Buch lesen: "Не сдавайся!", Seite 3

– Это не Теда, – серьезно сообщает мне он.

– Пижама точно твоя, – возражаю я. – Из твоего ящика.

– Если вещи большие, то они из «ящика на вырост», – доносится голос поднимающейся по лестнице Полли. – Мама покупает одежду на размер больше на распродажах про запас.

Я только таращусь ей вслед. Ну конечно, Эмми так делает. Не могу сказать, что я удивлена этой системой «ящика на вырост», учитывая, что она всегда запаковывает в вакуумные мешки весь летний гардероб, а также смотрит лайфхаки по складыванию вещей на «Ютьюбе».

Сверяюсь с инструкциями на коробке замороженной пиццы и неприлично долго разбираюсь, какой режим духовки включить. Уже хочу позвать на помощь Полли, но понимаю, что это выглядит жалко. Тем более что духовка вроде бы начала разогреваться, так что остается надеяться, что я выбрала нужный вариант.

В доме тихо, только по телевизору идет сказка на ночь на детском канале. Надо уложить Теда в кроватку, но пару мгновений я просто стою, впитывая атмосферу дома, где присутствие Эмми с Дугом чувствуется во всем. На холодильнике висят записки от руки о записи к стоматологу и чемпионате по плаванию, в котором участвует Полли. У раковины на сушилке стоит недавно политый цветок. На спинке обеденного стула висит толстовка Дуга. Взгляд останавливается на полочке для специй на стене, и я впервые замечаю, что крошечные баночки расставлены в алфавитном порядке. И как я раньше не обращала внимания? Мне становится смешно и так хочется поделиться с Дугом! Подразнить вместе Эмми за ее привычку все сортировать и залеплять этикетками, как мы обычно делаем. В прошлый раз, когда мы ее подкалывали на эту тему, она вылетела из комнаты вне себя от ярости, вернулась со своим принтером для этикеток, напечатала две и прилепила нам на чашки – с надписью «Придурок». Мне безумно хочется сейчас сидеть на диване с чашкой чая и наклейкой-«придурком» и чтобы Эмми суетилась на кухне, готовила ужин и укладывала Теда спать. Не я должна все это делать, это неправильно.

Спрашиваю Теда, хочет ли он теплого молока. Он озадаченно смотрит на меня, но соглашается. Не знаю, может, он уже и не пьет теплое молоко перед сном. Когда-то точно пил. Как странно. Мне же не должно быть чуждо присматривать за племянниками. Все тети сидят с детьми, нет? Но не я. Я из пассивно наблюдающих теть. Ну или была такой.

Когда Тед допивает молоко из бутылочки, мы поднимаемся наверх. Я задергиваю шторы в его комнате и выключаю свет, но тут же включаю обратно, потому что он начинает кричать. Тед показывает на ночник-звездочку, я нажимаю на кнопку и только потом щелкаю выключателем большого света. Теперь он как-то странно на меня смотрит, будто гадает, что я здесь делаю. Я подтыкаю вокруг него одеяльце.

– Мне нужна мамочка, – шепчет он.

Я этого ожидала и все равно словно получаю удар под дых.

– Мамочки тут нет, Тед. Она в больнице, помнишь? Мы вчера ездили ее навещать.

– Хочу увидеть папочку. – У Теда начинает дрожать нижняя губа, а потом и слезы уже катятся по щекам, на подушку в наволочке с овечками.

– Почитаем сказку? – предлагаю я.

Он кивает, одновременно шмыгая носом.

– Про Теда и змею в зоопарке.

Он имеет в виду одну из сказок, которые для него сочинил папа. Это настолько за пределами моей зоны комфорта, что я пытаюсь найти какой-то выход, но он уже обнял своего слоненка и приготовился слушать, и мне остается только улыбнуться и надеяться, что он не заметит, как мне все это непривычно.

– Жил да был мальчик по имени Тед, и как-то раз он отправился в зоопарк…

Тед держит большой палец во рту и слушает – наверное, хороший знак. Я рассказываю сказку, и все вроде бы идет нормально – не так тяжело, как я думала, – но тут я добираюсь до конца.

– Пожарник Сэм не пришел! – снова начинает плакать Тед и бьет кулачком по одеялу.

Когда сказку рассказывает его папа, Тед всегда зовет пожарника Сэма. Вот как история заканчивается, а я все перепутала. Все зазря. Тед плачет, пока у него не остается сил, а вскоре после этого снова начинает сосать большой палец и потихоньку погружается в дрему. Я сижу у кроватки, не шевелясь. Вряд ли мое присутствие поможет ему заснуть, но мне совсем не хочется оставлять его одного. Дыхание Теда выравнивается, и я подумываю, не прилечь ли рядом, но момент спокойствия нарушает Полли.

– Тетя Бет, что за запах? – кричит она из своей спальни, а потом выглядывает на лестницу.

Я выбегаю из комнаты, прижав палец к губам.

– Тише! Он только что уснул.

– Что-то горит? – шепотом спрашивает она.

– Твою мать!

Я скатываюсь вниз, в задымленную кухню, и выключаю духовку. Открываю дверцу духовки, и оттуда вырываются еще клубы дыма, а в центре лежит наша пицца, точнее, оставшиеся от нее угольки.

– Кажется, пицца готова, – робко произношу я, обернувшись к спустившейся следом Полли.

– Охренеть, – отвечает она, и, хотя мне стоит сказать ей следить за языком, я помню, что сама только что выругалась.

– Совсем забыла про нее, – оправдываюсь я. – Прости. Приготовлю нам что-нибудь еще.

– Да я все равно не хочу.

– Знаю, но что-то съесть надо. – Я роюсь в ящиках. Сейчас Полли снова закроется в своей комнате, а мне очень хочется, чтобы она осталась, – может, попробовать убедить при помощи еды? – Тост с фасолью? Постараюсь его не сжечь.

Она пожимает плечами и садится за стол, пока я готовлю нам новый ужин.

– Твоя бабушка будет вне себя, узнав, что я кремировала пиццу.

– Ага. – Полли смотрит на свои руки, а я продолжаю болтать всякую чушь о катастрофе с пиццей, получая в ответ только хмыканье.

Мы пьем чай в неловкой тишине, каждый звук приборов о тарелки оглушает. Мне очень не хочется этой неловкости, но без нее не получается. Полли едва прикоснулась к своей порции, гоняя вилкой фасолины по тосту.

– Ну и тишина, да? – говорю я. Скорее утверждение, а не вопрос.

– Спасибо за чай. – Она отодвигает тарелку.

– Пол… – зову я, помедлив, и она смотрит на меня, явно торопясь поскорее подняться обратно к себе. – Знаю, что все совсем не в порядке, поэтому даже не собираюсь задавать глупые вопросы, но я правда беспокоюсь о тебе. Хочешь поговорить о чем-нибудь? Обо всем? Или о чем захочешь?

Она отводит взгляд, а потом тихонько произносит:

– Это невыносимо…

– Понимаю. – Отталкиваю тарелку на середину стола, к той, что отодвинула Полли.

– Почему это не могла быть просто пятница…

– О чем ты?

То же самое она говорила и в больнице.

– Вчера. Почему папа не пошел на работу, а мама не осталась с Тедом на весь день, как в любую другую пятницу? Тогда ничего бы не случилось. – Ужас от осознания читается в каждой черточке ее лица.

Я тянусь к ней и накрываю ее ладонь своей, отчасти ожидая, что она отстранится, но этого не происходит.

– Поверь мне, я думала точно так же, когда узнала новости, – вздыхаю я. – Что, если бы они отменили свою встречу? Что, если бы они поехали в другой день? Если бы остановились что-то починить или застряли бы в пробке из-за ремонта дороги, отсрочив свою поездку на несколько минут или даже секунд, – и тогда никакой аварии не было бы. Но нельзя так думать, просто нельзя.

Полли вся дрожит, я чувствую это по ее руке.

– Их там не должно было быть, – повторяет она.

– Но они были, Пол. И никто из нас тут ничего поделать не может.

Она смахивает слезы со щек.

– Можно я теперь пойду, пожалуйста?

Я киваю.

– Если захочешь поговорить, я здесь. Понимаю, что лучше тебе от этого не станет, но я здесь, когда ты будешь готова…

Полли уже на середине лестницы.

Апрель

Глава пятая

У меня такое чувство, что Тед прыгает по мне уже несколько часов. Используя мои бедра как батут, он держится за шею для равновесия, попутно дергая меня за выбивающиеся из хвоста волосы. И чем больше я ойкаю, тем смешнее ему становится. Пригибаюсь, уворачиваясь от его локтя.

– Тед, думаю, уже хватит, – не выдерживаю я.

– Еще пять минуточек! – широко улыбается он. А как я постепенно узнаю, Тед так отвечает на все – а потом попросит еще пять минуточек, и еще, и так далее.

Я шлепаю себя по щекам, пытаясь чуть-чуть встряхнуться, и тут же жалею об этом, когда Тед, увидев это, тут же повторяет за мной – шлепает себя по щекам и хохочет.

– Тетя Бет просто немножко устала, Тед. Ей надо проснуться.

– Просни-и-и-ись! – вопит он мне в ухо. – Так лучше?

– М-м-м, гораздо лучше. – Я похлопываю его по ножке.

До недавнего времени причиной моего разбитого состояния, включая изнеможение или истощение, было, по словам мамы, небрежное отношение к здоровью: слишком много алкоголя, слишком мало сна, перекусы на бегу и кое-как и отвратительная привычка бездельничать, не выходя на улицу и смотря сериалы целыми сезонами. Люди в соцсетях без конца твердят, как важно заботиться о себе, но на самом деле устраивать себе выходной можно, только если ты при этом идешь в спортзал, или быстренько пробегаешь десять километров, или если ты мама-фрилансер (брр-р-р), или выбираешься из-под одеяла, чтобы повторять всякие аффирмации, прилепленные на стикерах к зеркалу. До аварии Эмми как раз начала этим всем увлекаться: увидев, что ее любимая блогерша, тоже мама, расклеила мотивационные карточки по всему дому, Эмми и себе заказала целую упаковку. Это были, к моему удовольствию и несчастью Эмми, простые белые прямоугольники с черным текстом, то есть я могла при помощи одной лишь замазки и черной ручки менять смысл. Так, я заменила «Сначала дело – передохнём потом!» на «Сначала дело – передохнем потом!», а она заметила это, только прочитав фразу вслух.

Мы с Тедом сегодня не собираемся к Эмми. Мама с Полли заедут к ней днем, а завтра – мы с папой и, может быть, с Тедом. Час за часом сидеть со «спящей мамочкой» ему скучно, и он начинает капризничать. Его можно понять, но ведет он себя громче и активнее, чем положено в такой серьезной обстановке. Женщина из соседней с Эмми палаты умерла на прошлой неделе. Ее родители дали согласие отключить ее от аппаратов. Мы видели их почти каждый день, сочувственно кивали друг другу, сталкиваясь на входе или выходе, и вид пустой палаты подействовал отрезвляюще. Мы с папой потом всю дорогу домой так и промолчали, не в силах ни о чем говорить.

С кухни доносится грохот, и я быстро оборачиваюсь. Это Полли ищет что-то в буфете.

– Пол, все хорошо?

– Ага.

Примерно такой диалог у нас и происходит по несколько раз в день. Ничего с ней не хорошо, это я точно знаю, и она знает, что я знаю, но мы так и ходим вокруг да около.

– Хочешь чаю? Я приготовлю.

– Нет, спасибо.

– Может, горячего шоколада?

– У нас его нет.

– А. Ну ладно. Сэндвич с беконом? – В моем голосе уже слышатся нотки отчаяния.

– Бекона нет. – Она распахивает дверцы и показывает на опустевшие полки. – И хлеба тоже.

– В морозилке есть, – успокаиваю ее я.

– Уже нет. Вчера достала последний. А новая буханка просто так не появится.

– Что ж, очевидно, мне пора за покупками. Если честно, я откладывала этот момент. Пыталась оформить заказ самовывозом, но слотов для заказа не осталось, – оправдываюсь я, так как в ее голосе мне слышится упрек.

– Почему ты просто не можешь пойти в магазин? – прищуривается Полли.

Начинаю жалеть, что вообще ввязалась в разговор. Теперь у нас напряженная атмосфера из-за хлеба.

– Могу. И пойду. Твои бабушка с дедушкой скоро приедут. Посмотрим, может, успею быстренько выскочить за покупками, пока папа с Тедом, а вы с бабушкой в больнице.

Полли что-то бормочет, но не могу разобрать что.

– Что ты сказала?

Она хлопает дверцей шкафчика, и я подпрыгиваю от резкого звука.

– Я сказала, – с нажимом повторяет она, – просто возьми Теда с собой. Мама только так и ходит за покупками.

– Точно, – соглашаюсь я. – Ты права.

Живя у родителей, я в основном заглядывала в местный магазинчик или рассчитывала, что мама сама поедет и привезет полные сумки, как всегда. За все свои тридцать лет в родительском доме мне никогда, в общем-то, и не приходилось покупать продукты на неделю – с ребенком или без ребенка на руках. У меня чудовищная нехватка опыта не только в походах по магазинам и заботе о детях, но и в принципе в том, чтобы быть взрослым человеком, который все контролирует. Я не контролирую ничего, от слова «совсем».

Хватаю блокнот и висящую на холодильнике ручку и записываю: «Кетчуп, хлеб, горячий шоколад».

– Я не имею в виду, что тебе надо идти прямо сейчас. – Полли достает откуда-то мятую пачку чипсов.

– Ну, не откладывать же на завтра то, что можно сделать сегодня. – Я добавляю в список чипсы. – Что еще нам нужно?

– Все как обычно, наверное, – пожимает плечами она.

– Точно, – отвечаю я, не имея ни малейшего понятия, что значит «как обычно». – Хочешь с нами? Выберешься из дома ненадолго, покажешь, что тебе купить.

– Мне не пять лет.

– Нет, конечно нет. Я просто подумала, что мы втроем лучше справимся. – Судя по разговорам, работенка предстоит та еще.

– Нет, спасибо. Можешь оставить меня одну дома. Мама с папой оставляют.

Я поднимаю бровь. Полли действительно и раньше оставляли одну, но только изредка, когда Эмми с Дугом нужно было за чем-то сбегать. Смотрю на часы: ее бабушка с дедушкой приедут с минуты на минуту, и она просто снова спрячется в своей комнате, так что вряд ли я чем-то сильно рискую.

Ищу по кухне пакеты. Единственный ящик, который я еще не проверила, похоже, застрял, так что я дергаю его изо всех сил и улыбаюсь, когда он открывается. Только неделю назад Эмми заставила меня посмотреть видео на «Ютьюбе», где женщина складывала пачку пакетов из супермаркета в крошечные треугольнички, которые потом аккуратно уложила в другой пакет. Видео называлось как-то вроде «Лайфхаки для занятых мамочек», и я тогда сказала Эмми, что это самое прискорбное зрелище из тех, что я видела.

Полли смотрит на открытый ящик не отрываясь. Меня тоже больше всего трогают какие-то мелочи – они напоминают, что Эмми не дома, а в больнице. Но у нас хотя бы есть надежда, что Эмми вернется, а видеть что-либо, связанное с Дугом, попросту невыносимо. Мне пришлось задвинуть его тапочки под кресло – понятия не имею, что со всем этим делать, и никто не говорит. Наверное, Эмми должна разобрать его вещи, но, даже будь она здесь, ей бы хотелось видеть эти тапочки на Дуге, а не решать, отправить их в кучу «на выброс» или «на благотворительность».

Вытаскиваю пять сложенных треугольничков и кладу на столешницу. Понятия не имею, сколько вообще нужно брать пакетов для покупок на неделю, но что есть, то есть. Закрываю ящик, и он снова застревает так, что я не могу ни открыть его, ни закрыть до конца. Лезу в ящик с приборами.

– Что ты делаешь? – Полли подходит ближе.

– Кажется, что-то упало и застряло за ящиком. Я пыталась его открыть, а его заело, так что ищу щипцы или что-то длинное – вдруг смогу достать, – поясняю я, роясь в деревянных ложках и лопаточках.

– Дай я. – Полли хватает длинную узкую лопаточку, засовывает ее как можно дальше и крутит.

Ящик отказывается двигаться.

– Погоди, дай я попробую, – предлагаю я. Протягиваю руку, но она не отпускает лопаточку. – Пол? Можно мне?

Она нехотя уступает мне место. Я проталкиваю инструмент как можно дальше, не шевеля, а используя как рычаг, и высвобождаю то, что застряло, в процессе выдернув с роликов сам ящик, и он проваливается в тот, что ниже. Полли бросается вперед и, отпихнув меня, запускает руки внутрь.

– Господи, Пол, да что на тебя нашло?

– Ничего.

– Тогда почему ты так суетишься?

– Просто хотела тебе помочь, – странным тоном отвечает она, пряча что-то за спиной. Выглядит как конверт. Полли кивает в сторону ящика: – Теперь можешь поставить его на место.

– Поставлю, – киваю я. – Что у тебя там?

– Ничего.

– Дай посмотрю? – делаю шаг к ней, увидев краешек рукописного текста.

Почерк сестры я узнала бы где угодно. Выхватываю конверт, игнорируя возмущение Полли, – выглядит как официальное письмо и явно уже прочитанное. На другой стороне напечатан обратный адрес, а письмо начинается с «Уважаемые мистер и миссис Лэндер». Разворачиваю. Это письмо из банка с подтверждением встречи по поводу ипотеки и списком необходимых документов. Ничего странного или необычного в нем нет, но Полли побелела как мел.

– Почему ты так хотела его забрать? – удивляюсь я. – Или в ящике спрятано еще что-то, что мне придется вытаскивать?

Полли качает головой, так и не отводя взгляда от напоминания из банка. Я снова смотрю на письмо и в этот раз замечаю то, что Эмми надписала на конверте от руки и обвела розовым маркером: «Суббота, 23 марта, 11 утра». Перечитываю снова и снова, сверяю с датой в самом письме, чтобы убедиться, что Эмми ничего не перепутала. Она не перепутала, но тогда получается полная бессмыслица. Суббота, 23 марта, должна была наступить только неделю спустя пятницы, 15 марта, когда они возвращались в день аварии. Пятница, настоящая дата той встречи, железно отпечаталась у меня в памяти. Объяснений такому несоответствию может быть множество: ошибка администратора, изменившиеся планы. Но тогда почему письмо так тщательно запрятали?

– Полли, что происходит?

– Ничего. Я просто помогала тебе починить ящик, вот и все, – широко распахнув глаза, мотает головой она.

– Я запуталась. – Перечитываю письмо и снова проверяю конверт. – Дата не та, верно?

– Я вообще об этом ничего не знаю, – отрезает Полли.

– Но ты знала, что в ящике письмо из банка?

– Да какая разница, что за дата стоит на дурацком письме? Никакой ипотеки уже не будет, разве нет? – Она повышает голос, и Тед оборачивается.

Я широко улыбаюсь ему, показывая, что беспокоиться не о чем, и он возвращается к своим игрушкам. Полли бегом взлетает по ступенькам, так и не закончив разговор. А может, и закончив. Уже начинаю привыкать, что наши редкие беседы обрываются, когда того хочет Полли.

Ломаю голову, пытаясь придумать логическое объяснение одновременно и неверной дате в письме, и реакции Полли на него. Это же просто письмо, пустяки. И тем не менее. Пытаюсь поставить ящик обратно, но получается не очень. Эмми точно говорила, что в тот день они собирались в банк обсуждать условия ипотеки. Поэтому Дуг взял отгул на пятницу, а мама с папой сидели с детьми, когда я никак не могла завести машину. Если же они не собирались в банк, почему Полли так странно вела себя из-за письма с неверной датой? А если они поехали в другое место, зачем им было врать?

Подхватив треугольнички-пакеты со стола, я говорю Теду, что до нашей отважной вылазки в супермаркет ему нужно сходить в туалет и найти свои ботинки. Он хмурится, и я обещаю ему купить что-нибудь вкусненькое, шоколадные пуговки или что он захочет. Этого достаточно – Тед тут же мчится к двери.

Пока я ищу свою обувь, меня осеняет: Полли врет. То, какая взвинченная она ходит последние недели, эта озабоченность, отрешенность… Я списывала ее настроение на горе о папе и беспокойство о маме, но выражение ее лица несколько минут назад отражало вовсе не эти эмоции. А скорее то, что ее поймали на вранье.

Глава шестая

Людей пришло больше, места всем не хватило, и друзья Дуга стоят вдоль стен в ярких рубашках и пестрых галстуках, так контрастирующих с мрачными лицами. Мама наклоняется подобрать с пола Мистера Хоботовски и передает его Теду, который уже извертелся на коленях у дедушки. Полли смотрит прямо перед собой с отсутствующим выражением. Она так похожа на Эмми в том же возрасте, просто поразительно. Я никогда этого не замечала, но сейчас только и вижу Эмми, будто на дворе 1999 год и сестра злится, что я без разрешения взяла одну из ее кофточек.

Джори кивает мне, будто пытается что-то сказать. Очевидно, затянувшаяся драматическая пауза и то, как я вытирала глаза и нос рукавом платья, лучше слов говорили о моем состоянии. Я только киваю в ответ, показывая, что я в норме, я смогу – должна, ради Дуга, за ту отзывчивость и радушие, с которым он относился ко мне все эти годы, и за то, что так редко жаловался на свою маленькую сестренку-свояченицу, которая нередко заявлялась на очередной семейный ужин без приглашения или тащилась за ними в выходные, потому что сама еще совсем не определилась со своей жизнью.

Все смотрят на меня, и я стараюсь вспомнить дыхательное упражнение, о котором столько твердила Эмми, – оно, по ее словам, помогло при родах Теда и пригождалось в других ситуациях, когда ее переполняли эмоции. Вдох на 4, выдох на 8, кажется. Или наоборот, вдох на 8, выдох на 4? Узнав, сколько она заплатила за эти курсы правильного дыхания, я смеялась так, что чуть не описалась. «У тебя на лбу написано, как легко тебя надуть, и эти твои организаторы хиппи-родов все поняли!» – дразнила ее я, а она закатывала глаза и отвечала: «Это называется „гипнороды“, ты, зюзя, и это работает!» И вот до чего я докатилась: несмотря на годы насмешничания, стоя перед собравшимися на похоронах, я собираюсь произнести речь о покойном муже сестры, потому что сама она не может, и следую ее советам.

Мне никогда не поручали ничего настолько важного, и от ответственности, свалившейся на меня вместе с целой кучей других обязанностей, даже тяжело дышать. Все веселые школьные истории Дуга я с трудом, но сумела прочитать, а теперь, когда я должна рассказать о том, как он встретил мою сестру, как они жили вместе, душевное равновесие меня покидает.

Глубоко вдохнув, я читаю вслух с уже потрепанного листочка историю неподражаемого Дугласа Лэндера и моей сестры, начиная с их школьного романа и заканчивая счастливой семьей из четырех человек. Я рассказываю, как они обрадовались, узнав, что скоро родится Полли, когда им было всего по двадцать лет, и как следующие одиннадцать лет боялись, что у нее никогда не появится братика или сестрички, пока чудо ЭКО не подарило им Теда. Рассказываю, как Дуг доволен был своей жизнью, как он мечтал только о том, чтобы вместе с Эмми купить собственный дом и однажды закатить там огромную вечеринку, чтобы наконец как следует отпраздновать свадьбу, ведь та, что они сыграли, когда Полли была еще младенцем, вышла совсем скромной. Рассказываю, как горд он был назвать Эмми своей женой, вспоминаю его речь во время церемонии и их медленный танец под песню Боба Дилана в исполнении уличного музыканта сразу после того, как они расписались. Высморкавшись, я читаю последний абзац. Чернила расплылись, но это не важно. Я и так помню, что в нем.

– Дуг бы сказал, что в его жизни не было ничего выдающегося. Однако я искренне считаю, что он ошибался. У него был талант находить повод для радости в каждом дне, любить и ценить свою семью, наслаждаться теми днями, когда вроде бы ничего не происходит и он может оставаться дома в тапочках – всегда в неизменных тапочках, – и поэтому он так выделялся среди остальных. Ему никогда не было скучно, его не мучила тревога или беспокойство. «Жизнь прекрасна, Бет! Жизнь прекрасна», – говорил он, когда бы я ни появлялась у них на пороге, стеная, как же все ужасно. На самом деле в этом была основа наших отношений: я со стаканом, который наполовину пуст, и Дуг, с неизменной добротой показывающий мне, что есть множество способов его наполнить. Я знала его семнадцать лет, и бóльшую часть из них дразнила его за то, что он постарел раньше времени. А теперь, из-за чудовищного поворота судьбы… – Сглатываю комок в горле, повторяя про себя: «Вдох на 4, выдох на 8». – Из-за чудовищного поворота судьбы Дуг никогда не сможет состариться, и мы сейчас прощаемся с ним гораздо раньше его срока. Знаю, некоторые из вас хотят установить скамейку с памятной доской на одном из пляжей, которые он так любил, и это прекрасная идея, правда… но я также считаю, что лучший способ почтить память Дуга – продолжать искать радость в этих вроде бы обычных днях, когда ничего не происходит, стараться, чтобы наши стаканы были всегда наполовину полны, как у него, и всегда, всегда ценить хорошую пару тапочек. Если не сможем, то рискуем слишком поздно понять, насколько необыкновенны обыкновенные дни.

Я сажусь, и папа сжимает мою ладонь. Отклоняюсь в сторону – посмотреть на Полли, – но она не поднимает глаз.

– Дай ей время, – шепчет Джори, и я киваю, показывая, что понимаю, но продолжаю смотреть на нее.

Не знаю, чего я ожидала. Глупо, даже, наверное, эгоистично, но меня задело это полное безразличие. Злюсь на саму себя за это чувство, она ведь ничего не должна ни мне, ни кому-либо еще, но что-то в ее поведении беспокоит меня. Возможно, я просто надеялась, что сегодня будет какой-то прорыв.

Перестаю слушать священника и подпрыгиваю от неожиданно резкого звука электрогитары. Моя первая реакция – броситься и поскорее выключить музыку, так как первые аккорды песни Rock’n’Roll Star группы Oasis совершенно не соответствуют обстановке. Хмурюсь, оглядываясь на ряды людей позади, – наверняка мама была права, сказав: «Бет, это же похороны, а не дискотека». Но улыбки на лицах самых старых и близких друзей Дуга подсказывают, что все-таки мы не ошиблись. Даже мама признала поражение и постукивает ногой в такт. Вспоминаю, как Дуг прыгал по гостиной, наводя порядок, – стирал пыль и напевал себе под нос, что сегодня он звезда рок-н-ролла. Тот же Дуг, который сам признавался, что самое рок-н-ролльное в его жизни – это двойной эспрессо после обеда, ведь потом у него сердце всю ночь колотилось как сумасшедшее: «Я никак не мог успокоиться, Бет, знаешь, как прилив адреналина».

Тед хлопает в ладоши под музыку, довольный, всем видом будто говоря: «Теперь другое дело, слава богу, что скучная часть для взрослых закончилась». Когда этим утром мама приехала и переодела его, он, гордо выпятив грудь, сообщил мне, что это его праздничная рубашка. И действительно – на нем клетчатая рубашка и галстук, комплект, который ему купила Эмми «на особый случай», и с точки зрения Теда сегодня действительно особый случай. Ему сказали, что его папа умер и что сегодня похороны, но я ни секунды не сомневаюсь, что он не видит связи между двумя событиями и вряд ли вообще понимает, что на самом деле сегодня за день. Даже когда приехал катафалк с гробом и все собравшиеся замолчали, Тед что-то весело болтал, обращаясь к бабушке.

Песня заканчивается, и гроб медленно исчезает за занавесом. Полли сгибается пополам, рухнув на руки бабушке, и я слышу, как папа произносит: «Прощай, сын», – и эти последние слова невыносимы.

После службы я машинально киваю, благодаря и повторяя: «Спасибо, что пришли» и «Рада вас видеть», пока знакомые Дуга выходят из церкви на еще прохладное апрельское солнце. В отсутствие Эмми и учитывая, что со стороны Дуга присутствует только его мама, которая при этом ведет себя довольно сдержанно, соболезнования высказывают в основном моим родителям, Полли и мне. Все сочувственно смотрят на Теда, сидящего на руках мамы, а он спрашивает, будет ли в честь особого дня торт. Мы подходим к двустворчатым дверям, у которых образовалась пробка, и, пока ждем, меня охватывает приступ клаустрофобии и кидает в жар. Я сейчас упаду. Мне срочно нужно на воздух.

Меня выручает Тед, сообщивший маме, что ему надо в туалет. К ее удивлению, я протягиваю руки и забираю его.

– Простите, извините. Надо отвести его в туалет. Простите, спасибо. – Протискиваюсь мимо людей к туалету для инвалидов прямо у входа. – Тебе же по-маленькому?

Тед кивает, и я сажаю его на унитаз, только потом схватившись за раковину. Сердце колотится, жарко, шею и затылок покалывает, будто я лишь в эту секунду осознала, что мы прощаемся с Дугом навсегда, а я присматриваю за его детьми, пока моя сестра выздоравливает – или не выздоравливает – в больнице. Натянув на Теда штанишки, я чувствую, как у меня подкашиваются ноги, и, опустив крышку унитаза, сама сажусь на его место, пытаясь восстановить самообладание. Тед включает сушилку для рук, потом выключает, потом снова включает, поток горячего воздуха раздувает ему волосы. Кажется, у меня вот-вот начнется паническая атака. Как же мне хочется оказаться дома – дома у мамы с папой, – лежать в своей детской спальне со следами пластилина на потолке, которым я приклеивала фотографии, и беспокоиться о проблемах, которые на самом деле и не проблемы. А не у Эмми с Дугом, где должны быть они, а не я.

Я так старательно уговариваю себя успокоиться, что не замечаю, как Теду уже надоела сушилка и он распахнул дверь, открывая меня, сидящую на унитазе, взглядам последних гостей в очереди на выход из церкви. Они таращатся на меня – еще бы не таращились.

– Тетя Бет делает пи-пи прямо в одежде! – сообщает им Тед, будто это все объясняет.

– Тед! – шиплю я, вскакивая, чтобы закрыть дверь, и чувствую, что ноги все еще дрожат.

Брызгаю в лицо водой чуть-чуть сбить жар, но от смущения щеки раскраснелись еще больше. Стираю пальцами расплывшуюся тушь и открываю дверь в надежде, что никто не обратил внимания на меня на унитазе – хотя я на него просто села, и все. Они просто застали момент слабости и заметили, что для этого тайм-аута я использовала потребности своего племянника в качестве прикрытия. Они, наверное, даже его не услышали.

Ухмылка Джори говорит об обратном.

– Пи-пи прямо в одежде, – тихонько повторяет он, прикрыв рот рукой. Но тут же перестает улыбаться, внимательнее всмотревшись в мое лицо. – Эй, ты как?

– Да не очень, – отвечаю я, цепляясь за его руку, хотя снаружи мне уже лучше. – Как думаешь, заметят, если я не пойду на поминки?

Это шутка, но я действительно сомневаюсь, справлюсь ли. Тед убегает вперед, догоняет маму с папой, там его встречают объятиями и новыми слезами, и уже никуда не сбежать.

– Хм-м-м, думаю, заметят. Но все закончится быстро, даже испугаться не успеешь, – отвечает он. – И я буду там, буду держать тебя за руку. А если надо будет тебя спасать, почеши ухо.

Я начинаю изо всех сил тереть оба уха:

– SOS, SOS.

– Все будет хо-ро-шо, – обещает он. – Ну же. Самое сложное уже позади.

– Ладно, – соглашаюсь я, хотя чувствую, что самое сложное еще впереди.

– Тетя Бе-е-ет! – Тед снова плачет.

Я уже четыре раза поднималась к нему наверх, с тех пор как уложила его в кроватку, но, что бы я ни делала, он все равно никак не может заснуть. Когда мы вернулись с поминок, Тед был так измотан, что я искренне считала, что он сейчас уснет без задних ног, но стоит ему задремать, как проходит несколько минут – и до меня снова доносится крик, будто ему снится один и тот же кошмар. Наверное, так и есть.

Бегу вверх по ступенькам и забираюсь на кровать рядом с ним.

– Я здесь.

– Я не мог тебя найти, – говорит он, подозрительно разглядывая меня.

– Это я в ванную забежала, – вру я.

Непохоже на него – волноваться, рядом я или нет, пока он засыпает. Может, лучше сейчас устроить себе импровизированную постель прямо тут на полу, чтобы после такого насыщенного дня он не оставался один?

– А мамочка придет? – спрашивает он, садясь в кроватке.