Buch lesen: «Наследство Каменного короля», Seite 10
Засмеявшись, молодые люди пустили своих коней вниз по крутому спуску.
Глава 13. «Длинная Лошадь»
На безоблачном темно-синем небосклоне звезды выстраивались в причудливый узор. Созвездие Анеррильон с его девятью сверкающими точками висело почти над головой. Оно было самым ярким и самым красивым; белые мерцающие огни, расположившиеся в причудливом порядке, и в совокупности с мириадами мельчайших блесток звездной пыли удивительным образом складывались в некое подобие гигантской лошади. Обладая небольшой толикой воображения, можно было даже заметить, что передняя ее нога горделиво согнута, а голова как будто смотрит вдаль. Десятки других созвездий покрывали небо: созвездие Крысы из доброй дюжины голубоватых звезд, огромный Человек с Топором, нога которого пряталась на востоке за горизонтом; созвездие Тринадцати Дев, непонятным образом состоявшее всего из пяти маленьких зеленых точек, созвездие Голова Леоноры, в котором человеку с большим воображением удалось бы, наверное, узнать женскую голову с копной волос, и множество других, и над всем этим в северной части неба сияла жемчужным светом звезда Анорунт, окруженная тремя своими более мелкими собратьями.
Но даже не все это холодное сверкающее великолепие в первую очередь обратило на себя внимание путников.
Длинная Лошадь вся горела огнями. Желтоватыми огнями множества свечей, свет которых лился через открытые окна, красными всполохами факелов, многоцветными фейерверками и маленькими точками фонарей.
– Я, кажется, знаю, – произнес Эдмунд. – На исходе лета в южных селениях празднуют Аонгусову ночь, и в это время всегда зажигают такое большое количество огней, какое только возможно.
– Какую ночь? Первый раз слышим. – Головы его спутников с интересом повернулись в его сторону.
– Это я в одной старой книжке из библиотеки Миртена вычитал. Аонгус – это древний бог или полубог из тех времен, когда Корнваллиса еще и в помине не существовало, а здесь жили совсем другие народы.
– Бог чего? – спросила Алиенора.
– Любви. Его мать Боанн, супруга Отца всех богов, изменила мужу, как это не странно, с каким-то речным существом, вроде ундины, но только мужского пола. Как ундины-русалки заманивают юношей в глубокие заводи, так и эти существа охотятся за прекрасными девушками. От этой связи и родился Аонгус, которого Отец богов изгнал с небес и, как говорят, который с тех пор живет где-то в лесах и реках. И, кажется, он даже не вполне человек, а нечто среднее между человеком и каким-то животным, а вместо волос на голове и теле у него растут цветы, и каждый, кто без дела их губит или срывает, наносит боль Аонгусу.
– Так вот почему женщины любят все эти ромашки да лютики. Любо-овь, – протянул Гуго. – Забавно. Никогда не слышал ни о каком Аонгусе, или как его там.
– Мало кто слышал, – закончил Эдмунд. – Миртен рассказывал, что с тех пор, как построили Вал, всякие существа вроде русалок и всех им подобных, стали считаться за порождения темных сил, и все праздники и обычаи, связанные с почитанием этой нечисти, стали преследоваться или сами по себе сошли на нет. Так что, я думаю, такого рода забавы можно сейчас увидеть только где-нибудь подальше от сиятельных лордов да крупных городов.
– Праздник бога любви, – задумчиво произнесла Алиенора. – Интересно, и как же он проходит?
Эдмунд пожал плечами.
– Про это в книгах не пишут. Я знаю только то, кто такой этот Аонгус.
– Можно предположить, – фыркнул Гуго, – не случайно, наверное, осенью больше всего свадеб празднуют…
– Я знаю, – сказал Томас, – я уже видел нечто подобное, правда, не здесь, а в какой-то маленькой деревне, но я не знал, что это как-то связано с этим самым Аонгусом. На самом деле, Гуго, ничего такого. Просто разные обряды, песни, иногда смешные состязания между юношами и девушками. А Длинная Лошадь – это очень большая деревня, наверное, именно поэтому сюда народ с окрестных селений и собирается. В общем, как на любом другом празднике: столы, бочки выпивки и горы еды, а еще всякие гадания и танцы. Мы, по-моему, попадем туда в самый разгар.
За этими разговорами друзья по каменистому мелководью неспешно пересекли Апенраде, едва замочив лошадиные запястья и, взобравшись на пологий берег, ступили на Северный тракт, уходящий налево – в сторону Лонхенбурга, и прямо на восток – в саму деревню.
Эдмунд с интересом крутил головой. Помнится, в прошлой своей жизни он, разглядывая старые карты, мечтал о том, что когда-нибудь увидит эти места воочию.
Тракт был древен, как сам Корнваллис: широкий, чуть ли не в десять шагов, так что две подводы легко могли здесь разминуться, не съезжая на обочины, и – что особенно удивительно, – мощеный крупным булыжником, уже изрядно стершимся. Эту дорогу начали строить еще при Мередидде Уриене, знаменитом собирателе королевства, который почти всю жизнь провел в седле, разъезжая туда и обратно по делам военным и посольским. Тракт тянулся на север на сотни миль, петляя из стороны в сторону, так или иначе проходя в близости от границ крупнейших владений.
С течением времени дорога обросла деревнями, замками, монастырями и городами, хотя Лонхенбург по-прежнему оставался самым большим из них. Если поторопиться, можно было доехать до столицы менее чем за две недели, а миновав королевские земли, достичь самого северного города королевства – Эйлен-Донана. Дальше тракт терялся, и что находилось за Эйлен-Донаном, могли предположить только его обитатели: там простирались болота, горы и непроходимые леса, в которых, как поговаривали, до сих пор обитали странные и страшные племена, оставшиеся непокоренными за все эти сотни лет. Рассказывали, что тамошние обитатели сродни ограм: огромные, в полтора человеческих роста, носившие шкуры и передвигавшиеся верхом на гигантских волосатых животных, у которых рога росли прямо изо рта.
В южном направлении Северный тракт, дотянувшись до реки Апенраде, круто поворачивал на восток, к Длинной Лошади. Причиной тому был огромный овраг, называемый Гриммельнским, почти пропасть, в который сверкающим водопадом низвергалась Апенраде; по ту сторону оврага виднелся густой лес, покрывавший горы и расстилавшийся до самого Вала. Овраг этот тянулся на восток до моря Арит, превращаясь в самый настоящий фьорд, в который на добрый десяток миль вглубь могли заходить даже самые крупные корабли.
Сейчас дорога шла всего в полутора-двух милях от края этой пропасти; в давние времена, во время постройки тракта, овраг находился намного дальше, но ветер и вода мало-помалу делали свое дело, обрушивая его края. Через какое-то время, наверное, Гриммельн грозил поглотить и саму дорогу, но пока между ними лежали крестьянские наделы с какими-то низкорослыми деревьями.
Выбравшись на дорогу, друзья оказались не более чем в нескольких сотнях шагов от Длинной Лошади; поля расстилались не только справа до обрыва, но и слева от тракта; по эту сторону, насколько позволяла рассмотреть сгущающаяся темнота, засаженные подсолнухами. Сама деревня, что было большой редкостью, оказалась окружена стеной – высоким, в два человеческих роста, частоколом из грубо отесанных и заостренных вверху бревен; внутрь вели обитые железом ворота.
Они были широко распахнуты, и изнутри слышались звуки музыки и пьяные крики. Перед воротами стоял на страже толстенький мужичок с алебардой в руках и в кожаном шлеме, составлявшими единственные предметы его вооружения. Привалившись плечом к створке, он гораздо больше интересовался происходившим по ту сторону частокола, чем прибывающими гостями. Заслышав стук копыт, он лениво обернулся, и тотчас попытался принять воинственный вид: крестьяне с окрестных деревень никогда не приезжали верхом, и уж точно без оружия. Впрочем, мужичок и не подумал запирать ворота: долгие годы безопасности сделали свое дело, и безмятежное выражение его лица ясно говорило, что само наличие стражника возле ворот – это не более чем обычай.
– Приветствую вас, гости, – провозгласил он сиплым голосом, – по делу или увеселения ради?
– Проездом, добрый человек. – Томас подъехал поближе и, нагнувшись, вложил ему в ладонь мелкую серебряную монету. – Не подскажешь ли, где уставшие путники могут найти пристанище на ночь?
Стражник, оставшись очень довольным неожиданным подношением, махнул рукой в сторону ворот.
– Прямо туда, добрые люди, не заблудитесь. По этой улице шагов триста, а там городская площадь (друзья переглянулись: надо же, он называет Длинную Лошадь городом), прямо на ней двухэтажная гостиница, «Два короля» называется. Она недешева, но у таких богатых господ, я думаю, деньжат хватит. Милости просим, – крикнул он уже им в спину, – и не забудьте посетить наш праздник. Весь город нынче гуляет! И скажите Гарвену – это хозяин гостиницы, что это я вас к нему прислал! Ифор меня зовут…
Кивнув Ифору на прощанье, Томас со всей кавалькадой направился по улице. Мощеная дорога при въезде в Длинную Лошадь заканчивалась; улица представляла собой просто прибитую ногами и копытами землю, по всей видимости, по весне и осени превращавшуюся в непролазную грязь. Что было совершенно необычно для деревни, пусть даже и такой большой, так это двухэтажные и даже трехэтажные дома: даже в Хартворде таких не имелось, и это действительно давало некоторые основания называть Длинную Лошадь городом. Первые этажи таких домов, сложенные из крупного известняка, настолько глубоко уходили под землю, что для того, чтобы войти внутрь, требовалось спуститься по лестнице во внутренний дворик. Верхние этажи, все деревянные и, вероятно, от недостатка места каждый следующий по размерам больше предыдущего, нависали над улицей.
Чем ближе к площади, тем больше народа попадалось навстречу, поодиночке и в обнимку, с факелами и музыкальными инструментами, в венках, а некоторые почему-то с маленькими вениками в руках. Мужчины – в нарядных расшитых рубахах, а девушки и женщины в праздничных платьях, нередко довольно откровенных, и что особенно поразило всю компанию – все больше и больше людей, встречавшихся им по дороге – были в расписных масках, почти полностью скрывавших лица. Дело близилось к полуночи, и весь этот веселящийся и подвыпивший люд стремился к восточным воротам.
В середине деревенской площади стоял крытый колодец, вокруг которого при свете многочисленных факелов около полутора десятков пар под зажигательные звуки волынок и инструментов, напоминавших скрипки, отплясывали что-то похожее на бранль, но в заметно более быстром темпе. Вокруг толпились зеваки, притопывающие и хлопающие в ладоши; везде сновали девицы, судя по виду, прислуга из разных таверн, с подносами, заставленными кружками с брагой и элем. Во всех домах горели окна, а двери были распахнуты настежь, причем видно было, что люди, заходящие внутрь и выходящие наружу, вовсе не обязательно являлись хозяевами этих домов. Везде танцевали, пели и пили.
Эдмунд, Гуго и Томас спешились, и повели лошадей на поводу. Гостиницу они заметили сразу: большое здание с вывеской перед входом, и главной задачей стало пробраться к нему через толпы народа. Немедленно какие-то девушки в масках, подскочив к молодым людям, водрузили им на голову цветочные венки и даже сделали попытку втянуть их в танцующий хоровод. Гуго, немедленно развеселившись и подарив на ходу пару поцелуев, клятвенно пообещал найти этих красавиц через часок.
Привязав лошадей к длинной жерди, прикрепленной к стене рядом с входом, путники помогли девушкам спешиться, и зашли в переполненную залу. В лицо им дохнуло теплым воздухом, в котором перемешались запахи браги, пива и жареного мяса; в дальнем углу горел очаг, в котором над пылающими углями томилась насаженная на вертел половина бараньей туши; падающие капли жира с шипением разбивались о раскаленный лист железа, заменявший противень. Двое слуг по очереди медленно вращали вертел, морщась от нестерпимого жара. За столами в общей зале сидели человек тридцать, производившие невероятный шум; стук глиняных кружек, смех и нестройные песни висели в воздухе. Девушки в передниках, раскрасневшиеся от жара и постоянной беготни, обносили посетителей все новыми порциями еды и выпивки. Одна из них, заметив новоприбывших, остановилась, и на вопрос Томаса о хозяине указала пальцем на мужчину за стойкой.
– Вам к нему, – пояснила она, пытаясь перекричать шум, – зовут его Пэдриг Гарвен. Вам комнаты нужны? Ежели подождете немного, то проще будет разговаривать.
– Почему подождать?
– Полночь скоро, и народ весь повалит на восточные луга праздник отмечать.
Томас кивнул, и молодые люди уселись за единственный свободный стол в самом дальнем от очага углу. Спустя несколько минут перед ними появились кружки с пивом, бутыль с кисловатым вином и большое блюдо с тушеной капустой и кусками хорошо прожаренной свинины, щедро посыпанной свежей петрушкой. В этот момент народ, собравшийся в зале, бурно захлопал в ладоши; на середину залы вышли два человека, одетых в яркие плащи, сшитые из кусочков разноцветной материи, один с лютней, второй со скрипкой в руках. Старший из них, с длинными, свисавшими по обе стороны рта усами, находился уже в изрядном подпитии, второй, лет двенадцати на вид, не больше, поддерживал его под локоть. Молодцевато поклонившись, они без лишних проволочек под хлопанье, притопывание и одобрительные выкрики собравшихся затянули залихватскую песню:
Ночь Аонгуса грядет,
А дни погожи и светлы,
Радуйтесь и веселитесь
О, юноши и девушки!
Щекот соловьиный
По миру разносится,
Сладкою истомою
В сердце ко мне просится.
Ты всех девушек милее,
О, желанная!
Ты – лилей лилея,
О, благоуханная!
Ах, я словно сад цветущий!
Плоть и душу пожирает
Жар желания;
От любви теряю ум
И сознание.
Взглянешь благосклонно —
Сердце радости полно;
Взглянешь непреклонно —
В муке тóмится оно.
Ты всегда играешь мною,
О, как ты жестока!
Нет ни дня покоя мне,
Белогруда, светлоока!
Жду тебя с волненьем,
О, моя красавица!
Сердце чрез мгновенье
У меня расплавится.
Ах, я словно сад цветущий!
Плоть и душу пожирает
Жар желания;
От любви теряю ум
И сознание.
(Из вагантов. По мотивам Tempus est iocundum («Третья весенняя песня»). Перевод Л.Гинзбурга.)
Песня закончилась под всеобщее ликование; несколько пар даже пустились в пляс. Вдруг с деревенской площади донесся громкий звук колокола и большинство посетителей ринулось к выходу, не забыв при этом прихватить с собой полупустые и только початые бутыли. Самых забывчивых из них, не заплативших либо пытавшихся вынести наружу кружки, у двери встречала прислуга. Через четверть часа в зале осталось только с полдюжины человек, не особо торопившихся на гулянье, либо уже излишне подвыпивших. Сочтя этот момент достаточно удачным, Эдмунд с Томасом направились к тянувшейся через все помещение длинной деревянной стойке, за которой стоял Пэдриг Гарвен, засунув большие пальцы рук за поясной ремень. Это был крупный человек с густыми бровями и взлохмаченной шевелюрой.
– Катерина уж сказала мне, – буркнул он в их сторону, – нету мест… извиняйте.
Последнее слово он выдавил из себя, быстрым и цепким взглядом оценив кожаные колеты подошедших и меч, болтавшийся на боку Томаса. Ни слова не говоря, Эдмунд высыпал на прилавок перед ним горсть мелких монет, среди которых попалась даже одна серебряная.
– Хм, – пробурчал хозяин. Он еще раз взглянул на них и быстро, чуть склонив голову – на их спутниц, сидевших за столом, – пожалуй, для благородных господ найдется. Но надобно будет еще серебра добавить.
– Не многовато ли? И с чего вы взяли про то, что мы благородные?
Гарвен развел руками.
– Я уж тридцать лет здесь гостиницу содержу да гостей привечаю. Могу золото от медяка отличить. Спутниц ваших хоть в рубище обряди, но лиц таких среди крестьянок не найдешь. Да и вы при оружии. Но ежели тайну хотите сохранить, то я и так никому ничего не говорю и имен не спрашиваю, иначе б знатные люди у меня и не останавливались бы. В нынешние времена многие запросто путешествуют, в недорогой одежде, чтобы внимания к себе не привлекать. А насчет монеты… Праздник нынче, добрые люди. У меня все комнаты битком забиты, да все по парочкам, подвинуть никого не удастся. Но раз молодые люди не из простых, да при деньгах, могу знатные апартаменты предоставить. У меня таких три, и деревенщинам я их не сдаю. Кроватей дополнительных там нет, так что для вас три комнаты будет в самый раз. Для девушек ваших одна, и две для парней, или как вы там решите… Уж простите великодушно, но они у меня пустуют по большей части, а обстановка там дорогая.
– Понятно. – Эдмунд достал из кармана еще одну серебряную монету, покрупнее первой.
– Прекрасно, благородные господа, – расплылся в улыбке хозяин. – Рад видеть у себя в гостях таких щедрых молодых людей.
Он сгреб монеты и, мельком глянув на подошедших Гуго, Алиенору и Бланку, продолжил:
– На праздник не желаете ли пойти? Тогда надобно маски будет купить, хотя нет, для вас бесплатно, у меня есть с десяток. Там все в масках будут, это обычай такой… Но обычно благородные люди на такие праздники не ходят, разве что поразвлечься есть охота.
– Почему не ходят? – спросил Гуго.
– Честно говоря, – отвечал Пэдриг, бросив взгляд на девушек, – этот Аонгусов день, а точнее, ночь – сплошные пьянка да разврат, и леди там не место. Для того и маски, похоже, чтоб поутру друг перед другом не стыдиться. Но мне-то грех жаловаться, для меня это дело очень прибыльное. Одного пива больше, чем за полгода продаю, да и комнаты все заняты. Что ж поделаешь: молодым людям надо как-то знакомиться да веселиться, так что на эти два дня к нам со всех окрестных селений народ съезжается. А уж сколько свадеб по осени играют! Да и вообще-то весело там: и танцы, и песни, и игры всякие, так что если все же есть охота посмотреть, отговаривать не буду. Но девушек ваших все же при себе держите, а то напоят, да уведут, так что и глазом моргнуть не успеете.
– Мы не пойдем, – в унисон заявили Алиенора с Бланкой.
– А я бы не прочь сходить, посмотреть, – хмыкнув, сказал Гуго.
– И я за компанию повеселюсь, – присоединился Томас. – Я выспался тем более. Полдня вас ждал…
Хозяин кивнул.
– Пожалуйте. – Он залез под прилавок и вытащил оттуда целую кипу масок из тонкой кожи. – Здесь разные есть, выбирайте по вкусу. И вам надо за народом поспешать, хотя и сами не заблудитесь. Все по восточной улице идти, а там за воротами – Аонгусов луг. Там сейчас тысяча факелов горит. А вам, господа, – он взглянул на их спутников, – я сам комнаты покажу. Катерину потом пришлю – это дочка моя, кстати, – она девушкам поможет устроиться.
Взмахом руки пригласив Эдмунда, Бланку и Алиенору следовать за ним, он неспешно стал подниматься по лестнице на второй этаж.
Глава 14. Аонгусова ночь
– Бланка, – Алиенора легко тронула ее за руку, – мы должны поговорить.
– О чем? – Та мельком взглянула на подругу.
– Мне кажется, я знаю, что с тобой происходит.
Бланка промолчала. Было уже заполночь, и девушки молча сидели рядышком перед камином, в котором жарко полыхала целая вязанка дров; Алиенора, скосив глаза, смотрела на Бланку, а та – упрямо уставившись в огонь. Камин имелся в комнате, куда препроводил их Гарвен; вскоре после их прихода сюда явился мальчишка из прислуги, который натаскал дров и разжег огонь, а полчаса спустя – Катерина со свежим бельем, которым она, с интересом поглядывая на обеих подруг, застелила большую деревянную кровать с резными спинками.
– Бланка… – Наконец не выдержала Алиенора.
Бланка взорвалась.
– Что?! О чем ты хочешь поговорить?! Да, наверное, ты заметила, как уж тут не заметить, что греха таить. Да, он нравится мне, более чем нравится. Ты это хотела услышать?! Вот, получи, слушай. С первой минуты нравится, раньше, чем я прочитала то проклятое письмо, если тебе это интересно. Чурбан бесчувственный. Если я до него дотрагиваюсь случайно, он от меня отшатывается, как от зачумленной. А тут ты еще – что, хочешь лишний раз мне напомнить, что вы оба – из рода Даннидиров, что я – пустое место?! Что я – не для него?! Да я и без тебя это знаю, понятно тебе? Он – принц крови, а я – пыль под ногами. Так о чем ты еще хочешь поговорить?! Впору хоть сбежать от вас обоих, куда глаза глядят, чтоб не видеть вас больше.
Бланка замолчала, закрыв лицо руками. Алиенора внимательно на нее смотрела.
– Бланка, ты глупая.
Та посидела с минуту, пытаясь унять бешено колотившееся сердце. Потом, оторвав ладони от лица, хмуро глянула на подругу раскрасневшимися глазами. Алиенора, собрав губы в венчик, с серьезным видом покивала.
– Да-да. Глупая. И еще – слепая, как крот.
– Что ты имеешь в виду?
– Если ты не видишь, как он на тебя смотрит, то я просто обязана открыть тебе глаза. Он, между прочим, взгляда от тебя оторвать не может…
– Что за выдумки…
– А ты что хотела? Он всю жизнь на кухне провел, ну, понятное дело, книжки читал, воспитывали его, сражаться учили, но между ним и нами была целая пропасть. Ты, если помнишь – высокородная леди Бланка Оргин. Он даже и не думал, что сможет когда-нибудь заговорить с тобой. Ты для него до сих пор – госпожа. Он ведь наверняка думает, что ты смотришь на него, как на неопытного поваренка, который из грязи – в князи, вот и шарахается от тебя, как от чумы. А ты – дура набитая, ничего не понимаешь.
Бланка, открыв рот, недоверчиво смотрела на Алиенору.
– Да-да, и нечего ресницами хлопать, – продолжила та. – Мы, когда вдвоем с ним остались – в Хартворде, в доме того торговца, он только про тебя и говорил. Какая ты умная, да какая прекрасная-распрекрасная. Ты сделала то, да ты сделала это. Да если бы не ты, ни из тюрьмы меня бы не вытащили, ни тайник бы не обнаружили. А какая ты самоотверженная и все такое. Я ему говорю: и красивая, правда? А он сразу как в норку забился. И если он не смотрит на меня, то смотрит только на тебя. Ты что – не видишь?
Бланка молчала.
– И вот еще что. – Алиенора взяла подругу за руки. – У меня больше никого нет. Только он и ты. И я не знаю, кого я люблю больше. И, надеюсь, что так оно и останется. Он сейчас внизу, в купальне. Он один там, я нарочно хозяину сказала, чтобы никто не смел его беспокоить, что ничьи услуги не нужны. Так вот – иди к нему.
Бланка покачала головой.
– Что ты такое говоришь? Как ты себе это представляешь? Нет… я не могу.
– Можешь. И хочешь – я же вижу. Вот сейчас ты на меня смотришь, а глаза у тебя такие, как будто сквозь меня на него глядишь. Я тебе еще раз повторяю: по собственной воле он не станет за тобой ухаживать, он в себе не уверен. А ты залезла в свою скорлупу и сидишь там, собственным горем упиваешься. И если ты хочешь что-то получить от него, то тебе самой надо что-то сделать. А не пойдешь сейчас – сама потом пожалеешь. Пройдет неделька-другая – и привыкнет он к тому, что он сиятельный граф. А доберемся до города, там девиц-то полно, и кое-кто из них познатнее тебя будет. И кто знает? – может, даже и покрасивше. Вырвут его у тебя на счет раз. Вот и будешь потом локти кусать.
– И еще одно, – решительно закончила Алиенора, – ты разве забыла? «Онд ин олль петендер финьяд, по моему разрешению». Здесь – свои законы. Мужчина лишь волен согласиться… или отказать. Моя мать так вышла замуж за моего отца.
Бланка не отрываясь смотрела на Алиенору. Потом, крепко пожав ей руку, стремительно выбежала из комнаты.
* * *
Гостиница «Два короля» была большой, даже слишком большой для этого поселения, хотя и сама деревня Длинная Лошадь отличалась совсем не маленькими размерами. Здесь насчитывалось около десяти дюжин дворов, а в старые времена, как говорили, и еще больше. «Два короля» построили даже раньше, чем основную часть Вала, когда путь вдоль Гриммельна был еще популярен среди купцов, паломников, вагантов и прочего люда, передвигавшегося по дорогам в поисках заработка или приключений.
Гостиница могла вместить всех желающих: очень обширная, в два этажа высотой, с каменным цоколем, сложенным из огромных камней, ныне заросших мхом. Перед входом висела выцветшая деревянная вывеска с грубо намалеванными цветными фигурами каких-то двух королей, почему-то стоявших друг перед другом на коленях; вывеска была сколочена из толстых досок, судя по их виду, примерно в то же время, когда гостиница открыла двери для первых посетителей.
На первом этаже располагались обеденная зала и кухня. В зале стоял длинный ряд дубовых столов, отполированных до блеска локтями многих поколений постояльцев. Дверь слева от стойки вела в кладовые и кухню; около нее прямо в стене устроили внушительных размеров очаг, единственный здесь источник тепла, время от времени использовавшийся и для приготовления пищи – в особенности в тех случаях, когда какому-нибудь постояльцу непременно самому хотелось следить за процессом подрумянивания свиных ножек или каплунов.
Другой вход, в противоположной от очага стороне, вел на второй этаж, с многочисленными тесными клетушками, предназначенными для обычных постояльцев. Часть этого коридора отгораживала дверь, за которой находились дорогие покои для наиболее состоятельных гостей; сюда можно было попасть как по общей лестнице, так и через отдельный вход на первом этаже.
Эта же малая лестница вела в подвал, закрытый для рядовых приезжих: с кладовыми и, в отдельном помещении – с купальней, большой темной комнатой с каменными сводами, и без окон. Вдоль стен здесь стояли резные скамьи, окружая обширный бассейн, в котором легко разместилось бы с полудюжины человек.
Совершенно определенно гостиница когда-то знавала лучшие времена, думал Эдмунд, разглядывая купальню. Красивые скамьи, выцветшие шпалеры с изображениями охоты или каких-то куртуазных сцен, и два десятка подставок под факелы. Сейчас факелы не горели, да и, судя по всему, давно уже не использовались – с тех самых времен, когда высокородные путешественники нередко останавливались здесь на постой, направляясь в свои западные или восточные владения. Тем не менее здесь было тепло и чисто; хозяева тщательно поддерживали порядок, похоже, не оставляя надежды, что все вернется на круги своя, и купальня еще послужит высоким гостям. Пятеро молодых путников, на конях и с оружием, по всей видимости, произвели на хозяина должное впечатление, и он, приняв их, очевидно, за знатную молодежь, по каким-то надобностям путешествующую инкогнито, без долгих колебаний предоставил им самые лучшие комнаты. И, отвесив поклон, отправился готовить купальню для высоких гостей. И богатых, наверняка подумал он, когда увесистый мешочек с монетами перекочевал в его карманы.
Эдмунд сидел в каменной купели, до краев наполненной теплой водой; на поверхности плавали свежесорванные листья мяты и множество цветочных лепестков. По краям ванны стояли четыре или пять толстых свечей, которые вкупе с огнем, горевшим в камине, слегка рассеивали теплый полумрак, царивший в помещении. Откуда-то сверху и издалека доносились звуки музыки и веселые крики.
Здесь заблаговременно растопили небольшой камин, от которого исходило живительное тепло; потрескивавшие в огне дрова отбрасывали на стены и высокие своды таинственные отблики. В рассеянной задумчивости Эдмунд любовался всполохами пламени, когда дверь у него за спиной едва слышно скрипнула.
Он обернулся и застыл, пытаясь проглотить комок, внезапно застрявший в горле.
– Бланка?..
Закусив нижнюю губу, босыми ногами Бланка медленно подошла к краю бассейна. Она была закутана в великолепный, до пола, темно-фиолетовый плащ из кианского шелка, подбитый горностаем; на шее плащ скрепляла длинная застежка из чередующихся рубинов и изумрудов, нанизанных на золотую нить.
– Я… я здесь с позволения вашей сестры… и по своему желанию, – очень тихо сказала Бланка. В полутемном подвале каждое слово разносилось с легким эхом.
Не в силах ничего произнести от охватившей его внезапной слабости, Эдмунд молчал. Ее ресницы задрожали; нерешительно высунув из-под плаща руку, Бланка положила ее на застежку своего плаща.
– Это фамильные камни лордов Харлеха, – прошептала она. – Больше у меня ничего нет. Только они… и я.
Эдмунд сглотнул. Его сердце стучало, готовое выпрыгнуть из груди.
– Мне не нужны камни.
– Тогда… может быть… – Голос Бланки понизился до чуть слышного шепота. – Если… если вы прогоните меня сейчас, милорд, мне останется только умереть со стыда… – И вдруг она выпрямилась, вдохнула полной грудью. – Да. По моему разрешению.
Эдмунд поднялся из купели, встал во весь рост.
– Я хочу, чтобы ты осталась, – хрипловато произнес он.
Глазами, из которых вот-вот были готовы брызнуть слезы, она, боясь поверить, быстро глянула на него.
– Ты прекрасна… ты прекрасней всех. Мне не нужны камни… и тебе не нужно просить позволения у моей сестры.
О, боги, мелькнуло в ее голове, что я делаю. Дернув за ворот, Бланка сорвала с себя плащ, мягкими волнами упавший к ее ногам; нитка драгоценностей порвалась, сверкающие камни с дробящим стуком рассыпались по каменному полу. Под плащом не было ничего; она была совершенно нага. Груди высоко вздымались, глаза, превратившись в почти черные, не мигая, смотрели на него. Опустившиеся вниз руки безвольно висели и только изящные пальцы нервно подрагивали, слегка касаясь бедер. Дыхание Эдмунда прервалось; взгляд не мог оторваться от ее великолепного тела.
Ноги Бланки подкосились; она стремительно обвила его шею руками.
* * *
Эдмунд проснулся от легкого касания. Бланка спала рядом, положив голову ему на плечо, обняв рукой и закинув правую ногу ему на живот; ее пушистые ресницы подрагивали во сне.
Он открыл глаза. Из щели в неплотно задернутых занавесках пробивались яркие солнечные лучи; снаружи доносилось неумолчное чириканье воробьев. На краю кровати сидела Алиенора, щекоча пальцами его щеку. Она была уже полностью одета в походное платье, с волосами, стянутыми в тугой узел.
– Просыпайтесь, лежебоки. Уже два часа, как солнце встало. Надо ехать.
Бланка села на кровати. Как будто опомнившись, она быстро натянула на грудь одеяло, неопределенно глядя на свою подругу.
– Доброе утро, сестричка, – сказал Эдмунд.
Алиенора с легкой полуулыбкой на лице переводила взгляд с одного на другую. Затем рассмеялась и весело хлопнула в ладоши.
– Какие красавцы. Я очень рада за вас. – Она встала и, склонившись, нежно поцеловала своего брата в лоб. – Бланка, я тебе завидую. У тебя такой чудесный жених… сама бы поженилась, если б могла. – И, уже от двери обернувшись, добавила: – Мы с Гуго сейчас идем завтракать в общей зале, а Том пошел запрягать лошадей.
– Леа, подожди… – Бланка соскочила с кровати, на цыпочках подбежала к своей подруге и обняла ее за шею. – Леа, я люблю тебя. Я так тебе благодарна. Ты сделала мне самый большой подарок в моей жизни, – чуть смущаясь, прошептала она на ухо. – Ты подарила мне своего брата… в голове не укладывается.
