски и перчатки.
– А дорого все это обойдется?
– Меньше двухсот ливров за все не возьмут; надо купить настоящие солингенские63 рапиры; но для вас, извольте, я, по случаю, куплю за сто пятьдесят ливров… не жалейте полутораста ливров, сударыня, зато ваш племянник, смею ручаться, будет через год фехтовать лучше всех в Париже.
– Дорогонько, – сказала Серафима Ивановна, – но нечего делать. Вот вам шесть луидоров, завтра в одиннадцать часов буду ожидать вас на первый урок…
К вечеру явился и с большой грацией представился Даниель, молодой человек лет двадцати семи, тоже сразу понравившийся Серафиме Ивановне.
Он запросил по два ливра в час с тем, чтобы, во-первых, учить не меньше трех часов в день, а во-вторых, чтобы Серафима Ивановна купила у него руководство к истории, стоящее двенадцать ливров.
– На три часа в день я согласна, – отвечала Серафима Ивановна, – только я дам вам за них не шесть, а три ливра, этого довольно для такого молодого человека, как вы. А насчет руководства, то вы запросили за него слишком дорого, я и то полтораста ливров на рапиры дала, уступите хоть что-нибудь.
– Вы этого знаменитого руководства ни в одной книжной лавке дешевле чем за пятнадцать ливров не достанете, сударыня, и если я прошу с вас только двенадцать, то это единственно оттого, что мой дядя дал мне сто экземпляров на комиссию. Угодно вам взять их все? Я вам, пожалуй, сделаю уступку в пятнадцать процентов.
– Куда ж мне сто экземпляров? – спросила Серафима Ивановна.
– Вы можете повезти их в Московию и сбыть там с большой выгодой; там их у вас с руками оторвут, это руководство не что иное, как введение к иностранной истории, которую собирается написать мой знаменитый дядя.
«А что, в самом деле, – подумала Серафима Ивановна, – мысль хорошая: пятнадцать процентов не безделица, ведь это, значит, мне экземпляр с небольшим по десяти ливров обойдется, а я могу по пяти рублей…»
– Извольте, – сказала она вслух, – приносите мне ваши сто экземпляров, вот вам десять луидоров задатка, завтра получите остальные тридцать… Только за уроки-то, пожалуйста, уступите: назначим по четыре ливра в день.
Не ожидавший такого скорого и такого выгодного сбыта своему товару, Даниель, уложив в карман задаток, согласился на четыре ливра в день, хотя прибавил, чтоб не выказать своей радости, ни с кого в мире он никогда так дешево не брал.
С своей стороны Серафима Ивановна была тоже очень рада своему приобретению и попросила Даниеля, если у него есть лишнее время, немножко побеседовать и, кстати, отужинать с ней.
За ужином, за которым русское хлебосольство не поскупилось на лишний стакан вина, Даниель сделался очень разговорчив.
– Скажите мне, пожалуйста, сударыня, – спросил он, – все ли знатные дамы в России так прекрасны, так образованны и так любезны, как вы?
Серафима Ивановна не вдруг спохватилась, что отвечать на такой неожиданный комплимент.
– Да, – сказала она, – у нас воспитанием не пренебрегают, а все-таки же здесь люди несравненно воспитаннее, чем в России. Уж я не говорю о вас, а вот давеча был у меня Гаспар, тоже очень приятный человек… разумеется, не то что вы…
Даниель запил комплимент стаканом бургонского, учтиво поклонился своей собеседнице и примолвил:
– Ваше здоровье, сударыня.
– Благодарю… а знакомы вы с этим Гаспаром?
– Не имею удовольствия, сударыня… Кто он такой?
Язык Даниеля начинал заметно тяжелеть.
– Он, – отвечала Серафима Ивановна, – очень ученый человек: знает и мореплавание, и фехтование, и теологию; хотите, я вас познакомлю с ним? Приходите завтра часу в двенадцатом, он будет здесь.
– Утром или ночью? – спросил Даниель.
– Разумеется, утром, кто ж по ночам фехтует?
– С удовольствием приду… приду фехтовать, когда вам только будет угодно…
– Что мне странно, – продолжала Серафима Ивановна, – что здешние учителя вовсе не похожи на учителей. Гаспар, например, больше похож на кавалерийского полковника, чем на педагога, а вы настоящий маркиз.
Даниель еще раз поклонился и выпил оставшуюся в бутылке четверть стакана.
– Аниська, а Аниська! – закричала Серафима Ивановна. – Спроси-ка у хозяина еще бутылку ришбура. Иль не видишь, что бутылка пустая?.. Ну, поворачивайся у меня! Туда же! Еле двигается, точно кикимора какая!..
– Какой ваш язык гармонический! – сказал Даниель. – Это ваша камеристка?.. Право, прекрасная девка! Вы говорите по-французски, барышня?
– Начинаю, – отвечала Анисья.
– Полноте, – прервала Серафима Ивановна, – какие вы, право, французы, даже с горничными готовы любезничать и всякую дрянь называть мадемуазель. Ну где виданы учителя с такими учтивыми, изящными манерами? Я говорю, маркиз…
– Хотите ли, я вам признаюсь откровенно, сударыня? – сказал Даниель, прихлебывая из вновь наполненного Анисьей стакана. – Ведь я рожден вовсе не для того, чтобы быть учителем, и кабы дядя не навязал… то есть не поручил мне своих книг, то мне бы и в голову не пришло публиковать, что преподаю историю… Сколько раз принимался я читать дядино руководство; никак дочитать не могу, тоска смертная!.. Я, собственно, рожден артистом; был первым сюже балета в здешней академии музыки; в детстве имел честь танцевать с королем64, но недавно со мной случилось большое несчастье: режиссер труппы приволокнулся за женщиной, которая мне очень нравилась…
– Зачем мне знать все это! – спросила Серафима Ивановна испуганным голосом.
– Ничего, не беспокойтесь, сударыня… К слову пришлось. Эта Клара прехорошенькая, разумеется, не такая хорошенькая, как вы… Вы можете быть уверены, сударыня, что я никогда не забуду приличия и уважения, которыми я обязан такой прекрасной даме, как вы… А что Клара тоже не дурна собой, так это правда… Да что в ней! Мне бы уступить ее режиссеру. Ан нет! В амбицию вломился! Ревновать начал!..
– О! – воскликнула Серафима Ивановна.
– Ревновать начал, – продолжал Даниель, не слушая ее. – Ну и выжил меня режиссер, и я же в дураках! Теперь, черт возьми, и возись с этим дурацким руководством! Впрочем, сударыня, вы, пожалуйста, не подумайте, что я когда-нибудь смел позабыть должное к вам уважение. Я хотел только сообщить вам мое горе: вы мне очень симпатичны.
«Жаль, что он такой пьяница! – подумала Серафима Ивановна. – Впрочем, все французы любят выпить, а этот когда и выпьет, то очень мил. Не то что наши, русские: как назюзюкаются, так и завалятся спать…»
– Послушайте, пожалуйста, не говорите мне больше ни о Кларе, ни о режиссере. А что вы были солистом в балете, то я этому очень рада. Это гораздо лучше, чем быть учителем истории. Учителя истории везде найдешь: да вот хоть тот же Гаспар – поучит… а балетмейстеры, танцевавшие с Людовиком Четырнадцатым, редки. Не возьметесь ли вы вместо истории учить моего племянника танцевать? Кстати, и меня поучите менуэту.
– Такой восхитительной особе, как вы, ни в чем не может быть отказа, сударыня. Прикажете сейчас же начать менуэт? Позвольте, я только допью вот этот стакан – и к вашим услугам.
– Нет, уж лучше мы завтра поучимся, а теперь поздно; спать пора…
Допив бутылку, Даниель встал со стула и поклонился, хотя и покачиваясь немножко, однако все-таки очень грациозно.
– Итак, до завтра прелестная дама, – сказал он, – завтра прилечу к вам на крыльях Купидона и захвачу с собой руководство. Еще раз поздравляю вас с полезным и выгодным приобретением…
– Ну что, Миша? – спросила Серафима Ивановна у племянника по уходе балетмейстера. – Как ты находишь Даниеля?
– Он, кажется, очень любезный и очень приятный человек, – отвечал Миша.
– То-то, Миша, видишь, как я о тебе забочусь. Только вчера приехали, а нынче я уж приискала для тебя двух учителей. Да еще каких!.. Однако в самом деле пора спать: одиннадцатый час; завтра нам надо пораньше съездить к банкиру. С этими рапирами да книгами все деньги вышли.
Банкир сообщил Серафиме Ивановне, что при дворе и в министерствах только и речи что о важном государственном перевороте, происшедшем в Московии, что первый министр отрешен от должности, царевна удалилась в монастырь…
Серафима Ивановна этим вестям не поверила, да и ему верить не советовала.
– Я получила вчера письмо от своего доктора, из деревни, – сказала она, – он об этом ни слова не пишет, а он, верно, знал бы, всего в полутораста верстах от Москвы живет. Поверьте, господин банкир, что все это пустые выдумки и что вы ничем не рискуете, если выдадите мне сто луидоров по аккредитиву князя.
– Да, если прикажете, я вам не только сто, а тысячу выдам, – отвечал банкир, – отрешен ли князь или занимает прежнее свое место, аккредитив его от этого не лучше и не хуже и для меня не менее обязателен.
– Это с вашей стороны чрезвычайно деликатно, господин банкир. Так, чтоб часто не беспокоить вас, – позвольте мне получить теперь двести луидоров.
– Извольте.
«Ну вот и выходит, что все его новости сущий вздор и что он сам им не верит, – подумала Серафима Ивановна. – Какой банкир выдал бы двести луидоров и предложил бы тысячу по простому письму отрешенного министра?»
Серафима Ивановна не знала, что политические перевороты не могли иметь никакого влияния на аккредитив князя Василия Васильевича, так как этот аккредитив был с избытком обеспечен капиталами, положенными в контору банкира и его корреспондентов.
– Еще, господин банкир, – сказала она, получив четыре свертка луидоров, – я желала бы посоветоваться с вами об одном очень важном деле: двух учителей я для моего племянника уже наняла и желала бы нанять еще двух или трех. Там… из физики, из астрелябии и… как, бишь, ее?
– Сколько я знаю, – отвечал банкир, – князю угодно, чтоб его внук был помещен в Сорбонну…
– Правда, но он еще недостаточно подготовлен для Сорбонны, боится экзамена.
– Что ж, дело хорошее. Если желаете, то я попрошу заехать к вам своих профессоров, то есть тех, которые учат моего сына. Двое из них преподают в Сорбонне. А вы кого пригласили?
– Гаспара и Даниеля.
– О Гаспаре не слыхал… а Даниеля вы, конечно, пригласили для истории?
– То есть… как бы вам сказать, господин банкир? И для истории, и для другого еще. А позвольте спросить, может быть, ваши профессора большие знаменитости. Какая цена им?
– Не дороже других, – отвечал банкир, – с меня они берут по три ливра в час, вероятно, и с вас тоже…
«Уступят, каналии, – подумала Серафима Ивановна, – а не то и Гаспар поучит; те с меня тоже по три ливра запрашивали, да я не банкир, чтоб платить такие деньги…»
Когда Серафима Ивановна и Миша возвратились домой, Гаспар уже был там и в ожидании их топал и ударял в печку, громко пристукивая ногой и ловко всякий раз попадая в кружочек, начерченный им угольком на печке.
Серафима Ивановна начала с того, что обезоружила Гаспара и освидетельствовала принесенный им товар. Осмотрев рапиры, которые обе стоили пять ливров, она хотя и не знала этого, однако осталась ими не совсем довольна.
– Отчего они такие заржавленные? – спросила она.
– Новые рапиры всегда с ржавчиной, – отвечал Гаспар, – а вот они оботрутся немножко и будут как серебряные.
– Ну а отчего одна только маска и одна перчатка?
– Покуда больше не нужно. Я могу фехтовать без маски и без перчатки. Если увижу, что молодой человек направил удар в лицо или в руку, то я всегда успею отразить его удар. Молодой человек, – обратился он к Мише, – становитесь. Защищайтесь.
Начались притоптывания носками и каблуками, стук клинков, крики. Меньше чем через десять минут Миша выбился из сил и собирался уже положить оружие, как оно вылетело у него из руки и разбилось на три куска.
– Вот видите, сударыня, что это настоящая солингенская сталь, – сказал Гаспар с непоколебимым хладнокровием, – железо гнется, а это изломалось.
– Как же вы будете фехтовать теперь? – спросила Серафима Ивановна.
– Ничего, я могу нынче и изломанной рапирой пофехтовать, а ужо я променяю ее на новую, всего какие-нибудь два луидора придачи возьмут…
– Да так с вами не напасешься луидоров, господин Гаспар. Я думала, что, истратив полтораста ливров…
– Извольте, сударыня, – с достоинством возразил Гаспар, – если вы даже из-за таких пустяков торгуетесь, то я готов принять… половину убытка на свой счет.
– Это другое дело… да и то дорого: ведь так у нас на одни рапиры по семисот ливров в месяц выйдет.
– Зато как будет фехтовать ваш племянник! Вы это ни за что считаете, сударыня? У него громадные способности: это видно из того, как он выпадает и как парирует. Через неделю мы с ним начнем.
– Все это прекрасно. Только, пожалуйста, если рапиры опять будут ломаться, то вы приносите новые за свой счет.
– И на это согласен, сударыня. Я сделаю контракт с магазином, который будет отсылать эту бесподобную сталь в Солинген, там ее будут спаивать и присылать обратно в магазин. Известно, что спаянные клинки гораздо прочнее новых. Спайка, извольте, на мой счет, а с вас магазин возьмет только за пересылку.
– Ну, пересылка – куда не шла!.. А пофехтуйте-ка, Гаспар, одной рукояткой: я посмотрю. Ты не очень устал, Миша?
– Я отдохнул, тетя, – отвечал Миша, надевая маску и перчатку.
– Отлично! Молодец! Отдохните немножко, – неистово кричал Гаспар, забыв, что находившийся в его руке обломок не мог достать до груди его противника, не подвергая его собственного лица опасности…
Дверь отворилась настежь, и в нее вошли, один за другим, два дюжих комиссионера, неся на плечах по огромной кипе книг. Вслед за ними вошел в комнату Даниель.
– Поспешил я явиться на ваш любезный зов, – сказал он, низко, классически, поклонившись три раза, – поспешил и доставил вам вашу вчерашнюю покупку. Извольте получить ее… Прикажете пересчитать экземпляры? Помогите мне проверить их, мадемуазель, – прибавил Даниель, обратившись к стоящей у дверей Анисьи.
– Нет, не надо проверять, – сказала Серафима Ивановна, – я вам так верю. Я вам, не правда ли, должна тридцать луидоров? Вот они.
– Точно так, а комиссионерам я сам заплачу; я слишком вежлив, чтоб вводить вас в лишние издержки.
– Прошу познакомиться с Гаспаром, о котором я вам вчера говорила, – сказала Серафима Ивановна, показывая Даниелю на фехтмейстера.
– Очень рад. Что это у вас, рапира сломалась?
– Да, мой молодой антагонист, он будет большой силы. А вы умеете фехтовать?
– Как не уметь? Я мастер этого дела, попробуем, если мадам позволит.
– Я бы с удовольствием посмотрела на таких мастеров, да теперь одной рапиры нет; а вот, Даниель, приходите завтра в это же время, Гаспар принесет новую рапиру, и вы пофехтуете. Что вы так пристально рассматриваете этот обломок?
– Любуюсь, – отвечал Даниель, – отличная сталь! Я в этом деле большой знаток…
– Ну оцените… Отгадайте, сколько заплатил Гаспар за две рапиры, за маску и за перчатку… Миша, покажи перчатку мсье Даниелю.
– Да если их купить по случаю, – отвечал Даниель, – или в знакомом магазине, где профессорам фехтования делается значительная уступка, то их можно получить довольно дешево… ливров за двести или за двести пятьдесят, – прибавил он к великому удивлению Гаспара, стоявшего как на иголках.
– Он дал всего полтораста ливров. Так это не дорого?
– Это просто даром; я сейчас готов дать семьдесят пять ливров за этот изломанный клинок, угодно вам?
– Нет, Гаспар отошлет его куда-то в починку…
Гаспар не долго оставался в долгу у Даниеля, он подошел к кипам книг и, открыв один экземпляр:
– Как! – с восторгом крикнул он. – Эта книга, так давно обещанная газетами и с таким нетерпением всеми ожидаемая, вышла наконец в свет! Скажите, ради бога, где я могу достать ее?
– Да вот, – сказала Серафима Ивановна, – возьмите у меня; она в книжных лавках продается по пятнадцати ливров, и я охотно за ту же цену…
– Мне ведь нужно не один экземпляр, а двадцать, тридцать… может быть, пятьдесят, все ученики мои, даже все знакомые, нарасхват будут брать их. И как дешево! Всего пятнадцать ливров! Позвольте мне покуда получить хоть вот на эти сто двадцать ливров.
Гаспар вынул из кармана пять луидоров, в которых Серафима Ивановна могла бы узнать те, которые она дала ему накануне.
– Извольте, – отвечала она, – это, значит, по пятнадцать ливров составит восемь экзепляров. Аниська, отсчитай и заверни восемь экземпляров.
Даниель поспешил на выручку своему импровизированному сообщнику.
– Что вы делаете, сударыня, – сказал он Серафиме Ивановне, – я говорю вам, что в Московии вы получите за эти книги вдвое; видите, в каком они ходу.
– Что же это, Даниель, – с упреком сказал гасконец. – Что же, вы не хотите и мне дать попользоваться? Нет, уж вы, пожалуйста, не отговаривайте мадам Квашнину… Потрудитесь завернуть.
Анисья начала завертывать отсчитанные ею экземпляры.
– Впрочем, – сказал Гаспар, укладывая луидоры в один карман и доставая из другого карандаш и клочок бумаги, – впрочем, неделикатно было бы с моей стороны злоупотреблять добротой мадам Квашниной и лишать ее такой верной и такой значительной выгоды. Лучше, Даниель, потрудитесь дать мне адрес главного склада этого несравненного произведения. Сейчас же бегу покупать его, – прибавил Гаспар, записав адрес и захватив обломки рапиры. – Сейчас же бегу, а то, пожалуй, все раскупят… Только, пожалуйста, мадам, если на складе все раскупили, то не откажите мне в двадцати экземплярах, хоть за двойную цену… Итак, завтра принесу новую рапиру, и мы пофехтуем…
– Мадемуазель Анисья, – сказал Даниель по уходе Гаспара, – когда вы кланяетесь, то надо не просто нагибать голову, надо сделать реверанс. Извините, что я делаю вам замечание; как поклонник граций и профессор любимого искусства Аполлона и муз, я не могу равнодушно видеть, когда молоденькая, хорошенькая и стройная девица кланяется, как какая-нибудь старая фламандка… Извольте делать реверанс. Смотрите на меня. Извольте наклонить голову немножко набок; вот так. Смотрите на меня, непринужденно и грациозно…
– Ну, Фефела, – сказала Серафима Ивановна Анисье, – пошла на кухню, открой душник, мочи нет, как салом да дымом несет!.. Да скажи кухарке, что через два часа мы будем обедать и что Даниель обедает с нами… А вы, я вижу, неисправимы, – обратилась она к нему, – ну к чему этой дуре учиться реверансам? Лучше начните урок танцевания с моим племянником.
Начались возгласы: «Выворачивайте больше ноги», «Третья позиция», «Вот как»…
Танцы надоели Мише еще скорее и еще больше, чем фехтование; там, по крайней мере, его занимало, как ловко Гаспар отмахивался одним эфесом от ударов длинной рапиры, которой ему, Мише, очень хотелось сбить завитой и напудренный парик с головы своего учителя; там у Миши была цель; а от батманов и глиссад он ничего, кроме скуки и усталости, не ожидал. К тому же однажды правая нога его как-то неловко подвернулась под левую. Он споткнулся и чуть было не упал.
– Отдохните, молодой человек, – сказал Даниель, – как видно, однако, что вы не имеете ни малейшей привычки танцевать, что никогда не учились даже… Я никак не думал, чтобы Московия так отстала от общеевропейского образования, судя по вашей восхитительной тетушке, я полагал, что образование в Московии…
– Какое у нас там образование! – сказала Серафима Ивановна. – Медведь на медведе, даже цигарок не курят и, кроме трепака, никакого танца знать не хотят.
– Покуда ваш племянник будет отдыхать, не угодно ли вам попробовать менуэт?
– Давайте.
Хотя и без музыки (если не считать музыкой пения Даниеля), урок менуэта шел как нельзя успешнее, по уверению учителя, при каждом па и при каждом реверансе повторявшего нараспев, что у него никогда еще не было ученицы с такими гениальными способностями.
– Вам бы представиться ко двору, и король… непременно начал бы опять танцевать, лишь бы только… протанцевать с такой восхитительной особой. Клянусь, при дворе ни одна дама не танцует так очаровательно, как вы.
Миша сначала с большим любопытством, а потом с большой скукой смотрел на этот урок менуэта, продолжавшийся почти два часа, то есть вплоть до обеда.
«Все же, – думал он, – лучше смотреть на эти реверансы, чем самому делать батманы».
За обедом Даниель был так же любезен, как накануне: пил после всякого блюда за здоровье своей милой и хлебосольной хозяйки, подливал вина и ей и Мише, уверяя их, что при дворе все дамы, все фрейлины и все дети пьют ришбур стаканами. После обеда, проглотив кофе и запив его большой рюмкой ангулемской водки (нынешнего коньяка), он хотел было показать своей ученице еще одну фигуру из менуэта, но раздумал и ушел, обещая ей непременно явиться на другой день, хотя, прибавил он, небезопасно для его сердца танцевать слишком часто с такой очаровательной ученицей.
Чем больше продолжались уроки танцев и фехтования, тем меньше нравились они Мише, но зато тем больше втягивалась в них Серафима Ивановна. Чтобы наконец избавиться от них, Миша прибегнул к хитрости, которая и удалась ему как нельзя лучше: на одном приеме он так ловко споткнулся, что вскрикнул от боли, тут же захромал и попросил у тетки позволения отложить урок до другого дня. На другой день Миша объявил, что опухоль в щиколотке прибавилась, и лечившая его Анисья подтвердила это. Серафима Ивановна осмотрела вывихнутую щиколотку и нашла, что действительно опухоль прибавилась. Миша прохромал две недели с лишком, но тем не менее уроки продолжались всякий день; оба учителя решили, что наглядное учение тоже может принести пользу.
Мастерские и спорные удары фехтовальщиков подвергались суду Серафимы Ивановны, которая, любуясь обоими, долго не могла решить, который из них фехтовал лучше. Гаспар был физически сильнее Даниеля и имел большую, чем он, привычку к рапире; зато Даниель был ловчее, проворнее, увертливее Гаспара; имел, как говорят французы, ноги неутомимые, иногда в то самое мгновение, как, казалось бы, рапира Гаспара должна неминуемо ударить в середину груди его противника, танцмейстер сделает прыжок в сторону, и рапира во всю свою длину вытянется в пустое пространство.
Серафима Ивановна всегда с удовольствием присутствовала при этих упражнениях и при всяком удачном ударе рапиры поощряла победителя громкими рукоплесканиями.
Но скоро поощрения эти показались недостаточными фехтующим.
– Мы почти одинаковой силы, – сказал Гаспар Даниелю, – и не разорим друг друга, если заинтересуем нашу игру. Положим по луидору на удар.
– Извольте.
В продолжение получасового фехтования Даниель тронул Гаспара пять раз, а сам был тронут только два.
– Видно, на доку наткнулся я, – сказал Гаспар недовольным тоном, отдавая победителю три луидора, – вы скрываете ваше искусство, да вы и не по правилам фехтуете, если правду сказать: в фехтовальной зале вам бы не позволили делать такие антраша, ведь это не балет какой-нибудь…
В следующий раз посчастливилось Гаспару: он выиграл с танцмейстера пять луидоров один за другим. Даниель отдал их без малейшего ропота, как следует такому благородному игроку, как он. Серафима Ивановна открыто симпатизировала ему и была очень недовольна превосходством Гаспара.
– Я нынче не в ударе, – сказал ей Даниель, томно на нее глядя, – я очень устал; всю ночь грезил о недосягаемом блаженстве. Но, впрочем, мы попробуем еще один выпад. А вы, дамы, подержите за меня что-нибудь на счастье.
– Угодно тоже по луидору на удар? – спросил Гаспар.
– Хорошо, только фехтуйте поосторожнее, Даниель. Вы слишком горячо атакуете и пренебрегаете часто защитой.
Счастье опять переменилось, Даниель меньше чем в четверть часа отыграл свои пять луидоров и выиграл, кроме того, еще три. Серафима Ивановна выиграла, следовательно, восемь и, получая их, хотела дать половину выигрыша Даниелю.
– За кого вы меня принимаете, сударыня? – гордо сказал Даниель. – Я ваш рыцарь. Сражаясь за вас, я непобедим. За что ж вы меня оскорбляете?! Нет! Не такой монетой желал бы я, чтобы вы расплатились со мной.
Уж не в первый раз намекал Даниель Серафиме Ивановне об этой монете; он намекал о ней и глазами, и словами, и даже жестами во время уроков танцевания: то он пожмет ручку своей ученице, то поправит ей ножку, недостаточно вывернувшуюся в третью позицию, то подержит за талию во время неправильно делаемого реверанса. Миша смотрел на эти проделки как на необходимые принадлежности менуэта и в частых беседах своих с Анисьей не мог нахвалиться честности Даниеля, который за такую ничтожную плату (по два ливра в день) так добросовестно занимается со своей ученицей иногда по три, а иногда и по четыре часа сряду. Анисья догадывалась о причине этой добросовестности, но не считала нужным разочаровывать своего милого принца. Заметив, что после первых трех-четырех уроков менуэта Серафима Ивановна начала давать ей разные поручения, совершенно ненужные, но требующие много времени, Анисья, как только являлся Даниель, уходила к хозяйке дома, с которой подружилась с первых дней приезда. Умственные способности Анисьи, всегда восприимчивые, еще больше развились от путешествия, от бесед с Чальдини, от уроков с Мишей и от посещений хозяев и их соседей. К немалому удивлению и тех и других, по-французски Анисья говорила почти так же бегло, как они сами, а читала беглее и писала несравненно правильнее, чем они. Пять или шесть романов, составлявшие всю библиотеку хозяина дома, да бальзаковские диссертации о литературе и о государе читала и перечитывала она с большим удовольствием. Миша и не подозревал таких успехов в своей бывшей ученице. Законодательство Франции, очень ее интересовавшее, она изучала настолько, чтобы знать, что впредь, лично за себя, ей нечего бояться вспышек своей причудливой помещицы; она это уже и прежде знала от Чальдини, и если к Серафиме Ивановне она еще продолжала сохранять прежние подобострастно-угодливые отношения, то это ради своей бедной, чахоточной Анюты, живущей хотя и в тридесятом царстве, но все-таки же находящейся в прямой и непреодолимой зависимости от государыни боярышни…
Разбитый наголову Гаспар ушел в очень дурном расположении духа, не приняв даже приглашения Серафимы Ивановны остаться у нее обедать. Она, впрочем, и не очень настаивала на своем приглашении.
