Buch lesen: «Вечный Палач»
© Сергей Чугунов, 2018
ISBN 978-5-4490-1776-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Хёд убивает Бальдра…
Юный Бальдр приблизился к трону своего отца и приклонил одно колено.
– О, великий Один, мне стали сниться зловещие сны, мне кажется, они предвещают мою близкую смерть.
– Присядь, рядом, мой любимый сын, и поделись со мною своими страхами. Что сниться тебе, когда Соль, объезжающая небо на колеснице, запряженной двумя конями, покидает небосвод, освобождая его своему брату – месяцу Мани?
– Отец, стоит мне сомкнуть очи, как мне видится, что я иду по мрачной, темной улочке, какого-то небольшого поселка. Уже поздний вечер, а может даже ночь. Всюду снуют голодные крысы и скалят свои острые зубки. Они просто путаются у меня под ногами. Хотя, может быть, это были и не крысы, а очень крупные мыши. Улочка весьма узкая и выложена желтым кирпичом. Она то и дело плутает между ужасно ветхими строениями, возвышающимися из мрака, будто прибрежные, остроконечные скалы. и грозящими обрушится на проходящих под их балконами случайных для этого заброшенного, окраинного района путников.
Вчера, когда я шел по улице, из-под обветшавшей крыши вырвалась свора одичавших летучих мышей, они пролетели, прошуршали в темноте в нескольких сантиметрах от моей головы, но ни одна из них даже не коснулась меня своими безобразными лапками-крыльями.
В глухой подворотне завыл облезлый пес, к нему присоединился еще один, и вскоре целый хор изуверски воющих псов заполнил протяжными и противными завываниями все звуковое пространство и без этого мрачной улочки.
«Странно, не в одном из окон не горит свет! – подумалось мне, – не может быть, что во всей этой округе, нет ни единой живой души, они, что ли, все вымерли?»
Вдруг в одном из домиков с безобразным скрипом открылась, висящая на одной петле, разбитая параличом времени, древняя, ворчливая дверь. Из вонючего сумрака дома на дьявольский свет ущербной во всех отношениях луны вышла какая-та беззубая дряхлая старушенция, с большой бородавкой над левым глазом и красным ожерельем на морщинистой как у черепахи шее. Она и была похожа на гигантскую ящерицу с круглыми совиными почти черными глазами. Да и говорила старуха, ухая, как сова.
– Ух, как я устала. Ух, как мне все надоело. Ух, ух, угу…
Вынув из-за шерстяного, вязаного платка букетик мелких белых завядших цветочков омелы, старуха протянула их мне и снова проскрипела свои дремучим и протяжным голосом:
– Наконец-то ты возвратился ко мне, Бальдр, сынок…
После таких слов, стало как-то неприютно и уныло. Повеяло могильным холодком…
– Я тебе не сын! – возразил я. – Мой отец – Один. Если ты сделаешь мне что-нибудь дурное, он покарает тебя…
Но старуха не слышала моих слов.
– Ты завсегда был моим сынком, попросту изредка я пущала тя погулять в небеса, малость пожить, покудова я не заточила тебя обратно в нашу студеную пещеру Хеля.
– Злая ведьма, – вскричал я, – ты тронулась рассудком.
– Не бойся меня, сынок, я – твоя грешная мать, покаранная Богом за свою гордыню и фанаберию. Пойдем со мной, сынок, – старуха страшно захохотала, – нам вместе с тобой будет уютно в нашей пещерке. Не пужайся понапрасну, я чаю, что лет через, этак, триста я дозволю тебе еще пожить лет тридцать, от силы сорок, тебе и этого предовольно. А теперича пора…
Потом из мрака вышел молодой человек, чем-то похожий на подслеповатого Хёда. Он был одет в легкие, вымазанные желтой глиной латы воина. В руках он держал короткий, обоюдоострый меч с рукоятью инкрустированной темно-красными гранатами.
– Хёд, что ты тут делаешь? – поинтересовался я.
– Извини, великородный Бальдр, но времени на пустые разговоры и всяческие знакомства у нас попросту нет. Я пришел за тобой, чтобы отправить тебя в царство мертвых – Хель.
Отсеченная острым мечом моя голова медленно низверглась с плеч, покатилась по мокрой, коричневой глине, похожей на вонючее дерьмо, и остановилась посреди огромной грязной лужи. Последним моим виденьем были маленькие серебристые рыбки, снующие в мутной воде, и громкий крик совы: «Гу-гу!»
– Сей сон весьма странен и не понятен, – громогласно произнес Один. – Я сегодня же соберу Совет Богов.
Юный Бальдр снова приблизился к трону своего отца и приклонил одно колено.
– Обсудив на Совете твой сон, мы, боги, решили оградить тебя, мой сын, от всяких опасностей. Поэтому я съездил в Хель, дабы узнать, что значит этот твой сон у вёльвы-провидицы. Пробужденная мною от смертного сна вёльва Фригг подтвердила твои опасения. Она утверждала, что мой сын Бальдр умрет от руки слепого бога Хёда.
Фригг взяла клятву со всех вещей и существ – с огня и воды, железа и других металлов, камней, земли, деревьев, болезней, зверей, птиц, яда змей, – что они не принесут вреда тебе, мой мальчик.
Так что, живи спокойно, мой Бальдр. Ничто тебе не грозит…
– О, великий Один, объясни мне глупому и желторотому птенцу твоего великого гнезда, почему мне может грозить опасность, если боги по своей сущности бессмертны? Почему меня могут убить, и почему какая-то вёльва может отвести от меня беду, а всемогущий бог Один нет?!
– Боги – бессмертны, да это так, но ведь и люди обладают бессмертием. Только люди бессмертны – пока их помнят, а боги – пока в них верят и поклоняются им. Что такое Хель? Это не совсем Царство Мертвых, это Царство Забвения. Те, кто попадает туда – обречены на забвение, а, значит, смерть.
В тебя будут верить, пока ты будешь на виду. А стоит тебе перестать пребывать перед взором людей, они сразу же забудут тебя, а, значит, ты умрешь.
Бессмертного Бога убить легче, чем смертного человека…
– Как это?
– Чтобы убить человека, мало уничтожить его телесную сущность. Нужно уничтожить все друзей и врагов, которые будут вспоминать его, нужно вымарать во всех скрижалях и свитках истории его имя. И тогда его бессмертная душа исчезнет, как утренний туман знойным летом.
А чтобы убить бога, достаточно объявить всенародно, что он – умер.
И всё!
Люди перестанут о нем вспоминать – кому нужен смертный бог?!
Боги притягивают к себе людей тем, что они живут вечно. Этот миф нужно поддерживать в них, иначе они перестанут в нас верить, а, значит, наступит эпоха безбожия и вседозволенности.
Боги нужны человеку, как хлыст погонщика мулу. Если человеком не погонять, если он перестанет бояться богов, и вообще чего-либо – это приведет к многочисленным преступлениям и беззакониям…
– Так мы бессмертны или нет…
– А ты как думаешь?
На берегу ручья собрались боги, дабы позабавиться. Он устроили состязания в стрельбе из лука. Злокозненный Локи приблизился к молодому подслеповатому Хёду, стоящему в стороне, и начал ему нашептывать на ухо крамольные слова.
– Хёд, ты лишен светлого дара, ты не можешь видеть красоты мира. Я недавно был у вёльвы Фригг. Она мне открыла, что твоей беде можно помочь. Но для этого ты должен убить Бальдра.
– Но это не возможно, – опешил Хёд.
– Вот, – усмехнулся Локи. – Тебя нисколько не устрашает то, что ты должен убить Бальдра, ты сомневаешься в самой возможности этого преступления.
Не бойся Хёд, боги довольно много правили на земле, настало время, когда они должны погибнуть, предоставив людям возможность самим решать свою судьбу. С гибелью Бальдра наступит эпоха Гибели Богов, все боги погибнут, кроме Одного. Он станет главным на небесах, и все люди на Земле будут поклоняться только Ему – Единому Богу. Правда, на разных языках, его имя будет звучать по-разному, да и покланяться они будут ему по-разному. Вот только сама идея Единого Бога – будет главенствующей, и моральные нормы тоже…
– И этим Богом станешь ты?!
– Ты умен не погодам, Хёд. Я хотел бы стать этим Богом. Но я в этом не совсем уверен. Боюсь, что меня ожидают: тлен и забвение. Скорее всего, людям нужен другой Бог, малоумный и всепрощающий. Людям приятно, когда их Бог не видит и не ведает, что творят его дети.
Тогда можно грешить – без страха быть наказанным…
Тогда можно красть – без страха быть схваченным за руку…
Тогда можно будет убивать – без страха быть умерщвленным!
Только с таким слабохарактерным Богом можно будет творить многие злодеяния и беззакония, осознавая, что недальновидный Бог бездумно любит всех, даже негодяев, и всегда готов прощать своих неразумных чад.
Я – Бог-закон, а человечеству нужен Бог-любовь. Может быть, ты сможешь стать им.
Во-первых, ты незряч!
Во-вторых, мягкотел!
В-третьих, ты готов ради своих своекорыстных целей убить своего собрата.
Людям это понравится.
Бог, обладающий множеством пороков и недостатков – устроит большинство людей, не особливо пекущихся о выполнении божьих заповедей.
Если хочешь стать единственным Богом, то ты должен понять, что убивать нужно не мерзавцев и безбожников, а праведников и людей, почитающих тебя.
Бей хороших – дабы плохие и ничтожные люди лицезрели и осознавали, что Божья кара может настигнуть любого. Пусть глупцы будут думать, что Бог забирает праведников к себе на небо раньше, чем грешников.
Бей умных – дабы дураки совсем запутались в своих мыслях, и никогда боле не стремились к Истине. Ибо она должна быть доступна только Богу.
Бей любящих тебя – дабы проклинающие тебя, заблуждались, думая, что их мудрый Бог наказывает только любимых детей, потому как до остальных ему нет никакого дела.
Уничтожая цвет человечества – ты укрепишь веру в Себя Любимого и окончательно убедишь людей в том, что им, дабы заслужить любовь Бога, дабы стать бессмертным или святым – нужно умереть, желательно, молодым и, предпочтительнее, в муках…
Люди должны жить в вере и в страхе! Только эти два качества делают человека – человеком. Только они поддерживают в людях необходимость существования некого божественного существа, которое всевидящим оком взирает на них с небес и карает разуверившихся в его силе.
Поэтому я приказываю тебе: иди и убей юношу Бальдра!
– Но Бальдр – неуязвим. Все вещи и существа дали клятву не причинять зла Бальдру. И потом он – бог, а боги бессмертны.
– Это ложь, измышленная для глупых людей, – засмеялся Локи, – Кроме того, Фригг призналась мне, что из всех вещей и существ омела клятвы не давала, про нее просто забыли.
Возьми стрелу, вырезанную из ветки омелы, а я подведу тебя к Бальдру.
Кстати, тебе не нужно придумывать, как убить Бальдра. Сейчас боги забавляются тем, что стреляют из лука в неуязвимого сына Одина. К месту сказать, эту игру предложил им я…
Локи и Хёд приблизились к группе развлекающихся богов.
– Ну-ка, дайте незрячему Хёду стрельнуть в Бальдра, – предложил ухмыляющийся Локи.
– Куда ему, он и в быка попасть не сможет, а не то, что в худого Бальдра.
– Будьте снисходительны, боги, – обиженно произнес Хёд. – Я ведь тоже хочу позабавиться.
Запела тетива и остроконечная стрела пронзила незащищенную грудь Бальдра и впилась в его слабое юношеское сердце…
Бальдр отправился в Хель.
Эпоха Гибели богов началась…
Часть первая
Сезон охоты открыт…
«И только грешникам даруется прощенье,
а праведник всегда идет на эшафот…»
Серхио Эль-ХИЕРРО
Глава I. Осенняя Прелюдия
1. «Еще не время…»
На только что просунувшей полянке в парке мальчишки устроили соревнования по борьбе. Лидировал, как не странно Костя, маленький мальчик с истощенным телом. Несмотря на свою худобу, он был весьма сильным и изворотливым. Легким движением своего костлявого тела он выскальзывал из стальных объятий любого силача и молниеносно оказывался наверху, валя растерянного противника на обе лопатки.
В финале соревнований Костя должен был бороться с Лехой, своим старым приятелем. Борьба была на равных, Леха брал силой, а Костик – ловкостью. Бой мог бы продолжаться бесконечно, если бы, вдруг, Костя не вскрикнул и обмяк. Леха сгреб обмякшего паренька в охапку и перевернул на спину.
Через минуту Костик, вытирая бежавшие в три ручья слезы, сетовал, что Леха победил нечестно. Дескать, в последний момент тот предательски подло ударил его «под дых», то есть в солнечное сплетение.
– Не правда, я боролся честно, – попытался оправдаться обиженный несправедливыми обвинениями Леха. Видя, что его слова не имеют должного значения, он схватил огромный камень, самый веский аргумент в споре за истину, и набросился на плачущего Костика.
Леха уже занес тяжелый карающий камень над беззащитной головой мальчика, как сильная мужская рука схватила за запястье и сильно сжала его. Мальчику стало больно, и он тотчас же выпустил камень. Булыжник с сильным шлепком повергнулся к стопам незнакомца.
Все дети с удивлением и страхом посмотрели на неизвестно откуда появившегося человека. Это был высокий мускулистый юноша с редкой рыжеватой бородкой.
– Еще не время… – тихо произнес он и пошел прочь.
Вскоре от дерева отделилась красивая белокурая девушка. Она быстро и невесомо подбежала к молодому мужчине, нежно взяла его под руку, и они испарились как легкое белое облачков в горячем майском воздухе.
2. Петюшка и Алексей
По опустевшей аллее, еще сырой после недавнего проливного ливня, шаркая огромными облезлыми кроссовками, брел одинокий прохожий. Он был обладателем весьма необычной и чрезвычайно отталкивающей наружности. На вид ему можно было дать лет двадцать, двадцать пять. Однако, глубокие морщины, избороздившие его узкий лоб; тронутые сединой, густые кучерявые волосы; грустные, вечно прищуренные и вечно слезящиеся карие глаза, глаза старой, заезженной клячи, ведомой на живодерню, очень сильно старили прохожего.
И только ладно скроенная атлетическая фигура, обшарпанная кожаная куртка да потертые джинсы тонко намекали на истинный возраст этого довольно чудаковатого человека.
Одинокий прохожий, бредущий по легкомысленной аллее, в данный момент явно никуда не спешил, о чем свидетельствовала не только неторопливая, шаркающая походка, но и отсутствующее выражение изрядно помятого лица. Незнакомец неторопливо волочился вдоль длинного строя общипанных в борьбе с гнилым климатом и выхлопными газами чахлых тополей и хилых кленов, и что-то вполголоса бубнил себе под нос, будто молился одному ему ведомому Богу, время от времени шмыгая крупным сизоватым носом.
Звали молодого человека обыкновенным мужским именем Алексей. Да и фамилия у него была ничем непримечательная, можно сказать, что у него вообще не было фамилии, поскольку разве может считаться фамилией полуматерное слово: «КАТ-ИН»?
Это же не фамилия – это… (не в обиду другим Катиным, будет сказано) приговор.
Ну, что это такое КАТИН?
Мужчина ли целиком и душой и телом принадлежащий некой Екатерине?
Жестокосердный ли потомок из династии катов, как издревле прозывали на Руси палачей, заплечных дел мастеров?
А может, фамилия-приговор КАТИН имела английское происхождение. Ибо выражение: «Cut in…» в переводе с топорного языка чопорных жителей Туманного Альбиона, означает: «вмешаться», например, в разговор, а может даже, вляпаться в какую-нибудь неприятную историю или обыкновенное дерьмо…
Но уже достаточно пространных и пустых рассуждений, retournons а nos moutons, то есть вернемся к нашим баранам, как говаривал Франсуа Рабле в своем бессмертном романе «Гаргантюа и Пантагрюэль», а вернее, возвратимся к нашему барану, а еще правильнее герою, хотя это в равной степени подходит ему, ибо…
Но не будем забегать поперед батьки в пекло…
Алексей Катин принадлежал к гильдии свободных художников. Помимо того, что неплохо рисовал, пардон, писал (с ударением на втором слоге) картинки, он часто рисовался, где хотел, прожигая жизнь в пивняках да рюмочных. Где, наверное, после подошедшего к концу пива и писал (с ударением на другом слоге). А в перерывах между этим двумя, безусловно, содержательными и увлекательными занятиями ишачил рядовым пожарным.
Правда, основной заработок этот художник, явно не хватающий звезд с неба, имел на стороне. И, к сожалению, я не могу даже отдаленно предположить, где и чем он зарабатывал на насущный хлеб с маслом и, поди, с икоркой. Иначе бы не сидел сейчас за дохленьким монитором старенького, видавшего виды компьютера, стуча по грязным, пыльным клавишам, а кричал бы восторженно-хмельное: «in vino veritas!» в какой-нибудь презентабельной забегаловке с красочной вывеской: «Ресторация» либо «БАР».
«Нет, Петюшка, – бубнил под нос, молодой человек, обращаясь к невидимому собеседнику, – если после смерти нас ничего ни ждет, если наше существование заканчивается вместе с разрушением нашей телесной оболочки, то, какого же хрена мы, извините за выражение, живем? Наша жизнь тогда лишается всяческого смысла. По такому рассуждению, жизнь не дар божий, а дьявольская кара, какой бы прекрасной она не казалась, ибо конец жесток, а не жёсток, как ты мог подумать…»
«Подумай, – Катин остановился и, не спеша, закурив дорогую сигарету, постучал пальцем себя по голове, – чего ради мы цепляемся, всеми правдами и неправдами, за любую ниточку, связывающую нас с телесной реальностью, называемой в простонародье жизнью?
Какая разница в том: сколько ты проживешь – год или век, если после смерти нас ожидает пустота, что и до рождения?
Хотя я не совсем уверен, что и до рождения была пустота.
Пораскинь мозгами, если они у тебя еще не атрофировались, все в природе целесообразно и закономерно. Есть ли смысл Природе вкладывать огромные силы и средства в человека для того лишь, чтобы, вырастив и очеловечив, запросто взять и убить этого носителя знаний и разума?
Нет, пойми, Петюшечка, все твои доводы о преемственности, о природном самоизлучении, в котором человеку отводится роль посредника, инструмента между природой и Природой (читай Богом) – это bred sivoy kabyly!
Слишком расточительно было бы ломать дорогостоящую аппаратуру, ради какой-то там преемственности. Природа не может просто так убить живое существо, тем более человека, без пользы для себя. Ведь даже в дикой природе, хищник убивает жертву, только потому, что хочет есть, а не так, шутки ради. Она, то бишь природа, наверняка, уже изобрела какой-то неведомый нам механизм выделения мыслительной энергии, духовной субстанции, ДУШИ, в конце концов, называй, как хочешь, для дальнейшего использования, как все тот же хищник, который использует плоть убитого травоядного, для собственного пропитания.
Следовательно, Петюшенька, смерть – это вовсе не полное уничтожение человека как субъекта мироздания, а только перевод его в новое, пока непостижимое для нашего весьма ограниченного разума качество.
Представь себе, как мается эмбрион в материнской утробе в ожидании рождения, он еще не ведает, что его поджидает после скорых родов, и потому это ужасно страшит не родившегося. Подумать только, еще не один новорожденный назад в материнскую утробу не возвращался ни-ког-да!
Но, шутки в сторону. Я думаю, что, покинув «куколку» тела, человек превращается в «бабочку»…
«Что такое «бабочка»? – от имени незримого Петюшки задал сам себе вопрос прохожий и сам же на него ответил, покачивая головой и покрякивая от предстоящего, ему одному понятного удовольствия:
– Знаешь, мы еще с тобой поговорим об этом, но уверен на все сто, что Матушка Природа не настолько глупа и расточительна, как нам ка-аажется…»
Аллея закончилась, и Алексей уперся морщинистым лбом в мокрый фасад невысокого кирпичного строения с тремя парами окон и узкой, как и лоб Катина, деревянной дверью, над которой болталась на двух ржавых гвоздях истертая вывеска:
«Г:::вно::::ал».
«Хм… Я вроде уже пришел. Ну, держись, Петюшечка, я тебя сейчас раздену до гола и выстегаю, посмотрим, удастся ли тебе извернуться на этот раз… Знаешь, против железной логики с одними только домыслами не попрешь…» – ухмыльнулся молодой человек и резко рванул дверь на себя. Только последняя не спешила поддаваться и, противно скрипя и постанывая, будто докучливая старуха, открылась всего лишь наполовину и замолчала. Кое-как протиснувшись в дверной проем, Алексей решительно шагнул в дымный полумрак питейного заведения.
«Пивной зал» совсем не соответствовал своему названию.
Во-первых, какой же это зал, если помещение маленькое, тесное, с низким, кое-где просевшим потолком.
Во-вторых, какой же он пивной, если вместо пива посетителям наливали какую-то липкую ядовитую жидкость, пахнущую уриной и обладающую вкусом, отдаленно напоминающим вкус пива.
Исходя из этого, в народе сие заведение было известно под иным, более подходящим, наименованием, кстати, именно оно и красовалось над дверью: «Г:::вно::::ал», из которого как бы по случайности выпали две общеизвестных буквы.
Несмотря на разгар рабочего дня, в прокуренном зале было достаточно многолюдно и оживленно. Прежде чем предпринять какие либо действия или просто принять, Катин обстоятельно огляделся. За грязными столиками сидели незнакомые ему люди. Завсегдатаи, как правило, собирались гораздо позднее часиков в шесть вечера. Закончив трудовой день, простые российские работяги спешили расслабиться от насущных проблем. Пропив утаенную от жены заначку, типичные представители рабочего класса обречено расходились по ненавистным, реже навистным домам. Там их поджидали новые проблемы и неприятности, кои неизменно начинались сразу же за порогом родного дома. Они вырастали перед ними в женском обличии: чаще рассерженной супруги; реже бранчивой тещи; и совсем уж редко в образе любящей матери, озабоченной долгим отсутствием ее нерадивого чада.
Тщетно всматриваясь в хмельной сумрак, Алексей с большим трудом разглядел озабоченного Петюшку, сидящего в дальнем углу зала за качающимся столиком рядом с каким-то краснощеким кривогубым пузаном.
Петюшка – проспиртованная душа этого питейного заведения, вот уже битых полчаса безрезультатно охмурял своего индифферентного вида собеседника. Но, похоже, эта оплывшая жиром крепость была непреступна, о чем можно было судить по квашеному выражению кислой физиономии Петюшки. Угощать изрядно надоевшего прощелыгу этот VIP субъект совсем не собирался.
Увидев вошедшего Алексея, неудачливый пройдоха оставил брюхана в покое и радостно поспешил навстречу.
– Ну, наконец-то, что у тебя там, на дежурстве все погорело, чего это ты так припозднился? Я уже чуть было не окочурился, покудова тебя дождался. Этот сранный питух нисколько не намеревался впихиваться в мое положение… – пролепетал старичок-невеличок и, приблизившись на расстояние, недосягаемое для кулачищев Алексея, нерешительно предложил:
– Может быть, засядем где-нибудь… шибчей…
Молодой человек скроил недовольную физиономию, будто бы у него сегодня было иное настроение и планы; будто бы он не спешил на всех порах с ночного дежурства на встречу с местным философом-пьянчушкой. И в ответ на предложение старика, он только нехотя кивнул головой, как бы соглашаясь с предложением, и молча направился к ближайшему, грязному столику.
– Ну, как? – проронил Катин, усевшись.
– Чего как? – боязливо поинтересовался Петюшка, неуверенно опускаясь на обшарпанный стул.
– Да так…
Но этот перенасыщенный информацией немногословный разговор был прерван на самом интересном месте, дело в том, что к нашим полемистам подошло, нет! подвалило огромадное официантино в брюках, непонятно какого пола (унисекс, как сейчас модно выражевываться). Длинные прямые волосы существа были небрежно собранны в косичку, многочисленные серебряные сережки, как опята облепившие мочку немытого уха, весело позвякивающие при хождении, тускло сверкали в полумраке подвала, а немного узковатые и нагловатые глаза были подкрашены не то тенями, не то чьими-то весомыми кулаками.
Подойдя к столику, официанто осторожно осведомилось гнусавым басом:
– Чо бум?
– Два… – начал было Алексей, но, как бы случайно увидев Петюшку, который аж привстал, чтобы его не забыли, заказал:
– Три… И без селедки. Она все равно тухлая.
– Не надо ля-ля… – попыталось возразить официанто, но, встретившись с тяжелым взглядом Алексея, сразу же прекратило прения, вовремя вспомнив о невыдержанном характере постоянного заседателя пивного зала.
Когда это чудо российско-советского общепита проходило мимо Петюшки, старик незаметно поманил его пальцем и что-то нашептал на ухо. Официант только усмехнулся в ответ и безучастно произнес:
– Ну, дык, ладно…
– Так о чем ты мне хочешь поведать, Петюшка? – закуривая сигарету, как бы промежду прочим, поинтересовался Катин.
– А хрен его знат… – пожал плечами старик. Хотя, извините за наглую ложь, дело в том, что плеч у Петюшки, как и многого другого не было. И вообще было не понятно, каким образом держалась душонка в этом обтянутом морщинистой кожей скелете, и была ли она вообще. Маленький, подвижный Петюшка вальяжно откинулся на спинку стула и, изобразив прямо-таки царский жест костлявой, трясущейся с бодуна рукой, полюбопытствовал:
– И де вы сёдня боролись с Геенной Огненной?
Сделав еще один царский жест, который означал все тоже – он хотел курить, Петюшка сник. Но Алексей, и в тот раз, проигнорировал его закодированную просьбу.
Вскоре официант принес пиво и селедку…
– Но я же просил!!!
– Заказано, – не без страха ответил работник общепита и боком, боком попытался улизнуть.
– То есть как это? – возмутился Катин и привстал.
– Да я…
– Леша… Леша… – заерзал на стуле Петюшка, – это я его попросил, жрать хотца…
Алексей перевесился через стол и, схватив Петюшку за грудки, нанес ему сокрушительной силы удар. Мужичок, визжа, как недорезанный поросенок, перелетел через стул и грохнулся на спину в узком проходе у соседнего столика, едва не сбив с ног официанта.
Едва очухавшись, Петюшка на четвереньках подполз к столику и, пустив жалостливую слезу, стал плаксивым голосом молить Катина о снисхождении.
– Ладно, уж… Только убери ее с моих глаз, а когда я уйду, похаваешь.
Обрадованный Петюшка смахнул селедку вместе с двумя черствыми, заплесневелыми кусками хлеба в какую-то засаленную авоську и осторожно присел на краешек стула, жалобно глядя, как Алексей попивает пиво. Потрогав левый глаз, под которым уже распускался сиреневый цветок с экзотическим названием «фингал», невинная «жертва террора» притихла, и пить свое пиво пока не отваживалась.
– Петюшка, а скажи мне, что такое, по-твоему, жизнь?
– Жизень?.. – мужичек наморщил и, без того сморщенный, узенький лобишко… – Да как тебе сказать…
Петюшка кивнул на пивную кружку, демонстративно глотая слюну.
– Пей, хрен с тобой…
Жадно отпив несколько глотков, старик заулыбался, и начал философствовать:
– Видишь ли, жизень – это, что-то навроде огромной цепи. Кому, значитца, украшение, а кому и кандалы. А мы, надо полагать, навроде звеньев у ейной. Деды наши да отцы – это, так сказать, начальные звенья, а уж детки, там, значитца, да внуки всяческие – это последующие, стал быть. На стыке, значитца, мы нарождаемся, на стыке и помираем.
– А после смерти что?
– Опосля што ли? – Петюшка еще отпил несколько глотков и, взяв кружку в руки, снова откинулся на спинку и начал качаться на задних ножках стула. – А снова жизня…
– То есть как это? – изобразил удивление Алексей, подвигая вторую кружку ближе к Петюшке.
«Философ» спросил взглядом: «Мене?» и, получив утвердительный ответ, продолжил свои размышления:
– Звено-то оно, почти круглое, так вот мы и бегаем по кругу, равно лошади по цирковой арене. Наша Вселенная тоже, может быть, представляет из себя кольцо. Ну шо таке бесконечность? Жутко даже вообразить, да и чижало. А ежели пораскинуть умишком, это незатейливое кольцо. Вселенная замкнута на самою себя, ни те начала, ни те конца, однозначно, слово – бесконечность.
Так и бытие – это нескончаемая цепь с круглыми звеньями или сцепленными меж собой листами Мёбиуса…
– Ты даже Мёбиуса знаешь! – приподнял от удивления бровь Катин и полюбопытствовал:
– И что в следующей жизни опять все будет так же, как и в предыдущей?
– Нет, на кой ляд же всё, – отозвался Петюшка, переливая пиво из катинской кружки в свою. – В цельном все не совсем так, а можа и вовсе не так. Но кое-что, поди, и воссоздается, ты неужто не примечал этого.
– Ну, замечал нечто похожее… А скажи мне, горе мое луковое, неужели и в следующей жизни ты опять будешь такой же, как сейчас, свиньею? Ежели ты и раньше был ею, то, признайся, не надоело тебе шута из себя корчить да объедки с барского стола подбирать.
– Карма, значитца, таковская…
– Карма? А не хотелось ли тебе изменить эту карму? В конце концов, ты тоже, какой никакой, человек, не обидно, что ли, тебе свиньей обретаться? Как-то несправедливо получается, по твоей теории, одним, значит, звено из злата-серебра, а тебе наидостойнешему из отходов жизнедеятельности, спаянных дерьмовым оловом?
– Знаешь, Леха, мене и так покуда недурственно, ты меня токо изнаружи и видишь, да, чай, мозгуешь: «Вот како убожество, мразь небритая… вот, мол, из-за кружки пива кажному готов задницу лизать!»
А ты пошевели мозгой, разве тебе самому не доводилось совершать нечто подобное? Оно, правда, задницы, кои ты лизал – верно, поупитанней да почище, но вырабатывают-то они един продукт жизнедеятельности. Так что, ничем ты мене не лучша, а может даже и хужее…
Катин начал потирать кулак. Стоило только взглянуть на его раскрасневшуюся физиономию, то можно было, даже не обладая телепатией, прочитать одну лютую мысль: «Завали рот, чмо! А не то я тебе едальник-то заткну!»
Но Петюшка, казалось, не замечал его гнева и увлеченно продолжал:
– Я-то способен выскочить из замкнутого круга – устроиться, в пример, на работу, завесть семью, детишками обрасти, а ты, Лешенька, обречен, на веки вечныя, будто пони кака всю жизню по кругу гонять.
– Почему же? – выдавил Алексей, едва сдерживая себя.
– У тебя наличествуют блага, каковыми ты дорожишь, а мене нечего терять, кроме этой цепи, у меня не хрена нет, кроме этой мрази, кою все жизенью, почем зазря, кличут, да и та и гроша ломанного не стоит. У несчастного человека можно отнять тока несчастье.
– А неужели нет выхода из этого заколдованного круга… Вот, например, по буддистской модели, душа человека переселяется из одного тело в другое, а у тебя выходит, что он все время живет в одно и то же время, в одном и том же теле, одной и той же жизнью…
– Не… ну ты не совсем прав, – усмехнулся Петюшка, и начал весьма здраво излагать свои мысли, перейдя с простонародно-матерного на научно-популярный язык. – В буддизме нет понятия души как вечной субстанции, человечье «я» отождествляется с совокупным функционированием определенного набора дхарм, нет противопоставления субъекта и объекта, духа и материи, нет Бога как творца и, безусловно, высшего существа. После смерти человек разваливается на исходные составляющие, а позднее из множества отдельных частей собирается некая иная личность.
Но я подозреваю, что все несколько иначе. Время имеет вертикальное расположение, вовсе не так, как мы кумекаем, дескать, оно движется от прошлого к будущему, а все, понимаешь, слито в единое целое, концы сведены с началами, как в порнографической сцене. Поэтому все повторяется, как я уже заявлял, но каждый раз складывается немного по-разному, навроде как в крутящемся калейдоскопе осколки стекла кажный раз складываются в новую картинку…
