Buch lesen: «Картограф», Seite 5
Когда слова иссякли, и гортань охватила каменная сушь, они долго сидели на кровати молча, обнявшись, как друзья, не видевшиеся много лет. От русалки пахло дорогими духами, в которых Филя различал ноты полевых цветов, липового меда, первого июньского зноя, когда еще не верится, что лето пришло. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату ворвался Витя.
– Ага! – вскричал он. – Блудишь уже тут, стерва? Не успел я выйти, как ты к нему в койку прыгнула?
Объятья развалились, как карточный домик. Русалка вскочила на ноги, да так, что в ветхом полу остались метки от ее каблучков.
– Тебя сюда звали? – гневно спросила она, отдувая с лица прядку. – Не звали? Пшел вон!
Она схватила Витю за шиворот и поволокла к двери. К удивлению Фили, тот обмяк и почти не сопротивлялся.
– Вот что я тебе скажу, мой дорогой, – русалка обернулась к Филе на пороге, и ее теплая улыбка вновь согрела его. – Найти краба не мудрено. Я знаю, где собираются такие, как он. Я тебя проведу. Но скажет ли он, куда увез твою сестру?
– Скажет! Я его… я его к стене и в зубы, в зубы!
Русалка усмехнулась:
– Попробуй, только не получится ничего. Если решился на увоз и полиции не боится, значит, сам черт ему не брат. Нет, надо по-хорошему.
– Он людей крадет, а я по-хорошему?! – Филя вскочил с кровати и махнул в воздухе рукой, как будто наносил удар крабу в мягкое брюшко.
– Ты сестру хочешь получить целиком или кусочками? – разозлилась русалка. – Я к выходным разузнаю. Будь готов. Слушайся меня во всем, на рожон не лезь, и тогда вернем сестру, вот увидишь!
– Спасибо, – сказал Филя. – Спасибо!
– Рано благодаришь, картограф! Придет время – сочтемся. Ты думаешь, я такая добрая-благородная? У меня свой интерес. Жди вестей.
И с этими словами русалка вышла. Только дверь за ней закрылась, Филя без сил рухнул на кровать. Перед глазами рябило, в висках натужно бухала кровь. Он спрятал лицо в ладонях, ловя собственное дыхание, считая каждый удар сердца. Мало-помалу биение замедлялось, и на несколько часов Филя провалился в сон. Он стоял посреди пустой комнаты, обитой бумазейной тканью в мерзкий салатовый горошек. Под потолком болталась на проводе одинокая мигающая лампочка, похожая на светляка-висельника. Свет, который она выплевывала, был пронзительным, стоять с открытыми глазами – пытка. Но Филя держался из последних сил. Он знал, что нельзя закрывать глаза, потому что тогда он уснет, а спать опасно.
– Опасно? – удивленно спросил голос из ниоткуда. – А чего ты боишься, дитя? Уж не меня ли?
– Тебя! – вымолвил Филя. Губы его дрожали, и сам себе он казался жалок.
– Но я же хочу тебе помочь! – уговаривал голос. Филя явственно различил нотки мягкой, почти материнской укоризны. Надо сопротивляться, оттолкнуть змею от груди, не дать ей свить гнездо.
– Я не хочу, оставь меня в покое. Прочь из моей головы!
– Ты подумай, сколько пользы можешь принести, – обидчиво сказал голос. – Под моим чутким руководством ты станешь лучшим! Я давно тебя жду. Ты ведь знаешь, что бывает с теми, кто отказался?
– Нет! Что?
– Это хуже, чем смерть, хуже, чем крестная мука. Ты превратишься в ничто, сгниешь заживо изнутри и никто, никто не спасет. Ты приползешь, будешь умолять помочь, но я останусь глух.
– Угрожаете?
– Угрожаю, – подтвердил голос, порадовавшись Филиной понятливости. – Угрожаю и заманиваю. Потому что ты все равно не минешь своей судьбы, теперь-то уж поздно. Так что слушай, что скажу, мой мальчик, запоминай. Когда луна пойдет на ущерб, дождись ясной погоды. Смотри на календарь! Это не должен быть четверг или понедельник. В эти дни не рисуй и старайся поменьше есть, особенно мучное.
– Почему? – поинтересовался Филя. Мучное он любил.
– Не перебивай! – рявкнул голос. – Сейчас придет твой дружок, и ты проснешься, а мне надо ввести тебя в курс дела. Добудь пергамен, сам подумай, как и где. Подготовь его, как следует – вымочи в молоке черной козы, натри лягушачьей слизью. После высуши на березе, я видал, здесь близко растет одна подходящая. Только вешай с подветренной стороны, иначе потрескается. Ночью не молись, и вообще брось это дело, зови меня, и мы вместе нарисуем карту. Отдашь ее своему витязю, чтобы тот отстал, иначе замучит просьбами, а тебе учиться надо. И да, последнее. Спи всегда в одежде. Можно даже в пальто. Все понял?
– Я… – начал Филя, и тут раздался громкий стук в дверь. Комната поплыла у него перед глазами, сон истлевал, сквозь него просачивалась явь.
– Кто ты? – крикнул Филя вдогонку. – Как тебя звать?
– Зови Додон. До встречи, юный картограф!
И Филя очнулся. Он весь дрожал, по лбу катился холодный пот, правая рука затекла.
– Ты в порядке? – раздался встревоженный голос Вити. – Эй, картограф! Да что с тобой такое? Вставай!
– Не тряси, – попросил Филя, вяло приподнимаясь и протирая глаза. – Который час?
– Уже восемь, матушка ужинать зовет. Пойдешь?
Филя кивнул. Он зажмурился покрепче и проговорил про себя: молоко черной козы, лягушачья слизь, береза. Вроде, запомнил. Постой-ка, как он сказал, его зовут? Додон? Это имя показалось Филе знакомым, но он никак не мог припомнить, где оно ему встретилось. Ах, точно, Витин портсигар! От неожиданности он чуть не вскрикнул: слишком уж толстой оказалась та нить, которая связала его со случайно остановившимся таксистом в кольчуге. Судьба, злой рок, предназначение?
– Витя, а можно я на твой портсигар взгляну?
– Да пожалуйста, мне не жалко. А тебе зачем?
– Так, – неопределенно сказал Филя, стараясь не выдавать своего волнения.
Витя полез в карман рубахи, достал портсигар и осторожно подал Филе, как будто боялся, что тот укусит его за палец. Мелькнули выцарапанные слова «Грифон Момон Додон».
– А что значит эта надпись? – спросил Филя, машинально поглаживая маленькую букву «Добро» мизинцем.
Витя изобразил на лице совершеннейшее безразличие и сказал:
– Не бери в голову, какая-то ерунда.
– Зачем врешь?
Витя от удивления раскрыл рот, беспорядочно и кособоко перекрестился:
– Вот те крест… вот те крест…
– Не надо мне креста! Рассказывай, что знаешь. Ты ведь сам это написал?
– Сам. Любопытный какой! Все-то тебе расскажи да покажи. Секрет это, понял?
Филя неожиданно увидел себя со стороны. На лицо наползала, как дождевая туча, нехорошая улыбочка. Вид бравый, почти демонический.
– Теперь у нас нет друг от друга секретов. Не забывай, только я могу дать тебе то, что ты ищешь. Мне был сон. Я изготовлю для тебя карту. Но сперва ты мне расскажешь, кто такой Додон.
– Да не знаю я, что ты пристал! – закричал Витя, отскакивая к двери и убирая портсигар поглубже. – С месяц назад я таксовал на Утином острове. Сели двое, сразу пачку денег сунули. Толстую, я даже считать не стал, так обрадовался. Покатили мы на Марьин пустырь. Они все молчали, один что-то жевал, другой гудел себе под нос. Я не спал две ночи, чинил мотор, чую, глаза закрываются. Бью себя по ляжке локтем, головой трясу – ничего не помогает, прямо морок какой-то. Очнулся – машина на обочине, сам лежу рядом с ней, справа лес, слева кладбище.
– Кладбище? – переспросил Филя, невольно вздрагивая. Витина история с каждым словом нравилась ему все меньше и меньше.
– Да, обычное такое кладбище, только незнакомое. Смотрю – на ограде сидит ворона. Жирная, голову на бок склонила и на меня уставилась. Вроде как заклевать хочет. Я ей говорю: «Кыш, кыш!» А она не улетает, с ноги на ногу переваливается. Приподнимаюсь, чтобы ее спугнуть, и тут вижу, как те двое, что ко мне в машину сели, выходят из кладбищенских ворот. Несут в холстине что-то тяжелое. Я опять бухнулся на землю, вроде как до сих пор в себя не пришел. Тут один другому говорит: «Что, растолкаем его?» А тот: «Да не надо, отсюда недалеко. Ты только не вынимай ее, а то замерзнет». И тут у первого из-под пальто что-то как квакнет! А потом еще раз и еще раз. Я приоткрыл глаз, но ничего не увидел.
– Это была лягушка? – спросил Филя.
– Наверно. А что же еще? Второй, смотрю, на коленки опустился, развернул холстину, а там труп самый натуральный! Я чуть от страха не завопил. Все, думаю, могилу раскопали. Может, и мне не жить. А они давай над трупом бормотать: «Грифон Момон Додон». И так раз сто, я со счета сбился. Потом, видать, устали или в горле у них пересохло, затихли. Я опять глаз приоткрыл, а они у трупа изо рта палочку какую-то достали, а на конце у ней волоски такие, как у белки на ушах. Труп обратно завернули и так на обочине и оставили, прямо около меня, а сами вперед по дороге пошли. Даже не оглянулись.
– Витя, это кисточка была, – тихо сказал Филя.
– Какая еще кисточка? А может, и кисточка, мне это не интересно. Я еще полчасика полежал, спину начало морозить, все ж не июль. Встал, потащил труп обратно. Нашел могилу, кинул его туда, как смог, землей забросал. Без лопаты не сподручно было, весь перемазался, как чухан.
– А что на гробовой плите было написано? Ты прочел?
– Сейчас, погоди вспомню. Мясоедов Александр, а отчество… нет, вылетело из головы. Простое какое-то – Иванович или Сергеевич.
– Ладно, бог с ним с отчеством, – дернул головой Филя. Слово «бог» больно обожгло ему язык, и он, чтобы перебить боль, прикусил щеку зубами. – А когда умер, давно?
– Не так чтобы. В этом году. Честно, я не запомнил дату. Мне хотелось побыстрей его закопать и смыться.
– И что дальше было?
– Я вернулся к машине, сел. Еле завелась, внутри все промерзло – дверь-то открыта была. Пока ехал, так и сяк в голове вертел эту присказку дурацкую, про Додона. А потом понял, что забываю ее. То вместо «Момон» «Мормон» скажу, то «Грифон» не могу вспомнить. Остановился у обочины, дай, думаю, запишу. И представляешь, ни клочка бумаги, ничего. Открыл портсигар – пустой! Тогда вынул я из бардачка гвоздь и прямо на крышке нацарапал. Вот так это было. Не знаю я, кто такой Додон.
– Зато я знаю, – мрачно сказал Филя.
– И кто же?
– Мой демон.
Витя вздохнул и сел рядом с ним на кровать.
– Посещает, стало быть?
– Да. Только засыпаю, он уже тут. Он мне и сказал, как сделать для тебя карту.
– И что, много для нее надо? – живо заинтересовался Витя.
– Молоко черной козы, слизь лягушки, вроде все. Еще пергамен. Тот-то мы истратили, надо новый добыть.
– Так, молоко козы не проблема. У соседки как раз такая. Только она безрогая, это ничего, сойдет?
– Про рога Додон не сказал. Видно, большой разницы нет.
– Ага, а с лягушки мы слизь соберем, это минутное дело. Вот только за пергаменом придется ехать.
– Куда?
– К молоканам или в Пятницкий монастырь. Ладно, я спрошу у наших, где с охраной пожиже, туда и рванем. Завтра отдыхаем, там выходные, а в понедельник давай попробуем.
– А если нас поймают? – спросил Филя. – Что тогда?
– Не поймают, – сказал Витя, и на лице его развернулась, как гармошка, знакомая белозубая улыбка. – Я же Витязь, все будет шито-крыто. Добудем тебе пергамена на сто лет вперед.
– Так много я не проживу.
– Проживешь! Картографов никакая зараза не берет. Они и от стрелы заговоренные, и от сглаза. Только вот что я тебе скажу: берегись баб. Верка к тебе уже приходила. Выспросила, небось, все, вражина? Охмурила тебя?
Филя замялся. Скажешь «да» – бог весть что подумает. И опять слово «бог» впилось ему в язык, как иголка. От неожиданности он вскрикнул.
– Ты чего испугался? Я не затем спрашиваю, чтоб тебя бить. Хочешь с Веркой путаться, дело твое. Не возражаю. Только стерва она еще та. Смотри, как бы она чего не сообразила!
– Не буду путаться, – пообещал Филя. – Мне теперь не до этого.
– Пойдем ужинать. Мать, небось, заждалась.
И они пошли в общую комнату, где их ждали пустая каша, кисловатый хлеб и мутный овсяный кисель. Филя был голоден и съел все, а Витя меланхолически гонял ложку в киселе, словно надеялся выловить в нем рыбу. Вера не явилась, не было за столом и старшей Витиной сестры Валентины. Она работала на ткацкой фабрике, ее смена заканчивалась в полночь. После ужина все разошлись по комнатам, на дом навалилась ватная тишина. Филя маялся у кровати, не желая ложиться и видеть сны, в которые так легко проникал демон Додон. Пробовал встать на молитву – заболели колени. Нет, не будет теперь покоя. Настенька, Настенька, что со мной? Кем я становлюсь? Как вернуть назад былое?
И все же он лег и уснул. Демон в эту ночь не приходил.
Лягушка
Филя так вымерз ночью, что за завтраком униженно запросился пожить в комнате у Вити. Тот согласился и даже сам перетаскал тюфяк и подушки, но по лицу было видно, что тесное соседство с картографом ему не по душе. На улице лютовала стужа, в трубе урчало, выло, поминутно взметывалось и опадало. Кот будто прилип к печке, неохотно подходил к миске, поставленной в промерзшем углу. Валентина не появилась к завтраку: отсыпалась после смены. Вера, лохматая, ненакрашенная, в домашнем платье, мрачно пила пустой чай. Варвара Михайловна суетилась возле самовара, отирала его медные бока суконкой, туда-сюда двигала сахарницу. Так уличный шулер орудует наперстком, думал Филя. Намекает, мол, сахара много не ешь, не для того куплен.
Набравшись храбрости, Филя подошел к ней, когда она убирала вымытую посуду в шкаф, и сказал:
– Я бы хотел заплатить за постой. У вас расходы, а я…
– Что вы, что вы! – замахала руками Варвара Михайловна. Покраснела ужасно, взор потупила, ртом этакую омегу изобразила. – Ничего не нужно.
Филя упрямо продолжал:
– У меня немного денег, не успел заработать, но скоро будет достаточно. Давайте я на первое время красненькую оставлю – вот здесь, на комоде, под салфеткой – а дальше видно будет.
Варвара Михайловна смущенно вытирала сухие руки полотенцем.
– Благодарю, голубчик, – тихо сказала она. – Только сыну не говорите, что я взяла. Сердиться будет.
– Не скажу, – пообещал Филя и со спокойной душой принялся заталкивать красненькую под салфетку. За этим занятием его застала Вера.
– А, подачки суем!
Филя вздрогнул, как гальванизированный головастик.
– Не густо, – усмехнулась Вера, извлекая денежку и рассматривая ее на свету. – А сам на что жить будешь?
– У меня все есть! – поспешил заверить ее Филя. – А чего нет, то будет.
– Это верно, – сказала она, прищуриваясь. – Ты вот что, сходи в магазин, купи лакейскую одежду. Да смотри, не самую дешевую бери.
– А зачем?
– Поедем с тобой в субботу в бани. Мне девки шепнули, твой краб очень париться любит. Без приглашения туда не пускают, там только для членов клоба. А вот лакея с собой привести можно. Понесешь мой несессер и Пруньку.
– Пруньку? – переспросил Филя. На какой-то миг ему показалось, что речь идет о чем-то крайне непристойном.
– Собачку, – бесстрастно сказала русалка, скручивая волосы в блестящий жгут. – Только в бане чтоб без глупостей. К крабу не кидаться, шум не поднимать. Наша задача узнать как можно больше. Если все получится, доберемся до его дома, а дальше ты уж сам. Как там принято у вас, у героев? Взлом, кавалерийский наскок, убивство?
– Я не герой, я картограф, – тихо сказал Филя. – На месте разберемся. Буду ждать.
Русалка загадочно улыбнулась и вышла. Глядя ей в спину, Филя не мог не дивиться тому, как красиво она плывет по комнате, едва касаясь легкими ногами затоптанного домотканого ковра. В такую бы влюбиться! Но эта пава не для него, и вообще не для кого. Она охотница на мужчин, грабительница кошельков, мудрая летучая мышь, приученная пить густую кровь своих дремлющих парнокопытных жертв. Нет, не для Фили она родилась. Да и он ей не пара.
В комнате у Вити было душно, от буржуйки волнами расходилось тепло. На столе в коробочке вились черви и опарыши. От их вида Филю чуть не вырвало, и он спрятал нос в рукав. Витя усердно кормил лягушку. Она сидела у него на колене и послушно открывала рот, как только он подносил к нему очередного червя.
– Умная попалась, – сказал Витя сдобным тоном и любовно огладил лягушку. – Кушает хорошо, только бы не разжирела.
Не зная, что на это сказать, Филя отвернулся к окну и спросил:
– Когда за пергаменом поедем?
– Не торопись, еще только утро. Надо все как следует подготовить. Я тут подумал, монастырь грабить грешно, и поймают нас быстро. Поедем к молоканам. Те, конечно, крепкие ребята, ну, мы потихоньку – ужиком, ужиком, глядишь, и получится. Ты замки вскрывать умеешь?
– Нет! Не пробовал никогда. А как это делают?
– Я только слышал, сам тоже не делал. Берешь шпильку – я уже у Верки одну увел – сгибаешь этаким зигзагом и в замке подцепляешь язычок. Давай, потренируйся!
И Витя подал ему шпильку. Филя принялся за труды. Дело оказалось несложным: за час он вскрыл все двери, сундук с выходными нарядами, Верин несессер (где, к слову, оказались жемчуга и белый порошок), нижний ящик горки и даже сломанный уже давно ларь для картофеля.
– Да у тебя талант! – сказал Витя и жахнул кулаком по столу. От неожиданности лягушка на его коленях испуганно квакнула. – Тебе и карты рисовать не обязательно, так заработаем.
Филя посмотрел на него с укором:
– Воровством заниматься не буду.
– Милый друг, а как же ты книги божественные добудешь? Сами по воздуху прилетят? Демону на Новый год закажешь? Нет, без воровства никак.
– Один раз украдем, и будет!
– Ладно, ладно! – весело сказал Витя и подмигнул. – Как скажешь. Вот какого гостя я в дом привел! Хо-хо!
Филя едва удержался, чтобы не сплюнуть. Витя вдруг стал ему противен. Лягушка тем временем запрыгнула на стол и угощалась червями прямо из коробки. Она открывала широкий, как карман, рот и выстреливала оттуда длинным липким языком. Филя ощутил на себе ее взгляд – неожиданно осмысленный, человечий. И еще у лягушки были густые ресницы, которыми она кокетливо похлопала, заметив, что Филя на нее тоже смотрит.
После обеда, наевшись щей, Филя и Витя отправились на машине в город.
– Я покажу тебе Бург! – торжественно сказал Витя. Он картинно оторвал руки от баранки и взмахнул ими, как будто собирался воспарить в неожиданно синее пятничное небо.
Филя приободрился. Это именно то, чего он больше всего бы хотел, если бы не краб, не Настенька, не арест и не вся эта кутерьма с картами и демоном Додоном. Рассматривая отцовские фотоальбомы у себя дома, в Гнильцах, он уносился мечтами в Бург и гулял по его мощеным улицам, гранитным набережным, многолюдным паркам. Он рвался сюда всю свою жизнь, он хотел стать своим для каждого, кому посчастливилось здесь родиться. Что может быть лучше, чем разделить судьбу с буржцами, известными чистотой нравов и помыслов?
«А так ли уж они чисты? – зашептал голос внутри Филиной головы. – Кого ты почитал, чем восхищался? Уж не придумал ли ты все это себе, дурень? Фантазер, жалкий мечтатель в чесучевых брюках. Езжай, смотри свой Бург, наслаждайся».
Не в силах заткнуть этому голосу глотку, Филя сжал бугорок под большим пальцем. Он не хотел сейчас думать ни о чем, и голос со змеиным шипением отступил в глубины сознания. Гул мотора убаюкивал, Витя насвистывал польку, задвинув шапку на затылок.
Они выехали к набережной Великой реки Нави. Филя вне себя от восхищения попросил Витю остановиться. Они вышли. Огромная гладь воды разделялась на несколько рукавов, по берегам высились дворцы – нежно зеленые, розовые, желтые, с колоннами и без. Вдали вспыхивал на солнце шпиль Военного корпуса, из-за спин домов грузно поднимался Сорочинский собор, седой от вчерашнего снега. Навь блаженно текла меж пологих берегов, над ней кудрявились мосты.
– Как тебе? – самодовольно спросил Витя, как будто он лично за ночь выстроил это великолепие.
– Красота! – выдохнул Филя и почувствовал, как грудь его наполняется новым воздухом, ядреным, терпким, разгоняющим стылую провинциальную кровь. Ради этого стоило жить! Дышать и никогда не надышаться этим городом!
Не жалея времени, они пешком обошли стрелку Петроострова, трепетно коснулись Царского камня, перебрали ногами камни мостовых, заглянули в Императорский сад, где об эту пору было безлюдно. Дивные греческие статуи были заколочены в короба, по узким тропинкам жилками простреливал лед.
– На императорский дворец желаете-с посмотреть? – гнусавым голосом спросил Витя, отвешивая шутовской поклон.
– С превеликим удовольствием! – в тон ему ответил Филя, и они прошагали по Речному проспекту до Триумфальной арки, за которой высилась громада дворца. Парадные двери, увитые золотыми лозами, были плотно закрыты, перед ними стояли навытяжку два гвардейца в медвежьих тулупах.
– А что это у них в руках? – поинтересовался Филя.
Витя замялся:
– Эта… ну, сестра говорила, белиберда какая-то.
– Может, алебарда?
– Точно, она! Чего ж ты спрашиваешь, если сам знаешь?
Императорский дворец, мощный, великодержавный, подавлял Филю. Он не тянулся к небу, а будто наваливался водосточными трубами, выступами, огромными и оттого грубыми эркерами. Филя подумал, что императору, должно быть, тяжко жить в этой крепости, которая сминает хрупкого человека в своих беспощадных челюстях.
Последним пунктом в экскурсионном маршруте стало посещение знаменитых грифонов, выставленных на берегу Воронки, речки-спутницы.
– Из Египта привезли, – по-хозяйски пояснил Витя, поглаживая грифону золотые крылышки.
– Из Сирии, – машинально поправил Филя. Он с любопытством заглянул грифону в пасть и неожиданно обнаружил там монетку – медную полушку.
– Не трожь! – предупредил Витя. – Это на память кладут, чтобы вернуться.
– Давай и я положу, – и Филя полез за кошельком. От щедрот он кинул грифону на язык гривенник. Витя недовольно фыркнул.
– Все, хорош, поехали домой.
– Постой, мне Вера наказала съездить в магазин.
– Вера наказала? – удивился Витя. – Ты чего ее слушаешь? Наказала она, ишь ты! Знакомы без году неделя, а ты уже у нее, как рыбка, на посылках?
– Она помочь хочет. Где у вас тут лакейскую одежду продают?
– Лакейскую?! Кем себя эта шалава возомнила, царицей? – бушевал Витя всю дорогу. Он резко кинул машину на обочину, обдав проходившую мимо старушку грязным снегом. Та заругалась и с неожиданной силой стукнула по капоту костылем.
Филя опрометью кинулся в магазин, не желая больше слушать, как Витя поливает сестру отборной бранью. Долго примерял то одну ливрею, то другую, копался в ящике с перчатками, подробно расспрашивал продавца, какие штаны лучше брать – со штрипками или без, пока в магазин не ввалился заждавшийся злой Витя.
– Чего так долго? – спросил он. – Закругляйся, домой пора.
Филя расплатился, подхватил сверток с покупками, и они покатили в Малярово. Пока они прохлаждались, Витина лягушка выбралась из дома и ускакала в сарай, где ее с трудом нашли в прошлогоднем сене.
– Ты зачем это сделала? – причитал Витя, отирая лягушачью спинку от сенной трухи. – Я с ног сбился, тебя разыскивая!
Лягушка склонила голову на бок и с любопытством посмотрела на него. Филе показалось, что она самодовольно ухмыляется. Витя бросился обратно домой. Он стиснул лягушку в кулаке, натянул сверху рукав и натужно дул туда, образуя тепловой кокон. А Филя решил внимательно осмотреть сарай: что-то говорило ему, что лягушка неспроста туда подалась. С виду все было обычным: вот клетка с курами, рядом поросячий хлев – вонь, хрюканье, запах похлебки, в углу лежит старый, уже давно ненужный хомут, под ним вожжи и седелка, в другом углу навалено сено. Оно слежалось, сопрело, выцвело до седины, почти перегнило. И все же лягушка в него закопалась – вот видна ямка. И как она ухитрилась, не имея ни когтей, ни зубов, пробиться сквозь эту толщу? Филя полез в сено, жесткие травинки царапали кожу. И вдруг он наткнулся на что-то твердое. Вытащил – стрела! Точнее, не вся стрела, а только наконечник. Он хорошо сохранился, не проржавел, острие сходилось в иголку. Филя вертел его так и сяк. По краю шла красивая вязь – изящная и немного неуместная.
«Вязь, вязь, вязь, – бессмысленно повторял Филя, катая слово во рту. – Вязь… зязь… Витязь».
Сомнений не было. Это была стрела для Вити. Лягушка полезла за ней в сено, но вытащить не успела. До чего разумное животное!
Филя вернулся в дом, где Витя пристроил лягушку на блюдечке возле чайника и ворковал над ней, как мать над младенцем.
– У меня для тебя кое-что есть, – сказал Филя и протянул ему стрелу.
– Где ты это взял?
– В сене. Там, где сидела лягушка.
Пораженный, Витя молча рассматривал стрелу.
– Это она, – пробормотал он. – Заговоренная стрела! Осталась только карта, и все…
– Что все?
– Все, – тупо повторил Витя. Больше за вечер он не сказал ни слова. Со стрелой он не расстался и на ночь. Филя помыкался-помыкался и лег на тюфяк спать, где незамедлительно уснул, усталый и впервые за эти дни довольный собой.
