Buch lesen: «Блеск»

Schriftart:

Посвящается всем, кто пытается, но не может увидеть звезды. Продолжайте искать.

Raven Kennedy

Gild

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Глава 1

Я подношу к губам золотой кубок и наблюдаю через прутья своей клетки за извивающимися обнаженными телами.

Свет нарочито приглушен. За беспорядочно двигающимися в похотливом танце фигурами потрескивает пламя. Семь тел в едином порыве стремятся к удовольствию, пока я сижу здесь, в стороне, подобно очевидцу зрелищной схватки.

Царь призвал меня сюда пару часов назад, когда возжелал встречи со своим постоянно обновляющимся гаремом любовниц, которых также называют царскими наложниками. Сегодня вечером он решил развлечься в атриуме. Вероятно, потому, что здесь прекрасная акустика. Надо отдать ему должное – стоны и правда складно отдаются эхом.

– Да, мой повелитель! Да! Да!

Я округляю глаза и с жадностью глотаю вино, принуждая себя отвести взгляд и созерцать ночное небо. Атриум огромен, а стены его и куполовидный потолок целиком сделаны из стекла, поэтому вида чудеснее во всем дворце не сыскать. Правда… хотя бы что-то удается рассмотреть, лишь когда перестает идти снег.

Сейчас же, по обыкновению, кружит снежная вьюга. С неба падают белые хлопья, предвещая к утру устлать стекла. Но пока я могу рассмотреть высоко в небе тонкие очертания одинокой звезды, выглядывающей из-за свинцовых туч и неясно вырисовывающейся своей белизной. Замороженный пар кучно стоит на страже неба, как скупец, который крадет у меня прекрасный вид и приберегает его для себя.

Но краешком глаза мне удается уловить звезду, и я тому рада.

Интересно, в какой-то момент прошлые монархи из позабытых времен построили этот атриум, чтобы составить звездную карту и разгадать истории, оставленные в небе богами? Но потом мать-природа расстроила их замыслы, а эти сторожевые тучи свели на нет царские труды и преградили нам путь к истине?

Или, быть может, давно ушедшие правители построили этот зал, чтобы наблюдать, как стекло покрывается изморозью и кружит метель, пока они стоят тут, нетронутые этой безбрежной белой стужей? Ореанские правители довольно спесивы, чтобы так поступить. И вот яркий тому пример… Я перевожу взгляд на царя, который в этот миг нещадно берет наложницу, пока остальные выставляют себя напоказ и резвятся ради его удовольствия.

Однако, возможно, я ошибаюсь. Возможно, это место построили не для того, чтобы мы смотрели в небо, а для того, чтобы боги наблюдали за нами. Возможно, прежние члены царской семьи тоже приводили сюда своих наложников в качестве наглядного подношения небесам и наслаждались беспутством. Если судить по некоторым историям, что я читала, боги – та еще похотливая шайка. Так что я, откровенно говоря, не стала бы исключать подобный вариант. Но я и не осуждаю их. Царские наложники очень искусны.

Вопреки тому, что меня сейчас вынуждают смотреть и слушать эти развратные действия, а верхушка купола завалена снегом, я все же люблю сюда приходить. Это место так близко к воле, где я могла бы почувствовать дуновение ветра или ощутить, как моя грудь наполняется свежим воздухом.

В чем же тут светлая сторона? Мне хотя бы ни разу не пришлось волноваться о том, обветрится ли кожа или стану ли я трястись от холода. Ведь, если уж на то пошло, вьюга действительно кажется холодной.

Я стараюсь сохранять радостный настрой, даже если сижу в специально построенной для меня клетке. В прекрасной тюрьме для прекрасной реликвии.

– О Боги! – выкрикивает в блаженстве Рисса, одна из наложниц, и прерывает мои размышления. У нее хриплый голос и светлые волосы, а ее лицо являет собой истинную красоту.

Не в силах ничего с собой поделать, я перевожу взгляд на развернувшуюся передо мной сцену. Шесть наложников изо всех сил стараются впечатлить царя. Шесть – его счастливое число, поскольку он правитель Шестого царства Ореи. На самом деле царь несколько одержим шестеркой. Я постоянно вижу, как она его окружает. Будь то шесть пуговиц на сорочке, что пошили ему портные. Или шесть зубцов на его золотой короне. Шесть наложников, которых он сегодня трахает.

В эту минуту его плотские желания удовлетворяют пять женщин и один мужчина. Слуги принесли кровать, чтобы царю было удобнее получать удовольствие. Похоже, им доставило немало хлопот разобрать это громадное ложе, поднять его по трем лестничным пролетам, а потом снова собрать – и только ради того, чтобы чуть погодя снова унести. Но мне какое до этого дело? Я всего лишь любимая наложница царя.

От этого выражения я морщу нос. Гораздо лучше, когда люди называют меня любимицей царя. Так звучит намного приятнее, вот только суть от этого не меняется.

Я принадлежу ему.

Я закидываю ноги на прутья своей клетки и устраиваюсь поудобнее на подушках. Смотрю, как напрягаются ягодичные мышцы короля, пока он двигается в лежащей под ним девушке. Еще две женщины стоят на кровати на коленях по обе стороны короля и тянутся к нему обнаженными грудями, которые он сейчас ласкает обеими руками.

Царь особенно любит женскую грудь.

Я опускаю глаза на свой бюст, который в эту минуту завернут в золотой шелк. Мой наряд скорее напоминает тогу, чем платье, – полоски ткани скреплены на каждом плече и каскадом ниспадают вниз, а талия подпоясана золотыми цепями. Я вижу, касаюсь и ношу одно только золото.

Любое растение в этом атриуме, бывшее когда-то плодоносящим и зеленым, теперь просто безжизненный металл. Весь зал из золота, кроме прозрачных оконных стекол. Как и золотая кровать, на которой сейчас трахается царь; золотые чешуйки осыпают деревянные годичные кольца на каркасе. Пол из золотого мрамора, темные прожилки которого блестят в нем как застывшие илистые реки. Золотые дверные ручки, блестящие виноградные лозы, ползущие по позолоченным стенам, металлические колонны, простирающиеся к сводчатым проходам и поддерживающие все это богатство.

Здесь, в замке Хайбелл, принадлежащем царю Мидасу, все заключается в золото.

Золотой пол. Золотые оконные рамы. Ковры, картины, гобелены, подушки, одежда, блюда, рыцарские доспехи – черт возьми, даже комнатная птичка застыла в мертвенном лоске. Куда ни поглядишь, все – сплошное золото, золото, золото, включая сам дворец. Каждый камешек, перекладина и столб.

Внешняя сторона замка, должно быть, ослепительно сверкает на солнце. К счастью для тех, кто живет за пределами дворца, вряд ли солнце вообще когда-то выходит из-за туч. Если не падает снег, то идет дождь, а если нет и дождя, то обычно на подходе метель.

Здесь всегда звонит колокол, предупреждая о приближающейся метели и предостерегая не выходить из дома. Что до него, этого огромного колокола в самой высокой башне замка? Ну да, он тоже из чистого золота.

И, проклятье, какой же он громкий.

Я его ненавижу. Его звон громче шторма с градом, бьющего по стеклянному потолку. Но, полагаю, без надоедливого колокола было бы кощунством давать дворцу имя Хайбелл¹.

Говорят, людям слышен его звон за много-много миль. Поэтому ослепительно-золотой замок со своим громким звоном выглядит несколько аляповато со склона заснеженной скалистой горы. Царю Мидасу не по душе изысканность. Он выставляет напоказ свою прославленную силу, и люди либо завидуют ей, либо в изумлении перед ним преклоняются.

Я подхожу к краю своей клетки, чтобы налить еще немного вина, но нахожу кувшин пустым. Хмуро смотрю на него, пытаясь не обращать внимания на визги и мужские возгласы за моей спиной. Царь берет очередную наложницу, Полли, и ее похотливые стоны раздражают меня, как ноющий зуб, соприкоснувшийся со льдом, а грудь разрывает от ревности.

Мне действительно хотелось бы еще вина.

Вместо этого я хватаю с блюда, на котором лежат фрукты и сыр, виноград и запихиваю его в рот. Может быть, виноград забродит в желудке и я немного опьянею? Надежда умирает последней.

Набив наудачу рот виноградом, я возвращаюсь в угол и устраиваюсь на лежащих на полу бархатных золотых подушках. Скрестив лодыжки, наблюдаю за извивающимися телами, которые разыгрывают для царя чудное представление.

Тут три новеньких наложника, поэтому я еще не знаю их имен. Совершенно голый мужчина-новичок стоит над ложем, и, о Великие Боги, как он прекрасен! Его тело само совершенство. Понимаю, почему царь его выбрал. Потому что на него, с этим точеным рельефом и женственным лицом, очень приятно смотреть. Очевидно, когда мужчина не обслуживает Мидаса, он уделяет внимание своему телу, работая над каждым мускулом.

Сейчас мужчина опирается предплечьями на верхнюю балку кровати с балдахином, а наложница сидит на нем, широко расставив ноги, пока он ее ласкает. Невозможно не отметить их равновесие и умение привлечь к себе внимание.

Третья новенькая стоит перед мужчиной на коленях и сосет его пенис, как будто высасывает из него яд от змеиного укуса. И… вот это да! Она и правда умелица. Теперь я понимаю, почему ее выбрали. Я наклоняю голову и беру себе на заметку. Сложно сказать, когда пригодится подобный навык.

– Мне надоело твое влагалище, – внезапно произносит Мидас и тут же заставляет Полли вылезти из-под него. Он шлепает предлагающую ему грудь девушку. – Твоя очередь. Поворачивайся задом.

– Конечно, мой повелитель, – мурлычет она, поворачивается и опускается на колени, высоко приподнимая попу. Мидас входит в нее, пока на его пенисе еще блестят выделения Полли, и женщина издает стон.

– Обманщица, – бормочу я себе под нос. Ни за что не поверю, что это может быть приятным.

Не то чтобы я знала не понаслышке. Хвала Богам, меня никогда не брали там.

Звуки в зале становятся громче, когда пара наложников достигает оргазма (уж не знаю, настоящего или они притворяются). Тем временем царь грубо входит в женщину, после чего с рыком проливает в нее семя.

Надеюсь, в этот раз он удовлетворен, потому как я устала и у меня кончилось вино.

Как только женщина под ним устало падает на кровать, царь снова шлепает ее по заднице – на сей раз прогоняя.

– Можете все возвращаться в гарем. Сегодняшним вечером вы больше не понадобитесь.

Его слова прерывают остальных наложников и сводят на нет их удовольствие. Мужчина продолжает раскачивать бедрами, но никто из них не жалуется, не дуется и не пренебрегает его приказом. Такой поступок стал бы откровенной глупостью.

Они быстро распутывают клубок из собственных тел и уходят голышом одним стройным рядом. Бедра некоторых до сих пор мокрые и липкие. Ночь была долгой.

Мне любопытно, доводят ли наложники в гареме дело до конца. Но я никогда этого не узнаю, потому что мне нельзя там находиться. Поэтому понятия не имею, какие между ними отношения, когда царя нет рядом. Мне вообще никуда нельзя ходить – только в своих клетках или в присутствии царя. Я – его фаворитка, а потому меня держат взаперти. Любимый питомец, которого защищают и оберегают.

Я внимательно наблюдаю за Мидасом после того, как уходит последняя наложница. Он надевает свой золотистый халат. Только от того, что он стоит тут, едва одетый и пресыщенный плотским удовольствием, у меня внутри все сжимается.

Мидас красив.

Он не мускулист, потому что ведет роскошный образ жизни, но от природы стройный и широкоплечий. Мидас молод для правящего царя, ему тридцать с небольшим, и на его лице еще проступают черты юности. У него загорелая кожа, несмотря на то что здесь всегда идут только снег и дождь, а волосы светлые с красновато-медовыми отливами, алый оттенок которых более заметен в свете свечей. У Мидаса темно-карие глаза, и есть у него какая-то харизма, обаяние. Именно его обаяние всегда меня очаровывает.

Я опускаю взгляд ниже, на суженную талию и очертания опустившегося пениса, который еще можно разглядеть под шелковистой тканью.

– Любуешься, Аурен?

Услышав свое имя, я резко отвожу глаза от его паха и смотрю на ухмыляющееся лицо. Щекам становится жарко, однако я пытаюсь скрыть смущение.

– Вид очень приятный, – приподняв плечо, отвечаю царю и насмешливо улыбаюсь.

Он хмыкает и с напыщенным видом подходит к прутьям моей клетки в конце атриума. Люблю, когда царь улыбается. От этого у меня в животе ползут гусеницы – не бабочки. Этим свободно летающим паскудам я завидую.

Мидас проводит взором от моих босых ног и до груди. Я сижу на своем месте, стараясь не шелохнуться, хотя под его испытующим взглядом хочется ерзать. Голова в ожидании запрокинута. Я научилась сидеть неподвижно, потому что ему так нравится.

Он очень медленно ведет взглядом по моему телу.

– М-м-м, выглядишь довольно аппетитно – так бы и съел тебя сегодня.

Я плавно поднимаюсь на ноги, и ткань моего платья ниспадает каскадом, скользит по кончикам пальцев ног. Затем подхожу к решетке и встаю напротив царя. Одной рукой обхватываю тонкие прутья, что нас разделяют.

– Вы могли бы выпустить меня из этой клетки и отведать лично. – Я стараюсь говорить лукавым тоном, сладострастно смотря на царя, хотя внизу живота все горит от желания.

Выпусти меня. Коснись. Возжелай меня.

Мой царь – человек сложный. Я знаю, что дорога́ ему, но в последнее время просто желаю… большего. Я понимаю, что тут моя вина. Мне нельзя желать большего. Стоит довольствоваться тем, что имею, но тут я бессильна. Как бы хотелось, чтобы Мидас взглянул на меня так же, как я смотрю на него. Как бы хотелось, чтобы его грудь разрывало от желания, как разрывает мою. Но даже если король не в силах мне это дать, то я бы хотела, чтобы он просто проводил со мной больше времени.

Я знаю, что мое желание невыполнимо. Он – царь. Его постоянно тянет в тысячи направлений. У него есть обязанности, которые мне даже неведомо осознать. Стоит радоваться и тому, что я получаю от него хотя бы сколько-нибудь внимания.

Посему я прячу свое желание. Влечение скрыто в самой глубине моей души под тяжестью снежного покрова. Я отвлекаю себя. Пытаюсь найти опору. Занимаюсь любым доступным мне делом. Но сколько бы людей я ни видела каждый день, я все равно просыпаюсь в одиночестве и засыпаю точно так же.

Мидас в том не виноват, и нет никакого смысла дуться. Это ни к чему не приведет – а я живу в клетке, так что в этом я знаток.

Ухмылка Мидаса сменяется улыбкой от моего бесстыдства. Сегодня вечером он в игривом настроении, а в таком я вижу его нечасто, но люблю, когда это случается. Так я вспоминаю, какими мы были, когда только подружились. Когда я была всего лишь потерявшейся девочкой, а он ворвался в мою жизнь, показав мне другую, улыбнулся и напомнил, как смеяться.

Мидас еще разок оглядывает мою фигуру, и кожа теплеет от его льстивого довольного взгляда. Мое тело в форме песочных часов, с пышной грудью, бедрами и попой. Однако, когда люди впервые на меня смотрят, то замечают иное. Даже не уверена, что и царь замечает во мне что-то еще.

Когда люди на меня смотрят, они не обращают первым делом внимания на мои формы, им неинтересно то, о чем я думаю. Нет, их внимание поглощает совсем другое, и оно сияет на моей коже.

Потому что она – золото.

Не золотистая. Не загорелая. Не расписанная, испачканная или окрашенная. Моя кожа – настоящее, переливающееся, шелковистое, золоченое золото.

Я выгляжу в точности как и все остальное в этом дворце. Даже мои волосы и радужная оболочка глаз мерцают металлическим блеском. Я – ходячая золотая статуя, за исключением белоснежных зубов, белков глаз и дерзкого розового языка.

Я – необычное существо, ценный товар, сплетня. Я – фаворитка царя. Его заветная наложница. Та, которой он коснулся и превратил в золото. Та, что он держит в клетке на вершине замка. Мое тело хранит отпечаток его покровительства и господства.

Позолоченный питомец.

Я – сокровище царя Мидаса, правителя замка Хайбелл и Шестого царства Ореи. Люди слетаются стаями, просто чтобы взглянуть на меня и на его блестящий замок, который сто́ит дороже всех богатств в целом царстве.

Я – позолоченная пленница.

Но какая же красивая у меня тюрьма.

Глава 2

Когда Мидас стоит передо мной, усталость как рукой снимает.

Я целиком поглощена им, каждым нервом ощущая его интерес. Пока Мидас смотрит на меня, я пользуюсь случаем и окидываю взором красивые черты его гладкого лица, замечаю в глазах решительный напор.

И, смотря на царя, я начинаю прощать его за то, что привел меня сюда сегодня вечером. За то, что сделал безучастной наблюдательницей его удовольствия, которое он получил со своими наложниками.

Мидас поднимает руку и просовывает между прутьев решетки палец.

– Ты так дорога мне, Аурен, – шепчет он низким голосом, в котором слышится нежность.

Я замираю, чувствуя, как спирает в груди дыхание, а нервы будто царапает острый нож, и настораживаюсь. Мидас придвигается ближе и проводит пальцем по моей щеке. Кожу покалывает от прикосновения, но я стою все так же совершенно неподвижно. Я так возбуждена, что даже боюсь прикрыть веки из опасения, что это легкое движение вынудит его отстраниться.

Пожалуйста, не переставай прикасаться ко мне.

Я отчаянно хочу податься вперед и прильнуть к нему, протянуть руку через решетку и тоже его коснуться, но знаю, что мне нельзя. Поэтому стою как статуя, хотя и не могу скрыть появившийся в моих золотых глазах жадный блеск.

– Ты получила удовольствие от увиденного сегодня? – спрашивает он и осторожно ведет пальцами по краешку моей нижней пухлой губы. Я приоткрываю рот, опаляя дыханием подушечку его большого пальца, тепло притягивается к теплу.

– Я бы с гораздо большим удовольствием приняла в нем участие, – отвечаю я, очень внимательно следя за тем, как двигаются его пальцы вместе с моим ртом.

Мидас поднимает руку и касается моих волос. Он поглаживает пряди и смотрит, как они мерцают в свете свечей.

– Тебе ведь известно, что ты слишком дорога, чтобы сводить тебя вместе с остальными наложницами.

Я наигранно ему улыбаюсь:

– Да, мой царь.

Мидас отпускает мои волосы и щелкает по носу, а после вытаскивает руку из клетки. Нужно иметь много самообладания, чтобы не пошевелиться, не выгнуться телом, как ветка, клонящаяся на зов ветра. Мидас быстро отходит, и мне хочется потянуться к нему.

– Ты отличаешься от обычных наложниц, которыми пользуются каждый день, Аурен. Ты стóишь гораздо дороже. К тому же мне нравится, что ты всегда рядом, наблюдаешь за мной. Меня это возбуждает, – говорит он, пылко глядя в мои глаза.

Забавно, как ему удается заставить меня почувствовать одновременно и непомерное желание, и глубокое разочарование.

Даже несмотря на то, что нельзя, я выражаю несогласие. И виной тому безнадежное желание, сковывающее нутро.

– Но другие наложницы гневаются на меня, а слуги болтают. Вам не кажется, что пошло бы на пользу, если бы однажды ночью вы позволили мне принять участие, но касалась бы я исключительно вас? – спрашиваю, понимая, что выгляжу жалкой, но я изголодалась по нему.

Царь прищуривает карие глаза, глядя на меня, и я понимаю, что перешла все границы. Теперь внутри все переворачивается по совершенно иной причине. Я потеряла его. Я одним махом лишила наш разговор игривости, словно сорвала кусок пергамента.

Красивые черты лица застывают, очарование тает, как снег на углях.

– Ты – царская наложница. Моя фаворитка. Моя драгоценность, – отчитывает меня король, и я опускаю глаза на кончики пальцев. – Мне плевать, что болтают слуги и наложники. Ты моя, и я могу делать с тобой все, что пожелаю. И если хочу держать тебя в клетке, куда есть доступ исключительно мне, то это мое право.

Я осуждающе качаю головой. Глупая, глупая.

– Вы правы. Просто я подумала…

– Ты здесь не для того, чтобы думать, – резко отвечает Мидас, перебивая меня с необычной строгостью, от которой я охаю. Он был в таком хорошем настроении, а я все испортила. – Я плохо с тобой обращаюсь? – спрашивает он, разводя руками. Его голос гулко звучит в огромном зале. – Я дарую тебе мало удовольствия?

– Вы…

– В городе сейчас полно потаскух, которые живут в нищете, опорожняются в ведра и торгуют собой на улице, зарабатывая на пропитание своими дырками. И ты еще смеешь жаловаться?

Я резко закрываю рот. Он прав. Я могла оказаться в гораздо худшем положении. Я и была в таком. А он меня спас.

Светлая сторона: я любимица царя, и это дает мне множество преимуществ и протекцию, которых нет у других. Кто знает, что случилось бы, если бы царь меня не спас? В эту минуту я могла принадлежать ужасным людям. Могла жить там, где свирепствуют болезни и жестокость. Могла опасаться за свою жизнь.

Ведь таким раньше и было мое существование. Я стала жертвой торговли детьми. Много лет прожила в плену у плохих людей. Повидала слишком много подлостей.

Однажды я сбежала и жила с добрыми людьми, которых встретила впервые со смерти моих родителей. Я полагала, что избежала зверств жизни. Пока не пришли мародеры и не уничтожили и это. Я снова могла познать тяготы и беды, но в мою жизнь ворвался Мидас и спас меня.

Он дал мне пристанище от безжалостного, жестокого насилия, раз за разом обрушивающегося на мою истерзанную душу, а потом превратил в свою прославленную статуэтку.

У меня нет права жаловаться или требовать. Когда я думаю о том, какая у меня могла быть жизнь… что ж, можно бесконечно перечислять неприятные события, но мне не нравится о таком думать. Когда я вспоминаю прошлое, то у меня начинается расстройство желудка, поэтому я предпочитаю довольствоваться настоящим. Ведь расстройство желудка вряд ли связано с количеством вина, что я пью каждый вечер. Я во всем ищу светлые стороны.

Заметив на моем лице раскаяние, царь Мидас тут же становится довольным собой, что сумел перенаправить мои мысли в иное русло. Его взгляд снова смягчается, и он проводит костяшками пальцев по моей руке. Будь я кошкой, то заурчала бы.

– Вот и моя драгоценная девочка, – говорит он, и беспокойство, от которого внутри крутило, немного ослабевает, потому что я ему дорога и так будет всегда. Между мной и царем есть связь, которую никому не дано познать. Никому это не по силам. Я знала царя еще до того, как он надел корону. Знала его до того, как люди с почтением преклонились перед ним. До того, как этот замок засиял золотом. Я пробыла с ним десять лет, и это время связало нас невидимыми узами.

– Простите, – говорю ему я.

– Все хорошо, – успокаивает он, ласково водя пальцами по моему запястью. – Ты выглядишь уставшей. Возвращайся в свои покои. Утром я тебя позову.

Я хмурюсь, когда он отстраняется.

– Утром? – допытываюсь я. Обычно царь не призывает меня до захода солнца.

Мидас кивает и отворачивается к выходу.

– Да, король Фульк завтра отбывает обратно в замок Рэнхолд.

Я с трудом сдерживаю явный вздох облегчения. Не выношу короля Фулька из Пятого королевства. Он озабоченный, безмозглый старикашка, обладающий силой удвоения предметов. С ее помощью он может удвоить все, к чему прикасается, но только один раз. Хвала Богам, на людей его сила не распространяется, иначе он бы давным-давно попытался создать мою копию.

Если я больше никогда не увижу Фулька, то это будет прекрасно, вот только они с моим царем уже много лет являются союзниками. Наши царства граничат, и потому Фульк приезжает сюда несколько раз в год. Обычно в сопровождении повозок, наполненных предметами, которые Мидас должен превратить в золото. Уверена, по возвращении в свой замок Фульк удваивает все предметы. Благодаря альянсу с Мидасом он очень разбогател.

Я толком не знаю, что мой царь получает взамен, но сильно сомневаюсь, что он увеличивает богатство Фулька по доброте душевной. Про Мидаса нельзя сказать, что он бескорыстный человек. Однако царь должен заботиться о себе и своем царстве. Кто я такая, чтобы судить его?

– О, – отвечаю я, понимая его намек. Король Фульк захочет увидеть меня перед отъездом. Он почти одержим мной и больше не пытается это скрывать.

Светлая сторона? Видя его влечение, Мидас уделяет мне больше внимания. Они словно дети, которые дерутся из-за игрушки. Когда Фульк в замке, Мидас меня прячет, чтобы лишить своего союзника шанса поиграть.

Если Мидас и замечает мое беспокойство, то ничего не говорит.

– Утром ты придешь в комнату для завтрака, пока мы будем трапезничать, – говорит он, и я киваю. – А сейчас возвращайся в свою комнату и отдохни, чтобы завтра выглядеть бодрой. Я отправлю за тобой, когда придет время.

Я склоняю голову.

– Да, мой царь.

Улыбнувшись напоследок, Мидас выходит из атриума, взмахнув мантией, а я оказываюсь одна. Атриум внезапно становится похожим на пещеру.

Я вздыхаю и смотрю на золотые прутья, которые огибают весь зал, и молча их ненавижу. Если бы только у меня хватило сил раздвинуть прутья и выскользнуть на волю. Дело даже не в том, что я бы убежала, потому что так бы никогда не поступила. Я знаю, как хорошо мне здесь. Но вот бы иметь возможность побродить в одиночестве по замку, пройти за Мидасом в его спальню… вот и вся свобода, что я жажду заполучить.

Просто ради забавы я хватаюсь за два прута и тяну изо всех сил.

– Давайте же, маленькие золоченые палки, – бормочу я, напрягая руки.

Надо признать, мне нечем похвастаться – мускулы у меня не сильно развиты. Стоило бы, наверное, воспользоваться предоставленным временем, чтобы поупражняться. Ведь не так уж я и занята. Я могла бы пробежаться от одного конца зала до другого, или вскарабкаться по перекладинам клетки и подтягиваться, или…

У меня вырывается смешок, и я опускаю руки. Мне скучно, но не настолько же. У того наложника с мускулами на животе, вероятно, больше мотивации.

Я смотрю через прутья на птичью клетку в отдалении, которая свисает с постамента. Внутри, на насесте, застыла птица из чистого золота. Если не ошибаюсь, раньше она была снежным воробьем. Грудка с белой отметиной под цвет снега, над которым она пролетала, расправив крылья против ледяного ветра. Теперь ее нежное оперение являет собой твердые металлические линии, крылья навсегда прижаты к ее маленькому тельцу, а из горла не доносится ни звука.

– Монетка, не смотри так, – говорю я ей. Она смотрит на меня немигающим взглядом.

– Я знаю, – вздохнув, произношу я. – Знаю, как важно Мидасу, чтобы я, как и ты, сидела в своей безопасной клетке, – говорю я, наклонив голову, а потом окидываю взором предметы роскоши в пределах досягаемости.

Еда, подушки, дорогая одежда. Большинство убило бы за такие сокровища, и это не просто фигура речи. Люди и правда за такое убивают. Нужда – жестокий вдохновитель. Мне прекрасно это известно.

– Он ведь не пытался лишить меня удобств. Нельзя быть такой жадной и неблагодарной. Все могло быть намного хуже, согласна?

Птица просто смотрит на меня, а я приказываю себе перестать разговаривать с неодушевленным предметом. Она испустила свой последний вздох давным-давно. Я уже и не помню, как звучала ее трель. Но, думаю, песня ее была прекрасной, пока птица не застыла блестящей молчаливой тенью.

Так выйдет и со мной?

Через пятьдесят лет мое тело застынет, как эта птица? Мои внутренности срастутся, голос смолкнет, язык отяжелеет? Белки глаз станут кровоточить, а веки навсегда останутся открытыми и будут смотреть в никуда? Может, это я окажусь на насесте, навеки застыв, а люди станут заглядывать, разговаривать со мной через решетку, но я не смогу им ответить.

Вот мой страх, в котором я никогда не признаюсь. Кто знает, подвергнется ли изменениям эта сила? Может, однажды я и правда стану статуей.

А пока я могу лишь продолжать петь, ерошить свои пресловутые перья. Продолжать дышать полной грудью, которая еще поднимается и опускается, как солнце. У нас с Монеткой разные обстоятельства. Во всяком случае пока.

Повернувшись, я провожу рукой по решетке, а потом опускаю. Светлая сторона, Аурен. Ты должна искать светлые стороны.

Например, довольствоваться тем, что клетка у меня совсем не тесная. Мидас на протяжении многих лет постепенно расширял ее, пока она не охватила весь верхний этаж дворца. Он приказал рабочим соорудить дополнительные дверные проемы в задней части комнат, и теперь они оборудованы зарешеченными проходами, выходящими в большие круглые клетки. Все это он сделал ради меня.

Я могу добраться до атриума, гостиной, библиотеки и царского зала для завтраков, а также до своих личных комнат, которые занимают все северное крыло. Здесь больше места, чем у многих людей в царстве.

Мои личные покои состоят из ванной комнаты, гардеробной и спальни. Роскошное жилище с гигантскими птичьими клетками, встроенными друг в друга и соединяющимися зарешеченными проходами, которые позволяют мне переходить из одной комнаты в другую, чтобы не приходилось покидать свою клетку, если Мидас не придет меня сопроводить. Но даже тогда он обычно ведет меня только в тронный зал.

Бедная золотая любимица. Я понимаю, какие неблагодарные мысли населяют мою голову, и ненавижу их. Они как гноящийся глубокий порез. Я продолжаю его царапать, раздирать, хотя и знаю, что нельзя к нему прикасаться, что должна дать ему зажить и зарубцеваться.

У меня великолепные покои, и все вокруг такое изящное, но роскошь давно перестала меня прельщать. Полагаю, этому суждено было случиться, если вспомнить, как долго я тут пробыла. Какая разница, что твоя клетка из чистого золота, если ее запрещено покидать? Клетка таковой и останется, какой бы позолоченной она ни была.

И в том вся суть. Я умоляла его спасти и защитить меня. Он выполнил обещание. Это я все порчу. Это мой разум меня совращает, нашептывая мысли, на которые я не имею права.

Порой, когда выпиваю немало вина, мне удается забыть, что я в клетке, удается забыть о докучающем порезе. Поэтому я пью много.

Выдохнув, я поднимаю глаза на стеклянный потолок и замечаю, что с севера принесло больше облаков и их пушистые очертания освещает прячущаяся за ними луна.

Сегодня ночью замок, наверное, засыплет снегом. Не удивлюсь, если к завтрашнему утру все окна атриума полностью покроет белым порошком и толстой ледяной коркой, а небо снова от меня спрячется.

Светлая сторона? Пока я еще могу углядеть одиноко сияющую в ночи звезду.

Помню, когда я была маленькой, мать рассказывала, что звезды – это богини, которые ждут своего рождения из света. Красивая история для маленькой девочки, которая одним махом потеряет семью и дом.

1.Highbell – в пер. с англ. «высокий колокол».