Buch lesen: «Воспоминания случайного железнодорожника», Seite 6
Обучаясь в старших классах, я твёрдо знал, что мои родители деньгами обеспечить мою учёбу в ВУЗе не смогут. (В старших классах я был единственным представителем многодетной семьи). А стипендии были тогда (и остаются до сих пор) бедными. На них проучиться было нельзя. Поэтому (и не только поэтому!) мечтал об авиационном военном училище. Тем более, что в то время авторитет военных вообще был очень высоким, а у летчиков он был выше, чем сейчас у космонавтов. На моих тетрадях всегда были нарисованы самолеты (винтовые, реактивных мы тогда ещё не видели и в кино).
Но одно “но”! В нашей стране так бывает часто. О приёме в школу с 7 лет постановление приняли, а разрешить приём в военные училища с 17 лет (т.е. соответственно, на год раньше) не сообразили. Поэтому в училище принимали по-старому, только тех, кому исполнилось 18. В нашем 10-м «б» классе училось 13 мальчишек и 14 девушек. Нас троих недорослей (рожденных в 1939 году) даже на военный учет не поставили, так как и в армию призывали тогда только с 19 лет. Девчата над нами подсмеивались, когда 10 одноклассников – парней поехали в военкомат становиться на военный учет, а мы трое остались в классе, так сказать, продолжать грызть гранит науки.
Надо добавить, что к тому времени мои два старших брата отслужили в армии в авиационных частях (один три года, а второй, самый старший, восемь). Старший был призван в 1944 году в возрасте 16 лет, поэтому он служил в начале за себя, потом – пока подрастёт смена до 19 лет, а потом их ещё надо было обучить. Он был авиамеханик.
Вот они-то неоднократно и разубеждали меня в моём выборе. Приводили примеры по полётам, заканчивающиеся катастрофой. Это тоже повлияло на то, что я к окончанию 10 класса вместе с одним одноклассником решил поступать в Магаданский горный техникум.
Маленькое отступление. Когда в одном из фильмов я впервые узнал, что Гитлер в конце войны “ставил под ружьё” 14 летних детей, то я, вспомнив о возрасте своего брата, уходящего в 1944 году в армию (а тогда говорили – “на фронт”) в шестнадцатилетнем возрасте, понял одну из причин нашей победы. Она была, к сожалению, не в пользу наших полководцев. Ведь я тогда уже знал, что к началу войны в СССР население насчитывало 180 миллионов человек, а в Германии – 60. Как видите, мы чуть-чуть не сравнялись по призывному возрасту.
Но вернемся в год 1956. Почему мы выбрали именно Магаданский техникум? Потому, что, обучаясь на третьем курсе (а мы собирались поступать именно на третий), нас обеспечивали стипендией в 600 рублей. Мой отец, работая на заводе, в то время зарабатывал столько же. Конечно, мы не догадывались, что в Магадане в том году был тоже богатый выпуск из средних школ, и что там (на мой последующий более взрослый взгляд) приняли правильное решение – принимать преимущественно “своих”. “Варяги” после окончания техникума разбегаются по своим малым Родинам, а местные будут работать в своей области.
В силу отсутствия таких важных на тот момент знаний я и мой друг – одноклассник уверенно собрали чемоданы, а родители обеспечили нас деньгами на дорогу “туда”. Так мы отправились в первое в своей жизни самостоятельное и далекое плавание. Ранее мне дальше Хабаровска бывать нигде не приходилось. К нам в компанию подключили ещё трёх девчонок, которые на базе семи классов хотели поступить на первый курс того же техникума. Причина такого выбора у них была та же, что и у нас – высокая стипендия.
На пароход (правильнее было бы говорить “теплоход”, но его так называли дикторы морского вокзала) мы грузились в порту Находка, прождав его трое суток. На этот же пароход садились и члены комсомольско-молодежного отряда, сформированного в Европейской части СССР (преимущественно из москвичей) для освоения севера Дальнего Востока. Если память не изменяет, то это был третий эшелон. Тогда мерялось всё эшелонами потому, что так тогда возили военных. В крытых грузовых вагонах. В кино это показывают часто. Так через всю страну везли и комсомольско-молодёжные отряды. А всего этих эшелонов в том году было более десяти. И все они перегружались в порту Находка на пароходы и следовали в Магадан.
Здесь надо сделать ещё небольшое отступление. Как известно, в 1956 году прошёл 20 съезд КПСС. На нём был разоблачён культ личности Сталина. А ещё до съезда уже шла реабилитация репрессированных в период того самого культа. Следовательно, из Магадана уехали десятки тысяч невинно осужденных. Вот эти отряды и ехали туда им на смену. Работать же там всё равно кому-то надо! Но ни я, ни мой друг ничего этого тогда не знали. Мы не знали ничего и о культе личности Сталина. И хотя 20-й съезд прошёл в феврале 1956 года, нам в школе о культе не сказали ни слова. В газетах и по радио про культ тоже не упоминали. Доклад был секретный. Сейчас я понимаю, что у Хрущёва, как сейчас принято говорить, была сильная оппозиция. Вот эта оппозиция и скрыла от нас самый главный итог того съезда. А чтобы мы не испортились, нас, десятиклассников, уже после последнего звонка ушедших готовиться к выпускным экзаменам, срочно собрали в школу и заставили конспектировать речь Жданова, в которой он громил Ленинградскую писательскую организацию (Зощенко, Ахматову и др.). Но не речь Хрущёва о культе на 20-м съезде!!!
Теплоход, на котором нас доставили в Магадан, носил имя “Балхаш”. В пути были четверо суток. В Охотском море попали в шторм, который знатоки оценивали в 8 баллов. Интересно было стоять на корме и чувствовать, как винты корабля то выходят из волны, и тогда весь корпус теплохода дрожит, то вновь зарываются в море, и дрожь прекращается. Волна только что была рядом с тобой, и ты мог её тронуть рукой, а затем под тобой образуется глубокая пропасть. Именно тогда я понял, что море не для меня. Хоть и не тошнило, и я даже исправно в отличие от друга ходил в ресторан питаться, но самочувствие отвратительное. Шторм длился двое суток.
В Магадане, как я уже сказал выше, мы были не нужны. Поэтому никто из нашей пятерки не поступил. Не прошли по конкурсу. Я не буду останавливаться на деталях, но обида у меня была большая. Ведь я всегда был в классе по успеваемости в первой пятёрке. Бывал даже иногда лучшим учеником. Все, кто меня знал, были убеждены, что я могу поступить не только в техникум, но и свободно в ВУЗ! Стыдно было и писать об этих “успехах” домой, и противно было просыпаться утром с мыслью, что надо возвращаться “не солоно хлебавши”. Но надо было брать себя в руки. И, прежде всего, заработать деньги на обратную дорогу.
Пошли с другом на стройку. Нас приняли разнорабочими. Начались трудовые будни. Вот в эти дни я немного и познал сам город. До этого любопытствовать было некогда. Самое большое открытие для меня было то, что в Магадане на площади стоял постамент, но без памятника. Спрашиваю: ‘А кто стоял на постаменте?’ Отвечают, Сталин. А куда он делся? Свергли! Объясняют, что первая партия реабилитированных политических заключённых набросила на шею памятника аркан и сбросила его на землю. А так как реабилитация продолжалась долго, то ставить его на место не стали. Всё равно сбросят. Это был для меня первый сильный политический урок и удар по тому, чему нас учили в школе. Всемогущего Сталина, любимого вождя всех народов, к которому всегда по радио и в газетах обращались со словом как минимум со словом “дорогой”, так унизить и не понести никакого наказания!? Этого я понять не мог. Так могли поступить только враги народов! Эти слова тогда произносились часто. И такое могло произойти только в Магадане. Одно слово – Колыма! Пройдет ещё несколько лет, и эти памятники будут взрывать, и сбрасывать по всей стране. Но это потом. Но тогда в моей голове, хотя я этого ещё не понимал, начали появляться первые микротрещины в доверии к нашей непобедимой и верной ленинским заветам партии, по имени КПСС.
Проработав более полумесяца и получив расчёт, мы поняли, что здесь нам на обратную дорогу денег не заработать. Нашелся предприимчивый товарищ, который предложил выполнить аккордную работу. Гарантировалась достаточная сумма. Мы бросили работу на стройке и приступили к новой работе. Но стройка не прошла для меня бесследно. Там я познакомился со словом и веществом под названием “чифирь”. Его пил сторож того дома, который мы строили и в котором, в уже отделанной комнате, мы спали на стружках. Этот сторож отработал в местных лагерях 25 лет за убийство. Ехать на материк ему уже было некуда, родственников, не говоря уж о знакомых, за это время он потерял. Поэтому остался “магаданить” до конца своих дней в тех местах, где его и понимали, и неплохо оплачивался северный труд. Он давал мне попробовать этот напиток, изготовленный из чайной заварки. Мне он не понравился, и пил я его тогда в первый и последний раз в жизни.
Аккордная работа требовала от нас не считаться с рабочим временем. Мы и работали от зари и до ночи с перерывом на обед. Наш предприимчивый товарищ хитрил. Работали мы вдвоём с другом. А он был вроде освобожденного бригадира. Появлялся пару раз за день, убеждался, что мы работаем, и под каким-нибудь предлогом пропадал.
Смысл нашей работы заключалась в том, что необходимо было поднять уровень земли возле здания “Дальстроя”, т.к. каждой весной талые воды топили подвальные помещения в этом здании. А там располагалась и столовая, а, главное, продуктовые склады. Продукты портились. От “Дальстроя” с нами дело имел комендант этого здания. Фамилия у него была или Панченко, или Степанченко. (Надо было вести дневник!). Говорят, что он до этой работы был капитан войск НКВД. То есть, он имел дело с заключенными. Их количество после реабилитации сократилось. А ещё чуть раньше Берия амнистировал уголовников. Пришлось сокращать и войска НКВД. Так наш куратор стал гражданским лицом.
Этот бывший капитан рассмотрел, что наш бригадир не работает, а деньги хочет получать даже больше нас. Понял он и то, что мы “зелёные” в таких вопросах. Поэтому он предложил нам избавиться от бригадира. Все учетные функции он брал на себя. Сказал, вы работайте, а я вас не подведу. На наше заявление, о неудобстве для нас разговора на эту тему с нашим бригадиром, он сказал, что этот вопрос он берёт на себя. С того дня мы бригадира больше не видели. Панченко (или Степанченко) переселил нас жить в столярку этого же здания. Днем на верстаке работал столяр, а ночью этот же верстак служил нам кроватью.
Столяром оказался бывший политический заключённый. Арестован он был на последнем курсе института культуры. Музыкант. Играл на баяне. Говорил, что отсидел в колымских лагерях 18 лет. Давали 25. Не досидел по причине реабилитации. За все лагерные годы ему в руки ни разу не давали музыкальный инструмент. И теперь он учился играть снова. Вечерами рассказывал нам о порядках в лагерях. О том, что лагеря были смешанные, т.е. там же сидели и уголовники. Уголовникам лагерное начальство доверяло командовать политическими. На этой почве бывали стычки, которые превращались иногда в массовые побоища. Однажды, по его словам, в драке участвовал весь тридцатитысячный лагерь. Шум был такой, что не слышно было даже автоматной стрельбы с вышек. Драка прекратилась после того, как была вызвана рота автоматчиков, которые открыли стрельбу прямо по дерущейся огромной толпе. Трупов, с его слов, было сотни.
Интересен и такой факт. Как- то вечером мы пошли погулять по городу и быстро вернулись. Наш столяр (а жил он в этой же столярке, в отгороженной фанерной стенкой клетушке) поинтересовался, почему рано вернулись. Мы ответили, что уже поздно, и боимся нападения на нас грабителей. Ведь это же Магадан! Он засмеялся и сказал, что мы можем гулять хоть до утра, и нас никто не тронет. Здесь есть грабители, но они занимаются серьёзными делами. Мы их заинтересовать не можем.
Бросилось в глаза, что территория, где работают заключенные, огорожена веревочками с красными флажками. Когда мы спросили у столяра, что будет, если заключенный переместится за флажки, он ответил, что по нему конвоир откроет стрельбу как за попытку к бегству. Когда мы сказали, что в Магадане слишком много мест, огороженных красными флажками, куда нельзя заходить свободным гражданам, он с нами не согласился, заявив, что сейчас–то свободным есть где ходить, а раньше красными флажками огораживали территорию, где могли находиться вольнонаёмные, а остальная территория была занята заключёнными.
Тогда же мне рассказали и такое. В Магаданских лагерях находилась дочь репрессированного маршала Блюхера. У неё был большой лагерный срок. При прохождении какого-то медосмотра было установлено, что она девственница. Это было такой редкостью, что лагерное начальство поощрило её “двойной пайкой” (Слова рассказчика). На какой срок было такое поощрение, я не уточнил. А однажды наш столяр как-то сказал, что Магадан видел столько великих людей, сколько не видела и Москва. Но все они прибывали туда под конвоем.
Ещё один интересный факт я “увёз” с собой из Магадана. Гости из Грузии, приезжая в столицу Колымского края, привозили с собой пару чемоданов лаврового листа для торговли. В продаже в магазинах этого листа почему-то не было. Может быть, специально по просьбе тех самых гостей. Продавали по рублю за штуку. Каждый листик стоил рубль. Как сказал рассказчик, привозили два чемодана листочков, увозили два чемодана денег. В последствие мне это помогло понять, почему в Грузии в сравнении с Россией так хорошо жили, что даже про них анекдоты рассказывали. Они свои дары природы продавали в России по рыночной цене, а покупали необходимую технику и другие блага по государственной. Вот эта разница и давала им возможность давать щедро взятки московским и другим чиновникам и жить богаче всех в СССР.
Наш сожитель по столярке решил остаться жить в Магадане постоянно. Он съездил на Родину. Родители его уже к тому времени умерли. Знакомые превратились в незнакомцев. Соседи смотрели на него не дружелюбно. Зэк! Тем более (а я это точно знаю по своим тогдашним убеждениям), тогда считалось, что у нас “зря не посадят”.
Наш куратор слово держал. Просил не переживать и работать. Оплачено будет хорошо. Он внушал доверие (а верить нам больше было и некому). Достаточно сказать, что он угощал нас свежими красными помидорами, которые для Магадана были большим дефицитом. Доставлялись они туда только самолетом (на пароходе сгниют!), значит, количество их было небольшое, и стоили они дорого. Но мы и работали везде, где он просил, а не только на планировке площади перед зданием.
Однажды он попросил нас почистить площадь. Пришлось работать и метлой. Подняли пыль. Мимо проезжали машины, на которых везли с работы заключенных. Они нам кричали о том, что наша работа хоть и пыльная, но денежная. А у нас на груди были комсомольские значки. Это они видели, поэтому и иронизировали. Но не матерились.
К концу сентября наша работа подошла к концу. Да и время было уезжать. Панченко – Степанченко пытался нас уговорить остаться работать у него на год, уверяя, что на следующий год мы гарантированно поступим учиться. Но у нас не проходила обида, поэтому мы говорили – домой. Он сам съездил в порт, купил нам билеты на пароход в каюту третьего класса (в Магадан мы приехали по палубным билетам), говоря, что на палубе в конце сентября мы замёрзнем. Он был прав. Перед этим он предлагал нам лететь даже самолётом до Хабаровска, т.к. денег хватит, и ещё останутся. Мы транжирить деньги не хотели. Да и куда нам было торопиться. “Добро бы на свадьбу” – как говорил герой А.С. Пушкина Савельич в “Капитанской дочке”. В день отъезда из Магадана мы ещё до обеда работали, хотя и расчет, и билеты были уже у нас в кармане. На “Победе” комендант отвез нас и на пароход.
Пройдёт много времени, а я этого человека не смогу забыть. Ведь мы для него были никто. С нас ему не было никакой корысти. Но заботился он о нас как самый близкий родственник. Хороший человек! В моей душе он оставил чувство большой благодарности на всю жизнь!
Обратно мы ехали на теплоходе “Феликс Дзержинский”. С нами ехала очередная партия реабилитированных. Мы познакомились с тремя. По их рассказам, им дали 25 лет за то, что они, будучи военными людьми, отвоевав на Японском фронте, после дня Победы сами себя демобилизовали из армии, т.е. дезертировали. Но позже я засомневался в правдивости их рассказа. А ехали они с нами вместе и на поезде, и сошли мы вместе с поезда на станции Хор. У них там были родственники. Они же попросили нас проводить их до нужного им дома (была ночь). По названному адресу мы догадались, что их родственники ссыльные из западной Украины. Проще говоря, они – родственники бандеровцев. Их в посёлке Хор тогда жило много. Для них специально построили дома, которые образовали несколько улиц. Со слов попутчиков, они тоже были реабилитированы, значит, их посадили за несовершённые преступления? Сомнительно.
Домой мы прибыли в первых числах октября. Бывшие одноклассники или учились в городах, если поступили, или находились в “траурном” состоянии, как и мы. Грустно! Самостоятельная попытка устроиться на работу не увенчалась успехом. Работников отделов кадров отпугивало два обстоятельства: первое, мне нет 18 лет, и второе, у меня 10 классов образования. Рабочий со средним образованием был в диковинку на всех заводах, т.к. в должности мастеров работали, в основном, практики с 4-х классным образованием. Редко – семиклассное. Пришлось отцу идти к какому-то высокому начальству и доказывать, что мне надо или идти работать, или воровать. Решили принять рабочим на биржу лесопильного завода. Там ворочают с помощью лебёдок брёвна из штабелей и укладывают их на транспортёр. А уже транспортёр эти брёвна доставит в распиловочный цех. В распиловке (так этот цех называли в разговоре) бревна превратятся в доски различных размеров, которые после сортировочной площадки пойдут по разным другим цехам. Конечной продукцией лесопильного завода были сборно-разборные щитовые дома (которые позже я встречу на восточном участке БАМа), пиломатериал в виде брусьев и досок, а также опилки, которые поступали на гидролизный завод для производства технического спирта. Этот завод имел три подъездных железнодорожных пути, на которых выгружались брёвна, доставленные в вагонах из леспромхозов, и там же грузилась продукция завода (в эти же или другие вагоны).
Однажды, читая газету, я увидел объявление. В нём говорилось, что техническое училище № 2 г. Куйбышевка–Восточная (ныне г. Белогорск Амурской области) производит дополнительный набор учащихся по специальности “Дорожный мастер” и “Осмотрщик вагонов”. Срок обучения 2 года. Я послал туда письмо. Вскоре пришёл ответ. В нём говорилось, что для решения вопроса о зачислении на учёбу мне необходимо прибыть в училище. Перечислялись необходимые документы. Требовался обязательно аттестат о среднем образовании. Ответ пришёл к тому времени, когда отец договорился о моём приёме на работу.
С этим письмом я пошёл к однокласснику, с которым ездили в Магадан, и который так же пока был безработный. Что за специальности? Мы толком не знали. Дорожного мастера ещё представляли. Мы видели, что когда работали путейцы на ремонте железной дороги, он ходил в белом кителе с офицерскими погонами на плечах и с шаблоном в руке. А вот, что делает осмотрщик вагонов, представления не имели. Решили, что осмотрщик вагонов осматривает вагоны после их выпуска с вагоностроительного завода. Посоветовались с родителями и решили ехать в это училище учиться на дорожного мастера.
Мать не стала возражать против нашего решения. Позже, вернувшись с работы, согласился и отец. Опять пакуем чемоданы. Мать достала из сундука деньги, которые я вручил ей после возвращения из Магадана, вернула их мне со словами, что обучение любой специальности лучше, чем быть просто рабочим. Слово разнорабочий она не произносила, т.к. на Хорских заводах эта профессия была массовой. Поэтому на вопрос, кем ты работаешь, всегда отвечали: “Я работаю рабочим”.
В училище нам сказали, что группа “Дорожные мастера” уже укомплектована. Остались места только в группе ”Осмотрщик вагонов”. Мы вышли, подумали. Решили, что возвращаться второй раз домой ни с чем позорно. Зашли и написали заявления в оставшуюся неукомплектованную группу. Так я стал железнодорожником. Согласитесь, совершенно случайно!
Учёба в железнодорожном училище.
Техническое училище № 2, в которое я поступил в октябре 1956 года вместе со своим одноклассником, было образовано на базе железнодорожного училища, которое существовало в этих же зданиях ещё за год до этого. В данном случае государство проявило завидную оперативность и вовремя просчитало, что выпускников средних школ девать будет некуда. А главное, для государства была определённая выгода в переименовании железнодорожных училищ в технические. В железнодорожном училище учащиеся находились на полном государственном обеспечении. А это гарантировало обучение, проживание в общежитии, питание и обмундирование – всё бесплатно. Предоставлялись даже небольшое денежное содержание (на мыло и зубную пасту). В техническом училище бесплатное обмундирование и питание исключалось, взамен вводилось обеспечение стипендией в размере 235 (ещё сталинских) рублей. Это тогда равнялось размеру стипендии студента 3 курса техникума. Стипендии в нашей стране всегда были скромными. Понятно, государству подготовка квалифицированных рабочих в техническом училище стала значительно дешевле, а специалисты выпускались более высокой квалификации.
Небольшое отступление. В некоторых училищах профессионального образования, в которые принимали на учёбу только с “аттестатом зрелости”, учащимся внушали, что они по окончанию обучения будут иметь средне – техническое образование. Мотивировка была следующая. Мол, в училище поступают уже со средним образованием, а училище даёт ещё и техническую специальность, следовательно, после училища учащийся владеет средне – техническим образованием. В последствие во всех училищах, принимающих на обучение лиц с неполным средним образованием, обязаны были давать среднее общее и по окончании обучения выдавать “Аттестат зрелости” (требование закона о переходе к всеобщему среднему образованию). Выпускники отдельных таких училищ в заполняемых анкетах впоследствии так и писали. Я с этим столкнулся в Тынде.
Но вернёмся к нашему училищу. Оно было огорожено высоким, плотным деревянным забором, за которым находилось: учебный корпус (кирпичное, двухэтажное здание), два деревянных двухэтажных общежития (в стиле сталинских бараков) и одноэтажное деревянное здание мастерских, где мы овладевали практическими навыками слесаря. Расположено училище было рядом со станцией, на которой производилось (и сейчас производится) разборка и формирование всех поездов, следующих на восток. В то время раций на локомотивах ещё не было, и всё движение (в том числе и маневровые работы) осуществлялось паровозами. Стрелки переводились вручную, стрелочницами. Никакой централизации этих стрелок на той станции ещё не было. Поэтому маневровый паровоз, производя маневровую работу, давал стрелочникам команду готовить маршрут для каждой группы вагонов своим громким свистком. Свисток на паровозе в то время тоже был ещё в единственном виде, т.е. громким. В общем, я долго не мог привыкнуть спать под непрерывно раздающиеся пронзительные паровозные свистки.
Группа будущих осмотрщиков вагонов
Комплектование группы “Осмотрщик вагонов” шло тяжело. Занятия в училище начались ещё 1 сентября. И хотя в группах должно было обучаться по 25 человек, в нашей группе после зачисления меня и моего друга насчитывалось только14 человек. А на календаре уже была середина октября. Несколько дней спустя к нам добавили ещё двоих, приехавших из Хабаровска. Больше группа не пополнялась. Двое учащихся были местные, проживали в городе, поэтому они в общежитии не нуждались. Нас оставшихся 14 человек поселили в одной комнате. В ней мы и прожили весь период обучения.
Срок обучения группы “Осмотрщик вагонов”, как и большинства остальных, был два года. Контингент собрался почти весь из таких как я неудачников. А один из двоих последних имел даже судимость. Он же ранее занимался боксом, поэтому умел хорошо драться.
Готовиться к занятиям в комнате на 14 человек было невозможно. Других мест для подготовки не было. Да мы особенно и не старались, считали это ниже своего достоинства. Очень “хромала” дисциплина. По этой части наша группа вскоре стала худшей в училище. То, что сейчас описывают в армии как дедовщину, в нашей группе появилось сразу. Двое хабаровчан вовлекли в свою компанию моего друга Владимира, физически выглядевшего не слабым, и установили в комнате диктатуру. Смысл той диктатуры заключался в том, что все посылки и денежные переводы должны были попадать в их руки. Мало того, они заставляли других “служить себе”. И если кто-то сопротивлялся, его били. В союзники они брали и меня, но мне устанавливаемые ими порядки не нравились. А после случая, когда они попытались в очередной раз продемонстрировать “свою волю“, а я заступился, пришлось и мне с ними подраться. Мне перепало, но и у них следы остались. После того случая меня стали “уважать” и оставили в покое. Кстати, здесь я впервые познал предательство, т.к. мой одноклассник в той драке не встал на мою сторону, а выбрал нейтральную позицию. А напади они до этого момента на него, я, не задумываясь, встал бы на его защиту.
Одного учащегося (из Тамбовки), очень боящегося драки, они после нескольких ударов по лицу превратили в человека с парализованной волей. Ему родители часто присылали посылки и денежные переводы. Всё это доставалось им. Мало того, они диктовали ему, что ещё попросить у родителей. Служил он им, выполняя все капризные требования, весь период учёбы. Перед окончанием училища я посоветовал ему пойти к директору, объяснить ситуацию и попросить о направлении работать на какую-нибудь станцию одного, чтобы никто не знал, как с ним обращались в училище. В противном случае, эта судьба будет и дальше его преследовать. Он ходил к директору, и тот просьбу Бориса (так его звали) удовлетворил. Дальнейшую его судьбу не знаю.
Что я считаю очень полезным из того, чему меня научили в этом училище – обращение со слесарным инструментом. Навыки вырабатывались постепенно, доводя до совершенства. Учились-то два года! Молотком я и сейчас попадаю по зубилу, а не по руке.
В группе была создана комсомольская организация. Избрали и секретаря по принципу “лишь бы не меня”. А он оказался чуть-чуть, как мы выражались, из-за угла мешком стукнутый. Всякий раз, когда предлагаемое им мероприятие группой не поддерживалось, он обзывал не согласных врагами народа. В то время такое обвинение было страшным. Врагов народа эшелонами провозили мимо нас по железной дороге под усиленной охраной. Этими словами разбрасываться нельзя и сейчас, а уж тем более – тогда. Поэтому боксёр не выдержал и дал ему “левой”. Секретарь сделал оборот вокруг своей оси и рухнул на пол.
Его жалобе в руководстве училища придали политическую окраску. Случай разбирали на общем собрании группы. Я в своём выступлении сказал, что получил он то, что заработал. Что он подобным образом оскорблял товарищей и раньше. А это легкомыслие. Меня за мои взгляды передали на разбор в комитет ВЛКСМ училища.
Этот комитет возглавлял один из преподавателей училища. Там я свою точку зрения подтвердил примером из книги А. Макаренко “Педагогическая поэма”. В ней, если кто не читал, Макаренко признаётся, что тоже бил кулаком своего колониста. В общем, разбор закончился объявлением мне выговора по комсомольской линии. Это было первое (но не последнее!) взыскание в моей жизни. В средней школе я получал только благодарности.
Зимой, кажется в январе месяце, нашу группу отправили на ПТО (пункт технического осмотра) вагонов на практику. Моё первое дежурство было ночное. Слесарь, к которому меня прикрепили, поручил носить “шарманку” (так назывался металлический ящик с инструментом) и керосиновый фонарь. Мне вскоре очень захотелось спать, и мой наставник устроил меня в каком-то тёплом месте почти на всю ночь. Но утром я вернулся в общежитие, как и положено, грязным. Что-то эту практику быстро свернули. Позже мы будем ходить в депо ремонтировать вагоны.
В депо работать мне нравилось. Там мы проходили практику в разных цехах и отделениях, постепенно меняясь местами. Особенно я сдружился со слесарем в кальцезаливочном отделении. В этом отделении готовили подшипники скольжения. Вагонов с роликовыми буксами тогда почти не было. Поэтому потребность в подшипниках скольжения была высокая. Я часто, уже проходя практику в других цехах и отделениях, приходил в свободное время к этому слесарю и с удовольствием помогал ему. Он в награду позволил мне изготовить форму и отлить в ней из баббита кастет.
С этим слесарем у меня связано одно очень важное событие. К лету 1957 года у меня от директора училища уже имелся и строгий выговор. Сейчас уже и не помню за что. В июне месяце в депо “горел” план деповского ремонта вагонов. Поэтому последний день месяца, по календарю бывшим воскресеньем, (тогда все субботы были рабочими), объявлен рабочим днём. Отгул всем предоставлялся в понедельник 1 июля. Не знаю почему, но наш мастер на это никак не отреагировал. Поэтому наша группа в воскресенье на практику не ходила, а в понедельник пришла в депо. А там, кроме дежурного персонала, никого нет. Естественно, группа упустить такой возможности побездельничать не могла. Пока мастер куда-то ходил, и что-то уточнял, группа запёрлась в одном из вчера отремонтированных вагонов и “травила” анекдоты.
Мастер, в конце концов, получил команду заняться ремонтом вагона самостоятельно, без рабочих депо. Но найти группу он долго не мог. Потом по голосам определил, что группа в крытом вагоне. Но двери в вагон заперты. Его команду открыть двери никто не выполнил. Все притихли. В общем, он долго убеждал, что двери надо открыть и приступить к работе. Но напрасно, группа его не понимала. Тогда он взял рессорный лист и стал им стучать по двери, угрожая её выломать. На что из вагона послышались выкрики, типа “живьём не возьмёшь!”. Группа держала осаду долго, но перед обедом сдалась.
Мастер привёл всех к директору. Но в этой, ведомой им группе, не было меня и ещё Гоши Солодухина. Тот ездил на воскресенье домой, приехал только утром. Говорил, что почти всю ночь не спал. А я в воскресенье был на дне рождения одной из знакомых девчонок. Гуляли до глубокой ночи. Поэтому тоже не выспался. Вот мы с Гошей и решили, что такая возможность нам дарована самой судьбой. Только спать Гоша улёгся прямо в депо в другом отремонтированном и свежеокрашенном вагоне. Я же вернулся в общежитие и уснул на “вверенной” мне кровати.
