Buch lesen: «Чумовые истории. Пёстрый сборник», Seite 7

Слушай, Ленинград

Синоптики напророчили мощный антициклон с востока. Дождь хлестал без перерыва, ветер гнул и ломал деревья. Пан Заможский отказался брать машину у друга и купил билет на поезд. Вот уже третью весну он возвращается из Витебска на север, на дачу, по делам. Едет сначала в город, а потом электричками, и там до поздней осени всё хлопочет, одно, другое. Но надо еще доехать.

В плацкарте узкие и жесткие постели. В вагоне спят уже все давно. Где-то воет, заходится в плаче ребенок. Дождь всё барабанит по стеклам, заливается в невидимую щель, каплет на откидной пластиковый столик. Дребезжат ложки в стаканах. За потоками воды не разобрать, где едешь. За окном тьма, черная, жирная, ориентируешься больше на звук. Мелькают чужие станции. Пролетают огоньки. Гудят встречные локомотивы.

Монотонный стук колес не в силах убаюкать старого упыря. Он сидит неподвижно, в дальнем темном уголке, за шторкой, под зеленой светящейся надписью "запасный выход" и мучительно логарифмирует. Можно ли сказать, что он не чувствует боли? Тогда это колотье в боку, видимо, фантом? И вся жизнь его после собственных похорон – фантасмагория, череда фактов, которых он был не свободный участник, а лишь сторонний наблюдатель?

Когда впервые покидаешь родной тебе город, кров, приютивший тебя, только бесстрастный космос один преследует холодным оком. Александр Феликсович каждую ночь уделял обязательному анализу ретроспективы своих действий и бездействий. Можно ли сказать про киборга, что у него есть воспоминания? Архивы памяти аналогичны частной кинохронике? Или потокам мыслей живого человека?

Первая поездка за рубеж, в 2013, многим показалась бегством. На каждой остановке, при каждой рутинной проверке документов пан Заможский боялся, что всё раскроется. Быть наследником такого Прошлого, быть придворным фаворитом Принца Пиявок, его левой рукой и – пособником его гибели. Это постоянно озираться и кутаться в шарф, надвигая шляпу на глаза. Это подозревать каждого, кто без задней мысли проследит за тобой взглядом. Видеть во всем не совпадение, но руку Инквизиции. Вот идет чудак-человек! А под тобой земля горит незримым пламенем. И в голове – хор голосов, эхо проигранной войны и выдержки из приговора трибунала.

По привычке нашарил в кармане пиджака сигареты. Воздух с присвистом вышел из-за плотно сжатых титановых челюстей, любой бы принял звук за вздох. Имитация. Подделка. Вспомнил, что правила опять изменились, и в российских поездах курение запрещено. Саквояж с ампулами кровезаменителей, лавандовое мыло и доведенная до автоматизма мимикрия. Вот всё, что осталось у бывшего министра после раздела республики.

Пан Заможский отодвинул зеленую занавеску из дешевой синтетики, тонкими пальцами в лиловой перчатке придержал, как занавесь в театре. Вся его затянувшаяся земная жизнь – череда потерь. Борьба с энтропией. Каждую секунду жадный космос откусывал от него по кусочку. Вот возьмем эту повышенную влажность и кислород в атмосфере. Для смертных такая среда привычна. Материнский бульон, из которого все вышли и в котором плавают, как инфузории, как караси и тритоны. А для расстроенного киборга – разрушающий шарниры яд, окислитель, от которого нет защиты. А гравитация? Да с такой чудовищной гравитацией вес его скелета на планете более трехсот килограмм. Еле ноги волочишь. Поэтому всё чаще он на коляске, без нижних конечностей.

Виктория Николаевна – большая любительница пошутить. Так, как шутит она, с размахом, со вкусом, никто не может, это истина. Она инженер, и анекдоты у нее абстрактные. Но и она понимает своим острым умом, что не способна выполнять функции б-га. Последняя операция отняла слишком много ресурсов у обоих. Повторить её они не смогут.

Мягкий, кроткий, старомодный. Сентиментальный киборг в потрепанном плаще. Упырь, мучимый вопросами морали. Чувствительный и – почти честный. Щеголь, по суду оставленный без копейки. Должник Смерти.

Левая рука опять барахлит. Запустил отладочный экран. Интерфейс горит красными сообщениями системных ошибок. По одному согнул и разогнул пальцы. Следовало сосредоточиться на текущих задачах. Заехать на Ленина за деньгами. На Мужества за ключами. К Вахидовым и Елизавете. К Танечке, в рюмочную "Лё кок руж", подписать бумаги. К Эльмире заскочить, племяннице Муртазина. К Каринэ, сестре Арсенчика, на косметические процедуры. Купить саженцев и корм котикам. Написать Денису, позвонить Сэржу и Шурику Молохову. На Динамо он зайти, скорее всего, уже не в силах, мальчики простят.

Милые бессмертные мальчики. Самые младшие обращенные их разрушенного клана. Бесхитростные, пылкие, так задорно и заразительно смеющиеся итальянцы. Джиджи и Люльо. Впрочем, Ксандр их почти и не знал, он был слишком занят другими аспектами, счёт шел на часы, когда Бела Дёжи Блашко принял их, пожалел и вскормил. Вечно молодые, бессмертные… Феи.

Киборг закрыл веки. Всё равно функционирует только левый глаз. Миражи. Гиперреалистические проекции. Пласты информации, числовые массивы. Да, Вика горазда пошутить. Последняя операция длилась двенадцать часов. Второй этап – девять. И третий – семь. Она не отключала ЦПМ, он оставался в сознании. Они работали синхронно. Под оратории Баха.

Жить. Работать. Преодолевать каждый день хвори и несовершенства. Бороться за лучшее. Не для себя. Пошевелил пальцами, проверяя моторику. Нижняя губа при этом жалко оттопырилась, как при парезе лицевого нерва.

Их клан кровососов один из старейших в Европе. Возможно, если принять слова их создателя за догму, древнейший на Земле. Многочисленный и сильный. Готовый к экспансии, готовый к обороне. Так было. За прошедшие после поражения их мастера семь лет, его клан, как опустившаяся женщина, обезглавленный, рассеянный, покатился по наклонной. Сначала они забыли о законах Маскарада, о дисциплине и принципах пропорций и доминант. Выжрали всё, что можно, не осталось тучных запасов, настали черные дни.

Порою Ксандр вытягивал морщинистую черепашью шею, покачиваясь в такт вагону, прислушивался к людским шагам на ковровой дорожке, к биению жизни, к их снам. И снова нырял в темный угол. Достал из нагрудного кармашка платочек, промокнул слезящийся искусственный глаз. Слеза тоже была искусственной. Новый тихий вздох, наполовину похожий на сухой кашель, наполовину – на стон, потерялся в лязге колес.

Когда-то он умер от пневмонии. А не так давно ему пришлось инсценировать свою смерть. Это событие и стало поворотным для него. Круг судьбы разомкнулся, беды посыпались одна за другой. Никогда и ни во что не веровавший при жизни, прагматик и потомственный атеист, Александр Феликсович не мог объяснить себе череду несчастий статистически крайне мало вероятным совпадением. Однако, на всей Земле у него теперь не оставалось ни одного собеседника, с которым он мог бы серьезно обсудить свои тревожные выводы. Смертные не поймут, а бессмертные поднимут на смех.

На ум опечаленному и одинокому старику приходили строчки из некогда любимого им Оскара Уайльда, в переводе Бальмонта. Но на этот раз лишенные изящества и пикантности, а полные до краев горечи и траурного набата.

В часы вынужденного тоскливого бездействия, напоминающий фигурой и носом серую птичку, элегантный киборг подбивал баланс. Складывал, вычитал. Простые алгоритмы успокаивали. Да, за эти семь лет он многое утратил. Но и обрел много такого, что посчитал бы лишним и незаслуженным, дорогим удовольствием при первой земной жизни.

Да, так, он совершал ошибки. И да, как и раньше, непонимание больно его ранило, он лишь научился еще тщательнее не показывать вида. Но он и не подозревал, что новые пути приведут его к новым добрым знакомствам. Новые друзья подарили воистину новые чудесные открытия и щедрые, искренние дары. Надежду. Доверие. Они делились своими мечтами, творчеством, энергией. Подтолкнули к созиданию. Придали решимости.

Состав, приостановившийся на полторы минуты, задребезжал, дёрнулся и вновь набрал скорость. Дождь лил и лил, выдавая месячную норму осадков. Омоет городские кварталы, затопит болотистые места. Вроде, капли падают чуть реже?.. Черный зонтик-трость, его верный спутник, отдыхал, свернут, продет под ремешок саквояжа.

В садоводстве плохие дороги. А он опять позабыл прихватить сапоги. Что ж, вот уж Светлана Чумаченко посмеется, глядя как он балансирует на доске посреди вечной лужи. Надо будет обязательно купить детям конфет.

Его любимый книжный магазин обанкротился полгода назад. Теперь из Москвы по почте, напрямую от издательства придётся заказывать новинки… Упоминание Москвы ужалило память Заможского. Как от озноба перед пробуждением, пошевелился и открыл глаза. В каждом из них, остекленевшем и выцветшем, на дне – бледно-розовый опалесцирующий отблеск. Глаз ночного охотника. Рубиновая оптика. И правда, рассветный час. Поезд прибывает по расписанию.

Надел темные очки. Поеденным молью кашне замотал шею и нос. Сверкнула инкрустированным сине-зеленым крылом стрекоза на лацкане. Раз-два-три, раз-два-три! Сусанне непременно весточку послать, хоть строчку в чатике, мол, доехал, цел. Может, Лиза встретит на машине? Или Виктора попросить? Сережа, его донор, его *гуль* прилетает через два дня.

Дождался, пока все пассажиры покинут вагон. Нетвердой походкой, на негнущихся ногах (ах, он всегда обожал танцевать!), одной рукой придерживая саквояж, другой цепляясь за стенку, двинулся к дверям. Вика, ну и шутница! Его образ беззащитного старика-блокадника и был его броней, его скорлупой. Его Маскарадом. А документы фальшивые? Он всегда умел переключить внимание, "отвести взгляд". Вот только с Соней Козак не сработало, девица была негипнабельна. С едва различимым очаровательным акцентом, с мелодичной интонацией в тихом, шелестящем голосе, обратился к проводнику: "Будьце так любезны, молодой тщеловек, помогицесьм, пшешам, спуститься? Боюсь, не удег'жу г'авновесия…"

Еще послужу миру. Рано, рано уходзиц. Не вг'емя. Еще столько дзял! Столько приключений! Ох, шумные молодые люди, искренние, веселые мальчики, непосредственные девочки… Безответственные индивиды!

"Подождите! Вы шляпу забыли!" – за ним бежал по перрону тот самый проводник. Горячий воздух облачками вылетал из его рта, он раскраснелся. Молодость… Как цвет яблони. Нежна, полна излишеств и скоротечна. "Ах, пг'остице, я так стал неловок. В склепе кошелек оставлял бессчётное количество г'аз. Бардзо дзякуемо, пан." – "Счастливого пути! А в метро попросите, там есть специальная служба, вам помогут!" – "Тысячу раз благодарю! Вы так любезны!" Улыбается, кланяется. Свежие, аппетитные мальчики. Сведут меня в могилу. Отвернулся, проверил помаду и тональную основу. Жаль, Петер в Эстонии, лишиться такого консультанта по подбору средств защиты кожи!

Дождь перестал моросить. Пан Заможский раскрыл зонт. Не от дождя, от солнца. Невидимое за сизыми, свинцовыми тучами, оно сжигало его радиацией всё светлое время суток. Старый упырь не зря боялся лишний раз, без веских причин покидать четыре стены. И многочасовые сборы перед пятиминутным выходом уже перестали раздражать его компаньона. Ксандру повезло с Мурзиком. Кель плезир, кель бон омм. Живой Александр Феликсович пренебрег бы такой схемой. Это странное осеннее счастье будто ждало, когда он всё потеряет. Такое нельзя предсказать.

Он очнулся, всё еще механически улыбаясь, в нерешительности стоя перед входом в метро и перебирая варианты. Нет, кошелек был при нем. И даже с российской валютой, а не с кредитными векселями сгоревших банков, как тогда, в Венгрии. Рамки металлодетектеров. Ненужные расспросы. Лишние треволнения. Фобия-с, так. Пан Заможский избегал метрополитена.

В голове уже построен маршрут. Использованы новые вводные данные. Сначала к Асликянам, потом к Вахидовым. Эльмирочка с ключами пусть ждёт у касс. А он пока посидит в кафетерии, за чашкой горячего чая. Раньше он всегда покупал бутерброд – баловал крошками птиц, а сыр скармливал ручной крысе по кличке Пумпоша. Теперь в груди было пусто.

Послышались легкие, уверенные шаги. Женские. В мягких кожаных туфлях без каблуков. Заможский улыбнулся снова, есть еще час, изобразить удивление. Повернул нос ко входу. Вика летела злая, взъерошенная, как шершень.

– Ксаафа, Мадрид мать твою раз так! Я тебе сколько раз говорила, чтобы ты не пользовался той линией по всякой фигне! Что, колотьё в боку?

– Я вам тоже г'ад, Виктория Николаевна.

02.04.2020

– Сереженька, я прошу, вернись! Серж… Сережа… Мон кёр!.. Не бросай меня! Я исправлюсь! Я обязательно исправлюсь, вот увидишь! Дай мне срок! Я всё исправлю! Я не могу без тебя, ты же знаешь!

Серый шел, не оборачиваясь. Он уже всё решил. И эти причитания уже слышал тысячу раз.

– Сереженька… Что мне здзелац для тебя, дорогой?

Серый обернулся на пятках, скрипнул гравий, и, скрестив руки на богатырской груди, посмотрел куда-то в тень обвитой виноградом беседки, усмехнулся.

– Мне ничего не нужно. Сделано предостаточно. Что ты за человек-то? Шкура, шкура, не человек! Аллах, Аллах, за какие грехи мои?!

– Серж… Ну прости мне. Прости, пожалуйста. Давай хотя бы расстанемся друзьями?.. Я не намеренно…

– Сколько мы были вместе? – быстро и холодно спросил Серый. В его стальных глазах не было привычного праведного гнева. Это-то и пугало. Поругались – и будет. Сколько раз ссорились – столько же мирились. Нет, тут что-то серьезное. Может, всплакнуть?..

– Не валяй мне дурочку. Сколько, ответь?

– Ппппятть?… Ой, нец, Сереженька… Семь?.. С какого момента?.. Ну, не злись, не злись, я прошу тебя!

Серый ругнулся себе под нос и замахал руками, призывая небо и Пророка в свидетели:

– Ты еще говоришь, с какого момента?! Ты?! Вот и мне тоже интересно, с какого. С кем, когда и при каких-таких обстоятельствах.

В тени беседки из розовых кустов тихонько ахнули. Быстро-быстро, пока Серый не ушел, пусть ругается, пусть кипит, но только не успел бы опомниться:

– Витька, сволочь! Это ведь тебе Витька-прокурор рассказал? Всё рассказал? Что он тебе рассказал?!

– Достаточно. На три тома уголовного дела.

Новые ахи, вздохи и стоны из розовых кустов. Серый испытующе ждал, расставив ноги в синих шлепках, как боксер на ринге. Закурил, почесал загорелую волосатую грудь через черную футболку с надписью БОСС. Поправил штаны "абибас". В лучах рассветного солнца сверкнула толстая золотая цепь на его бычьей шее. Виски седые, на подбородке щетина.

– Сережа… Я могу объясниться? Дай мне шанс!

– У тебя их было предостаточно. Все твои слова – ложь, я тебе больше не верю. Так водить меня за нос! Столько лет!

– Витька просто хочет нас рассорить, дорогой. Не слушай его, они с Викторией Николаевной давно на меня держат зуб. Я верну тебе всё, до копейки.

– А честь ты мне вернешь? А веру, а надежду? А?.. Партнеры не должны топить друг друга. Мы одно дело делаем или нет? Почему у тебя есть ещё какие-то левые источники, сделки, доли? Про черный день кубышка?! Какие секреты между нами? Сын шайтана и дочери ишака! Крыса! Лысый черт!

– Сереженька, вы оскорбили память моей матушки. Она была кристально честной и порядочной женщиной, работала всю жизнь на льняном комбинате.

– Но как у достойных родителей мог родиться ты, такой изворотливый мошенник?!

– Я … Я не мошенник.

От беседки с розами и виноградом наконец отделилась фигурка субтильного благообразного старичка в сером костюме. Его такое же сероватое личико было печально и выглядело вполне искренно сконфуженным. Он повторил тихо, почти шепотом, страшно шепелявя и прикрывая рот ладошкой, затянутой в лиловую перчатку:

– Я не мошенник, Серж. Перестраховщик? Возможно, не возражаю.

– Так признайся наконец уже, что ты просто вор!

– Я, пшепшам, чито-то украв у вас, мон шер?..

Старичок, казалось, попал в серьезный просак, места себе не находил от ужаса, что допустил просчет и оплошность.

Серый попинал камушки садовой дорожки. Обмозговал. Покачал отрицательно головой.

– Доверие. Ты – изменщик, предатель, верно Витька мне глаза открыл. Шут с тобою. Живи теперь сам, как знаешь, в том аду, который сам создал. Я даже судиться с тобою не стану. У тебя же медотвод и справка найдется, на любой случай. Ух, и я же еще тебя на свадьбу сестры звал. Подумать только!

Солнце раскрашивало мир в теплые оттенки персика. Утро в своих ладонях держало тишину и чистый, росистый запах лугов. На улице Советской пробуждались птицы в ветвях деревьев, под деревянной крышей второго этажа. Пекари и молочники уже проснулись. Скоро встанут и засуетятся сапожник Каплан, врач Мендельсон и участковый милиционер с веселой фамилией Могила. Юноша Николай поедет на собеседование и провалит. А потом пойдет сдавать документы в институт – и его возьмут. Девушка Надежда откроет в Ленинграде кафе. А девушка Вера в Витебске – скульптурную мастерскую и музей в честь деда. А возле зоопарка другой юноша Николай починит музыкальную школу, сгоревшую много лет назад. Интересно, где, когда и при каких-таких обстоятельствах взяли они денег на свои малые, частные дзяла?..

Пан Заможский кротко улыбнулся на крики и шум своего компаньона и вернулся в дом. Так много дзел! Покормит котика Бублика. Сварит картошку. Погладит зазазанавески.

Из кармашка видавшего всякое пальто фабрики "Большевичка" выпадет на мостовую надушенная Кельвин Кляйн визитка: "решу налоговые споры, аудит, бухгалтерия, сдам, сниму, аренда".

4. Белый Шум

Как говорил Вадим Шефнер:

Где чего-то слишком мало —

Жди серьёзного провала.

Где чего-то слишком много —

Жди плачевного итога.

(Но у нас всё будет хорошо.)

Заможский вышел на крыльцо, осторожно, держась левой рукой в тканевой перчатке телесного цвета за перила, принялся боком спускаться вниз, вниз. Саквояж он прижимал к области сердца. Будто там нес военный архив. Или слиток золота. Или секрет полишинеля.

Трижды он оступился. Первый раз в лоб влетел идущий на таран майский хрущ. Второй – он увидел труп мыши, растерзанной котами прямо на ступени крыльца. Ее уже облепили мухи и муравьи. Преодолевая внезапную гадливость, завернул в чистый носовой платок, переложил под заросли люпинов. А пока пан волнуется страшно. Два дурных предзнаменования. И вот он проходит через наполненную живительной для нашего вампира тенью аркой, за которой уже Старый Город. Поворачивает по привычке направо… И едва не влетает очень болезненно в острый край фургона? Прицепа?.. И замирает, открыв рот. Дверки распахнуты. Внутри советские синтетические ковры "под восток", мешки со строительным мусором, мотки веревок, крючья, молотки, доски. И могильные плиты черного мрамора. На секунду даже почудилось, что там выгравировано его, Заможского, лицо. И даты. Те самые. 1940-2011 Померещилось, конечино.

– Дядя, отойдите. Мы не за вами.

Пошутил рабочий, запирая недра грузовичка на засов.

Вздохнул. Тяжело. Надо собраться. С силами. Разобраться и собраться. Собраться с духом. И выйти. Выйти из блаженного сумрака. На свет божий. В лучи безжалостного солнца. Сияющего как вечный свет истины.

«Люс аэтэрна», – пробормотал под нос киборг. И сделал шаг по мостовой.

– Дядя, это ваша машина? Мы как раз вас и ждали. Что ж вы трубку-то не берете? Отгоните её, бога ради. Нам не вывернуть никак.

– А чито ви тут дзелаеце, добры тщеловик?.. Вы на обед к семье заскочили или как? У меня есцем карта города. И действующее кладбище отсюда далеко.

– Да мы доску почета хотели установить. Тут жил герой великой отечественной войны Иосиф Моисеевич Ко…шский. Он еще и академик. Изобретатель. И поэт. А вы ему случаем не родственник? Похожи внешне.

– Ньец. Я проживал в Ленинграде. А родственники из Велички.

Подъезжает Ксафа на машине к дому на Советской после танцев. Мурлыкает под нос ариетку Вертинского. Настроение заметно улучшилось, он приободренно смотрит в ближайшее будущее. Он… Счастлив. Дорога перекрыта. Узкая прошловековая улица перебинтована полосатыми лентами, впереди, в темноте летней ночи, мигают огнями карета скорой помощи, машина милиции и пожарный расчет. В воздухе довольно сильно пахнет газом и дымом. Заможский останавливает мелодию, выходит из машины. И нос к носу сталкивается с Муртазиным. Серый стоит задумчиво уперев руки в боки, шея с широкой золотой цепью и торс настоящего атлета, ноги в боксерской стойке. На нем футболка "милитари", черные шорты, летние сандали и на запястье барсетка с документами. Курит.

– Добры вечур, Сэрж. Чито тут творится?..

Сирена тут же выключается. Хлопают двери. Экипаж спасателей, один за другим, покидают улицу. Муртазин оборачивается.

– Добрый. Ты пока туда не ходи. Задержись. На два слова.

– Слушаю.

– Только не обманывай меня. Хорошо?.. Во-первых… Я прошу прощения за то, что на той неделе я мог ну… Без веской причины на тебя… Ругаться. Я был ревнивый слепой идиот.

Ксафа стоял возле дома, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь из-за плеча Серого сунуть длинный нос в арку и разглядеть, чито горив.

Серый вздыхает.

– А теперь, как говорят в шоу "Что.Где.Когда." – внимание, вопрос. Ответь мне, пожалуйста, только честно. Ты настолько не хочешь никуда со мной ехать, что готов спалить к чертям квартиру?..

Ксафа покачнулся и оперся о теплую стенку дома. Потом накренился вперед, словно готов был сорваться и бежать скорее в дом, спасать имущество. Серый его не пустил, мягко придержал за плечо.

– Мон кёр… Разве я… Не выключил?..

– Да, рыбка с кашей знатно подкоптилась. Придется выкинуть вместе со сковородкой. Имущество цело, если тебя это волнует. И котики тоже. Спасателей вызвали соседи, я сам только приехал.

– Ой…

– Пожалуйста… Тебе плохо?!

– Ничего, ничего. Пусцяки. Я… Немного расстроен.

И начинает тихо смеяться. Серый сбит с толку, хмурится.

– Да что с тобою? Ты это… Твой ржавый трансформатор или что там… Поберег бы. У тебя вообще нет выходных. И, думаешь, я не замечаю, какой ты рассеянный всю эту чертову неделю?.. Выкладывай. Что ты от меня скрываешь? Говори. Я готов. Пусть лучше страшная правда, чем неведение. И вот еще… Это не наезд. Я, правда, хочу тебе помочь. Скажи, у тебя там… – стучит по виску, – нет такой функции типа напоминалки?.. Как это?.. Памятки?.. Возможно ли тебе себя самого контролировать в обычных бытовых ситуациях. Я к чему… Если тебе объективно тяжело стало все запомнить и последовательно решить… Может… Мне как-нибудь тебе помочь?..

Ксафа смотрит на Серого с теми же молодыми озорными искорками, как час назад на Сусанну. Лукаво улыбается.

– Сэрж.. Вы помнице… Кажется. Еще в Ленинграде… Вы спросили меня, во что я верю?.. Смог бы я… Когда-нибудь принять религию пророка Мухаммада?..

– Э… Ну… Было что-то похожее. Только при чем тут это?

– Я знаю приблизительно, чито за ритуалы совершают католики и православные в похожей ситуации, как они подают на храм и ставят свечи, славят святых покровителей. К сожалению, я совершенный профан в исламе. Поэтому я дам тебе денежку, а ты уж зделай, как принято. Возблагодари от меня Аллаха, чито он милосерднее прочих богов. Воистину, он всемогущ и справедлив. И у него прекрасное чувство юмора.