Buch lesen: «Капитализм. Повесть-комикс»

На хер

За столом сидели мать, отец и четверо детей. Дед валялся на кровати, его не кормили. Ожидали, что скоро помрёт.

Электрическая лампочка едва светила и по всем признакам собиралась погаснуть.

Телевизор «Изумруд» не включали. Мало того, что был он чёрно-белым, но ко всему прочему никто не помнил, работал ли он когда-нибудь.

Стулья шатались.

Чёрствый хлеб скрипел под ножом.

Бегали тараканы.

Три брата в семье: Максим, Денис, Владимир. И сестра Настенька. Младшенькая.

Отец разливал суп по тарелкам. Максиму не хватило.

– Тяжёлые времена пришли, – сел батя на своё место. – Жуткие. Двадцать первый год тебе уже, Максимка, – это ему. – Хоть бы в армию тебя сбыть, да не берут из-за плоскостопия. Беда, да и только. Короче, не медаль ты, чтоб на шее моей болтаться. Не пойти ли тебе, друг любезный, на хер?

– На хер, – поддержал батю Дениска.

– На хер, – утвердительно кивнул Вовка.

Мать вздохнула, но тоже согласилась:

– На хер.

Лишь Настёна всплакнула. Ну да кто её мнение слушал?

– Только «Капитал» Маркса заберу, – буркнул Максим в ответ.

Семья не возражала.

Дверь скрипнула, кривая дорожка повела в даль туманную.

И пошёл он на хер.

Дети могил

«А ну и пусть, – думал. – Один жить буду, как взрослый».

– Молодец, пацанчик! – поддержал его шкет лет двенадцати. – Пять лет один живу, сплошной кайф каждый день и никаких забот. Айда в нашу бригаду деньгу заколачивать!

– И много заколачиваете?

– Да немеренно! Считаем – не пересчитаем.

Бригада на кладбище базировалась. Руководил ей Черепан – известный в городе преступник. В свои двадцать он уже три раза отсидел, причем один раз – в настоящей взрослой зоне. Злые языки болтали, что была это чмошная «химия», но сам Черепан божился, что неправда это. Что в строгаче он лямку тянул. Короче, уважали его.

– Годишься, – окинул он Максима взглядом. – Телосложение компактное, а плечи широкие. Силушка должна иметься. Первое время на шухере постоишь, потом сам копейку добывать научишься. Учись у наших, здесь мастера знатные. Ставлю на довольствие. Чего в котомке?

– Книги.

– Небось какие новомодные? Не Брет Истон Элис случаем? Ладно, на раскурку пустим.

– «Капитал», Карл Маркс. Однотомное сокращенное издание.

– Нет, эту храни. Не читал, но уважаю. За этой книгой будущее.

Вечер Максим с пацанами провел.

Разожгли костерок, похлебку сварганили, водочку по жестяным кружкам разлили. В знак ли особого уважения, то ли просто всех новичков так приветствовали, Черепан ему коньяка плеснул. Четырехзвездочный, производство Калининградской области, спирт французский. Добрый напиток.

Немало пацанвы у могил сидит. Кто на гитарке трынькает, кто гуся дёргает. Все усталые, говорят мало. Атмосфера этакая кисло-уважительная: вроде бы надоели ваши морды, но соблюдаем паритет. Один Максим бодрячком сидит.

– А что, друзья, – спрашивает, – какие вы взгляды имеете на социально-экономическое развитие государства? Не кажется ли вам, что не вполне гладко реформы протекают? Что перегибов с избытком?

Молчат, обдумывают сказанное.

– Не вполне я понимаю, – один говорит, Прыщом его звали, карманник-профессионал, – суть происходящих явлений. Не хватает мне эмоционального и интеллектуального диапазона для осознания того, что произошло после распада Союза. Как не стало СССР – замкнулся я в себе, погрузился в мирок свой убогий, и даже палец высунуть наружу не пытаюсь. Ты не провоцируй нас такими опасными вопросами. Не к добру это.

– Нет тут никакой провокации, – поддержал Максима Черепан. – Надо о таких вещах задумываться, потому что они позволяют намечать дорогу в будущее. Тому, кто осознает настоящее состояние мировой экономики во всех аспектах, кто истине в мозг заползти позволит, тому все двери откроются.

Звучало убедительно. И полностью совпадало с точкой зрения Максима. Он Черепана перестал бояться.

– Да уж, – подал голос профессиональный нищий Доходяга, кривой и страшный, как чёрт, – ни ума у нас нет, ни образования получить не дают. Куда не кинь, всюду клин. Только выть от горя, да людей обирать и остаётся. Может, соберём бабло, да отправим кого в университет учиться? Он человеком станет, и нас за собой потянет.

– Да думал я об этом, – сплюнул Черепан. – Не потянем. Мы же крохами перебиваемся, а там бабла дохера надо. Да и кого посылать? Не годимся мы по образу мыслей для приятия в душу капиталистического сознания. Отрыжка мы коммунистическая, и ничто нас кроме могилы не исправит.

– Так давай вон Максимку отправим, – предложил Доходяга. – Он Маркса читал, он примет капитализм.

– Не до конца он его читал, – буркнул Черепан, – да и немногое понял. И не примет он никакой капитализм, потому что после чтения Маркса на него больше не встаёт. К тому же он конченый босяк, как и мы. Нет у него шансов.

Взял он у соседа гитару, поднастроил и запел на английском:

– Revolution in their minds – the children start to march…

Все подхватили дружно. Максим тоже. “Black Sabbath” он с младенчества любил, а песню “Children Of The Grave” – в особенности. Есть в ней что-то, что по душе скребётся ластиком. Голос Оззи Озборна в ранние годы творчества совершенно явно обладал психосоматической иллюзией выхода в запредельность. Кому-то даже кажется, что выход этот – не просто иллюзия, но с этой антинаучной теорией Максим категорически не согласен.

Оживились пацаны. Хорошая песня – всегда в тему.

Сразу на квартирное дело его взяли. Большая честь.

Зной и Сидишник – так мастеров из могильной братвы звали. По замкам там, по засовам – нет им равных. К ним его приставили.

Побродили по городу, квартиру выбирали. Максим по неопытности со стеклопакетом предлагал, со спутниковой антенной, но пацаны его осекли.

– Не, – отклонили предложение, – не фиг надо на сигнализацию напарываться. Залезем к трудягам, пара тыщ да дивидишник у них всегда найдётся.

Наконец выбрали одну, на четвёртом этаже. Максим в подъезде остался. Мастера дверь открыли, внутрь завалились. Недолго там пробыли, минут пять, но ему всё же чересчур показалось. А потом даже свистеть пришлось, потому что в подъезд пенсионерка завалилась.

Опытные коллеги дверь квартиры приоткрыли и Максима внутрь затащили. Пенсионерка поднялась на пятый. Как только скрылась в своей хате, наружу вылезли.

– Держи, – протянул ему Зной сотенку, – Черепану не отдавай, это твой заработок. Спрячь куда-нибудь, или на книжку положи. Так надёжнее.

– Да стрёмно со стольником по банкам ходить, – ответил он.

– Зря так думаешь, – не согласился с ним Сидишник. – Я даже червонец не стесняюсь на счёт положить. Надо думать о чёрном дне.

– Тем более, – авторитетно вякнул Зной, – что он рано или поздно наступит.

В тот день они ещё две квартиры вскрыли. Работа непыльная, творческая. По душе пришлась Максиму.

Вечерком он счёт в «Сбербанке» открыл. Первые отложенные деньги. Дай бог, не последние.

Бурлаки на Каме

Выдался у Максима выходной.

Вот уже почти целый год как он квартиры шерстил: то с напарниками, то в однёху. Ему уже позволялось, талантливым учеником оказался.

Тут главное что понять: что дверь – она тебе обязательно подчинится, если ты захочешь. Это настоящий поединок: кто кого. У дверей тоже разум есть, он это сразу уяснил. Она вроде неживая, вроде застыла, но нет, в ней однозначно пульсирует душа. Вот ты проигнорируешь её, наплевать захочешь, пренебрежение выскажешь – и она тебе ни в жизнь не подчинится. А проявишь уважение, проникнешь в её переливы, подчинишь своей воле – и она отдастся. Отмычки, приспособления всякие – фигня это. Главное волю подчинить.

Опытные пацаны, послушав Максима, похвалили за такой подход.

– Неожиданно быстро проник ты в тайную суть процесса, – вот так сказали.

Пошёл он на пляж. Сока взял персикового, пирожное.

Лето.

Открыл томик «Капитала».

«Совокупность физических и духовных способностей есть рабочая сила, – писал Маркс. – Эти способности пускаются человеком в ход всякий раз, когда он производит какие-либо потребительные стоимости. Рабочая сила может выступать в качестве товара, когда она выносится на рынок или продаётся её собственным владельцем».

Вокруг люди булки перекатывают. Женщины загорают. Какие-то без лифтонов. Дети у берега плещутся. Он в воду не лез – слишком грязная.

По Каме лодки плавали, яхты. Скутера водную поверхность рассекали. Неторопливо, вальяжно приближался белый теплоход «Академик Капица». Максим его не в первый раз видел. С палубы доносилась музыка, пьяненькие люди веселились.

В упряжке – с двадцаток бурлаков. Жилы напряжены, ногами в песок и камни упираются, вот-вот повалиться норовят. Купальщики им дорогу уступали.

– Куда путь держите? – с берега крикнули.

Молчали бурлаки. Один наконец ответил мигом, чтобы дыхание не сбить:

– До Раифы.

– А-а-а… Да, туда часто туристы ездят.

Прямо мимо Максима тянулась бурлацкая колонна, когда затянули они «Дубинушку».

– Э-эх, дубинушка, ухнем!.. – гортанно, надрывно.

– Э-эх, зелёная, сама пойдёт… – в землю смотрят, сквозь зубы поют.

С теплохода тут же расфуфыренная бабенция в мегафон закричала:

– Уважаемые бурлаки, согласно инструкции, с которой вы все ознакомлены, вам не разрешается исполнять песню «Дубинушка». Администрация теплохода предлагает спеть вам песню “We will rock you”. Она зажигательная, темповая и удивительно удачно ложится на тягово-потужные движения. Отдыхающие с удовольствием подпоют вам. Валера, включи пожалуйста минусовочку.

Забили барабаны, зазвучала музыка. Туристы на корме вскинули руки кверху и завопили:

– We will, we will rock you!!!

С воодушевлением пели, жизнерадостно.

А бурлаки молчали. Ни звука не издали.

– Блин, в бурлаки что ль податься, – мечтательно и одновременно горестно высказался мужичок в трёх метрах от Максима. – Говорят, они хорошие деньги гребут.

– Я пытался, – определённо горестно ответил ему товарищ, – не взяли. Туда без блата не устроиться.

Максим сидел и молча смотрел бурлакам вслед. Восхитило его их молчаливое упорство. Суровая стойкость этих людей поражала.

Волна горячего стыда вдруг и крепко объяла его с головы до пят.

«Мужики трудятся, их уважают, – закрутились в голове мысли, – а ты людей обираешь. Скользкая мерзкая пиявка, вот ты кто».

На газовые прииски

В жаркую летнюю ночь скончался дед.

Семья была рада: все и так удивлялись, почему он так долго не умирал. Ну наконец-то кровать освободится, обрадовались родители Максима. Дети хоть узнают, что это такое – не на полу спать.

На гроб денег не нашлось. Хитрый Дениска предложил завернуть деда в старую рваную простыню, да так и похоронить.

– Скажем, что он ислам перед смертью принял.

Родителям предложение понравилось. Мать отца в бок локтём пихнула: смотри, мол, какой башковитый растёт! Я всегда говорила, что если кто и станет человеком, так это Денис.

Отец только крякнул в ответ: разве спорю я.

Так и сделали. Вырыли могилку в пятьдесят сантиметров глубины, спихнули туда дедушку, да быстренько закидали грунтом. В холм палку воткнули, чтобы не забыть, где он лежит.

Счастье, как и несчастье, одно в дом не приходит.

На следующий день поступило письмо от старого отцовского друга. Тот звал его в Сибирь, на газовые прииски – деньгу заколачивать. Сам уже три года как там работал. Было в письме сказано: «В роскоши купаюсь».

Ну, отец, само собой, засобирался.

– Всё, Вер, – сжимал он кулаки и сотрясал ими воздух, – закончилась чёрная полоса в моей горемычной жизни. Сейчас я им всем кузькину мать покажу!

Мать ему молчаливо улыбалась.

– Скоро Денис бурсу закончит – работать пойдёт, – продолжал отец. – Вовку после девятого сразу на работу гони – всё равно толка из него не выйдет, он тупой. Ну, и я присылать буду. Мы ещё поживём!

Настёна засомневалась, что бывают такие газовые прииски.

– Газовые – месторождения, а прииски – золотые, – влезла она в разговор старших.

Умный Денис возразил ей:

– Папин друг использовал образное сравнение, чтобы подчеркнуть высокие заработки в этой отрасли.

– Вот так-то! – врезал ей подзатыльник брат его Вовка.

Настя заплакала и убежала.

А отец поехал в Сибирь.

– «Газпром», – шептал всю дорогу, – «Газпром»…

Пенсионерская правда

– Отец, – подсел Максим к седому ветерану в коричневом пиджаке и шляпе с полями, – вот ты объясни мне: почему народ добровольно согласился сменить справедливое общественное устройство на несправедливое?

Ветеран сидел на скамейке, держал в руках трость, на затертом пиджаке покачивались желтые кругляшки медалей. Испуганно вскинул на Максима слезящиеся глаза.

– Раскумекай мне, батя, – вопрошал Максим, – что есть такого в этом капитализме, что так вот сразу обезоружил он целую страну?

Ветеран крякнул.

– Ну, – начал он сдавленным голосом, – тяжело живётся пенсионерам. Но с другой стороны, и президент, и губернатор свои прибавки к пенсии делают. Спасибо им за это.

– Ведь это не просто экономическая формация, – поражался Максим. – Изменились люди, в худшую сторону изменились. Скурвились, озлобились. Нет сейчас человека настоящего.

– Тут главное, – шамкал губами ветеран, – главное, чтобы молодые о стариках не забывали. Вот я в магазин прихожу, молоко покупаю, а продавщице бы взять и сказать: «Дедушка, давай я тебе пакет этот в авоську положу». А какая и до дверей бы проводила. Вот бы нам приятно было.

– Вот так представишь, как дальше будут развиваться капиталистические реалии, и ужас охватывает. Опустошение и озлобление – ничего иного простому народу не оставлено.

– Или вот скамейки взять, – бормотал пенсионер. – За три дома отойти пришлось, чтобы свободную найти. А что, домоуправление больше не работает что ли? Тяжело им два камня да деревянную перекладину у подъезда поставить? Не хотят работать! Вот она где, загвоздка!

– Да как работать-то, как, объясни мне! Даже бурлаком без блата не устроиться. Я не представляю, что надо сделать, чтобы стать инженером. Только людей грабить остаётся. Но не хочется мне грабить, пойми!

– Я о лекарствах и не говорю, – входил в раж дед. – Мне как инвалиду льготные полагаются. Так ведь днём с огнём их не сыщешь! Где вот они, настоящие капиталисты, чтобы стариков лекарством обеспечить? Капитализм – ничего, пусть будет капитализм, раз ничего другого нет, только не хотят у нас люди работать. Не хотят.

Максим осёкся. Взглянул на старика пристальнее.

«Так, значит, принимаешь ты капитализм?»

Лихорадочно вгляделся он в медали: «40 лет Победы», «50 лет Победы», «60 лет Победы». Одни юбилейные.

«А где же боевые, батя?»

Поднялся он на ноги.

– Да не ветеран ты никакой! Потому и капитализм в душу запустил! Поэтому и не крепки идеалы твои! Поэтому и рад ты губернаторским подачкам!

– Или вот транспорт, – произносил старик. – Разве пенсионеры не заслужили сидений с подогревом…

Не то, понимал Максим, не то. Не опора эти люди, не стержень. Нельзя их больше в расчёт принимать.

Денежка

На дело они с Сидишником пошли. Тяжело, нутро ноет, мыслям неспокойно. Вспомнились слова из «Капитала»: «Труд – это процесс, который совершается между человеком и природой. В этом процессе человек своей деятельностью опосредует, регулирует, контролирует обмен веществ между собой и природой».

Вскрыли дверь. Вошли.

Сидишник в зале орудовал, Максим в спальню полез. Сидишник – любитель техники, всегда её забирает. У него и свои каналы сбыта есть. Технику любит, а музыку отстойную слушает. Лохопоп какой-то.

В шкафу Максим ковыряется. Нихитрый тайничок в белье отыскался быстро, но оказалась там всего пятисотрублевая купюра. Тухлая хата.

– Дяденька! – услышал вдруг сзади.

Вздрогнул. Обомлел даже.

За спиной стояла девочка лет пяти. И кулачок к нему тянула.

– Возьми денежку! – ладошкой маячит. – Денежка хорошая, круглая.

Совсем что-то плохо Максиму стало.

– Что там? – подскочил на звуки Сидишник. – Эге, откуда она вылезла?

– Не заметил, – отозвался он. – Может, на кухне была.

– Денежка, – повернулась девчушка к Сидишнику. – Ты хотел денежку? Одна всего, но не жалко.

– Ну-ка, ну-ка, – присел тот на корточки. – Сколько тут у тебя?

Девочка разжала ладошку и опустила в ладонь Сидишника двухрублёвую монету.

– О, как раз двух рублей на трамвайный билет не хватало! – обрадовался тот.

А Максима злость вперемешку со стыдом взяла.

– Отдай ей деньги, – выдавил он.

– Зачем? – вскинул на него глаза Сидишник.

– Отдай! – заорал Максим и бросился на напарника с кулаками.

И бил его, и бил ещё, и хотелось бить его целую вечность, и удовольствие от этого избиения было единственным, чего просила душа.

Сидишник сбросил его на пол и принялся молотить в ответ.

– А ещё я польку-бабочку танцую, – доносился писклявый голосок девочки.

Каюк банде

– Так, – мрачно выслушал отчёт Сидишника Черепан. – Значит, вот как всё повернулось. Значит, такой вот праведник в наших грешных рядах завёлся. Из-за двух рублей товарища избил.

Испытующе взглянул на Максима, тот взгляду не поддался и продолжал смотреть гордо.

– Он мне больше надавал, – ответил.

– Правильно сделал. Что это вообще за жалость в тебе проснулась? Если хочешь выжить в капиталистическом мире – никакой жалости!

И уже удаляясь, добавил:

– Месяц на хлебе и воде. Ни копейки с дел не получишь.

Понял Максим в тот момент, что заблуждался и в нём, и в других пацанах, и вообще во всей лихой бандитской жизни.

Ночью видение ему было. Видимо, сон, но очень явственный.

Пришёл к нему Великий Капиталист. Он не представился, но Максим как-то сразу вдруг понял: это и есть он самый, Великий Капиталист. В чёрном фраке, в цилиндре, с тростью, страшный и омерзительный.

– Пока я с тобой хорошо буду говорить, – забубнил он высокомерно и неприятно. – Не уяснишь сказанное – пеняй на себя.

– Недовольны мы тобой, – продолжал, – все адепты рыночной экономики недовольны. Чувствуем, что вызревает в тебе сила, которая может быть направлена против нас.

– Это огорчительно, – головой качает. – Попытка изменить естественный ход истории – преступление, пойми это. Капитализм – естественное развитие общественных формаций. Усмири в себе недовольство, возрадуйся окружающей действительности. Неужели ты не замечаешь, как прекрасен этот мир?

А Максим в этом сне не испугался.

– Что, сволочь, боишься! – закричал он прямо в морду Великому Капиталисту. – Вижу, что боишься. Чувствуешь, вражина, что конец твой близок! В агонии ты сдохнешь вместе со всей своей рыночной экономикой. Не подчинить вам меня!

И, выставив вперёд «Капитал», храбро выдал страшному призраку:

– Изыди, нечисть!

Проснулся тотчас.

Ночь. Братва спит между могил. И – какое-то шевеление по кустам и деревьям. Нет, показалось.

Снова прислушался. Сердце ноет, тревога вокруг витает. Что же это такое? Почему тревожно так?

Всё же есть кто-то поблизости. Вот ветка качнулась, и шёпот слышится.

Стал он по-пластунски отползать в сторону. Не забыл про котомку с «Капиталом» и своим немногочисленным скарбом. Вот так и стучит в висках, что сейчас что-то произойдёт.

Вдруг видит – за деревьями машина стоит. Грузовая. И люди вокруг – одни тени мрачные, стоят, выжидают, готовятся.

– Оглушайте и в машину их грузите, – шепотом отдаёт один распоряжения. – Каюк настал этой банде.

Зажигалкой на мгновенье фигуры осветились. Менты!

«Кричать надо!» – озарило.

«Или не надо?» – сомнения закрались при воспоминании о несправедливости Черепана.

«Надо!» – решился, потому что не мог иначе.

– Братва!!! – завопил дурью. – Облава!!!

И сам – к кукурузному полю подался, благо поблизости.

Вскочили пацаны, закричали. Тут же сирена завыла, и фары ментовских машин пронзили кладбищенскую темноту. Беготня, вопли. Мечутся человеческие фигуры, вскидывают менты дубинки и на головы пацанов опускают.

Максим полз на четвереньках по кукурузному полю и лихорадочно оглядывался. Когда удалился на приличное расстояние, вскочил на ноги и дёру дал.