Buch lesen: "Не сдавайся!", Seite 4

– Ох, Тед, твоя мамочка еще…

– И папочка должен.

Я прикусываю губу.

– Твои мамочка с папочкой не могут прийти пожелать тебе спокойной ночи.

Он мотает головой, разочарованный моим непониманием. Этот разговор происходил у нас столько раз со дня аварии, но сегодня он будто просит чего-то другого. Я пробую снова:

– Мы же попрощались сегодня с папой, верно?

– Спокойночи, мамочка. Спокойночи, папочка, – произносит он так, будто Эмми с Дугом стоят перед ним или говорят с ним по телефону. – А теперь ты скажи.

– Спокойночи, мамочка, и спокойночи, папочка, – повторяю я, и тут у меня появляется идея. – Так, чемпион, подожди две секунды, сейчас вернусь.

На стене с фотографиями висит одна, в желтой рамочке, где Эмми с Дугом в Риме. Я бегу за ней, мысленно извинившись перед сестрой, когда вместе с рамкой снимается полоска очень дорогой краски, оттенок которой называется «Дыхание слона». Эмми целую вечность выбирала цвет для прихожей, и это при мне она купила ту банку с краской, а я потом всю дорогу до машины бесила ее, повторяя, что это не «Дыхание слона», а «Чих носорога». Я бы все отдала, чтобы она сейчас злилась на мои шутки.

С рамочкой в руках я быстро поднимаюсь в комнату Теда и замираю на пороге, неожиданно засомневавшись, а такая ли это хорошая идея, как мне казалось по дороге вниз. Счистив с обратной стороны полоски двустороннего скотча вместе с краской, я передаю ему фотографию.

– Это мамочка с папочкой! – восклицает он, указывая на их лица, и так широко улыбается, что я тут же расслабляюсь.

– Да! Замечательное фото, правда? Это когда твои мама с папой поехали смотреть Колизей.

– Ли-зей? – повторяет Тед, вглядываясь в картинку. Поднимает своего слоненка, прижимая его хоботом к фотографии, чтобы он тоже мог видеть.

– Да, та огроменная штука за ними – это Колизей. Очень знаменитый.

– Ого! – Глаза у него огромные, он явно впечатлен.

– Хочешь, чтобы фото стояло у тебя? Теперь, когда будешь ложиться спать, сможешь желать папе с мамой спокойной ночи.

– И ли-зею спокойной ночи.

– Да, и Колизею тоже, если хочешь.

Он начинает целовать фото, и я изо всех сил сосредотачиваюсь на плюшевых медвежатах на подоконнике, борясь с подступающими слезами, прося их подождать хотя бы минутку, чтобы не напугать Теда, который наконец начинает засыпать. Он говорит «спокойночи» всем по очереди: «Спокойночи, мамочка, спокойночи, папочка, спокойночи, ли-зей», – и отдает мне фотографию. Я бережно ставлю ее на прикроватный столик рядом с его будильником в виде кролика Питера из сказок Беатрис Поттер, повернув к подушке так, чтобы загорелые улыбающиеся Эмми с Дугом могли наблюдать, как их мальчик ворочается под одеялом и закрывает глаза.

Глава седьмая

Когда Джори звонит узнать, не хочу ли я выбраться из дома на пару часов, я говорю, что не могу. Знаю, давным-давно надо было встретиться, обменяться новостями, но сейчас постоянно такая куча дел. Надо и пожары в духовке тушить, и за детьми приглядывать, и по три часа проводить в дороге в больницу – свободного времени не остается совсем, а я еще даже на работу не вернулась, хотя это не за горами. Скоро последние сбережения закончатся.

Мама с папой уже приехали, чтобы попозже вместе поехать к Эмми. Сегодня днем мы едем в больницу все сразу поговорить с доктором Харгривс, которая раз в две недели сообщает нам новости, и никто не хочет ничего пропустить, хотя мы знаем, что с последней встречи практически никаких изменений не было – как и с предыдущей. Мы надеемся хотя бы на крошечное улучшение и молимся о чуде. Видит бог, нашей семье оно необходимо. Знаю, это так не работает и что просто потому, что нам так не повезло, чуда не случится, но иногда только эта мысль и поддерживает меня. Эмми обязательно выживет, потому что Дуг не смог.

– Милая, это Джори? – Папа, наверное, услышал конец разговора и теперь подходит ближе с перекинутым через плечо кухонным полотенцем. – Почему бы тебе ему не перезвонить? Тебе не помешает свежий воздух.

С башенки грязной посуды у раковины сваливается чашка, и мама что-то бормочет – не слышу что, но улавливаю смысл. Сейчас мне не помешает долгий горячий душ и полноценный сон, но я все же пишу Джори, чтобы приезжал за мной. Я хочу его увидеть, да и, выбравшись из дома, хотя бы получу передышку от маминых бесконечных придирок. Вряд ли она отдает себе отчет хотя бы в половине случаев, когда так делает, но меня будто оценивают сутки напролет, без остановки. Джори как-то описал, каково это – проводить уроки истории под наблюдением инспектора из управления по стандартам в сфере образования, и это то же самое ощущение, которое у меня возникает при появлении мамы. Ей даже говорить ничего не нужно, я просто чувствую ее присутствие рядом, как она мысленно делает себе пометки. На этой неделе в списке моих преступлений ошибка с переработкой отходов и убийство фикуса лировидного.

– У Эмми он годами жил, Бет. Годами.

Ничего удивительного, что мне было не до поливания домашних растений, и вполне естественно, что о переработке отходов я тоже ничего не знаю, так как дома мама никого не подпускает к сортировке мусора. И откуда мне знать, что все, что подходит под вторсырье, надо было класть в другие мешки, разноцветные, которые Эмми держит под раковиной? Вывоз мусора и переработка отходов, похоже, занятие на весь день, и я уже подумываю, а не послать ли управление по сбору отходов куда подальше и просто в следующий раз взять и выбросить все в одно ведро, но мне это с рук не сойдет. Мама, скорее всего, проведет проверку мусорных баков, и умение сортировать отходы, без сомнения, окажется важной частью испытательного срока, который она мне назначила. Хотя я на эту «работу» изначально даже не претендовала.

В дверь звонят, и, когда Джори наклоняется меня обнять, я ему шепчу:

– Спаси меня от диктатуры Мойры!

Он смеется:

– Я взял два гидрокостюма просто на всякий случай. Только полотенец нет, можешь захватить?

Я отстраняюсь и указываю на тяжелые темные тучи, клубящиеся в небе, но он только закатывает глаза:

– Просто бери полотенце и залезай в машину.

Джори паркуется у спасательной станции и идет за талоном. Выйдя из машины, я тут же жалею, что не собрала волосы: на таком ветру они сразу летят в лицо. По сравнению с густыми кудряшками сестры мои волосы кажутся слишком прямыми и тонкими, и я всегда хотела больше объема – но не таким же способом.

– В машине есть одна, – сообщает Джори, пристроив талончик на приборную доску.

– Одна что? – не понимаю я, отплевываясь от пряди волос.

– Резинка для волос.

– Отлично! Дай, пожалуйста. Погоди, а откуда она у тебя в машине? И чья она?

– Ты серьезно спрашиваешь? – Он застегивает куртку и передает мне пальто вместе с резинкой для волос. Моей.

– Ну я же не знаю, кого ты возишь, – пожимаю плечами я. – Но надеюсь, что они все выбираются живыми. Всегда говорила, что-то тут не так: с чего бы тебе ездить на минивэне, а не на обычной машине, как нормальные люди? Ты же ничего не продаешь.

– Мы же в Бьюде ⁵, Бет. Это для моей доски для серфинга. Оглянись. – Он обводит рукой парковку, где почти все машины как раз минивэны.

– Ну да, но эти люди постоянно занимаются серфингом. А ты же просто одеваешься с ног до головы во все серферское, а потом бродишь у берега по колено в воде. – Он терпеть не может, когда я издеваюсь над его гардеробом из местного магазина для серфинга, и я пихаю его локтем, показывая, что просто шучу. – У тебя в багажнике еще и кабельные стяжки со скотчем?

Он смеется.

– Если тебе так нужно знать, эта резинка – одной вредной девчонки, которую я иногда подвожу, хотя в последнее время мы с ней редко видимся. Она носит такие резинки на запястье, но использует их вместо рогатки, когда немного подшофе. Я держу их в бардачке на ветреный день, когда она становится похожа на йети.

– И все же есть тут что-то от Теда Банди ⁶.

Мы выходим с парковки, обходим лодочную станцию и идем через дюны вниз, к морю. До прилива еще далеко, а небо за время поездки лишь сильнее потемнело. Джори выглядит оживленным, обычно это означает, что сейчас мне расскажут какой-нибудь интересный факт. Я вздрагиваю от холода и поднимаю воротник пальто повыше, до рта, тут же улыбаясь, когда Джори начинает говорить:

– Когда Банди убивал, он водил «Фольксваген-жук», а не минивэн. И цвета он был бежевого, это потом он украл второго «жука», уже оранжевого. Конечно, полиция к тому времени уже знала, что он негодяй.

– Я бы сказала, «негодяй» – это слишком мягко, – замечаю я. – «Настоящий изверг, зло во плоти» – слова судьи ⁷.

Джори, кажется, изумлен такими познаниями, но, узнав мой источник, смеется.

– Это из нового фильма с Заком Эфроном. Тебе он понравился?

– Не особо, – корчит гримасу он, – но если ты имеешь в виду, посмотрел ли бы я его с тобой, то да, посмотрел бы. Это самое малое, что я могу сделать. Как вообще дела? Твои родители так и приезжают каждый день?

– Ага. – Я убираю руки глубоко в карманы. – Когда я сейчас уезжала, мама как раз составляла новый список инструкций в ежедневнике, который, мне кажется, она купила специально для этих целей. А назвала она его «Книга дел Бет». Чертова «Книга дел Бет»!

– Не может быть, – произносит Джори, хотя вовсе не выглядит удивленным: он знает мою маму почти так же давно, как и я.

Пересказываю ему события последних недель. Рассказываю, что Полли закрылась в себе и хочет уйти из команды по плаванию, а ведь ей годами нравилось быть частью школьной сборной. И что я так и не разобралась в том письме из банка по поводу ипотеки, а больше никто, похоже, не видит ничего странного в расхождении дат или в том, что само письмо застряло в ящике на кухне, который не открывался. Что каждый вечер вижу, как мой племянник желает спокойной ночи своим маме и папе – только их фотографии, и что когда я наконец спускаюсь вниз, то от усталости падаю на диван, и все. И как мне повезло, что он достаточно большой и удобный, потому что даже сама мысль, чтобы спать в кровати Эмми и Дуга, для меня невыносима. Рассказываю, как на прошлой неделе я не мыла голову целых пять дней, и тут Джори смеется и вздыхает: «Ох, Бет». Иногда меня раздражает, когда люди смеются и говорят: «Ох, Бет», – будто мне не тридцать один год, а всего один, но, когда так говорит Джори, я не обижаюсь, потому что он мой лучший друг и всегда на моей стороне.

Я докладываю о жизни после аварии спокойно и буднично, но, когда он спрашивает: «А как ты себя чувствуешь на самом деле?» – слова не идут. Мне хочется рассказать, что на меня навалилось слишком много дел и эмоций, что я полностью выпала из своей зоны комфорта и что, когда я все же нахожу время подумать о жизни, какой она была и какой стала после аварии, я никак не могу поверить, что это та же самая жизнь. Вот эта, новая, кажется ненастоящей.

Мы останавливаемся в нескольких метрах от моря, я снимаю ботинки и запихиваю внутрь носки. Киваю Джори, показывая взглядом на его кроссовки.

– Ты что, шутишь? – поражается он и указывает на небо: – Слишком холодно и мокро.

– Нам и так холодно и мокро, – пожимаю плечами я.

Он бормочет что-то вроде «сумасшедшая», но все же начинает неохотно расшнуровывать кроссовки. Какое-то время мы стоим молча, зарываясь ногами в песок. Лак с ногтей почти весь сошел, месяц его не обновляла. У родителей я привыкла устраивать себе по воскресеньям пару часов отдыха со спа-процедурами, ванной, маской для лица, потом наносить искусственный загар и, пока он подсыхал, делать маникюр. А сейчас выкроить лишний час или два на подобные занятия кажется чистым безумием – вот почему, видимо, я вернулась к своему естественному оттенку «Каспера-дружелюбного-привидения». Хотя сейчас меня совсем не беспокоит отсутствие загара или облупившийся лак.

– Бедный Тед, эта история с фотографией… Просто сердце разрывается. – Джори пытается закатать джинсы, но сдается, обнаружив, что они слишком обтягивающие у лодыжек и выше голени никак не поднимаются.

– Так и есть, но, как ни странно, пожелав им спокойной ночи, он успокаивается, так что я смирилась. Ему, похоже, нужен этот ритуал. И сказку он одну и ту же перед сном просит: Дуг рассказывал ему историю про змею и пожарника Сэма. Целую неделю не могла правильно вспомнить сюжет! И даже сейчас его не особенно впечатляют голоса моих персонажей, а ведь я правда стараюсь.

Джори смеется:

– О, я бы дорого заплатил, чтобы услышать, как ты говоришь голосом пожарника Сэма. Ну же, давай, всего пару фраз!

– Отстань, – ворчу я, но произношу: – «Хороший пожарник всегда на службе!» – пытаясь говорить с максимально правдивым уэльским акцентом, который, по словам Джори, куда лучше, чем он ожидал.

– Покажи своей маме, вон какой полезный новый навык. Может, это как-то компенсирует твои неоднозначные успехи в готовке и сортировке мусора. – Он бросает на меня взгляд искоса, и я вздыхаю.

– Ну правда, Джор. Такое напряжение… Будто мама только и ждет, что я наломаю дров, и тогда она сможет сказать: «А я же говорила», – а потом схватит Полли и Теда и увезет к себе, и будет кормить куда более разнообразно, чем я с вечной пастой с песто и сосисками.

Джори хватается за сердце в притворном удивлении:

– Ты что, теперь кладешь в свою пасту с песто сосиски? Да ты изменилась.

– Я теперь и омлет умею готовить. И становлюсь экспертом по любимым гренкам Теда с сырным соусом – да мне и самой нравится макать их в кетчуп.

Мы делаем еще несколько шагов по пляжу. Волны легко шелестят, касаясь ног. Это такое облегчение – говорить о маме с кем-то кроме папы (который, вполне понятно, оказался меж двух огней). Прежде все свои самые серьезные жалобы на маму я высказывала Эмми, которая всегда отвечала что-то вроде: «Вы двое просто цапаетесь, ты же знаешь, что она тебя любит», – а на мое «Да, но тебя она любит больше» закатывала глаза.

Дождь усиливается, и я смотрю наверх так, что капли остаются на лице, и мне нравится это ощущение бодрости.

– А представляешь, вчера она начала задавать мне случайные вопросы, ну, вроде теста.

– Какие вопросы? – Джори безуспешно пытается скрыть улыбку, но я вижу, что ему весело.

– Что-то вроде: «Скажи, где надо перекрывать воду» или «А что ты будешь делать, если у Теда случатся судороги». Серьезно, это доводит меня до ручки.

– Черт побери. Хотя соответствовать стандартам Мойры Паско всегда было невозможно, правда? А Эмми – что ж, она действительно похожа на твою маму в том, что «все должно быть так, а не иначе», пусть и чуть-чуть.

Он прав. Мы с Эмми в плане организованности и порядка как небо и земля, хотя Эмми гораздо спокойнее относится к этому, чем наша мама. И хотя я бы рада не согласиться, но не могу отрицать, что у мамы есть все основания для беспокойства: о некоторых очевидных вещах я знаю слишком мало.

– Я не умею готовить, Джор, – говорю я. – Не знаю, как присматривать за маленькими детьми. Не знаю, как понять, что происходит у Полли в голове или почему она спрятала письмо из банка – если она правда его спрятала. Не знаю, как проверять счетчик электроэнергии или что означают все эти счета. К счастью, за этим следит папа, или мы бы оказались в полной заднице, хотя куда уж хуже…

Неожиданно накатившая волна, выше, чем остальные, застает нас врасплох. Она доходит до колен и мочит краешек моих закатанных джинсов, а Джори, так и не сумевший закатать свои, вообще промок, а я знаю, что он это терпеть не может. Он вздрагивает, но в остальном ведет себя как ни в чем не бывало – впечатляет.

– Если нужно будет помочь, я всегда приеду. Ты с детства не умеешь просить о помощи. Может, уже пора стать большой девочкой и научиться?

– Я всегда веду себя как взрослая! – Я хлопаю его по руке. – И выросла из своих детских платьиц. – Он поднимает брови, и я продолжаю: – Так или иначе, Эмми мне помогала. Вот почему мне так нужно, чтобы она выздоровела, снова пинала бы меня по поводу работы, заставила бы разобраться с кредитной историей и купить наконец сыворотку для лица с ретинолом.

– Я просто говорю, что есть и другие люди, которые о тебе беспокоятся.

Он опускает голову: джинсы промокли уже до бедер.

– Знаю. Хотя не уверена, что обратилась бы к тебе за советом по поводу сыворотки для лица. И кстати, прости, что я в последнее время была так себе другом. Даже до паба не добрались. Так долго сухой закон мы не соблюдали сколько – со школы? Мама говорит, что мне надо беспокоиться о том, чтобы Тед сухую ночь провел, но это совсем другая «сухая ночь».

Джори окидывает меня строгим взглядом. Наверное, это его специальный учительский взгляд.

– Бет, ты только что простилась со своим зятем. Твоя сестра в больнице. Тебе дали очень сложную, сложнейшую задачу без подготовки. Неудивительно, что тебе сейчас не до пабов и ты не хочешь в «Черного коня» – напиваться, проигрывать в бильярд и флиртовать с Тони-мускулистым-фермером, который, кстати, очень женат.

– Так он очень женат? Какая досада, а я-то думала, он только чуть-чуть женат. И вообще, я с ним не флиртую. Уж точно не в трезвом состоянии.

– Ты никогда не бываешь трезвой.

– Ну вот сейчас трезвая.

Мы еще некоторое время молчим. Проведя несколько недель в неловком молчании с Полли, здорово наконец оказаться в совершенно другой тишине. Идет дождь, но я уже привыкла к холоду и ветру – или же у меня просто онемели ноги, – и вдруг меня охватывает порыв, совсем мне не свойственный. Я бегу обратно к своим ботинкам и стягиваю джинсы.

Джори смотрит на меня, открыв рот:

– Ты что делаешь? Холодно же!

– Побежали! – зову я, указывая на волны, по которым разбегается мелкая рябь.

– Но гидрокостюмы остались в машине, у тебя вроде не было настроения на заплыв. Сходить за ними? – Он смотрит в ту сторону, на стоянку за пляжем. Мутные клочья морского тумана уже почти накрыли пляж.

Но я уже сняла пальто и улыбаюсь, стягивая свитер и рубашку, а потом взвизгиваю, когда капли дождя падают на кожу.

– Что ж, раньше мне, может, и не хотелось, зато сейчас хочется. Ну же, мистер Кларк, дайте себе волю!

Он качает головой, но все же раздевается, остается в одних боксерах и прикрывается руками.

– День холодный, между прочим! – оправдывается он, и я смеюсь.

Однако при виде темной воды, серой, с мелкими волнами, решимости у меня убавляется. Джори прав, сегодня, по ощущениям, настоящая зима, и я радуюсь исходящему от него теплу, когда мы вместе шагаем к воде. Мы оба дрожим и обхватываем себя руками.

Вспоминаю все те случаи, когда мы с Эмми прыгали здесь в волнах. Детьми мы бежали в воду с привязанными к запястью досками для серфинга, а мама всегда оставалась неподалеку, следя, чтобы мы не утонули. Подростками пытались впечатлить спасателей новыми бикини и мелированием. А до аварии мы приезжали сюда с Тедом, который пищал от восторга, цепляясь за мамину руку, когда они вместе купались в волнах. Я обычно вызывалась посидеть с сумками, в тишине и спокойствии полистать ленту в телефоне. Столько зря потраченных часов – вроде бы и рядом, но всегда по отдельности.

– Ну что, на счет «три»? – предлагаю я.

Поза Джори – это нечто: голова опущена, плечи подняты, еще и бормочет что-то, но слишком тихо, – и я снова напоминаю ему, что это вообще-то была его идея.

Джори протягивает мне руку, чтобы вместе добежать до волн, но я уже бросаюсь вперед. Он ругается, догоняя меня, крича, что бежать на счет «два» – жульничество, и потом еще долго жалуется и жалеет о гидрокостюмах, пока я не брызгаю в его сторону. Джори вскрикивает, а я поскорее ныряю. Вода настолько холодная, что из легких будто вышибает весь воздух. Глаза щиплет, и я плачу и смеюсь одновременно.

Именно это мне и было нужно. Выпустить эмоции, признать, что я просто в ужасе, освободиться от накопившегося груза тревоги и слез, прежде чем вернуться в дом Эмми и ответить маме, что нет, я не знаю, где перекрывать трубы, и нет, я не искала информацию о том, что делать, если у Теда случатся судороги, но я готова и хочу учиться, если только она даст мне шанс. Сегодня вечером, когда мы все вернемся из больницы, я приготовлю Полли и Теду что-нибудь, и это будет не паста с песто и сосисками. Я докажу, что она неправа.

Бредя вместе с Джори по мелководью обратно к пляжу, я думаю об оставшихся на кухне припасах. Может, все же придется снова варить макароны. Надо двигаться постепенно, шаг за шагом.

Май

Глава восьмая

– А ты обычно сама гладишь свою форму или родители? – Кажется, я уже знаю ответ.

– Папа гладил, – отвечает Полли с дивана, даже не поднимая глаз от телефона.

– Ясно. Что ж, тогда я ее тебе сегодня поглажу. – Все равно придется что-то и себе гладить – как-никак пора на работу, первый день в офисе. – А ты уверена, что готова вернуться? Я могу поговорить с твоим руководителем в школе, если тебе нужно больше времени.

– Я иду в школу завтра, – говорит Полли.

– Как скажешь, ты начальник.

Я прикусываю и так обгрызенный ноготь большого пальца, оглядывая такой обычно прибранный дом Эмми с Дугом. Повсюду царит настоящий бардак, каждая вообразимая, да и невообразимая, поверхность завалена хламом. Постиранные вещи кое-как развешаны на стульях и батареях, не до конца высохшие полотенца почему-то пахнут хуже, чем до стирки. На столе с одного края видны пятна джема с арахисовым маслом (во всяком случае, я надеюсь, что это арахисовое масло), а на другом конце опасно близко к краю балансирует неряшливая стопка писем и журналов. Из мусорного пакета что-то высыпалось, пока я его доставала, но вынести не успела. Не знаю, куда его деть, – опять забыла, что мусоровоз уже приезжал и на этой неделе не вернется, так что в большом баке снаружи скопилось мусора уже не за две, а за три недели.

В гостиной тропинка из игрушек ведет к эпицентру хаоса: Тед перевернул две плетеные корзинки игрушек и ту, что поменьше, надел себе на голову. Поднявшись на ноги, он направляется прямо к камину, и я бросаюсь вперед, уже ожидая, что через две секунды он почувствует боль и неизбежно начнет плакать, но, к моему удивлению, Тед не плачет вовсе, а смеется в своем новом плетеном шлеме. Усевшись обратно на ковер, он, как веслами, разгребает ручками море игрушек. Я наблюдаю, как часть из них улетает под диван, где уже валяется наполовину съеденный банан, до которого не дотянуться. Вот мама-то отведет душу, когда приедет… У меня большой соблазн просто взять и затолкать под диван все остальное и подумать об этом позже, но перспектива отмывания игрушек от банановой каши останавливает.

И я решаю сделать то же, что и всегда, когда количество навалившихся дел просто зашкаливает, – то есть ничего. Маме просто придется принять нас такими, какими увидит. Не думаю, что обнаруженное зрелище ее порадует, но и вряд ли сильно удивит – очень уж часто за последнее время она переглядывалась с папой и неодобрительно цокала языком. В среду, когда я в мессенджере спросила ее, есть ли у Эмми фольга или пищевая пленка, чтобы я отложила на потом часть чили, которое она нам приготовила, она тут же перезвонила в панике, только чтобы сказать, что разогревать рис больше одного раза смертельно опасно.

– Мне кажется, ты чуточку драматизируешь, – заметила я, но, погуглив «смерть от отравления рисом», обнаружила, что она не совсем слетела с катушек и поводы опасаться есть.

Я правда не понимаю, каким образом я должна все это просто раз – и знать. Как так может быть, что в школе меня учили замечать ономатопеи ⁸ в хрестоматии и играть «Братца Якова» на пианино и в то же время ничего не сказали о том, что простой дважды разогретый рис может привести к смерти? Почему нас не научили таким жизненно необходимым навыкам? Будь в школе обучение более практичным и полным, уверена, многих ляпов мне удалось бы избежать. Как и если бы я съехала от родителей и научилась сама стирать свои вещи до того, как мне исполнился тридцать один год, но уж как вышло.

Зато сегодня утром мы с Тедом хотя бы одеты, в отличие от Полли, которая так и сидит в пижаме, приклеившись к своему смартфону, – это, похоже, ее состояние покоя. Знаю, не мне говорить об интернет-зависимости. До недавнего времени я часто засыпала с красными глазами и скрюченными, будто еще держащими телефон пальцами, после того как проверяла соцсети одну за другой, но с момента аварии бездумного листания ленты в моей жизни стало значительно меньше. Мне уже начинает этого не хватать, что на самом деле очень глупо, учитывая, что все мои уведомления обычно сообщают, что кто-то из бывших одноклассников объедается «шикарным» бранчем из яйца пашот и тоста с авокадо, который они по каким-то причинам фотографируют и тут же загружают с хештегом #здоровыйзавтрак. Терпеть не могу, когда «шикарным» называют все подряд, без разбора. «Шикарная пинта», «шикарное печенье», «шикарная девчонка». Джори как-то сказал, что я слишком остро реагирую из-за неуместного употребления слова «шикарный», и теперь каждый раз меня дразнит. Я чувствую укол боли, вспоминая о всех тех часах, когда мы с Джори болтали обо всем и ни о чем. Может, и скучаю я не по бездумному листанию ленты, а просто по свободному времени.

– Хочешь чаю, Пол?

Она отказывается, даже не подняв головы. И так она отвечает на все. Нет, она не хочет есть, не хочет разговаривать, нет, ей ничего не нужно. Да, знаю, что мы не были особенно близки прежде, но всегда ладили и хорошо проводили время, а теперь, когда ее мамы и папы нет рядом, между нами будто пропасть. И каждый раз, стоит мне открыть рот, собираясь заговорить с ней о чем-то кроме еды, я слишком долго медлю и так и закрываю его, боясь своими словами лишь расширить эту пропасть.

Тед спокойненько играл себе на полу, но я чувствую, как он начинает злиться. Он пытается запихнуть целую армию человечков в свою пожарную машину через одну дверь и все больше расстраивается, когда они вываливаются из другой. Он разочарованно бросает машинку об пол, и у нее отваливаются обе дверцы, а личико Теда сморщивается в сердитой гримасе.

– У меня не получает-ся-а-а-а! – ноет он, как всегда в таких случаях. Подходит ко мне с машинкой в одной руке и двумя маленькими красными дверцами в другой. – Тетя Бет, чини, – требует он, толкая мою руку с чашкой чая, который тут же выплескивается на футболку.

Я ставлю уже пустую чашку и забираю у него игрушку, сделав себе мысленную пометку вытереть лужу чая с кофейного столика. Прикрепив на место дверцы, я возвращаю ему машинку. Он дергает за водительскую дверь, и та снова отваливается.

– Она опять сломалась!

– Вот почему надо быть аккуратнее. Смотри, я покажу, – предлагаю я.

Сажусь на корточки, снова ставлю на место дверцу и показываю, как открывать и закрывать ее не так резко. Он бросается вперед и выбивает игрушку у меня из рук, а потом в отчаянии падает на колени. Ничего более анекдотичного я в жизни не видела.

– Тед, не валяй дурачка, – сделав глубокий вдох, начинаю я. – Я просто показывала тебе, как открывать дверцы, не ломая. Хотела тебе помочь. Почему ты злишься?

– Мое! – неожиданно кричит он мне прямо в лицо, и так пронзительно, что звук будто вибрирует у меня в черепушке.

Я пока не привыкла к его способности переходить от нуля до шестидесяти по шкале ярости за пару секунд. Как может такой маленький человечек быть таким сердитым и громким? Его вопль срабатывает как искра для пороха.

– Что ж, в таком случае можешь сам чинить чертовы двери! – Еще не договорив, я уже жалею о своих словах.

– Эй, не ругайся на него. – Полли смотрит на меня с дивана, нахмурившись. Как мило с ее стороны дождаться самого пика ссоры и только потом вмешаться.

– Я не ругалась на него. – Не уверена, что «чертов» считается ругательством, и вообще, я сердилась на игрушку с ее дурацкими дверцами, а не на Теда. Ну, может, чуть-чуть – на Теда.

Он плачет, прижимая к груди пожарную машинку и дверцы. Все малыши такие. Кричат, вопят, бесят тебя, а через секунду печально выпячивают губки, иногда засунув большой палец в рот для пущего эффекта, и ты тут же злишься уже на себя за то, что потерял самообладание.

Я поднимаю руки, признавая ошибку:

– Ты права, я не должна была ругаться. Мне очень жаль, простите меня, Полли, Тед. Может, получится закрепить дверцы прочнее. Спросим дедушку Джима, что он посоветует. А пока найдем тебе что-нибудь еще, хорошо? – Я обвожу рукой гору игрушек на полу.

Тед бредет к ней и выбирает похожую машинку с ненадежными дверцами.

– Полли, а ты могла бы пойти и одеться? Твои бабушка с дедушкой приедут с минуты на минуту.

– И что? – с чисто подростковым недовольством и соответствующим выражением лица тянет она. И нос еще морщит, будто я грязь какую в гостиную притащила.

– И то, что уже почти обед, а ты еще в пижаме. Пожалуйста, просто приведи себя в порядок. – Последняя фраза звучит умоляюще, и она это знает. Как же жалко я выгляжу.

– Ты беспокоишься о моем внешнем виде только потому, что тебе за него попадет. Почему тебя волнует, в пижаме я или нет, – понятия не имею. Посмотри, на что похож дом – да и ты сама. – Отклонившись, она выглядывает из окна. – В любом случае уже поздно.

Только в этот момент до меня доходят ее слова о моем внешнем виде, и я смотрю на залитый чаем топ и треники, стараясь не принимать замечание на свой счет, хотя именно этого Полли и хотела.

Вслед за знакомым маминым стуком в дверь в замке поворачивается ключ. Эти ее «тук-тук-тук» – скорее оповещение о прибытии, чем просьба открыть дверь. Она все равно зайдет. Тед бежит здороваться. Надеюсь, он не расскажет, что его тетушка Бет сказала слово «чертов».

– С добрым утром, дорогие! – Мама обнимает Полли с Тедом, а мне достается только хмурый взгляд: – Что за жуткий запах?

– Помойное ведро. Не волнуйся, я как раз собиралась его вынести.

Вслед за мамой входит папа с сумкой, в которой, как я предполагаю, наш обед. Он целует меня в щеку:

– Как ты, милая?

Я замечаю, как он через мое плечо оглядывает царящий в комнате хаос. Мама уже завязала мусорный пакет и идет выставлять его за заднюю дверь. И это она здесь только тридцать секунд.

– Мам, я через минуту все сделаю. Чай? Кофе? – вымученно улыбаюсь я.

– Было бы чудесно, чашечка чая не помешает, – отзывается мама из-под раковины, откуда вытаскивает рулон мусорных мешков. – Ведро хорошо бы помыть антибактериальным гелем или отбеливателем.

– Я же сказала, что все сделаю через минуту. – Очевидно, я говорю сама с собой, так как она уже надевает резиновые перчатки.

– Конечно, сделаешь, я просто заметила, что мусорные ведра нужно время от времени мыть, иначе завоняют.

– Воняющие ведра, поняла, – соглашаюсь я. – Полли как раз собиралась пойти переодеться – правда, Пол?

Полли бросает на меня сердитый взгляд, но наконец встает с дивана.