Buch lesen: "Не сдавайся!", Seite 2
Глава третья
– Ты добавила два макчикена. Ты точно хочешь два?
Мама хмурится, разглядывая экран:
– Нет, один. И я не заказывала большую картошку, они добавили ее сами!
Технологии маму неизменно озадачивают. Я мягко отодвигаю ее от экрана:
– Я сама сделаю заказ. Папе как обычно? А что будет Полли?
Я бросаю взгляд через стол. Папа сидит, ссутулившись, и пустым взглядом смотрит в толпу обедающих. Тед смотрит мультики в телефоне Джори, крепко вцепившись в свою любимую мягкую игрушку, слоненка по имени Мистер Хоботовски. Джори перехватывает мой взгляд и улыбается. Это скорее полуулыбка, притом грустная. Я печально улыбаюсь в ответ. Полли умостилась в уголке стола, уставившись в телефон. Мама передает, что она ничего не будет.
Я все равно заказываю ей гамбургер и забираю чек с номером нашего заказа, попутно захватив трубочки, салфетки и налив кетчупа в два крошечных соусника. Не очень представляю, что Тед обычно ест и пьет, но точно знаю, что картошки фри без кетчупа для него вообще не существует. Вручаю все это маме и отправляю ее к нашему столику, а сама отхожу в сторону, к кассам, в ожидании заказа. От запаха фастфуда меня мутит. Кажется таким нелепым в этот самый момент ждать заказ в «Макдональдсе». Будь здесь только мы, взрослые, или мы, взрослые, и Полли, нам бы точно не пришло в голову останавливаться на перекус, но, когда с вами малыш, выбора нет: животикам нужна еда.
Сейчас вечер пятницы, и такое ощущение, что в «Макдональдсе» сидит весь мир. Помогая маме разобраться с самостоятельным заказом через автомат, я еще как-то держалась, но теперь, стоя в очереди, я чувствую, что толпа будто смыкается вокруг меня. Я не хочу быть здесь, среди людей, смеющихся, беспечно хлюпающих молочными коктейлями. Их веселье меня оскорбляет, мне хочется закричать: «Почему вы смеетесь?! Неужели не знаете, что сегодня произошло?» Конечно, они не знают о случившемся, а даже если бы и знали, то сказали бы: «Мне так жаль, это просто чудовищно», – а потом смех и хлюпанье возобновились бы. Это же не их трагедия, верно? Не их проблема.
Мы молча заставляем себя приняться за еду, время от времени отвечая Теду, который в один присест расправляется со своим кетчупом и просит бабушку принести ему еще. Мама приносит еще три соусника, и Тед, удивленно взглянув на нее, возвращается к еде. Интересно, знает ли он, что сегодня может попросить у нас что угодно?
Полли свой бургер даже не развернула и едва прикоснулась к напитку. И, если мама с папой выглядят опустошенными, Полли вся на нервах. Не знаю, нормальная это реакция на горе и потрясение или нет. Может, нормальная. Может, она как раз и реагирует как положено. А все мы тем временем едим через силу только ради Теда, который до сих пор не знает, что его папы больше нет, и считает, что мама просто очень крепко спит. Он единственный из нас не ахнул от изумления, увидев Эмми в бинтах.
– Мамочке бо-бо! – сказал он доктору. – И она немножечко устала.
– Что будем делать? – тихо спрашиваю я. – Сегодня.
Что каждый из нас будет делать в долгосрочной перспективе, я тоже не знаю, но вряд ли это разговор для «Макдональдса».
– Думаю, Полли с Тедом останутся у нас, – отвечает мама.
– Нет. – Голос Полли звучит так решительно, что я даже подпрыгиваю.
– Нет? – переспрашивает мама.
– Я не хочу к вам, бабушка. Я хочу домой.
Я кручу в руках бумажную обертку из-под трубочки.
– Я могу остаться с ними у Эмми. Посплю на диване.
Я хотела остаться в больнице, но доктор Харгривс отвела папу в сторону и велела всем отправляться домой. Она знает, что мы живем в часе езды, и пообещала позвонить, если в состоянии Эмми будут любые заметные изменения. И сейчас папа кивает в знак согласия. А вот маме идея не очень понравилась, судя по поджатым губам.
– Мам?
Она нерешительно качает головой – это ни да ни нет.
– Ну, наверное, за одну ночь ничего не случится, – наконец произносит она. – Я бы сама осталась, но на диване спать не могу, не с моими суставами, и будет неправильно спать, ну…
«В их кровати» повисает в воздухе, и мы все старательно переводим взгляд на Теда, наблюдая, как он доедает последние кусочки картошки и облизывает пальцы.
Мама начинает подробно перечислять, что нужно сделать, будто я везу детей в дальний поход, а не остаюсь с ними у них же дома. Она считает, что я не справлюсь. Признаться, я никогда не оставалась с ними на ночь одна, и, как бы я ни притворялась, что знаю их распорядок дня, она уже сбила меня с толку, упомянув памперсы, которые, как я считала, Теду больше не нужны.
– Я думала, он их уже не носит?
– На ночь носит, милая. А вот днем – нет.
– А, точно, хорошо. Что ж, я разберусь.
– Мы приедем прямо с утра и поможем, – обещает мама.
«Сменим тебя» – вот что она имеет в виду, и думаю, утром я точно этому обрадуюсь.
Мы друг за другом выходим на парковку, и Тед спрашивает, можно ли ему поехать с Джори в его минивэне, а когда мама запрещает, падает на пол и начинает вопить. Очень громкий звук для такого маленького человечка.
– Он уже слишком устал, – поясняет мама, поднимая Теда с пола, попутно уклоняясь от его молотящих по воздуху ручек и ножек. – Джори, дорогой, отвезешь его?
Джори кивает и идет с папой за детским креслом, а я окликаю Полли и говорю, что подожду ее дома. Она только смотрит на меня и не отвечает.
Когда мы подъезжаем к дому Эмми, мама с папой и Полли уже внутри. Тед уснул в своем кресле, и, немного повозившись с ремешками, я наконец вытаскиваю его из машины. Не помню, когда последний раз брала его на руки, но он гораздо тяжелее, чем мне казалось.
Джори, развернув машину, останавливается рядом и опускает окно:
– Точно не хочешь, чтобы я остался? Тебе сейчас лучше не быть одной.
Мне больше всего хочется, чтобы он остался, но вдруг Полли решит поговорить со мной? Вряд ли, но сегодня за них с Тедом отвечаю я, а при Джори она может почувствовать себя неловко. Мысль, что меня оставят за главную, еще и с детьми, пугает. Я качаю головой.
– Ладно, – кивает Джори, но не двигается с места. – Мне просто ужасно не нравится, что ты в таком состоянии будешь одна.
– Я справлюсь, честно. И потом, ты же знаешь, что, если останешься, мы нарушим наше золотое правило, действующее с зимы 2015 года?
Джори улыбается:
– Уверен, сейчас есть смягчающие обстоятельства, но да, это будет нарушением. Я тебе напишу.
Я несу Теда по дорожке к крыльцу и мельком замечаю движение в гостиной дома по соседству – это Альберт, сосед Эмми, тут же вновь скрывшийся за занавеской. Эмми часто рассказывает об Альберте. «Представляешь, ему за восемьдесят, но голова у него работает что надо!» Недавно я поймала себя на мысли, что лучше бы она вообще о нем не говорила и не напоминала мне о том злополучном вечере пару месяцев назад, когда я перебрала с алкоголем и меня стошнило в его цветочный горшок. Эмми с Дугом чуть со стыда не сгорели. Я должна была извиниться перед Альбертом тем же утром, когда Дуг все за мной убрал, но чувствовала себя нехорошо и не пошла, а потом момент был упущен. Не сомневаюсь, теперь он меня недолюбливает: каждый раз, проходя мимо и старательно отворачиваясь, я чувствую его пристальный взгляд. И вдруг понимаю, стоя на пороге с Тедом на руках, что до сих пор считала эту неловкую ситуацию с соседом сестры настоящей проблемой.
Мама впускает нас и тут же забирает у меня Теда, уже держа в руке памперсы, пижамку и зубную щетку, чтобы сразу отнести его умываться и спать. Сотрудник по связям с семьей, с которым мы днем встретились в больнице, беседует с папой в гостиной. Нам уже сообщили, что водитель грузовика в больнице, у него случился приступ, который и спровоцировал аварию. Про расследование я больше ничего слышать не хочу, так что сажусь на ступеньки у подножья лестницы и смотрю на развешенные по стене семейные фотографии.
Эмили кучу времени сначала выбирала снимки, а потом развешивала рамочки, пытаясь воссоздать «настенную галерею» из соцсетей. Я беспощадно дразнила ее за это, как и всегда, когда она сходила с ума по очередной идее какого-нибудь «инфлюенсера», но фотографии правда смотрятся замечательно. Эмми подобрала к ним яркие рамки, и сейчас мой взгляд притягивает к себе оранжевая, со вставленной черно-белой фотографией их семьи на пляже. Кажется, ее я прежде не видела. Встаю и подхожу поближе, чтобы рассмотреть, тут же чувствуя подступающие слезы. Эмми держит Теда на бедре, Дуг обнимает за плечи Полли. Похоже, что-то рассмешило Теда прямо перед съемкой, потому что он хохочет, запрокинув голову, а его мама, папа и сестра повернулись к нему. Никто не смотрит в камеру: Полли от смеха прикрыла рот рукой, Дуг как будто что-то говорит, а лицо Эмми наполовину скрыто растрепавшимися на ветру кудряшками. Даже только глядя на фото, я слышу их голоса. Все четверо смеются, а Эмми шутливо-недовольно жалуется: «Мамочка просто хочет одну нормальную семейную фотографию. Неужели я так много прошу?»
– Это я их сфотографировал. – Из гостиной ко мне выходит папа, останавливается рядом, и я кладу голову ему на плечо.
– Уидемут? – Пытаюсь понять, что за дюны у них за спиной.
– Точно, – грустно кивает он. – На День матери в прошлом году. Мы поехали покататься утром, потом вернулись домой, устроили обед, помнишь?
Помню, они тогда делали мясо на гриле. На пляж я не попала, потому что накануне была в пабе с Джори и на следующий день осталась в кровати, пересматривая сериал «Голливудские холмы». Вспомнив тогдашнее сообщение от Дуга, я смеюсь, и папа бросает на меня озадаченный взгляд.
– Я же тогда не поехала с вами, – объясняю я, указывая на фото. – Но Дуг отправил мне фото с пляжа, на котором он прыгает «звездочкой», с подписью: «Вот как похмелье НЕ выглядит». В ответ я отправила эмодзи со средним пальцем.
Папа цокает языком, зато он улыбнулся. Но при виде ворвавшейся в холл Полли с перекошенным от ярости лицом наши улыбки гаснут.
– Как вы смеете вот так стоять и смеяться?!
Мы с папой растерянно переглядываемся. Мы вспоминали Дуга, и это было счастливое воспоминание. Мы хотели поделиться им, хотя бы на миг забыть о сумасшествии вокруг. Я тут же чувствую укол вины за то, что не выгляжу более расстроенной. Мама шикает на нас сверху, чтобы не шумели: Тед только уснул.
– Полли, милая… – Папе никак не удается подобрать слова, он пытается увести ее обратно в гостиную, но Полли не двигается с места у подножья лестницы.
Я тоже не знаю, что сказать. Указываю на фото, хочу все объяснить, надеясь, что она подойдет к нам и мы посмотрим вместе.
– Я просто рассказывала твоему дедушке о смешном сообщении, которое твой папа прислал мне в тот день, когда вы фотографировались. Он дразнил меня, потому что…
– Нет.
Я замолкаю. Полли изо всех сил мотает головой, и я боюсь, что она себе что-нибудь повредит. Девочка-подросток передо мной с широко распахнутыми глазами и напряженной спиной настолько непохожа на беззаботного ребенка с пляжной фотографии, что я едва ее узнаю. Душевной боли в ней хватило бы на нас всех. И я неожиданно осознаю, что, хотя все мы очень горюем, больше всего жизнь изменилась у Полли с Тедом – их мир перевернулся.
– Прости, что я засмеялась, Пол. Мы не хотели тебя расстроить. Могу я что-то сделать? Хочешь поговорить? – Я оборачиваюсь к папе за помощью.
– Он так гордился тобой, солнышко, – говорит он ей.
Я тянусь к Полли, надеясь, что она позволит обнять себя или хотя бы взять за руку. Но она все еще качает головой. Похоже, слова дедушки привели ее в еще большее волнение.
– Нет, это не так! – Она протискивается между нами и взбегает вверх по лестнице.
Я уже делаю шаг за ней, но папа советует дать ей побыть одной. От хлопка двери наверху мы оба вздрагиваем. Из гостиной появляется сотрудник по связям с семьей и подает мне чашку чая, виновато улыбнувшись папе:
– Тебе я ничего не принес, Джим: Мойра сказала, вы уже скоро поедете.
Папа заверяет его, что все в порядке, что им правда пора выезжать. Не хочу, чтобы они уходили. Подступающее чувство паники заставляет меня задуматься, а не сказать ли маме, что лучше все-таки всем поехать к ним домой. Я не справлюсь. Никогда не оставалась за старшую.
– Горе не всегда проявляется так, как мы ожидаем, – говорит сотрудник, мотнув головой в сторону комнаты наверху.
– Просто она так сильно злится… Я не знаю, что говорить. – Делаю глоток чая. – Когда мы завтра скажем Теду про его папу, он… ну, он поймет?
Папа кладет руку мне на плечо, легонько сжимая.
– Бет, мы все измотаны. День был очень долгим. Давай подумаем о завтрашнем дне завтра?
– Ладно, – соглашаюсь я, хотя беспокоюсь уже сейчас.
Когда они с мамой собираются выходить, я ловлю себя на том, что цепляюсь за них обоих, удерживая за пальто. Хочу им сказать, что не знаю, как обращаться с Полли или что делать, если Тед проснется ночью, но не говорю. Когда я наконец их отпускаю, мама обменивается с папой нечитаемым взглядом.
– Милая, давай я останусь, – предлагает она, – а ты поедешь домой с папой?
– Нет, я справлюсь. Вы же все равно приедете утром.
Сотрудник по связям с семьей тоже уходит, оставляя нас отдыхать.
Когда я закрываю дверь, со второго этажа доносятся едва различимые рыдания. Поднимаюсь и нахожу Полли на полу в спальне ее родителей, прижавшуюся к ножке кровати, в обнимку со свитером Дуга. Сажусь на пол рядом.
– Его правда больше нет? – Она оборачивается, вглядывается мне в лицо.
Я киваю.
– Мне так жаль, Пол. – Обнимаю ее за плечо и крепко прижимаю к себе, когда она падает мне на руки, по-прежнему уткнувшись в свитер.
Мы так и сидим на полу какое-то время, пока обе уже не можем плакать и чувствуем только опустошение. Когда Полли собирается к себе, я предлагаю остаться на ночь в ее комнате, но она говорит, что справится сама, и прощается до утра. Я заглядываю к Теду, тихонько посапывающему, – он уже спихнул одеяльце с тракторами в изножье кровати. При мысли о том, что придется рассказать ему про Дуга, в груди у меня все сжимается и приходит новая волна панического страха. Бережно подтягиваю одеяло повыше, подтыкаю по краям, и стараюсь не думать ни о чем, только слушать только его мирное посапывание.
– Спи крепко, малыш, – шепчу я. – Мне ужасно жаль.
Глава четвертая
В итоге все проходит гораздо хуже, чем я вообще могла представить. Тед никак не может понять, о чем мы говорим, наши слова его только путают, и нам приходится выражаться все яснее. В конце концов мама, которая будто бы держится крепче остальных, опускается перед ним на колени, берет его ручки в свои и объясняет как можно четче, что его папа не на работе и не поправляется в больнице:
– Он больше не вернется домой, золотко, но он не хотел бросать вас с сестрой. Он очень любил вас.
Тед пару секунд сидит неподвижно, а потом спрашивает про маму, начиная еще один тяжелый разговор.
– Она сейчас придет? – снова и снова повторяет он. – Когда отдохнет?
Никогда еще я не сдерживала слезы с таким трудом.
Мы опять приезжаем в больницу, на этот раз без Теда, с которым согласилась посидеть подруга Эмми, Кейт. Мама сказала, что лучше оставить его поиграть с дочкой Кейт, его ровесницей, а не возить в больницу и обратно. Я собиралась спросить, может, ему будет лучше еще раз навестить Эмми, вдруг она если не увидит, то хотя бы услышит его, но мама уже обо всем договорилась. Поспать родителям не удалось, и мама, немного взбудораженная, приехала в семь утра с кучей поручений наготове. Первым моим заданием было принести из шкафа какую-нибудь одежду Теда, но, выходя из дома, я заметила, что одела она его совсем в другое, а выбранные мною вещи не пригодились вовсе, так что даже не знаю, зачем она вообще тратила время и давала мне поручения. Все равно все всегда переделывает сама. Всегда.
Полли за это время едва произнесла пару слов и сейчас выглядит усталой и нервной. Похоже, поспать этой ночью удалось только мне – и то, думаю, из-за похмелья, о котором я напрочь забыла, но стоило лечь на диван и выключить свет, как оно тут же дало о себе знать. Утром я проснулась с затекшей шеей и, только когда Тед сверху позвал маму с папой, вспомнила, где нахожусь и почему.
Когда мы приехали в больницу, доктор Харгривс снова собрала нас всех в комнате для плохих новостей. Сегодня она была более взволнованной и явно спешила, но все равно нашла время подробно объяснить нам, что происходит с Эмми. Хороших новостей пока не было, но и причин для беспокойства (в дополнение к основной) тоже. Как воспринимать эту новую информацию, мы не очень поняли. «Все могло быть хуже», – твердила я про себя, что, может, и звучало как бред, потому что хуже быть уже не могло, но Эмми хотя бы осталась жива, несмотря ни на что. Она не должна сейчас лежать в больничной палате, но она здесь. Какое-то время мы молча повторяем эти мысли про себя, одновременно не в силах избавиться от острого разочарования, что она не проснулась и не заговорила с нами.
– У вас остались вопросы? – обращается ко всем доктор Харгривс.
– Ей не становится лучше, да?
Мы все удивленно оборачиваемся к Полли, чей голос не слышали уже давно, а затем обратно к доктору Харгривс, которая, похоже, тщательно обдумывает, что ответить. В четырнадцать лет Полли еще не взрослая, но и как с ребенком с ней уже не поговоришь.
– Сказать по правде, мы просто не знаем. За последние сутки мы провели множество обследований и тестов, впереди еще больше. Жизненные показатели твоей мамы сопоставят со шкалой комы Глазго, которая оценивает уровень сознания пациента. Именно по этой шкале мы будем оценивать состояние Эмми, так что все улучшения увидим сразу, как и если что-то пойдет, увы, не так и наступит ухудшение. Последствия травм головного мозга непредсказуемы, поэтому впереди у нас долгий и неопределенный путь. Я не могу обещать, что твоя мама поправится полностью или хотя бы частично, так как есть вероятность, что этого не произойдет. Но мы не теряем надежды.
Я замечаю, что киваю, приободрившись от слова «надежда». Мы все надеемся, но и понятия не имеем, о чем речь. А ведь «надежда» от доктора значит больше, чем наша, верно?
Так как навещать Эмми мы можем только по двое, мама решает, что сначала пойдут они с Полли, а через час мы поменяемся. Мы с папой делаем, как нам говорят. Просто сидеть мы оба не можем, поэтому, когда нас вежливо просят уступить «комнату для плохих новостей» следующей семье из этой очереди несчастных, мы решаем пройтись.
Папа говорит много и быстро. Под глазами у него темные круги, на шее и подбородке пробивается серая щетина. Он никогда раньше не забывал побриться, и я не видела его таким заросшим с тех пор, как мы ходили в походы. Те недели в летние школьные каникулы были самыми счастливыми в моей жизни, однако, когда Эмми с Дугом пытались вытащить меня в Ползет на побережье Корнуолла пожить в палатках, я придумала какую-то отговорку. Надо было поехать с ними. Тогда я принимала все как должное и считала, что таких путешествий будет еще много.
Мы спускаемся на лифте вниз к главной регистратуре и выходим подышать свежим воздухом. Свободная скамейка поблескивает от влаги, но мы все равно садимся. Папа говорит о завещаниях и их официальном утверждении.
– А это нельзя обсудить позже? – Холод скамейки ощущается сквозь джинсы, и я натягиваю куртку пониже.
– К сожалению, – вздыхает папа, – мне придется заниматься всеми вопросами очень скоро. Эмми с Дугом назначили меня своим душеприказчиком. А состояние твоей сестры такое, что я просто обязан разобраться с делами Дуга. У него ведь больше никого нет?
– Нет, – подтверждаю я. – Даже не подумала об этом.
Дуг не знал своего отца, а с матерью у них были сложные отношения: с тех пор как она перебралась в Ирландию, они и разговаривали-то редко. Я помню тот неловкий семейный вечер много лет назад, на котором мама Дуга с моей мамой спорили, кто подержит на руках малышку Полли, а Теда она, кажется, даже не видела. На самом деле наши мама с папой и были семьей Дуга. И, наверное, я тоже. Он столько раз говорил, что я для него как младшая надоедливая сестренка.
– Все еще не могу поверить, что его нет. – Я ковыряю обтрепавшийся край дырки на джинсах.
– Я тоже, – качает головой папа. – Все вспоминаю тот день, когда они отдали мне копии своих завещаний на хранение. Я убрал их в старый письменный стол твоей мамы и помню, как сказал Эмми: «Будем надеяться, они мне никогда не понадобятся!» Мы тогда рассмеялись, потому что это казалось таким… маловероятным. Просто на всякий случай. «Перестраховка» – так она объяснила. С настоящим документом ей было спокойнее спать. Никогда не думал… – Он замолкает.
Какое-то время мы оба размышляем о своем. Я кладу голову ему на плечо, а он гладит меня по руке.
– Они выбрали тебя, милая. Указали в своих завещаниях. Они назначили тебя опекуном Полли и Теда в случае смерти их обоих. Ты же знала, да?
Киваю. Я действительно знала об их завещаниях, но воспоминание действует как удар током. «В случае смерти нас обоих…» – говорилось там. А Эмми жива.
– Твоя мать из-за этого уже немного не в себе.
– В каком смысле? Мы все сейчас не в себе.
На самом деле я точно знаю, о чем он. Мама считает, что я на роль опекунши не подхожу. Когда как-то за ужином Эмми подняла эту тему, мама точно не обрадовалась. За молчаливым негодованием последовали опасения, и их она озвучила прямо за пудингом:
– А ты уверена, что хочешь доверить заботу о детях Бет? Что думаешь, Бет, солнышко? Ты и о себе позаботиться не всегда можешь, согласись, а как, скажи на милость, собираешься присматривать за детьми?
Я тогда пожала плечами, уткнувшись в свой чизкейк. Еще не хватало беспокоиться о том, что она не одобряет выбор Эмми, тем более что этого никогда не произойдет. Мама ухитрилась припомнить мне и частые смены работы, и долги, и чудовищный список неудачных свиданий, и шесть штрафов за превышение скорости – и все это даже до кофе.
– Я только хотела сказать, что ты могла бы выбрать кого-то более ответственного, Эм, – завершила свою речь она. – Более взрослого.
На что Эмми напомнила, что я уже старше, чем была сама Эмми, когда родила Полли.
– Твоя мама просто беспокоится, как ты будешь справляться. Она считает, что для тебя это чересчур. – Папа тщательно подбирает слова. – Я считаю, что, если захочешь, ты сможешь все, и ты это знаешь. Но ответственность и надежность – не твои сильные стороны. Просто так получилось.
– Я тоже волнуюсь, справлюсь ли, – признаюсь я. – Но, может, Эмми с Дугом больше верили в меня.
– Да. Возможно.
– Черт возьми, папа! Ты мог хотя бы притвориться, что тоже веришь в это? – Мы редко ругаемся, но сейчас он будто принял сторону мамы.
– Прости, милая.
Я не спрашиваю, извиняется ли он потому, что не имел в виду ничего такого, или потому, что не может скрыть своих сомнений. Думаю, последнее. Но я не меньше остальных удивлена, что Эмми с Дугом сочли меня самым подходящим опекуном своим детям. Особенно Дуг, который как-то сказал мне, что я напоминаю ему подростка, запертого в теле взрослого, как в фильме «Из 13 в 30». И сейчас я гадаю, он действительно одобрил это решение об опекунстве или просто решил поддержать Эмми, которая после рождения Теда из-за бури эмоций, любви и гормонов вдруг панически испугалась смерти.
Они гипотетически обсуждали то, что в реальности казалось невозможным. Может, Дуг вообще всерьез не задумывался об этом. Только они с Эмми знали, о чем договорились и почему, но сейчас никто из них нам этого объяснить не может.
Мы наблюдаем, как таксисты высаживают и забирают людей у больницы. Женщина в инвалидной коляске, примерно маминого возраста, снимает кислородную маску и закуривает прямо под знаком «Курить запрещено».
– Мама считает, что Полли с Тедом лучше пока пожить у нас, она за ними присмотрит. – Папа, может, и не поддержал меня сразу же в вопросе опекунства, но по его тону понятно, что и мамино желание ему тоже не по душе.
– Но Полли не хочет жить у вас, она хочет остаться в собственном доме. Мы не знаем, сколько времени пройдет, а мама, ну, моложе она же не становится, верно? Пап, я знаю, что ее мучает артрит, и видела, с каким трудом ей даются обычные движения руками.
Мама никогда не жалуется на боль, но я вижу, что ей больно, по тому, как она сжимает и разжимает пальцы.
Папа поворачивается ко мне:
– Только при ней так не говори.
– Почему?
– Ты же ее знаешь. Гордая до невозможности. Ненавидит суету. И не хочет, чтобы ее жалели.
Он прав. Мама всегда преуменьшала, как ей тяжело, и пришла бы в ужас, обнаружив, что мы заметили, как ей становится хуже. Я обещаю папе, что ничего не скажу, но предлагаю мягко напомнить ей, что бегать по дому с утра до вечера ей будет физически тяжело. Она, конечно, гораздо лучше меня умеет обращаться с детьми, но это я произношу про себя. Что бы мы ни сделали, выигрышного решения у этой ситуации нет. Детям нужны их мама с папой.
Мы еще какое-то время наблюдаем за жизнью вокруг больницы, пока папа не хлопает себя по коленям со словами:
– Ну что ж…
Фраза-сигнал, что пора идти. Я не двигаюсь с места.
– Бет, милая? Все хорошо?
– Нет. Я не хочу быть здесь.
– Знаю, солнышко. Но ты должна. Ты нужна своей сестре. И Полли с Тедом тоже.
– Пап, а что, если я не гожусь для этого?
Что, если мама права?
Он накрывает мою ладонь своей и сжимает.
– Чье мнение для тебя важнее всех на свете, которое ты ценишь больше других? – Глядя на мое растерянное выражение, он добавляет: – Вероятно, оно делит первое место с Джори.
– Эмми.
– Так и всегда было, – кивает папа. – А кто, принимая такое важное решение, подумал, что ты справишься?
– Эмми. – Вытираю нос рукавом куртки.
Папа смотрит на меня. Знакомый взгляд, его традиционное: «Ну вот тебе и ответ», – после чего он поднимается и протягивает мне руку, помогая встать. Моя сестра верила, что я справлюсь. Как я надеюсь, что она не ошиблась.
Занавеска в окне соседнего дома снова колыхнулась. После эмоционального дня и пробки на обратном пути из-за ремонта дороги мне хочется прижаться к стеклу и прокричать: «Хотите сфотографировать?» – но я напоминаю себе, что Альберту уже за восемьдесят, а я веду себя как параноик, потому что так и не извинилась перед ним за то, что меня стошнило в его лаванду.
Остановившись у дома Кейт, мы забрали Теда, и теперь мама несет его домой.
– Бет, хочешь, мы зайдем? Поможем тебе приготовить чай, детей уложим?
– Ну… если вы хотите, я не против. – Я вообще-то и рассчитывала, что они зайдут и помогут, и мне даже в голову не приходило ничего другого.
Мама выглядит измотанной. Я уже собираюсь ей об этом сказать, но вспоминаю наш разговор с папой на лавочке. Меня немного удивило, что она спрашивает, хочу ли я, чтобы она зашла. Наверное, папа и ей что-то сказал.
– Мы поедем домой, правда, дорогая? – приобняв маму за плечо, говорит папа. – Бет знает, что мы рядом, на этой же улице, и, если ей что-то понадобится, мы приедем утром.
Мама медлит, затем кивает и передает мне Теда:
– Он уже попил чай у Кейт, а для вас с Полли в холодильнике есть пицца и салат, я утром привезла – решила, что ты не захочешь заморачиваться готовкой. Позвоню тебе попозже, на всякий случай.
– Ага. Хорошо, – соглашаюсь я.
Полли поднялась к себе, еще когда мы приехали.
Мама с папой идут по подъездной дорожке к машине, и Тед кричит им вслед:
– Деда, сделай бип!
Папа поднимает вверх большой палец, а я поудобнее перехватываю малыша, и мы вместе наблюдаем, как они садятся в машину. Тед машет изо всех сил, а я чувствую, что вот-вот расплачусь. Папа нажимает на гудок, и Тед хихикает.
– Би-и-ип! Ты тоже сделай, тетя Бет!
Я выдаю «бип», и Тед, тут же нахмурившись, сообщает, что вышло как минимум слабо. Я «бибикаю» активнее, и он хлопает в ладоши, а потом внимательно вглядывается мне в лицо.
– Ты грустишь? – спрашивает он.
А я и не знала, что плачу, но теперь, когда он заметил, не могу сдержаться. Он обнимает меня за шею и предлагает:
– Хочешь сока?
И я смеюсь и плачу одновременно.
Я включаю Теду телевизор и пытаюсь докричаться до Полли, узнать, нужно ли ей что-нибудь, но приглушенный ответ звучит как «нет». Я кричу в ответ, что сначала уложу Теда, а потом разогрею нам пиццу, если она хочет. Тишина. Взбегаю вверх по лестнице за пижамкой Теда, но тут же несусь обратно, услышав стук в дверь. Может, мама решила, что меня все-таки нельзя оставлять без присмотра.
– О. Здрасте.
На крыльце стоит Альберт, сосед. На нем шерстяной бежевый кардиган не по размеру, одной рукой он крутит слуховой аппарат, который при этом как-то странно высоко пищит, а в другой у него букет белых цветов.
– Простите мою бесцеремонность, Бет, – вы же Бет, верно? Кажется, мы не знакомы, – здоровается он.
– Да, то есть нет. Да, я Бет, и нет, мы не знакомы. – Я чувствую, что краснею. – Рада познакомиться. – «Мне так жаль, что меня стошнило в вашу лаванду», – мысленно продолжаю я.
Наступает неловкая пауза: я вежливо улыбаюсь и жду, пока он сообщит, зачем постучался.
– Простите, вы, должно быть, так заняты. Я просто хотел подарить эти цветы. – Он вручает мне букет.
– Ой. Э-э, спасибо.
– Это подснежники, – добавляет он, будто это все объясняет.
– Мило, – киваю я. Неужели сейчас подходящее время?
Он внимательно смотрит на меня:
– Ваша сестра говорила, что это ее любимые…
– Ой, конечно, да.
Кажется, что-то такое я припоминаю. Наверное. Никогда не обращала внимания на болтовню о цветочках. Альберт выглядит смущенным, и я ощущаю укол вины. Эмми бы оценила такую заботу.
– Спасибо вам, Альберт. Это правда очень мило с вашей стороны. Эмми часто о вас говорит.
Он улыбается:
– Это первые цветы в году, глашатаи весны. В феврале я обычно передаю Эмми букетик-другой через забор, но в этом году они запоздали, а потом… – Он медлит. – Мне ужасно жаль Дугласа, он был хорошим парнем. Чудовищное потрясение для всех вас. Надеюсь, Эмми скоро поправится.
Так как он уже отступает от двери, мне не хватает храбрости сказать ему, что Эмми может вообще не стать лучше, и вместо этого я обещаю завтра отвезти ей подснежники. На этих словах лицо Альберта оживляется, так что я решаю не портить приятную беседу извинениями за свое поведение. В следующий раз извинюсь.
Возвращаюсь в гостиную и начинаю готовить Теда ко сну, на что он громко возмущается, что ему больше не дают смотреть детскую передачу. Я еще и ухитряюсь надеть на него подгузник задом наперед, о чем мне говорит спустившаяся за водой Полли. Лицо у нее покраснело и все в пятнах, но на мой вопрос она отвечает, что все хорошо, хотя это явно не так.
Я натягиваю на Теда подгузник еще раз, на этот раз правильно, затем застегиваю пижамку, которая ему настолько велика, что мне приходится закатывать штанишки на поясе.
