Buch lesen: «Сущность», Seite 7

– Нужно посоветоваться с мамой.

Я злился на него за это, но не решался упрекнуть. Считал, что отец женился из-за меня, и теперь мы оба должны смириться. Мне не нравилась мачеха, и к Анжеле я тоже не испытывал особой симпатии. Но порой становилось жаль её, и пытался заступиться, но что я мог… В школе у неё тоже не всё ладилось. И с учёбой, и с одноклассниками. Её дразнили. Знаете, как иногда бывают злыми дети – все вместе нападают на одного слабого и беззащитного. А Анжела была именно такой. Лёгкой мишенью для насмешек. Никому не нужной, неприкаянной какой-то, что ли. Ольга, мачеха, и одежду ей почти не покупала. Только школьную форму, и то с рук. Всё остальное сестра донашивала за мной. Сами представляете, как это выглядело – девочка в мальчишеской одежде, большей на несколько размеров. Волосы стригла мачеха своей дочери сама, тоже коротко как мальчишке и криво. Всё это очень забавляло её одноклассников, сами понимаете.

Каждое лето отец отвозил меня в деревню к своей матери, моей бабушке. Анжелу мать отправляла в какой-то детский лагерь на все каникулы. С начала июня до конца августа. С глаз долой, как говорится. Не знаю, как ей это удавалось, но даже между сменами Анжела оставалась там. Думаю, что и в лагере ей было нелегко, – Фёдор вздохнул. – В то лето, когда мне исполнилось четырнадцать, что-то там не заладилось с лагерем. Кажется, потому что мачеха сменила работу. Анжелу тоже отправили со мной в деревню. В ту самую Николаевку. Это сейчас она постепенно умирает, а когда-то была большим селом, стоящим неподалёку от рудника – там добывали медную руду с начала прошлого века. Но добычу постепенно забросили, а шахты почему-то не затопили, как обычно это делают. Бабушка говорила, что вроде как планировали разработку дальше, но так и не стали. Мы вместе с местными ребятами бегали туда, играли, порой забираясь далеко вглубь. Там, под землёй, прятались целые лабиринты тёмных загадочных тоннелей. Взрослые, конечно, запрещали ходить на рудник, но детей всегда манит неизведанное. Среди ребятни ходили рассказы-страшилки о призраке шахтёра, якобы погибшем там, о таинственных зелёных огоньках, порой мелькающих в темноте подземелья. Мы с Анжелой сдружились за это лето. Она, к моему огромному удивлению, оказалась довольно бесстрашной девчонкой, и мы вдвоём изучали извилистые подземные коридоры рудника, забираясь порой так далеко, что становилось по-настоящему страшно. Даже заблудились как-то. Не понимали, что это опасно. Хотели увидеть зелёные огоньки, – Фёдор грустно усмехнулся. – Анжела словно ожила вдали от матери, перестала вздрагивать от каждого шороха. Я никогда не видел её такой весёлой, беззаботной, как в то лето. До одного случая, после которого всё изменилось.

Как-то в один из дней мы забрались в очень старое ответвление шахты. Деревянные опоры, поддерживающие стены, почти истлели. В тишине слышался стук капель, мутная вода сочилась из трещин в стенах и хлюпала под ногами. Тоннель становился всё ниже и уже. Настолько, что пришлось встать на четвереньки. Мы замёрзли до дрожи, промокли, измазались в глине и уже решили было повернуть обратно. Но узкий лаз внезапно вывел нас в просторную пещеру с земляными стенами. Я обвёл фонариком стены, и понял, что это тупик – дальше хода не было. Похоже, его просто-напросто завалило когда-то. «Придётся ползти обратно», – подумал я, ещё раз огляделся и увидел что-то, мелькнувшее в свете фонарика. Обвалившаяся с края стена открыла нишу, в которой лежало нечто прямоугольное, завёрнутое в полуистлевший холст. Затаив дыхание, чувствуя себя кладоискателями, мы осторожно развернули потемневшую от времени ткань. Там оказалась старинная книга в черном кожаном переплёте, на обложке которой было выдавлено и покрыто полустёртой золотой краской изображение женского лица. С кудрявыми волосами и странными шипами вокруг головы. Свет фонарика стал совсем тусклым – я понял, что скоро батарейки совсем сядут, и мы останемся здесь в кромешной темноте.

– Давай вылезем отсюда, наверху посмотрим, – сказал я Анжеле, замотал обратно в ткань и засунул под себе майку.

Находка обжигала кожу холодом, но я терпел, стиснув зубы. Мы выбрались из шахты на дневной свет и с любопытством стали рассматривать книгу. Текст в ней был какой-то необычный, ни на что не похожий. Нечто среднее между иероглифами и арабской вязью. Никогда больше не видел ничего подобного. Но не это главное. Картинки в ней – они были ужасны. Какие-то человеческие жертвоприношения, как показалось мне на первый взгляд. Точно такие, что нарисовала ваша дочь, – Фёдор покосился на край скамейки, где валялись листки бумаги, небрежно им отброшенные, и брезгливо поморщился. – Я почувствовал отвращение, до тошноты. От книги противно пахло. Затхлостью, гнилью. И ещё этот обжигающий холод, что я ощутил, когда книга была у меня за пазухой. Но сейчас он стал просто невыносимым. Он пробирался по моим рукам, выше и выше, вгрызаясь в каждую клеточку, так, что хотелось закричать. Я снова обернул книгу холстом, чтобы приглушить этот странный, выворачивающий внутренности, холод. Я даже дышать перестал на время – мне противно было нюхать эту вонь. «Мерзкая книжонка, давай утопим её в болоте», – сказал я Анжеле. Но она вдруг с силой рванула книгу у меня из рук. Закричала, что ещё не посмотрела, обозвала дураком. Мы поссорились и едва не подрались. В первый раз в жизни. Никогда не видел её такой взбешённой до этого. Она убежала домой, спряталась от меня на чердаке. Закрылась там и не спускалась весь остаток дня. И на следующий день выходила только поесть. Мы почти перестали разговаривать, стали вновь совсем чужими. Словно и не было между нами этих чудесных дней беззаботной детской дружбы. Я больше не пытался забрать книгу, да это мне и не удалось бы. Анжела даже спала с ней. Знаете, что было странным – она водила пальцами по строкам книги, так, как читают слепые по книге Брайля, и говорила, что понимает, о чём там написано. Я думал, что она меня разыгрывает и ещё больше злился на неё. Мы так и не помирились. Я так и бегал целыми днями с местными ребятами на улице, а Анжела сидела дома с этой мерзкой книгой в обнимку до самого отъезда. Она очень изменилась, я её не узнавал. В ней появилась какая-то… наполненность, что ли. Которой раньше не было. Но нехорошая. Мне на ум приходит сравнение – до этого душа Анжелы была пустым прозрачным сосудом, на дне которого теплился робкий огонёк. И вот этот сосуд наполнился, но чем-то тёмным и пугающим, навсегда погасив так и не разгоревшееся пламя… Думаю, это были первые признаки сумасшествия, но я не понял этого. Не знаю, что было причиной. Возможно, из-за отношения матери к Анжеле её психика была на грани, а книга стала неким катализатором. Или эти ужасные рисунки так подействовали на неё. Могу только догадываться. Правды теперь не узнать. Да это уже и неважно.

Потом за нами приехал мой отец. Он выглядел потерянным и нервным. Оказалось, что пока мы были в деревне, наши родители поссорились, а позже развелись. Анжела всю обратную дорогу просидела молча, глядя в окно автобуса своим новым странным взглядом. Словно знает и видит то, что недоступно остальным. Она совершенно равнодушно приняла новость о том, что они с мамой теперь будут жить отдельно от нас с отцом, только криво усмехнулась. Мы так и не помирились с ней, и я видел её тогда в последний раз. Я не знаю причин развода мачехи и отца, он никогда больше не говорил об этом. Хотя догадываюсь. От него стало часто попахивать спиртным по вечерам, и тогда они с мачехой ссорились. После развода он начал пить запоями. Даже мои просьбы его не останавливали. Каждый раз обещал, что перестанет, но пил ещё сильней.

– А что с ним сейчас? – тихо спросила Лера.

Отец умер, отравившись техническим спиртом, когда мне исполнилось двадцать, – вздохнул Фёдор. – А через несколько лет начались эти ужасные убийства. Дети. Двенадцать невинных душ. И я мог прекратить это зверство, если бы вспомнил тогда о книге, что мы нашли и рисунках в ней. Моя сестра в точности повторила то, что было изображено там. Эти картинки в книге – жуткий палач в плаще, маленькие детские тела, зашитые губы, вырезанные глаза, кровь. Они до сих пор стоят перед глазами. Почему же я не вспомнил их, когда Анжела начала убивать? Не знаю. Не понимаю… Все в городе знали о том, как убивают детей. Хотя власти и пытались скрыть, чтобы не сеять панику, но разве можно было утаить такое? И я знал – и не вспомнил. Не понял. С тех пор меня терзает чувство вины, каждый день на протяжении многих лет, понимаете? Тринадцать долгих лет эти дети снятся мне каждую ночь, – Фёдор повернул к ней голову, в его глазах явственно читалось страдание.

Лера положила свою ладонь на его руку:

– Фёдор, вы ни в чём не виноваты, зачем так терзать себя. Вы были подростком, когда видели книгу. Я тоже, наверняка, никогда бы не подумала, что девушка, которую знала робким ребёнком, может превратиться в жестокое чудовище. Не смогла бы связать какие-то картинки в книге с настоящими убийствами. Вы же не следователь, не полицейский…

– Умом я понимаю это, но всё равно чувствую вину. От этого чувства негде спрятаться, его невозможно забыть. Оно всегда здесь, со мной, – Фёдор прижал ладонь к своей груди и посмотрел Лере в лицо. В его глазах стояли слёзы. – Когда я пришёл сюда, в обитель, мне стало немного легче. Я каждый день молюсь о невинных загубленных душах. И об Анжеле. Не той, кем она стала. О маленькой несчастной девочке, которую я знал когда-то. О её матери Ольге, посеявшей в душе дочери зёрна ненависти, которые проросли, дав чудовищный урожай. Слаб человек, и не ведаем, что творим. Прости, господи, душу её грешную. – Фёдор перекрестился, грустно глядя на Леру и тихо добавил:

– И о своей душе я молюсь уже много лет. Молюсь. Но не чувствую прощения. Это неправильно, я знаю. Может быть, поэтому я уже много лет только послушник. Мой духовный отец говорит, что я пока не готов к постригу. Хотя – неисповедимы пути господа нашего. Если бы я принял постриг, братья знали меня под другим именем, и вы вряд ли нашли меня. Я должен помочь вам, и помогу, чем смогу.

– Спасибо, Фёдор, – прошептала Лера с благодарностью. – И всё-таки. Что же это была за книга? Как она могла так изменить вашу сестру?

– Я тоже интересовался этим тогда. Ещё в миру, до того, как ушёл сюда, в обитель. Но мало чего нашёл. Тогда не было интернета везде, как сейчас, и узнать о чём-то таком было трудновато. Лицо на обложке похоже на изображение одной языческой богини. То ли древнегреческой, то ли древнеримской, кажется. Кудри на её голове – это змеи.

– Постойте. Что-то мне это напоминает, – Лера задумалась. – А! Вспомнила! Медуза Горгона?

Нет, – покачал головой Фёдор. – Другая. Геката. Богиня тьмы, подземного мира. Ещё что-то там было связанное с луной. Тёмная сторона луны, что ли.

– Тёмная сторона… – повторила Лера. – Новолуние? Следователь говорил – все эти дети, жертвы Анжелы, были убиты в новолуние, с полуночи до трёх часов ночи. И саму себя она убила тоже в это время… Но зачем? Зачем она это делала, вы смогли узнать?

Фёдор отрицательно покачал головой:

– Нет, нигде, я не встретил никакой информации об этом, всё очень туманно. Только то, что во все века были тайные последователи Гекаты, проводившие ритуалы, жертвоприношения, возможно, и человеческие. Люди верили, что Геката могла помочь душе переродиться, перейти из мира живых в мир мёртвых, и наоборот.

– Как вы сказали? Переродиться? – с ужасом произнесла Лера. В памяти возникла Алиса, сидящая за столом в гостиной: – «Анжела сказала, так нужно, чтобы переродиться», – прозвучал в голове её шёпот.

– Моя дочь сказала мне, что Анжела пришла, чтобы переродиться, поэтому её рот зашит. Что это значит, и откуда маленькая девочка могла узнать такие вещи? А эти ужасные рисунки? Фёдор, мне страшно. Разве бывают такие чудовищные совпадения?

Фёдор озадаченно нахмурил брови:

– А ваша дочь не могла где-то найти эту книгу? Следователь говорил, что тогда, в доме сестры, книги не было, её так и не смогли отыскать. Похоже, где-то спрятала или отдала кому-то.

– Что вы, Алиса ещё маленькая, ей всего шесть. Она не гуляет одна, и я сразу заметила бы, если она что-то принесла домой. Так что это совершенно исключено.

Фёдор задумчиво произнёс:

– Вы наверняка слышали об одержимых бесами людях? Они могут говорить странные пугающие вещи, сквернословить, изменять голос. Могут двигать предметы. Возможно, это Алиса управляет этой своей игрушкой – Лизой, а не наоборот.

– Но, когда Лиза напугала меня ночью, дочь спала…

– Одержимые бывают очень хитрыми и отлично умеют притворяться, поверьте.

– Я не знаю теперь, что и думать. – Лера растерянно смотрела на Фёдора. – А мой муж? Кто убил его? А собаку? Понимаете, Фёдор, у меня иногда бывают… предчувствия. Мои родители погибли, когда я была ребёнком, и перед этим мне казалось, что случится что– то плохое. В ту ночь, когда погиб Дима, я видела страшный сон. И сейчас. Я чувствую, что вокруг нас с дочерью что-то сгущается, как холодный туман. Он подбирается всё ближе, и в нём прячется кто-то… что-то… Страшное, неживое. Вы понимаете, о чём я говорю?

Фёдор кивнул, и она вновь заговорила прерывистым голосом:

– Я сейчас хожу, дышу, живу только ради дочери. Я не знаю, что со мной было бы после смерти Димы, если не дочь… – в груди Леры словно хрустнула корка льда и слёзы хлынули потоком из глаз.

Фёдор молча гладил её по голове. Лера рыдала, погрузившись в тёмный омут горя, пока наконец не ощутила себя полностью обессиленной и высохшей, словно рыба, штормом выброшенная на берег. Она вдруг почувствовала, что Фёдор что-то вложил ей в руку и с трудом разлепила опухшие от слёз веки. На ладони лежал серебряный крест.

– Что вы, Фёдор, не нужно, – Лера изумлённо посмотрела в лицо монаха.

– Возьмите. Пусть он хранит вас. Это крест я нашёл в вещах моего покойного отца, но он не веровал и никогда не носил. Скорей всего, эта вещь принадлежала бабушке, по виду крест женский, хоть и нестандартный по размеру. Я хочу передать его вам. Не отказывайте, прошу, – с этими словами он положил свою тёплую ладонь на пальцы Леры, согнув их в кулак.

– Спасибо, Фёдор. Если вы вдруг передумаете, я верну его вам, хорошо?

– Договорились, – задумчиво кивнул монах. – Возможно, в мире действительно существуют какие-то тайные силы, и моя сестра попала под воздействие одной из них. Я никогда всерьёз не верил в это. А теперь, после вашего рассказа, начал сомневаться. Даже не знаю, что и думать теперь. Демоны, бесы – это тоже проявления тёмных сил. Нужно молиться. Вы верите в бога, Лера?

– Не знаю. Верю в то, что есть над нами что-то, управляющее этим миром. Но я не принадлежу ни к одной из религий и не знаю молитв.

Фёдор задумчиво кивнул и вздохнул:

– Значит, просите у Господа сил и помощи так, как умеете. Он всё слышит и помогает нам, грешным. Это Он привёл вас сюда, ко мне. Потому что я знаю, как помочь вам. Дело в том, что я хорошо знаком с одним человеком – он тоже монах, мы познакомились с ним здесь, в монастыре. Он умеет изгонять бесов и давно занимается этим с благословения духовного отца. Только живёт в другой обители. Недалеко, в соседнем городе. Я свяжусь с ним и попрошу его посмотреть вашу дочь, он мне не откажет.

– А как свяжетесь? У вас в монастыре есть телефон?

Фёдор мягко улыбнулся, заснул руку куда-то в складки своего чёрного широкого одеяния и вытащил небольшой мобильник-раскладушку:

– У меня есть даже личный. Вы, наверное, сильно удивитесь, но ещё у нас в обители есть компьютер с доступом в интернет. Наш настоятель – человек прогрессивных взглядов, и мы здесь не совсем оторваны от мира.

– Прошу вас, Фёдор, свяжитесь с этим человеком поскорее, – Лера вытащила свой телефон из сумочки, продиктовала свой номер и внесла в список контактов Федора. – Наберите мне, когда узнаете что-то. Хорошо?

– Да-да. Я же обещал помочь вам. Позвоню ему прямо сейчас. Пойдёмте, я провожу вас к выходу. Берегите себя. Всё наладится. С Божьей помощью, – он встал со скамейки, давая понять, что разговор окончен.

– Звоните мне сразу, как что-то узнаете, прошу вас, Фёдор. В любое время. Я буду ждать.

– Хорошо. Возможно, вам с дочерью придётся приехать туда. Впрочем, там будет видно. Я буду молиться за вас обеих. Господь с тобой, сестра, – монах широко перекрестил её.

Лера попрощалась и пошла по дорожке к выходу из монастыря. Обернувшись у поворота, она увидела, что Фёдор всё ещё стоит и задумчиво смотрит ей вслед.

Глава 7 Он всё равно бы сдох

Маргарита Ивановна, воспитательница Алисы, женщина пятидесяти девяти лет, была давно на пенсии, но всё ещё работала. Каждый год она говорила себе, что устала и уйдёт, и всё равно оставалась. Всем любопытствующим отвечала, что работает только ради денег, но на самом деле больше всего боялась потерять чувство нужности и значимости, что давала ей работа. «Что я буду делать дома? Вязать носки? Сидеть возле телевизора, как соседки по подъезду?» – спрашивала она саму себя и вздыхала. Её единственная дочь вышла замуж и уехала в другой город. Если бы она родила внучку или внука, Маргарита Ивановна уехала к ней на подмогу, не раздумывая. Она уже давно примеряла на себя роль бабушки, мечтала подержать на руках младенца. Но дочь не спешила с рождением детей, твердя о карьере и желании пожить «для себя».

«Для себя пожить. А детки как же? Не успеешь оглянуться, как не сможешь родить. Бабий век короток. Так хочется с внучком понянчиться. Роди, да делай свою карьеру, а я с маленьким посижу», – сердито качала головой воспитательница. Она привыкла вести постоянный мысленный спор с непокорной дочерью, в котором неизменно выходила победителем, в отличие от разговоров реальных, их дочь избегала или раздражённо отмахивалась.

Маргарита Ивановна всегда любила детей – разных, и послушных, и не очень, и умела поладить с любым непоседой. Правда, в последнее время ей стало труднее справляться с шумными и непослушными шалунами, которых становилось с каждым годом всё больше. «Раньше детки были совсем другими, – грустно поджимала губы воспитательница, – Или это просто я стала слишком старой? Эх, пора, пора на пенсию…» Но она так и не решалась уйти наконец на заслуженный отдых. Алиса Черненко была её любимицей. Открытая, разговорчивая девочка, с живым воображением, довольно послушная, она никогда не доставляла особых хлопот. Баловалась, бывало, как и все дети, иногда капризничала, но с ней можно было договориться. Маргарита Ивановна оборвала свой бесконечный безмолвный спор с дочерью, вспомнив странный утренний диалог с тёткой Алисы.

«Что же произошло у них в семье? – задумалась она, невольно поглядывая на воспитанницу.

То, что она видела, настораживало. Алиса сидела в углу на стульчике, отчего-то прищурив глаза, словно от яркого солнца, хотя окна группы выходили на западную сторону и по утрам в игровой никогда не бывало солнечно. «Чего так глаза сузила? Может, болят? Воспаление? Конъюнктивит у девчонки?» – с недоумением подумала воспитательница, вглядываясь. Остальные ребята почему-то собрались в противоположной стороне игровой комнаты. Никто из них не подходил к сидящей в отдалении девочке. Это тоже выглядело странным. Алиса была очень общительной, и всегда принимала активное участие во всех играх и шалостях, порой бывая их главной виновницей. Небольшой красный мяч пролетел через всю комнату и приземлился у носков сандалий Алисы. Его бросил главный хулиган группы, Сеня Соколов. Он повернулся, встал на четвереньки и поскакал в сторону девочки, видимо, изображая лошадь. Не добежав пары шагов до мяча, резко притормозил, словно наткнулся на невидимую стену. Поднял голову, встал на колени и уставился Алисе в лицо, приоткрыв рот. Она тоже, не отрываясь, смотрела на него своим странным взглядом из-под полуопущенных век. Губы изгибались в кривой ухмылке, делавшей нежное круглое личико девочки неожиданно старым и злым. Маргарита Ивановна испуганно зажмурилась, помассировала пальцами веки и открыла глаза. Сеня уже стоял на ногах и пятился назад, выставив перед собой руки. Потом вдруг пронзительно закричал, закрыв лицо локтями. Яростно замотал головой и затопал ногами, словно пытаясь отогнать от себя невидимых надоедливых насекомых. Сорвался с места, пронзительно вопя и забился в противоположный угол, за стеллаж с игрушками. Маргарита Ивановна вновь бросила быстрый взгляд на Алису. Теперь её лицо выглядело обычным.

– «Показалось. Чего только не привидится. Нынче дети кого угодно с ума сведут. Он-то что так испугался?» – недоумённо подумала воспитательница, вставая и заглядывая за стеллаж. Мальчик сидел на корточках, сжавшись в комок, содрогаясь от рыданий, закрыв голову руками.

– Сеня, – позвала она. – Ты чего туда залез, выходи.

Но он только отрицательно помотал головой, не двигаясь.

– «Может быть, это у них такие игры. Насмотрятся этих дурацких мультфильмов и повторяют что ни попадя… Эх, раньше дети были проще и послушнее…» – со вздохом подумала Маргарита Ивановна. Мысль о пенсии снова мелькнула у неё в голове, и она, в который раз, пообещала себе уйти.

Нянечка принесла завтрак. Маргарита Ивановна захлопотала, накрывая столы, рассаживая детей. Сеня наконец вышел из своего укрытия и бочком присел на свой стульчик, всё ещё тихо всхлипывая и передёргивая плечами. Воспитательница облегчённо вздохнула, злорадно подумав: – «Надо же, какой скромный стал. Никогда его таким не видела. Ну, ему это только на пользу. Почаще его так пугать, небось шёлковым станет».

После завтрака Маргарита Ивановна громко скомандовала:

– Ребята, складываем игрушки, идём на прогулку.

Дети с визгом и хохотом выбежали на улицу. Только Алиса шла не торопясь, позади всех остальных, сжимая обеими руками большую мягкую игрушку – кошку в жёлтом платье. Алиса и прежде приносила её из дома, но раньше она выглядела новой и чистой, не то, что сейчас. «Вцепилась в эту игрушку, как будто кто-то отберёт. Ещё и грязная какая эта кошка, вся в пятнах. Нужно сказать родителям, пусть постирают хоть. Удивительная неряшливость, сами разве не видят, что ребёнок приносит в сад?» – неприязненно подумала Маргарита Ивановна. Протянула руку, чтобы погладить девочку по склонённой голове и спросила:

– Как твои дела, Алиса? Что-то ты сегодня невесёлая…

Девочка нервно мотнула головой, вывернулась из-под занесённой ладони и молча прибавила шаг. «Да что это с ней такое, и вправду. Совсем бука сегодня. Очень странно…» – снова удивилась Маргарита Ивановна. Прежде воспитанница всегда охотно делилась с ней своими детскими радостями и горестями, и ластилась, как котёнок.

Алиса прошагала через всю площадку, зашла в крытую полутёмную веранду, уселась там узкую лавочку. Воспитательнице видна была её неподвижная маленькая фигурка в тени навеса. «Она так и не выпускает из рук эту игрушку. И смотрит…Нехорошо как-то», – на секунду показалось, что вместо Алисы она видит паука с тонкими скрещенными лапками, ожидающего свою жертву в углу паутины. Она передёрнула плечами, почувствовав холодок внутри.

– Маргарита Ивановна, Маргарита Ивановна! – загалдели взволнованные детские голоса, прервав её размышления.

Дети столпились вокруг чего-то, лежащего на земле и увлечённо разглядывали, отталкивая друг друга.

– Что там такое, ребята? Дайте посмотреть, – она нагнулась и увидела птенца, ещё наполовину покрытого нежным жёлтым пушком. Он жалобно пищал, широко разевая клюв. «Ну вот, опять выпал из гнезда, глупыш маленький, – вздохнула Маргарита Ивановна и обвела взглядом кроны шелестящих от ветра деревьев. Детский сад со всех сторон окружали высокие тополя, на ветвях которых птицы вили гнёзда. На памяти воспитательницы это был не первый найденный птичий малыш, но все они погибали, как ни пытались она и её коллеги их выхаживать. Этот тоже не жилец, к сожалению» – грустно думала она, строго говоря вслух детям, которые умилялись, глядя на хорошенького птенчика и тянули руки, чтобы погладить.

– Детки, птенчика нельзя трогать, он от этого может заболеть. Сейчас я достану платочек, заверну малыша и отнесу в соседнюю группу. Там есть клетка. Он немного подрастёт, окрепнет, улетит к своей маме, и мы ему помашем ручками, – ей каждый раз удавался этот невинный обман, и когда птенец умирал, она рассказывала детям, что за ним прилетела мама-птица, чтобы забрать обратно домой.

– Да, да!

– Мы его будем кормить!

– Мы будем ухаживать за ним!

– Он такой хорошенький!

– А мама птичка найдёт своего малыша? – перебивали друг друга детсадовцы, взволнованные от поразительного, захватывающего их детские умы события.

– Сейчас, ребятки, у меня в сумке есть платочек, я его достану, – воспитательница отошла к столику, где у неё всегда стояла сумка с самыми разными мелочами, порой необходимыми на прогулке. – Вот, уже нашла, – она повернулась к стайке галдящих ребят. «Сами как птенцы. Милые, глупые и желторотые», – усмехнулась Маргарита Ивановна.

Звонкие голоса резко стихли, словно выключенное радио. Дети испуганно шарахнулись в разные стороны. Маленькая фигурка с игрушкой в руках застыла возле жёлтого писклявого комочка. Секунду девочка постояла, опустив взгляд вниз, хмуро сдвинув брови. Маргарита Ивановна не успела сказать ни слова, как Алиса подняла ногу, обутую в розовую сандалию и медленно опустила на птенца. Писк резко оборвался. Хрустнули тонкие косточки. Маргарита Ивановна ахнула, прикрыв рот рукой, ошарашенно глядя на Алису. Она тоже смотрела прямо на воспитательницу тёмным взглядом. На лице снова появилась утренняя кривая ухмылка:

– Вы всё врёте, Маргарита Ивановна. Он всё равно сдох бы, этот птенец. Я просто помогла ему, чтобы не мучился.

Алиса подняла ногу, брезгливо потёрла подошву о край песочницы, оставив на бортике следы тёмной крови. Повернулась спиной, не торопясь пошагала обратно к веранде и уселась на прежнее место. Раздавленный птенец остался лежать на земле, его пёрышки покраснели от крови, клюв приоткрылся в предсмертном крике.

Маргарита Ивановна стояла оглушённая, не в силах поверить своим глазам. Алиса Черненко – девочка, которая плакала раньше над сорванным цветком, утверждая, что он живой, раздавила маленькое беспомощное существо. Это не укладывалось в голове. «Господи, что с ней произошло. И что-то не так с глазами…» Больно кольнуло в сердце, и мысли о пенсии опять пронеслись в голове.

Дети молча смотрели на окровавленное, сплющенное тельце птенца, похожее на раздавленный абрикос. Зашмыгала носом, а потом зашлась в плаче одна из девочек, следом за ней и остальные дети отчаянно, горько зарыдали. У Маргариты Ивановны защемило в груди, слёзы невольно выступили на глазах.

– Дети, успокойтесь, не надо плакать. Скоро прилетит доктор Айболит и вылечит птенчика, – уговаривала она срывающимся голосом, понимая, что он звучит жалко, совсем неубедительно, и беспомощно тонет в визгливом детском рёве.

Он становился с каждой секундой всё громче и истеричней. Сеня Соколов упал и бился лбом о землю, слёзы катились по лицу вперемешку с грязью, затекали в открытый рот. Кто топал ногами, кто размахивал руками. Это становилось похоже на массовый психоз. Подбежала молоденькая воспитательница из соседней группы, изумлённо вытаращив глаза:

– Маргарита Ивановна! Что случилось? Вам помочь? У нас нянечка на участке, присмотрит за моими…

Они вдвоём стали успокаивать и уводить детей в группу. Алиса по-прежнему не выходила из своего убежища на веранде. Маргарита Ивановна даже забыла про неё на время, занятая остальными детьми, а когда посмотрела в ту сторону, то замерла от негодования – Алиса улыбалась!

– Елена Викторовна, я сейчас, – бросила она помогавшей ей воспитательнице, державшей за руки двух оставшихся на площадке девочек. – Дождитесь меня в группе, пожалуйста, – и направилась в сторону веранды.

– Ну что, довольна? Посмотри, что ты натворила! Ещё и улыбаешься! Бесстыдница! – выкрикнула Маргарита Ивановна, задыхаясь от еле сдерживаемого гнева. Девочка молча смотрела ей в лицо, губы кривились в уже знакомой презрительной улыбке. – Вставай и иди в группу! Немедленно! – голос воспитательницы дрожал от внутреннего напряжения. В груди больно сжималось что-то при взгляде на воспитанницу. Алиса не двигалась с места, только немного откинула голову назад, надменно глядя на Маргариту Ивановну из-под полуопущенных ресниц. Верхняя губа приподнялась, обнажив зубы, делая девочку похожей на какого-то маленького хищного зверька.

– Ты слышишь меня, Алиса? Поднимайся и иди в группу! – повторила Маргарита Ивановна. В голове сверкнула вспышка холодной ярости. Она резко подалась вперёд, схватила девочку за руку, с силой дёрнула на себя, прошипев:

– Я кому говорю? Не хочешь по-хорошему – будет по-плохому! Засранка такая! Будешь до вечера сидеть на стульчике! – она с трудом сдержалась, чтобы не ударить по надменному лицу едва не упавшую со скамейки девочку.

– Вы ещё пожалеете об этом… – Алиса потирала красный след на запястье и пристально смотрела на Маргариту Ивановну снизу-вверх тёмным злым взглядом.

Отвернулась и пошла в сторону полуоткрытой двери в детсад. Воспитательница поспешила следом, ругая себя за несвойственную ей несдержанность. «Да что со мной такое? Я ведь чуть не ударила ребёнка. Ох, точно на пенсию пора», – Маргарита Ивановна почувствовала, что краснеет, глядя на хрупкую маленькую фигурку впереди себя. Войдя в группу, воспитательница увидела, что девочка сидит на том же стуле в углу, что и утром.

– Подумай над своим поведением, Алиса, – назидательно сказала Маргарита Ивановна, но девочка молча отвернулась к окну.

Она просидела так до сонного часа, не подошла к столу обедать, несмотря на все уговоры встревоженной Маргариты Ивановны.

– Алиса, ну что, и спать не пойдёшь? Нельзя здесь сидеть, когда все спят, ты же знаешь. Такая девочка всегда хорошая была. Что с тобой случилось сегодня? Ну хорошо, я погорячилась. Не нужно сидеть на стульчике до вечера. Но и ты была не права, ведь правда? Пойдём, не нужно упрямиться… – мягко уговаривала воспитательница.

Алиса резко встала, всё также крепко прижимая к себе игрушку. Прошагала в спальню, низко нагнув голову. «Вот и хорошо. Наконец-то, – выдохнула воспитательница, – Нужно обязательно поговорить с её матерью. Узнать, что же такое у них приключилось…»

Лера вышла из ворот монастыря, втиснулась в заднюю дверь переполненной маршрутки. Пробралась поближе к окну и замерла, вцепившись в поручень и прикрыв опухшие от слёз веки. Когда открыла глаза, то поняла, что проехала дальше своего квартала. Выскочила из душного салона автобуса на ближайшей остановке и побрела пешком в обратную сторону. Воспалённые глаза горели от жгучих солнечных лучей, безжалостно светивших в лицо. Она почти ничего не различала перед собой и перешла на другую, тенистую, сторону тротуара. Мимо неё с хохотом пробежала стайка девушек в коричневых школьных платьях, белых фартуках и бантах. «Похоже, сегодня последний звонок в школах. А я не помню даже, какое число на календаре», – хмуро подумала Лера, проводив взглядом беззаботно смеющихся девушек, – «Счастливые. У них теперь вся жизнь впереди…» Она вспомнила свой последний звонок в школе – серьёзную Катю, поправляющую ей платье, тётку с букетом в руках и саму себя – растерянную взволнованную выпускницу. Только родителей не было рядом. Лера тяжело вздохнула. Тем же летом, после выпускного, она познакомилась с Димой. В ушах зазвенели проклятия, что выкрикивали цыганки, когда он отвоёвывал у них Леру. Сердце болезненно сжалось, – «Может, это те проклятия наконец достигли своей цели? Нет, не может быть. Прошло столько лет». Лера прикусила губу, сжала кулаки, чтобы справиться с болью, раздирающей грудь и глухо вскрикнула, почувствовав, как что-то остро кольнуло ладонь, сжатую в кулак