Вооруженные силы на Юге России

© С.В. Волков, состав, предисловие, комментарии, 2023

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2023

© «Центрполиграф», 2023

Предисловие

Семнадцатый том серии «Белое движение в России» посвящен действиям Вооруженных сил на Юге России в январе – июне 1919 года, то есть со времени их создания до издания «Московской директивы».

Вооруженные силы на Юге России (ВСЮР) были образованы 26 декабря 1918 года в результате соглашения между командующим Добровольческой армией А.И. Деникиным и Донским атаманом П.Н. Красновым об объединении их сил под общим руководством А.И. Деникина. К этому времени Донская армия была оттеснена к Донцу и находилась в очень тяжелом положении.

После разгрома большевиков на Северном Кавказе к концу 1918 года командование Добровольческой армии получило возможность перебросить часть сил в Донецкий бассейн, прикрывая левый фланг Донской армии, и в Крым. Кроме того, часть сил приходилось держать на Туапсинском направлении – против враждебно настроенных грузинских властей. Одним из важных направлений было Крымское. В Крыму 27 декабря 1918 года на основе добровольческих частей (как вступивших туда еще 10 ноября, так и формировавшихся на месте Крымским центром Добровольческой армии) был сформирован Крымско-Азовский корпус. Его части действовали также в районах Таврической и Екатеринославской губерний. 10 января 1919 года на основе Крымско-Азовского корпуса была образована Крымско-Азовская Добровольческая армия.

Таким образом, Добровольческая армия была разделена на две: Крымско-Азовскую и Кавказскую Добровольческую (как стали именоваться войска, остававшиеся на Северном Кавказе и в Донецком бассейне) армии. В начале мая 1919 года Кавказская Добровольческая армия, куда входила наиболее боеспособная часть сил ВСЮР, была, в свою очередь, разделена на Добровольческую и Кавказскую армии. Основой первой из них были так называемые «цветные» части – корниловцы, марковцы, дроздовцы и алексеевцы, а Кавказская армия состояла преимущественно из кубанских частей и частей, сформированных из бывших Южной и Астраханской армий.

В течение нескольких месяцев зимой – весной 1919 года тяжелые бои с переменным успехом развернулись в Донецком бассейне, где наступавшим большевикам противостояли крайне малочисленные, но сильные духом добровольческие полки. Ценой больших потерь им удалось удержать свои позиции до тех пор, пока командование ВСЮР не получило возможность перебросить в Донбасс кубанскую конницу. Весной 1919 года большевикам удалось ворваться в Крым и захватить большую его часть, но части Крымско-Азовской армии закрепились на Ак-Манайских позициях перед Керчью, где смогли дождаться общего перелома в ходе военных действий. 22 мая 1919 года Крымско-Азовская армия была преобразована в 3-й армейский корпус. В это же время войска ВСЮР продолжали окончательное очищение от большевиков Северного Кавказа, успешно продвигаясь на Царицын и Астрахань.

С конца апреля – начала мая 1919 года Вооруженные силы на Юге России перешли в наступление на всех фронтах и быстро добились решительных успехов. К середине июня был полностью очищен от большевиков Крым, а вскоре – и значительная часть Новороссии. Тогда же войска Кавказской армии взяли Царицын. После этого 20 июня А.И. Деникин издал свою знаменитую «Московскую директиву», предписывающую развернуть общее наступление на Москву.

В настоящем издании собраны воспоминания о борьбе в рядах ВСЮР с января по июнь 1919 года. В разное время они были опубликованы в русской эмигрантской печати. Эти воспоминания (за небольшими исключениями) никогда в России не публиковались.

Содержание тома разбито на 3 раздела. В 1-м разделе (начинающемся воспоминаниями главнокомандующего ВСЮР генерала А.И. Деникина, содержащими общий обзор событий) публикуются воспоминания участников борьбы в составе находившейся на направлении главного удара Добровольческой армии – корниловских, марковских и Дроздовских частей, во 2-м разделе – материалы о боях в Крыму весной 1919 года – действиях Крымско-Азовской армии, в 3-м разделе – материалы о военных действиях на Северном Кавказе.

В большинстве случаев все публикации приводятся полностью (за исключением хорошо известных воспоминаний А.И. Деникина; некоторые сокращения сделаны также за счет невоенной тематики). Авторские примечания помещены (в скобках) в основной текст. Везде сохранялся стиль оригиналов, исправлялись только очевидные ошибки и опечатки. Поскольку во ВСЮР и Русской армии принят был старый стиль, все даты, кроме особо оговоренных, приводятся по старому стилю. Возможны разночтения в фамилиях участников событий и географических названиях; их правильное написание – в комментариях.

Раздел 1

А. Деникин¹
Вооруженные силы на Юге России²

Добровольческая армия к началу 1919 года имела в своем составе: 5 дивизий пехоты (из них две в периоде формирования), 4 пластунские бригады, 6 конных дивизий, 2 отдельные конные бригады, армейскую группу артиллерии, запасные, технические части и гарнизоны городов. Численность армии простиралась до 40 тысяч штыков и сабель, при 193 орудиях, 621 пулемете, 8 бронеавтомобилях, 7 бронепоездах и 29 самолетах.

Главная масса войск сведена была в пять корпусов: I³, II⁴ и III⁵ армейские, Крымско-Азовский⁶ и I конный⁷ (в феврале переименован в I Кубанский; генералы Казанович⁸, Май-Маевский⁹, Ляхов¹⁰, Боровский¹¹ и барон Врангель¹²), позднее, в феврале, был сформирован и II Кубанский корпус¹³ генерала Улагая¹⁴. В состав I и II корпусов в феврале вошли переданные Донским атаманом части бывших Астраханской¹⁵ и Южной армий¹⁶, на которые возлагалось столько надежд немцефильскими кругами и которые были тогда уже, к сожалению, в стадии полного развала.

В начале декабря 1918 года Добровольческая действующая армия располагалась в четырех главных группах (кроме гарнизонов городов, запасных, учебных и формирующихся частей, составлявших в общем еще 13–14 тысяч):

1. Кавказская группа (I, III, I конный, позднее II конный корпуса с приданными частями) силами в 25 000 и 75 орудий располагалась между Манычем и Кавказскими предгорьями у Минеральных Вод. Она имела общей задачей окончательное освобождение Северного Кавказа до Кавказского хребта, овладение западным берегом Каспийского моря и низовьев Волги, что давало возможность войти в связь с англичанами у Энзели и с уральцами у Гурьева и отрезать советскую Россию от бакинской и грозненской нефти.

2. Донецкий отряд (генерала Май-Маевского) силою в 2½ – 3½ тысячи и 13 орудий в районе Юзовки прикрывал Донецкий каменноугольный район и Ростовское направление.

3. Крымский отряд генерала барона Боде (потом Боровского), первоначально только 1½ – 2 тысячи и 5 – 10 орудий, прикрывал Перекоп и Крым, базы и стоянки Черноморского флота; он должен был служить кадром для формирования на месте Крымского корпуса.

4. Туапсинский отряд генерала Черепова¹⁷ (2-я дивизия¹⁸ с приданными частями) силою в 3000 и 4 орудия имел задачей прикрывать нашу главную базу Новороссийск со стороны Грузии.

Таким образом, всех действующих сил мы имели 32–34 тысячи и около 100 орудий, из которых на главном театре сосредоточено было 76 %.

Против нас противник располагал следующими силами:

1. На Северо-Кавказском театре XI и XII (формирующаяся) советские армии, насчитывавшие до 72 тысяч и около 100 орудий.

2. На Ростовском и Крымском направлениях в течение декабря действовали объединенные шайки «батьки» Махно силою в 5–6 тысяч и в низовьях Днепра 2–3 тысячи передавшегося на сторону Советов петлюровского атамана Григорьева. Кроме того, вся северная Таврия была наводнена неорганизованными, «аполитичными» шайками, занимавшимися грабежом и разбоями. Только с конца декабря, после овладения Харьковом, большевики направили через Лозовую на юго-восток, против Май-Маевского, и на юг, в направлении Александровска, первые регулярные дивизии из группы Кожевникова.

3. На Сочинском направлении стояло, эшелонируясь от Аазаревки до Сухуми, 3–4 тысячи грузинских войск под началом генерала Кониева.

Всего, следовательно, на фронтах Добровольческой армии в соприкосновении с нами советских войск было около 80 тысяч и грузин 3–4 тысячи.

Когда 26 декабря 1918 года состоялось объединение Добровольческой и Донской армий и театр войны расширился новыми обширными территориями, явилась необходимость выделения Добровольческой армии и создания при мне объединяющего штабного органа. Я принял звание «главнокомандующего вооруженными силами на Юге России», прежний армейский штаб стал штабом главнокомандующего, а для Добровольческой армии приступлено было к формированию нового штаба.

Предстоял весьма важный вопрос о назначении командующего Добровольческой армией. Я считал наиболее достойным кандидатом на этот пост по широте военного кругозора и по личной доблести участника Добровольческого движения с первых же шагов его генерала Романовского¹⁹. Однажды, после очередного доклада, я предложил ему на выбор армию или штаб главнокомандующего. Не скрыл, что его уход будет тяжел для меня: нет подходящего заместителя, придется назначить случайного человека, и я останусь в своей большой работе и в своих переживаниях одиноким. С другой стороны (перед глазами у нас был пример незабвенного Маркова²⁰), я не сомневался, что и Романовский, став в строй, выйдет из удушливой атмосферы политики, быстро приобретет признание войск, развернет свои боевые способности и покроет славой себя и армию. Иван Павлович думал день и на другое утро сказал, что останется со мной… Принес в жертву нашей дружбе свое будущее.

Непроницаемым покровом завешены от глаз наших пути Господни. Кто знает, как сложилась бы тогда судьба армии и Романовского… Вынесла ли бы его на гребень волны или похоронила в пучине… Мы знаем только одно: это решение стоило ему впоследствии жизни.

Обсудив вместе с начальником штаба вопрос о командующем, остановились на генерале бароне Врангеле. Он был моложе других корпусных командиров и только недавно вступил в ряды Добровольческой армии, это должно было вызвать обиды. Но в последних славных боях на Урупе, Кубани, под Ставрополем он проявил большую энергию, порыв и искусство маневра. Назначение барона Врангеля состоялось (на его место командиром I конного корпуса был назначен генерал Покровский²¹). Один из достойных корпусных командиров, первопоходник, генерал Казанович благодаря этому ушел в отставку (заменен черноморским военным губернатором генералом Кутеповым²²), другие поворчали, но подчинились. Начальником штаба армии стал генерал Юзефович²³.

Ввиду последующего развертывания Крымско-Азовского корпуса в армию, войска, подчиненные генералу Врангелю, получили наименование Кавказской Добровольческой армии. С 27 декабря по 10 января, чтобы дать закончить генералу Врангелю операцию I конного корпуса на путях от Петровского до линии Св. Крест – Минеральные Воды, армией временно командовал генерал Романовский.

1 января 1919 года я отдал приказ № 7: «Четырнадцать месяцев тяжкой борьбы. Четырнадцать месяцев высокого подвига Добровольческой армии. Начав борьбу одиноко тогда, когда рушилась государственность и все кругом, бессильное, безвольное, спряталось и опустило руки, горсть смелых людей бросила вызов разрушителям родной земли. С тех пор льется кровь, гибнут вожди и рядовые Добровольцы, усеяв своими могилами поля Ставрополя, Дона и Кубани.

Но сквозь ужасы войны, сквозь злобу и недоверие ничему не научившихся тайных врагов своих Армия принесла чистой и незапятнанной идею Единой Великодержавной России. Подвиги Армии безмерны. И я, деливший с нею долгие, тяжкие дни и горе и радость, горжусь тем, что стоял во главе ее.

Я не имею возможности теперь непосредственно руководить Добровольческой армией, но до конца дней моих она останется родной и близкой моему сердцу. Сердечно благодарю всех моих дорогих соратников, чьими беспримерными подвигами живет и крепнет надежда на спасение России».

Название «добровольческих» армии сохраняли уже только по традиции. Ибо к правильной мобилизации было приступлено в кубанских казачьих частях с весны, а в регулярных со 2 августа 1918 года. Три последовательных мобилизации этого года подняли на Северном Кавказе десять возрастных классов (призывных возрастов 1910–1920 годов), в Приазовском крае пока два (1917, 1918 и частью 1915, 1916 годов), в Крыму один (1918 года). Ввиду того что революция повсеместно разгромила органы учета, установить точно процент уклонившихся штаб мой не мог. По приблизительным его подсчетам, цифра эта для Северного Кавказа определялась в 20–30 %. Мобилизованные поступали в запасные части, где подвергались краткому обучению, или в силу самоуправства войсковых частей в большом числе непосредственно в их ряды. Число прошедших через армейский приемник в 1918 году определялось в 33 тысячи человек. К концу 1918 года был использован широко другой источник пополнения – пленные красноармейцы, уже многими тысячами начавшие поступать в армию обоими этими путями.

Весь этот новый элемент, вливавшийся в Добровольческие кадры, давал им и силу, и слабость. Увеличивались ряды, но тускнел облик и расслаивались монолитные ряды старого Добровольчества. Лихорадочно быстрый темп событий среди непрекращавшегося пожара общей Гражданской войны если и допускал поверхностное обучение, то исключал возможность воспитания. Масса мобилизованных во время пребывания в тылу, в мирной обстановке запасных батальонов, была совершенно пассивной и послушной. За вторую половину 1918 года из запасных батальонов дезертировало около 5 %. Но, выйдя на фронт, они попадали в крайне сложную психологически обстановку: сражаясь в рядах добровольцев, они имели против себя своих односельчан, отцов и братьев, взятых также по мобилизации Красной армией; боевое счастье менялось, их села переходили из рук в руки, меняя вместе с властью свое настроение. И дезертирство на фронте значительно увеличивалось. Тем не менее основные Добровольческие части умели переплавить весь разнородный элемент в горниле своих боевых традиций, и, по общему отзыву начальников, мобилизованные солдаты вне своих губерний в большинстве дрались доблестно.

Что касается кубанского казачества, оно несло тяготы значительно большие: выставляло десять возрастных классов в состав действующей армии и во время борьбы на территории Кубани почти поголовно становилось в ряды в качестве гарнизонов станиц и отдельных, партизанского типа, отрядов. Природные конники кубанцы неохотно шли в пластунские батальоны; пехота их была поэтому слаба и малочисленна, но конные дивизии по-прежнему составляли всю массу Добровольческой конницы, оказывая неоценимые услуги армии.

В отношении старых Добровольцев мы были связаны еще формально четырехмесячным «контрактом». Первый период для главной массы кончился в мае, второй в сентябре, третий кончался в декабре. Еще в августе я хотел покончить с этим пережитком первых дней Добровольчества, но начальники дали заключение, что психологически это преждевременно… Мне кажется, что и тогда уже они ошибались. 25 октября я отдал приказ № 64 о призыве в ряды всех офицеров до 40 лет, предоставив тем из них, кто освобождался из армии, или покинуть территорию ее в семидневный срок, или подвергнуться вновь обязательному уже призыву… А через полтора месяца состоялся приказ (7 декабря, № 246) об отмене четырехмесячных сроков службы, которая стала окончательно общеобязательной. К чести нашего Добровольческого офицерства надо сказать, что приказы эти не только не встретили какого-либо протеста, но даже не привлекли к себе в армии внимания, так твердо сложилось убеждение в необходимости и обязательности службы.

Итак, с конца 1918 года институт добровольчества окончательно уходил в область истории, и добровольческие армии Юга становятся народными, поскольку интеллектуальное преобладание казачьего и служилого офицерского элемента не наложило на них внешне классового отпечатка.

С января 1919 года в штабе учрежден был отдел, ведавший формированиями. Войска специальных родов оружия организовывались обыкновенно в тылу и уже готовыми поступали на фронт; так же было и с кубанскими полками, которые комплектовались территориально в своих округах. С формированием пехоты дело обстояло иначе: необыкновенно трудно было поставить материальную часть полков средствами нашего немощного армейского интендантства, и штаб мирился с формированиями на фронте, где заинтересованные непосредственно в своем усилении начальники находили возможность, с грехом пополам, обуть, одеть, вооружить и снарядить новые части.

Но бои кипели непрерывно, фронт, ввиду большого неравенства сил, всегда нуждался в подкреплениях, резервов в тылу не было, и новые части бросались в бой задолго до своей готовности. Противник не давал нам времени на организацию. У нас не было такой предохранительной завесы, которую для Украины представлял немецкий кордон, для Сибири фронт Народной армии²⁴, для Грузии Добровольческая армия. Добровольческие части формировались, вооружались, учились, воспитывались, таяли и вновь пополнялись под огнем, в непрестанных боях. Тем не менее, войсковые части, рожденные и воспитанные на фронте при такой обстановке, иногда за счет ослабления кадровых полков, являлись более боеспособными, чем тыловые формирования.

Другим крупным злом в организации армии было стихийное стремление к формированиям под лозунгом «возрождения исторических частей Российской армии». «Ячейки» старых полков, в особенности в кавалерии, возникали, обособлялись, стремились к отделению, обращая боевую единицу полк в мозаичный коллектив десятков старых полков, ослабляя ряды, единство и силу его. Такие формирования возникали и в тылу, существовали негласно по целым месяцам, добывая частные средства или пользуясь попустительством властей разных рангов, ослабляя фронт и превращая иной раз идейный лозунг «под родные штандарты» в прикрытие шкурничества.

На Севастопольском рейде ко времени прихода союзников находились остатки нашего Черноморского флота, уцелевшие после новороссийской катастрофы (потопление половины флота весною 1918 года). Среди них линейный корабль (дредноут) «Воля» (бывший «Император Александр III»), крейсер «Кагул», более десятка миноносцев, несколько подводных лодок, старые линейные корабли и много мелких судов вспомогательного назначения. Большинство боевых судов требовало капитального ремонта…

От общественности, так дружно отозвавшейся на нужды армии в 1916 году, мы, в этом отношении, помощи видели мало: военно-промышленный комитет, земгор, Красный Крест были разрушены и только начинали проявлять свою деятельность. И общество, и армия постепенно пришли к одинаковому заключению. Нет больше Мининых! И армия дралась в условиях тяжелых и роптала только тогда, когда враг одолевал и приходилось отступать.

Казна наша пустовала по-прежнему, и содержание добровольцев поэтому было положительно нищенским. Установленное еще в феврале 1918 года, оно составляло в месяц для солдат (мобилизованных) 30 рублей, для офицеров от прапорщика до главнокомандующего в пределах от 270 до 1000 рублей (кроме пайка, общего для всех рангов). Для того чтобы представить себе реальную ценность этих цифр, нужно принять во внимание, что прожиточный минимум для рабочего в ноябре 1918 года был определен советом екатеринодарских профессиональных союзов в 660–780 рублей. Дважды потом, в конце 1918-го и в конце 1919 годов, путем крайнего напряжения, шкала основного офицерского содержания подымалась, соответственно, на 450 – 3000 рублей и 700 – 5000 рублей, никогда не достигая соответствия с быстро растущей дороговизной жизни. Каждый раз, когда отдавался приказ об увеличении содержания (шкала основного содержания была одинакова в военном ведомстве и во всех правительственных учреждениях), на другой же день рынок отвечал таким повышением цен, которое поглощало все прибавки.

Одинокий офицер и солдат на фронте ели из общего котла и хоть плохо, но были одеты. Все же офицерские семьи и большая нефронтовая часть офицерства штабов и учреждений бедствовали. Рядом приказов устанавливались прибавки на семью и дороговизну, но все это были лишь паллиативы. Единственным радикальным средством помочь семьям и тем поднять моральное состояние их глав на фронте был бы переход на натуральное довольствие. Но то, что могла сделать советская власть большевистскими приемами социализации, продразверстки и повальных реквизиций, было для нас невозможно, тем более в областях автономных.

Только в мае 1919 года удалось провести пенсионное обеспечение чинов военного ведомства и семейств умерших и убитых офицеров и солдат. До этого выдавалось лишь ничтожное единовременное пособие в 1½ тысячи рублей… От союзников, вопреки установившемуся мнению, мы не получили ни копейки.

Богатая Кубань и владевший печатным станком Дон были в несколько лучших условиях. «По политическим соображениям», без сношения с главным командованием, они устанавливали содержание своих военнослужащих всегда по нормам выше наших, вызывая тем неудовольствие в добровольцах (к декабрю 1918 года высшие чины получали содержание в месяц: главнокомандующий 1000 рублей, Кубанский атаман 4000, члены Особого совещания 800 рублей, члены Кубанского правительства 2000 рублей, донцы получали больше кубанцев). Тем более что донцы и кубанцы были у себя дома, связанные с ним тысячью нитей кровно, морально, материально, хозяйственно. Российские же Добровольцы, покидая пределы советской досягаемости, в большинстве становились бездомными и нищими.

* * *

Ряды старых добровольцев редели от постоянных боев, от сыпного тифа, косившего нещадно. Каждый день росли новые могилы у безвестных станций и поселков Кавказа; каждый день под звуки похоронного марша на екатеринодарском кладбище опускали в могилу по нескольку гробов с телами павших воинов… Пал в бою командир 1-го артдивизиона, полковник Миончинский²⁵, известный всей армии своими искусством и доблестью… Умер от тифа начальник 1-й дивизии²⁶ генерал Станкевич²⁷, выдержавший во главе сборного отряда всю тяжесть борьбы на степном Манычском фронте, и много, много других.

В начале января мы похоронили умершего от заражения крови, вследствие раны, полученной под Ставрополем, генерала Дроздовского²⁸. Одного из основоположников армии, человека высокого патриотизма и твердого духом. Два месяца длилась борьба между жизнью и смертью. Навещая Дроздовского в лазарете, я видел, как томился он своим вынужденным покоем, как весь он уходил в интересы армии и своей дивизии и рвался к ней. Судьба не сулила ему повести опять в бой свои полки.

Для увековечения памяти почившего его именем назван был созданный им 2-й офицерский полк²⁹, впоследствии дивизия, развернутая из этого полка³⁰. Приказ, сообщавший армии о смерти генерала Дроздовского, заканчивался словами: «…Высокое бескорыстие, преданность идее, полное презрение к опасности по отношению к себе соединились в нем с сердечной заботой о подчиненных, жизнь которых всегда он ставил выше своей. Мир праху твоему, рыцарь без страха и упрека».

Состав Добровольческих армий становился все более пестрым. Ряд эвакуаций, вызванных петлюровскими и советскими успехами (Украина), и занятие нами новых территорий (Крым, Одесса, Терек) дали приток офицерских пополнений. Многие шли по убеждению, но еще больше по принуждению. Они вливались в коренные Добровольческие части или шли на формирование новых дивизий. Коренные части («цветные войска», как их называли острословы по пестроте красок и форменных отличий) ревниво относились к своему первородству и несколько пренебрежительно к последующим формированиям. Это было нескромно, но имело основания: редко какие новые части могли соперничать в доблести с ними. Это обстоятельство побудило меня развернуть впоследствии, к лету 1919 года, четыре именных полка (Корниловский³¹, Марковский³², Дроздовский, Алексеевский³³ с соответствующими артиллерийскими дивизионами) в трехполковые дивизии.

Вливание в части младшего офицерства других армий и нового призыва и их ассимиляция происходили быстро и безболезненно. Но со старшими чинами было гораздо труднее. Предубеждение против Украинской, Южной армий, озлобление против начальников, в первый период революции проявивших чрезмерный оппортунизм и искательство или только обвиненных в этих грехах по недоразумению, – все это заставляло меня осторожно относиться к назначениям, чтобы не вызвать крупных нарушений дисциплины. Трудно было винить офицерство, что оно не желало подчиниться храбрейшему генералу, который, командуя армией в 1917 году, бросил морально офицерство в тяжелые дни, ушел к буйной солдатчине и искал популярности демагогией… Или генералу, который некогда, не веря в Белое движение, отдал приказ о роспуске Добровольческого отряда, а впоследствии получил по недоразумению в командование тот же, выросший в крупную Добровольческую часть, отряд. Или генералу, безобиднейшему человеку, который имел слабость и несчастье на украинской службе подписать приказ, задевавший достоинство русского офицера. И т. д., и т. д.

Для приема старших чинов на службу была учреждена особая комиссия под председательством генерала Дорошевского³⁴, позднее Болотова³⁵. Эта комиссия, прозванная в обществе «генеральской чрезвычайной», выясняла curriculum vitae пореволюционного периода старших чинов и определяла возможность или невозможность приема на службу данного лица или необходимость следствия над ним. Процедура эта была обидной для генералитета, бюрократическая волокита озлобляла его, создавая легкую фронду. Но я не мог поступить иначе: ввиду тогдашнего настроения фронтового офицерства, эта очистительная жертва предохраняла от многих нравственных испытаний, некоторых от более серьезных последствий… Вообще же «старые» части весьма неохотно мирились с назначениями начальников со стороны, выдвигая своих молодых всегда высоко доблестных командиров, но часто малоопытных в руководстве боем и в хозяйстве и плохих воспитателей части. Тем не менее жизнь понемногу стирала острые грани, и на всех ступенях служебной иерархии появились лица самого разнообразного служебного прошлого…

Труднее обстоял вопрос с военными, состоявшими ранее на советской службе. К осени 1918 года жестокий период Гражданской войны «на истребление» был уже изжит. Самочинные расстрелы пленных красноармейцев были исключением и преследовались начальниками. Пленные многими тысячами поступали в ряды Добровольческой армии. Борьбу, и притом не всегда успешную, приходилось вести против варварского приема раздевания пленных. Наша пехота вскоре перестала грешить в этом отношении, заинтересованная постановкой пленных в строй. Казаки же долго не могли отрешиться от этого жестокого приема, отталкивающего от нас многих, желавших перейти на нашу сторону. Помню, какое тяжелое впечатление произвело на меня поле под Армавиром в холодный сентябрьский день, после урупских боев, все усеянное белыми фигурами (раздели до белья) пленных, взятых 1-й конной³⁶ и 1-й Кубанской³⁷ дивизиями…

В ноябре я отдал приказ, обращенный к офицерству, остававшемуся на службе у большевиков, осуждая их непротивление и заканчивая угрозой: «…Всех, кто не оставит безотлагательно ряды Красной армии, ждет проклятие народное и полевой суд Русской армии, суровый и беспощадный». Приказ был широко распространен по советской России нами и еще шире… советской властью, послужив темой для агитации против Добровольческой армии. Он произвел гнетущее впечатление на тех, кто, служа в рядах красных, был душою с нами. Отражая настроение Добровольчества, приказ не считался с тем, что самопожертвование, героизм есть удел лишь отдельных личностей, а не массы. Что мы идем не мстителями, а освободителями… Приказ был только угрозой для понуждения офицеров оставлять ряды Красной армии и не соответствовал фактическому положению вещей: той же Болотовской комиссии было указано мною не вменять в вину службу в войсках советской России, «если данное лицо не имело возможности вступить в противобольшевистские армии или если направляло свою деятельность во вред советской власти» (приказ 16 апреля 1919 года, № 693). Такой же осторожности в обвинении, такой же гуманности и забвения требовали все приказы Добровольческим войскам, распоряжения, беседы с ними.

В отношении генералов, дела которых доходили до главнокомандующего, цифровые данные дают следующую картину: за период с сентября 1918 года по март 1920-го суду было предано около 25 лиц. Суд присудил одного к смертной казни, четырех к аресту на гауптвахте и 10 оправдал. О трех-четырех справки не имею. По моей конфирмации смертной казни, каторжным работам и арестантским отделениям не был подвергнут никто из них. Наказание заменялось арестом на гауптвахте и, в важных случаях, разжалованием в рядовые, причем к декабрю 1919 года все разжалованные были восстановлены в чинах.

Судьба младшего офицерства разрешалась в инстанциях низших; я приведу здесь результат маленькой анкеты, рисующей и психологию, и практику разрешения этого вопроса самими войсками. Не будучи долго поддержаны другими, первые Добровольцы вместе с тяжкими испытаниями, выпавшими на их долю, впитывали в себя презрение и ненависть ко всем тем, кто не шел рука об руку с ними. В Кубанских походах поэтому, как явление постоянное, имели место расстрелы офицеров, служивших ранее в Красной армии… С развитием наступления к центру России изменились условия борьбы: обширность театра, рост наших сил, ослабление сопротивления противника, ослабление его жестокости в отношении Добровольцев, необходимость пополнять редеющие офицерские ряды изменили и отношение: расстрелы становятся редкими и распространяются лишь на офицеров-коммунистов.

Поступление в полки офицеров, ранее служивших в Красной армии, никакими собственными формальностями не сопровождалось. Офицеры, переходившие фронт, большею частью отправлялись в высшие штабы, для дачи показаний. Таких офицеров было не так много. Главное пополнение шло в больших городах. Часть офицеров являлась добровольно и сразу, а часть после объявленного призыва офицеров. Большинство и тех и других имели документы о том, что они в Красной армии не служили. Все они зачислялись в строй, преимущественно в офицерские роты, без всяких разбирательств, кроме тех редких случаев, когда о тех или иных поступали определенные сведения. Часть «запаздывающих» офицеров, главным образом высших чинов, проходили через особо учрежденные следственные комиссии (судные).