Buch lesen: «Идти исчезнувшим следом… Очерки методологии истории»

Schriftart:

ISBN 978-5-0064-2425-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ИДТИ ИСЧЕЗНУВШИМ СЛЕДОМ
Очерки методологии истории

БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЕ (субъекты истории)

«АВТОРА! АВТОРА!»

Еще когда я была школьницей, меня очень интересовал весьма странный вопрос. Тогда повсюду -‐ на улицах и площадях, в школах и кинотеатрах было развешено множество лозунгов. Так вот, меня очень занимало, кто же был автором этих высказываний. Кто сказал: «Народ и партия едины»? Кто это восклицает: «Слава КПСС»?

А однажды я увидела надпись «Наша цель -‐ коммунизм», и это заставило меня предпринять целое исследование. Прежде всего, я точно знала, что лично у меня совсем другая цель. Более того, мне казалось, что и у всех окружающих аналогичное положение. Проведя блиц-‐опрос, я в этом убедилась и отправилась к учительнице. Она была уверена, что автор этого высказывания -‐ народ, чем еще больше изумила меня. Ведь если ни я, ни все, меня окружающие, подписаться под лозунгом не можем, значит, мы -‐ не народ. А кто же тогда народ?.. Или мы все-‐ таки народ, просто тот, кто сочинил текст, неправильно понял наши цели или сознательно их исказил?..

Вот с тех пор мне и хочется понять, что такое социум. И еще: мы часто говорим: «Власть предприняла шаги…", «Государство построило…» А кто это? С одной стороны очевидно, что любой социум, любая группа людей состоит из отдельных личностей. С другой -‐ он обладает некоей надличностной реальностью, более того, надличностной ментальностью. Он существует как единый организм, несмотря на то, что отдельные личности отнюдь не чувствуют с ним единства. И хотя у разных членов общества по-‐разному складывались отношения с партией -‐ от лобзаний взасос до ГУЛАГа, -‐ народ и партия все равно были едины.

И тем не менее социум -‐ это не виртуальная реальность. Это группа людей, объединенны -‐ сознательно или формально -‐ по какому-‐либо признаку. А что касается того, какие у нее взгляды или цели, то это определяется преобладающим вектором. Например, если в группе 20% говорят «да», а 80% -‐ «нет», то мнение группы -‐ «нет». Историк М. Блок писал, что общество, как его ни рассматривай, в конечном счете пусть и не сумма, но по меньшей мере продукт индивидуальных сознаний. Но не все так просто. Мнение разных членов группы имеет разный вес. Если ввести единицу измерения -‐ «один рядовой голос», то можно попытаться составить систему мер. Депутат «весит» столько, сколько него избирателей, а президент-‐ столько, сколько «взвешенных» голосов депутатов нужно для импичмента. А представляете, сколько «весит» один удачливый киллер?..

Но теперь о другом. Что же объединяет людей в группы? Принципы объединения могут быть врожденные и приобретенные, люди могут присоединяться к группе сознательно и формально и пр. При этом каждый человек входит в состав огромного числа групп. Я, например, вхожу в состав групп женщин, людей с высшим образованием, гуманитариев, научных сотрудников, историков, россиян, горожан, москвичей, полукровок, католиков и так далее.

И если с принципами объединения стартовые положения более или менее понятны, то границы социальной группы определить значительно сложнее. Например, в какую половую группу входят транссексуалы? Как определяется гражданство -‐ по месту рождения? А если мама просто была в этой стране в командировке? По месту постоянного жительства? Тот же вопрос. Вам может показаться, что ответ предельно прост -‐ по отметке в паспорте. Но ведь я хочу понять, какая реальность стоит за этой отметкой, что именно она фиксирует.

Границы социума особенно важны, если учесть, что радикально он определяется не тем, что его объединяет, а тем, чему он противопоставлен. Если нет противопоставления, то нет и базы для единства. «Мы» определяется прежде всего в сопоставлении с «они». Соответственно, границы социума тем жестче, чем однозначнее выбор принадлежности к «нам» или к «ним».

Возьмем для начала признак «национальность». Лично я совершенно не понимаю, что это такое: если это некое врожденное качество, полученное от родителей, то что делать, если родители -‐ разных национальностей (а последние десятилетия это случается все чаще)? Если родной язык -‐ то это не врожденное качество, а некий ситуативный параметр. Если общность культуры, то для ее описания требуются какие-‐то другие определения.

Я, например, всю жизнь прожила в Москве -‐ это город какой национальной культуры? Один мой дед полугрузин -‐ полу-‐украинец, а второй -‐ русский; одна бабушка -‐ полуполька -‐ полунемка, вторая -‐ полурусская -‐ полу-‐украинка. Родной язык -‐ русский, но детство провела в Грузии и к ее традиционной культуре испытываю значительно более теплые чувства, чем к традиционной русской. И по паспорту я грузинка. Так кто я по национальности? К какой общности я должна себя причислять?

Гораздо более доступен географический признак. Люди, живущие на одной территории, связаны не только какими-‐то формальными параметрами, но и реальными общими тревогами и заботами. И если я не уверена в наличии у себя национальности, то в том, что я -‐ москвичка -‐ убеждена. Так же, как и в том, что европейка. И землянка. Я безусловно принадлежу к этим группам прежде всего потому, что мне не безразлична их судьба, и я готова принимать участие в ее формировании. Это реальные социумы -‐ для меня.

Но необходимо отметить, что для кого-‐то другого ситуация может быть прямо противоположной: «русскость» окажется значительно важнее «европейскости». Далеко ходить за примерами не придется -‐ это все члены националистических сообществ, хотя, конечно, не только они.

Также более или менее доступен пониманию признак вероисповедания. Человек, как правило, знает во что он верит и какой храм посещает. Правда, иногда он не столько сознательно принадлежит к какой-‐либо Церкви, сколько следует традициям семьи, но и в этом случае он знает, как она называется. Другой вопрос -‐ что такое вероисповедание. Известно, что большинство населения региона с какой-‐либо доминирующей религией причисляют себя именно к ней, зачастую не зная основ вероучения и не посещая богослужений. Так, в России 42% причисляют себя к православным, но только 3-‐5% являются «воцерковленными», среди остальных многие не могут ответить на простейшие вопросы или прочесть наизусть хоть одну молитву.

Но сложнее с теми, кто считает себя не принадлежащими ни к одной конфессии или религии. Традиционно они называются атеистами, однако внутри этой группы есть весьма значительные различия. Ф. Достоевский говорил, что истинный атеист -‐ не тот, кто считает, что Бога нет, а тот, кого вопрос Его существования абсолютно не интересует. Но есть еще и «богоборцы» и те, кто верят «во что-‐то», но не знают, во что.

Кстати, любопытно, что о существовании этих групп регулярно забывают -‐ говоря о свободе вероисповедания, не учитывают свободы такового не иметь.

Политические группы легко определяются на нижнем уровне -‐ на уровне партий или местной власти. А вот когда речь заходит о таких общих понятиях, как страна, народ, государство, власть, все осложняется. Я россиянка не только по месту жительства и записи в паспорте, но и по общности судеб -‐ моей и моих близких -‐ с судьбой России, общности прошлого, истории. Но вот вхожу ли я в состав народа -‐ не знаю. Во всяком случае, мне никогда не удается проголосовать за того, кто будет народным избранником, или ответить на референдуме так, как ответит большинство.

Но больше всего я не люблю нападок на власть и государство. Не потому, что я такая добропорядочная гражданка. Просто я считаю, что принять то или иное решение и нести за него ответственность может Иванов, Петров или Сидоров, или все они вместе, но не абстрактные олигархи, реформаторы, левые или правые. Манипулирование обобщенными понятиями позволяет уйти от ответственности. И это стоит иметь ввиду.

А вот классовая принадлежность на сей день абсолютный анахронизм. Когда-‐то классы определялись по отношению к собственности и к продукту производства, да и то весьма расплывчато. В обыденном сознании советского периода все было довольно просто: крестьяне -‐ те, кто живет в деревне, рабочие -‐ горожане, занятые физическим трудом, и прослойка -‐ интеллигенция -‐ люди, занятые умственным трудом. Здесь речь уже не шла об отношении к собственности или к продукту производства, но зато было понятно, кто в какую общность входит. Но и классовая борьба как двигатель прогресса куда-‐то делась.

Сегодня, доведись нам отвечать на такой вопрос в анкете, многие бы испытали известные сложности. Появившееся не так давно определение «средний класс» дает широкие возможности интерпретации: средний между богатыми и бедными? между городскими и деревенскими? между представителями умственного труда и физического? Конечно, скорее всего первое, но…

А вот с профессиональной принадлежностью значительно проще. Как, казалось бы, должно быть и с образованием. Но сейчас диплом можно купить в любом переходе, а если совесть все же есть, то получить его на коммерческих факультетах. И мы опять оказываемся перед уже знакомым вопросом: что важнее -‐ формальный показатель или реальный? В брачных объявлениях, о которых мы будем еще много говорить, встречаются два варианта самоописания -‐ «с образованием» и «образованный». По-‐моему, это именно о разнице формального и реального.

И очевидно, что диплом и образованность далеко не всегда совпадают. Любопытно, что аргументом могут служить различные интеллектуальные игры на телевидении -‐ такие, как «Своя игра», «Кто хочет стать миллионером», «Поле чудес» и прочее. В них далеко не всегда выигрывает тот, чей официальный уровень образования выше.

Так же очевидными кажутся группировки по возрасту -‐ мне именно столько лет, сколько мне лет. Правда, в реальности речь идет не о конкретном астрономическом возрасте, а о принадлежности к детям, подросткам, юношеству, молодежи, людям среднего возраста или пожилым. А вот это уже значительно более расплывчато. Существуют физиологические признаки отнесения человека к той или иной возрастной группе, но мы уже говорили, что в истории должны «работать» признаки социальные.

Теоретически основания для выявления таких признаков есть: например, жизнь на полном обеспечении родителей (детство), на частичном обеспечении (студенчество), на самообеспечении, способность иметь иждивенцев (прежде всего детей), жизнь на гособеспечении (пенсионеры). Это, конечно, только мысли вслух, а не проработанные предложения, но все же, пожалуй, лучше, чем половое созревание или выход из детородного возраста.

Но если вспомнить о ведущихся разработках в области клонирования и предположить, что эти разработки будут успешными, то мы встанем перед еще одной проблемой: должен ли возраст клона исчисляться с момента клонирования или с момента рождения объекта клонирования? Но, слава Богу, эта проблема пока не актуальна.

Вопросы группировки по полу мы уже затрагивали. И проблема не только в транссексуалах, но и во всех людях «нетрадиционной ориентации». Ведь опять-‐ таки если не базироваться на физиологических признаках, то мы должны задуматься над тем, чем же собственно мужчина сущностно отличается от женщины. Семейные функции, вплоть до детородной, все более размываются. Вопрос настолько интересен и сложен, что для ответа на него нужно либо провести специальное комплексное исследование, либо махнуть рукой и сосредоточиться на вторичных половых признаках.

Из всего сказанного понятно, что социумы имеют некую структуру -‐ по мере общности прежде всего. Но не только. Я уже мельком упоминала об индивидуальной значимости той или иной группы. Также уже говорилось о том, как определяется мнение социума. А отсюда следует, что человек может быть членом некой группы -‐ причем не формально, а реально, -‐ но настолько не придавать этому никакого значения, что вектор его мнения и тем более вклада в функционирование группы стремится к нулю.

Иногда это хорошо, когда сам по себе социум отмирает и активное участие в нем сходно с гальванизацией трупа, или когда для принятия решения требуется все же некий профессионализм -‐ кажется, мы уже поняли, что когда кухарка управляет государством, хорошо только кухарке, да и то недолго.

Но чаще все же плохо. При массовой пассивности принятие решения попадает в руки ограниченного круга людей. И если они принимают не те решения, которые нам нравятся, то не сами ли мы виноваты?..

И напоследок -‐ о размерах социумов. На сей день максимально допустимый размер социума -‐ человеческая популяция, объединившаяся на базе противопоставления всему окружающему миру. Однако теоретически можно себе представить, что когда–нибудь будут налажены контакты с внеземными цивилизациями и тогда будут возможны значительно более крупные социумы. Но пока это из области фантастики.

А вот минимальный размер социума -‐ личность. Это кажется противоречием как по общему смыслу, так и по сделанному выше утверждению, что историю отдельный человек не интересует. Но я говорю об особых личностях -‐ тех, которые являются единственными представителями группы -‐ например, царь, президент, генеральный секретарь. Вот об этих личностях мы и поговорим в следующем разделе.

«ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЕМ?..

Роль личности в истории -‐ не только предмет острых дискуссий историков всех времен и народов, но и индикатор их социальной позиции. Для советских историков, опиравшихся на труды классиков марксизма-‐ленинизма, вопрос, казалось бы, был решен. И тем не менее в конкретных исследованиях то и дело проскальзывал знакомый лик персонификации истории.

Ярчайший пример тому -‐ лавинообразный поток публикаций, порожденный новым этапом развенчания культа личности Сталина. Был ли Сталин параноиком? Мучил ли он животных? Любил ли детей? -‐ такие вопросы кочевали из газеты в газету, из журнала в журнал. Честно, говоря, я давно уже не стремлюсь узнать на них ответы. Меня значительно больше интересует другое -‐ каким же был тот народ, который оказался достоин такого правителя? Но вот об этом публикаций было очень мало.

В предыдущем разделе я уже упоминала о том, что отдельный человек входит во множество различных социальных групп. Каждая группа обладает своей нормативной системой -‐ набором правил, действие которых распространяется на всю социальную группу.

Каждый индивид, равно как и любая социальная группа, является носителем совокупности установок, и его действия детерминированы совокупностью нормативных систем тех групп, в состав которых он входит.

В силу этого правомерно поставить перед собой два вопроса: 1 -‐ есть ли у человека свобода выбора, причем реальная, а не существующая лишь в его воображении и 2 -‐ решается ли первый вопрос в рамках исторической науки.

Выбор предполагает наличие объектов выбора, причем осознаваемых таковыми, ведь зачастую у человека есть выбор, и со стороны это видно, но он ощущает ситуацию как безвыходную. Важны также критерии выбора и его цели -‐ человек хочет, чтобы было больше или лучше, дольше или интенсивней. Существуют и различные процедуры выбора -‐ логические построения, гадание, обмен мнениями.

Современная дискуссия проходит, в основном, вокруг объектов выбора -‐ можно ли было пойти другим путем? Изредка они затрагивают тему критериев и целей выбора. При этом в качестве критериев выбора выдвигается максимизация человеческого блага при минимизации человеческих издержек, т. е. весьма размытый критерий: каков допустимый минимум блага и максимум издержек -‐ например, если у всех по полкило колбасы в день, но сотни тысяч человек в лагерях, это как, приемлемое соотношение? или надо, чтобы было по килограмму колбасы и 200 грамм масла?

Впрочем, есть и более принципиальный вопрос: что вообще такое человеческое благо и кто имеет право отвечать за нас на этот вопрос?

Сложно обстоит дело с тем, кто выбирает, с субъектом выбора. Под ним понимается, в явном или неявном виде, либо лидер -‐ конкретная личность, наделенная властью, либо общество в целом, в совокупности выборов его членов. В любом случае речь идет о личностном выборе. Но в таком случае процедура выбора -‐ объект изучения психологии, а не истории. И вопрос о том, мог ли данный субъект сделать в данной ситуации иной выбор, прямого отношения к истории как науке не имеет.

Поэтому разговор о свободе выбора неизбежно сводится к обсуждению роли лидера. А лидер, как и любой другой человек, в меру своих способностей осознает или даже воображает варианты выбора, руководствуется своими моральными (или аморальными) принципами, преследует свои цели доступными ему средствами.

Но мало сделать выбор, надо суметь его реализовать. Ну, решу я завтра объявить войну Сейшельским островам, а дальше что?.. Владение же механизмами реализации выбора определяет степень воздействия личности на исторический процесс, и тогда задача по своему характеру исторична. И владение этими механизмами зависит как от личных качеств лидера, так и от поста, который он занимает. Впрочем, лидеру отнюдь не все подвластно. Личность социально и культурно детерминирована, она действует в рамках определенных нормативных систем, это во-‐первых, а во-‐вторых, она делает свой выбор не в изоляции, а в контексте личностных выборов других членов общества. Замечательный историк М. Блок писал о том, что в пределах жизни одного поколения, в рамках одного и того же общества господствует такое единообразие обычаев и технических приемов, что ни один индивид не может существенно отойти от общепринятой практики. Никакой лидер не в состоянии реализовать свой выбор, не опираясь на готовность к нему рядовых граждан. Исторический процесс в данном аспекте представляется мне беспрерывной чередой личностных выборов, совокупность которых определяет тенденции развития общества. Постоянные столкновения таких выборов -‐ источник движения.

Я вполне осознаю видимую противоречивость своей позиции: признавая жесткую зависимость личности, я в то же время допускаю для нее свободу выбора. Но разговор о механизмах принятия решений -‐ отдельный и специальный. Здесь же скажу, что, во-‐первых, совокупность обстоятельств, определяющих выбор конкретного человека, меняется по составу беспрерывно, постоянно, в зависимости от субъективных и объективных условий.

Меняется и системы приоритетов, предпочтений. Поэтому большое значение имеет момент принятия решения: то, что мы выбрали бы вчера, уже не выберем завтра. А наступление этого момента (принятия решения) для каждого индивидуально, оно зависит от скорости осознания необходимости сделать выбор, от степени информированности, социальной активности, быстроты реакции и еще от целого ряда условий.

Во-‐вторых, имплицитно в рассуждениях историков присутствует триада: альтернатива -‐ принятие решения (выбор альтернативы) -‐ реализация выбора. Здесь за всеми элементами стоит человек. А следовательно, он может осознавать или не осознавать реальные альтернативы, воображать отсутствующие альтернативы и считать их реальными. Принятие им решения детерминировано целым рядом условий, среди которых наличие осознанной альтернативы -‐ не самое важное. Даже осознав и выбрав «правильную» альтернативу, человек может не найти -‐ по объективным или субъективным причинам -‐ адекватного механизма реализации выбора. Поэтому наличие альтернативы еще не означает возможности ее реализации, что в общем-‐то и служит одним из краеугольных камней моей убежденности в том, что могло быть так, как было.

Стремление же, сознательное или подспудное, к гиперболизации значения выбора альтернативы политическим лидером есть, по сути, стремление найти стрелочника. При этом не учитывается тот факт, что рядовые граждане своей личной позицией определяют, в конечном счете, возможность реализации той или иной альтернативы. Альтернативность -‐ категория прежде всего нравственная. А если учесть, что, находясь внутри каждой конкретной точки исторического процесса, невозможно определить, какая тенденция побеждает, то это обстоятельство приобретает особую гражданскую значимость. Но об этом мы еще поговорим.

Итак, я утверждаю, что человек мог сделать только тот выбор, который сделал. Но в таком случае, видимо, совершенно необходимо знать, какие нормативные системы и как конкретно влияют на выбор. Весьма сильно влияние неосознаваемых нормативных систем, реализация которых доведена до автоматизма. Это происходит прежде всего потому, что для того, чтобы выйти из-‐ под влияния такой нормативной системы, необходимо ее сначала осознать.

Мужчина, придя на свидание с женщиной, дарит ей цветы. А почему именно цветы, а не шишки, ракушки, красивые камушки? Я здесь не рассматриваю дарение полезных вещей, это немного иное, я говорю о подарке, единственное требование к которому -‐ быть красивым. Но для того, чтобы подарить не красивый цветок, а, например, красивую лягушку, необходимо не только умозрительно осознать возможность существования других подарков такого типа, но и суметь выработать в себе восприятие неких предметов как, во-‐ первых, красивых, а во-‐вторых, -‐ пригодных для подарка. Я уж не говорю о смелости, которая нужна для того, чтобы сделать такой подарок.

Почти непреодолимо и влияние коллективных нормативных систем. Причем если мы различим в них две группы -‐ те, которые требуют ото всех одинаковых действий (маршировать в ногу, дружно аплодировать), и те, которые требуют реализации особых действий в общем контексте (работа на конвейере), то заметим, что влияние первой группы хорошо изучено психологами и сходно с рефлекторным подражанием, а вторая группа требует постоянного воспроизведения одного и того же действия, тем самым со временем переходя в разряд автоматического.

Достаточно устойчивы нормативные системы целей и ценностей. Однако все равно, как правило, остается место личностному выбору. Можно пойти на работу дворами, а можно по улице, можно подъехать автобусом или трамваем. Что же теперь определяет выбор? И тут, пожалуй, пора вспомнить еще об одном виде детерминаций -‐ о причинно-‐следственных связях. Я выбираю дворы потому, что тороплюсь, улицу -‐ потому, что на мне новое платье, трамвай -‐ потому, что он подошел раньше и т. д. Я выбираю вариант в соответствии с реальными конкретными условиями. И тут еще один важный момент -‐ я поступаю в соответствии не с условиями вообще, а с известными мне компонентами этих условий. Степень информированности об условиях и осознания последних -‐ основа выбора.

Однако подобные рассуждения опять-‐таки с неизбежностью приводят к постановке нового вопроса: что такое история -‐ наука о людях или о человечестве? Если это история людей, то сделанные выше наблюдения, видимо, имеют право на существование. Если же нет, то какое может иметь значение анатомирование моего желания проехаться на автобусе?

Но что такое человечество как субъект исторического процесса? И что такое его выбор? Об этом мы поговорим в следующем параграфе.

Сейчас же хотелось бы остановиться еще на двух аспектах данной проблемы. Во-‐первых, я безоговорочный сторонник положения, согласно которому народ имеет того правителя, которого заслуживает. Во-‐вторых, правитель, лидер делает тот выбор, который он может сделать в данный конкретный момент. С этой точки зрения он не бывает ни в чем виноват. При этом я имею ввиду не уголовную, административную или какую-‐либо иную ответственность за совершенные деяния, а невиновность именно с исторической точки зрения. Виноват народ (правда, содержание этого понятия каждый раз требуется конкретизировать), который допускает принятие того или иного решения.

Высказывая такую точку зрения, я регулярно встречаюсь с возражением, что она справедлива только в том случае, если народ имеет реальную возможность выбора. Однако народ всегда имеет возможность выбора, если не в виде выборов как таковых, то в каком-‐либо ином варианте. Революции, цареубийства, восстания, импичменты -‐ это все варианты реализации выбора правителя.

А если учесть, что под выбором правителя имеется ввиду не выбор конкретного лица -‐ Петра Первого или Владимира Путина, -‐ а политики, то возможности для реализации выбора еще шире -‐ на правителя можно воздействовать не только снятием его с поста, казнью или убийством, но и восстаниями, стачками и другими формами сопротивления его политике. И тогда, хотя личность правителя останется той же, изменится его политика. Поэтому можно переформулировать начальное высказывание следующим образом: народ имеет не столько того, сколько такого правителя, какого он заслуживает. Отрицание этого положения, на мой взгляд, свидетельствует о стремлении не нести никакой ответственности за события, происходящие вокруг человека.

Говоря о личностной свободе выбора И. М. Клямкин отмечает: «Степень этой свободы тем выше, чем более индивидуализированным является характер деятельности, способ самовыражения человека. И она тем меньше, чем ближе он по роду занятий соприкасается с деятельностью и интересами больших масс людей. Поэтому она является максимальной в искусстве и минимальной в политике. Особенно если политику приходится действовать в условиях, когда большинство пребывает еще в исторических границах другой, неличностной, неиндивидуальной культуры и потому не-самодетерминирующейся на уровне индивида».

И еще один аспект. Говоря о роли личности в истории, особенно понимая под личностью политического лидера, всегда следует различать личность и маску, конкретного человека и его политическую роль. В замечательной книге «Осень средневековья» приведено весьма тонкое наблюдение Й. Хейзинги о том, что в общественном сознании существует набор «типажей» правителя, при помощи одного из которых и опознается данный конкретный правитель. И это опознание далеко не напрямую связано с характером и личными качествами самого человека. Борис Годунов вовсе не был пожирателем детей, Александр I -‐ властитель, конечно, лукавый, но далеко не слабый, а Николай II, по свидетельству людей, близко его знавших, был мягкосердечен и сентиментален, но далеко не кровав. В данной работе я попытаюсь показать, насколько Григорий Отрепьев не был предателем и мелким авантюристом.

При этом интересно, что личные качества лидера тут играют отнюдь не решающую роль, культ может сложиться и вопреки им.

Однако маска, приписываемая тому или иному человеку, выбирается, конечно, не произвольно. Она объясняет поступки и действия не одного только лидера, но и всего механизма власти, отчасти тем самым мистифицируя и одновременно мифологизируя последний. Стремление к персонификации власти уходит корнями вглубь веков, действительно в мифологическое сознание. Но оно живо и сегодня. И об этом мы еще поговорим.

Л. Гозман и А. Эткинд указывают на весьма важное для нас обстоятельство: «Никакая мифология не имеет конкретного творца. Картина мира тоталитарного сознания тоже не имеет автора. Тираны не могут претендовать на это авторство. Скорее наоборот, сами они, какими мы их знаем, являются ее порождениями». Говоря о том, что мифологическое сознание в частности порождает веру в бессмертие лидеров, авторы отмечают: «Не исключено, что сами лидеры разделяли эти идеи, хотя никто не узнает о том, до какой степени они осознавали их. Не случайно, наверно, что мало кто из руководителей тоталитарного толка позаботился о преемнике».

Итак, необходимо различать личность, маску и персонифицированную власть. А также учесть еще одно: механизм власти -‐ вещь сложная, вдаваться в подробности его анализа здесь не место. Но одно могу сказать точно -‐ лидер либо соответствует этому механизму, либо подчиняется ему, либо механизм его сминает. Роль личности, конкретного человека здесь минимальна. Она детерминирована столь существенно, что места личностному (не субъективному, а именно личностному) фактору не остается.

И в этой связи мне кажется справедливым высказывание А. С. Сенявского: «Сталинизм (в его развитой форме 30-‐х -‐ начала 50-‐х годов) появился не потому, что этого захотел Сталин, а потому, что с определенного момента он и не мог не появиться, хотя бы олицетворялся и иными именами».

Подведем итоги.

В рассуждениях по поводу альтернатив в историческом процессе часто встречается аргументация, состоящая в том, что субъективный фактор рассматривается как фактор определяющий или обуславливающий выбор альтернатив. При этом неизбежно следует вывод, что данный фактор следует рассматривать как нечто, не включенное в ткань исторического процесса и, следовательно, с ним не связанное вообще или связанное лишь частично.

Образно говоря, субъективный фактор сидит на берегу реки -‐ исторического процесса -‐ и, наблюдая за течением, время от времени вмешивается в последнее с целью ускорить или попытаться изменить направление. Эта позиция представляется принципиально неверной: субъективный фактор может рассматриваться только как элемент исторической реальности, как ее порождение, ею же детерминированное.

Известно, что распознавание реальной ситуации возможно только на основе имеющегося исторического опыта, так сказать, накопленного «банка» предшествующих ситуаций. С другой стороны, наличие банка предшествующих ситуаций в значительной степени создает предпосылки для возникновения альтернатив. И вопрос здесь заключается в том, являются ли накопления банка достаточными. В то же время в рамках субъективной деятельности происходит накопление банка исторически апробированных приемов и методов трансформации предшествующих ситуаций и их переосмысления.

Однако даже исторически обусловленные преобразования в рамках субъективного фактора не могут оцениваться чрезмерно высоко. Дело не только в том, что не может быть предложено ничего кардинально нового, но и в том, что поддержание дееспособности старого, хорошо отлаженного механизма требует несоизмеримо меньше усилий и затрат, чем приведение в действие и отладка нового (сравним застой с перестройкой).

В силу этого «массовидность» субъективного фактора, его активность и т. п. не может оцениваться безотносительно к степени устойчивости реализуемого варианта. Новое требует поддержки гораздо большего числа членов социума, чем старое.

Еще один полемический перекос в дискуссиях по проблеме альтернативности в истории -‐ подмена субъективного фактора личностным. В то же время разница между ними значительна и, на мой взгляд, очевидна: если субъективный фактор полностью обусловлен историческим процессом, то личностный может давать и дает единичные «выбросы». Но личностный фактор функционирует только в рамках субъективного.