Buch lesen: «Трясина»

Schriftart:

Глава первая, в которой друзья рассказывают страшные истории

– Бежим через подпол!

Тоха на правах хозяина поднял дверцу подпола на кухне, и мальчишки спустились в темноту. Федя опустил дверцу над головой и, нечаянно задев густую паутину, вскрикнул.

– Тише ты! – шикнул Тоха откуда-то сбоку. – Иди сюда! Тут есть дверь, через которую я мешки картошки в подпол по осени таскаю.

Федя удивлённо спросил:

– Ты чего сорвался так резко?

– Да мать в окно увидел. Она ругается, не разрешает никого в гости приводить. Говорит, приберись сначала, а потом и води кого хочешь. А я что? Мне вечно не до этого, и ей – с работой-то в школе – тем более.

– А сейчас нам куда?

– Видишь полоску света? Где-то там…

И Тоха с Федей двинулись к стене. Наверху раздался голос:

– Антон! Ты где? Надо воды наносить в баню!

Тишина. Снова шаги, скрип половиц. Забрякала посуда.

Тоха наконец нащупал проём, отодвинул засов, тихонько приоткрыл дверь – не заскрипит ли?

Скрипнула. Тогда Тоха стал открывать медленно, по миллиметру.

– Что это? – послышался голос Тохиной матери. – Опять домовой балует под полом? Говорила я, что у нас кто-то живёт, – никто не верит, ещё и коллеги стыдят, что учительница, а суеверная.

Низкая дверь впустила немного света. Тоха приложил палец к губам и махнул Феде рукой: мол, пошли. Он переступил через высокий порог одной ногой, другой. Подождал, пока выберется Федя, медленно затворил дверь, закрыл снаружи на массивную вертушку.

Мальчишки, согнувшись в три погибели, прошмыгнули в дымчато-зелёные кусты живой изгороди, из кустов – на дорогу, и бежать.

– Куда теперь-то? – немного задыхаясь, спросил Федя.

– Давай на нашу базу на дереве! – предложил Тоха.

Они добежали до небольшого пруда в конце улицы, дальше пошли пешком.

А вот и роща, ещё по-майски прозрачная, с набрызганными светло-зелёной краской листьями и яркими жёлтыми островками мать-и-мачехи. В стороне от тропинки, на одной из старых берёз на высоте метров пяти построена база из старых досок, которые разрешил взять Федин отец, местный деревенский священник. Он с семьёй приехал в село Бурундуки, где жил Тоха, семь лет назад по распределению. Тогда общими силами здесь была построена небольшая церковь. Мужики помогли отстроиться и батюшке, отцу Николаю.

Вот тогда-то соорудили и Федя с Тохой своё собственное стратегическое жилище на дереве. Правда, теперь оно стало мальчишкам уже маловато, но там всё ещё хранились бинокль, старая карта, жестяная банка с монетами, крючками, пуговицами и даже обломком ножа.

В домик можно было забраться только по сучьям. Но хоть и болталось на ветках какое-то подобие верёвочной лестницы, была она скорее для антуража.

Одним словом, девчонкам в это убежище вход был заказан: ни одна из них наверняка не смогла бы залезть в святая святых, даже если бы обнаружила это жилище.

Тоха с Федей привычными ловкими прыжками забрались наверх и расположились на полу: Тоха у двери, Федя – у маленького окна с противоположной стороны.

– Тебе не влетит от матери? – спросил Федя.

– Не-а, – ответил Тоха. – Вечером воды в бочку принесу, и порядок. Что ей за меня переживать? Она вон за своих двоечников переживает – ей хватает. А иногда и за отличников. А я что? Думаю, она рукой на меня махнула…

Федя покачал головой, достал из кармана свёрток и положил на полку со словами:

– Вот, НЗ принёс. «Неприкосновенный запас» значит: свечу, спички и сухари. Пригодятся!

Он двинул неосторожно локтем и столкнул жестянку с сокровищами с полки. Жестянка грохнулась, всё рассыпалось.

– Посвети мне! – попросил Федя.

Тоха достал телефон из кармана, включил фонарик, наклонился, подсвечивая тёмный угол. И, пока Федя ползал на коленках, собирая мелкие железяки, спросил ехидно:

– Что, для тебя это до сих пор сокровища? Давай выкинем эту банку! Какой раз падает. Мы уже не малыши, чтоб дорожить всякой дребеденью.

– Нет, – возразил Федя, – это из нашего детства. Представь, будет тебе тридцать лет, откроешь ты эту банку и скажешь: «Эх!» – и пойдёшь совершать подвиги. Например, деньги зарабатывать. Или дом строить. Проснётся в тебе азарт…

– Ха-ха, – перебил его Тоха, – ну ты сочинитель!

– Да ты знаешь, сколько у моего отца таких артефактов?! – не сдавался Федя. Он стал перечислять: – Кораблик деревянный с парусом, самодельный; старинное серебряное кольцо с всадником, распиленное с одной стороны, – так что даже на мой палец как раз будет; АКМ – как настоящий, с прикладом, даже щёлкает!

– «Калаш» – то у него откуда? – удивился Тоха.

– Я допытывался. Говорит, купил, мол, это просто модель… – ответил Федя.

– Всё равно круто. У священника – и кольцо древнее с всадником, и модель АКМ хранится… А ты посмотри, что у нас: монетки какие-то, гайки, крючочки…

– Не какие-то, а старинные. Может, они даже ценные, – возразил Федя.

– Вот у твоего отца сразу понятно, что были приключения и жизнь интересная. А у нас… Скукота! У моего бати ничего из детства не сохранилось – всё сгорело ещё до моего рождения. А теперь у меня и отца-то нет…

– Извини, – тихо сказал Федя.

– Да что, что он дал-то мне? – вздохнул Тоха. – Он не пил только когда я маленьким был. Я даже помню, как он любил меня носить на плечах. Когда в лес ходили или в деревню к бабушке. Помню, страшно было – потому что высоко. А за волосы или за уши папкины ухватишься – здорово! Дух захватывало! Страшно, но ещё хотелось. Я себя супергероем считал, властелином мира!

– Ну ты даёшь! – улыбнулся Федя. – А потом что?

– А потом они с матерью ругаться часто стали. Мне всё время хотелось спрятаться или вообще сбежать куда-нибудь, чтоб ничего не слышать. А потом… отец пить начал. С мамкой они почти не разговаривали уже. Или только переругивались – и отец снова уходил, чтоб новую порцию добавить. Так-то один раз ушёл, а зима была, мороз градусов тридцать. Да и нашли его наутро в сугробе, метрах в ста от дома. То ли домой идти не захотел, то ли не смог уже. Вот и замёрз насмерть, – сказал Тоха.

Мальчишки помолчали. Сокровища были собраны, фонарик на Тохином телефоне ещё горел.

– Зато отец тебе смотри какую фамилию дал! Ка-за-ков, – вдруг сказал Федя. – Благородная фамилия, героическая. Может, твои дальние предки из казаков были. И вообще, если бы не отец, тебя и на свете-то не было бы!

– Да уж! – усмехнулся Тоха.

– Только не фамилия делает человека, а человек фамилию. Это мне отец говорил. Да ты фонарик-то выключи! – вдруг спохватился Федя. – А то нам зарядки на игру не хватит.

– И правда! Что это я? – Тоха быстро выключил фонарик на телефоне.

Сгущались сумерки, в домик через окно проникало всё меньше света.

– Эх, жаль, что мать так рано домой пришла! – вздохнул Тоха. – Уроки не успели сделать. Может, тогда с утра, перед школой сделаем? Если встанем, – усмехнулся Тоха. – Пошли играть!

– Давай!

Мальчишки достали телефоны.

– Сегодня связь хорошая, – отметил Тоха.

– Вообще мы везунчики, – подтвердил Федя. – Ну у кого ещё есть база на дереве, да ещё и на возвышенности? Интернет только тут, наверное, и ловит.

– Угу, – подтвердил Тоха, уткнувшись в телефон. – Слушай, тут новая версия «Страйка» вышла. Только там не боевики, а нечисть всякая – рогатые да хвостатые, оборотни разномастные, лешие…

– Огонь! Давай потестим! – обрадовался Федя.

– Ты за кого будешь? – спросил Тоха.

– Конечно, против нечисти.

– Я тогда тоже.

– Смотри, их даже М-16 не берёт!

– Чёрт, я ранен!

– Уходим! Вон в тот бункер слева!

– А-а-а… – прорычал Тоха. – Их в бункере ещё больше, чем снаружи!

– Тра-та-та! На тебе, на! А, без толку!

– Вот засада! Всё, я убит.

– И я…

Мальчишки хотели сыграть по новой, но тут Тохин телефон, печально моргнув и жалобно пискнув, умер.

– Всё, зарядка закончилась, – констатировал Тоха и спрятал телефон в карман.

– Эх, это всё из-за фонарика, он много жрёт. – Федя тоже спрятал телефон. – Что будем делать? Домой?

– Да неохота, рано ещё. А давай… – начал было Тоха.

– Страшные истории рассказывать! – подхватил Федя.

– Точно!

Мальчишки даже рассмеялись, оттого что подумали об одном.

– Про нечисть! – предложил Федя. – Ты что-нибудь знаешь?

– А как же! – ответил Тоха. – Вот, например, мне двоюродный брат прошлым летом рассказывал.

Тоха смешно насупил брови, сделал страшные глаза и начал рассказывать жутким голосом:

– В одном большом городе жила-была маленькая девочка. Ну, как маленькая – училась в третьем классе. Она добиралась из школы одна на троллейбусе. Ей надо было проехать всего три остановки. И вот однажды зимой их задержали в школе – то ли класс украшать к Новому году, то ли ещё что. И когда она вышла на остановку, было уже темно. На остановке не было ни одного человека! Стоит она, стоит, мёрзнет уже, а троллейбус не идёт! И вообще – ни автобусов, ничего, только машины – жих! – туда-сюда. А телефонов тогда ещё не было, чтоб маме позвонить.

И вдруг едет троллейбус. Как раз нужный номер. Странный такой – чёрного цвета, и в окнах темно. И людей не видно в троллейбусе. Даже водителя она рассмотреть никак не могла! «Ну, – думает, – это из-за того, что окна тёмные. Вот и не видно никого. Лучше всё равно сяду, чем на остановке замерзать». И села. Еле-еле забралась по высоким ступеням со своим тяжеленным рюкзаком. Села, оглянулась – а и в самом деле троллейбус-то пустой! Она подумала: «Может, выскочить?» Но тут двери заскрипели-заскрипели – и захлопнулись.

Поехал троллейбус, а на других остановках не останавливается! Вот и нужную проехали. Девочка – к дверям, барабанила-барабанила, а троллейбус всё едет! Кое-как прошла она вперёд, к водителю – а водителя-то и нет! Пусто за рулём! Девочка как закричит от ужаса, а троллейбус всё едет и едет. Вот за город выехал, там и троллейбусных проводов-то нет. А троллейбус всё едет и едет.

Видит девочка: к кладбищу подъехали. Двери заскрипели-заскрипели – и открылись. А девочка и не знает, что страшнее: то ли в чёрном троллейбусе без водителя оставаться, то ли на кладбище выходить.

– Ну как, вышла она? – спросил Федя.

– Не знаю, – ответил Тоха. – Только эту девочку с тех пор никто не видел – ни мама, ни папа, и в школе она не появлялась больше. С полицией искали – не нашли. А нашли, говорят, потом весной, когда снег таять начал. Около кладбища.

– Уф, хоть и знаю, что сказочки это, а всё равно теперь стану бояться мимо нашего сельского кладбища ходить.

– А я уже боюсь, – усмехнулся Тоха. – Да всё равно хожу, приходится – живём-то рядом.

– И как там Саввиха в самом крайнем доме живёт? Вот уж ей, наверное, страшно.

– Да что страшно! Говорят, она с нечистой силой дружит, чего ей бояться?

– Да ладно! С чего это ты взял? Вроде бабка как бабка. Ну старенькая, ну сгорбленная. Так это же возраст. А что в церковь не ходит, так воспитание, может, такое. Вон, твоя мать тоже не ходит.

– Да про Саввиху всякое говорят… – неуверенно сказал Тоха. – Я точно-то не знаю…

– А что говорят? – выпытывал Федя.

– Что её травки да ворожба от нечистого. Говорят, умеет она видеть, чего другие не видят. Не бывает это так просто. Так мать рассказывала. А больше я ничего не знаю.

– А хочешь, я тебе правдивую историю расскажу? – вдруг спросил Федя. – Я её от отца слышал. Правда бывает в тысячу раз страшнее сказок, даже самых кровожадных.

– Сам-то не струсишь? – усмехнулся Тоха. – Ну давай, люблю я такое: чтоб внутри всё обрывалось.

– Мне батя рассказывал, – начал Федя. – Ему лет восемь тогда было. Все его по-простому Колькой звали. Однажды послал отец его в лес бересту драть с маленьким топориком. Роща недалеко была – всего километра два до неё. Туда-сюда сходить да бересты надрать – не больше, чем на полдня. А был как раз Духов день, большой праздник. Вот идёт отец-то мой, к роще уж берёзовой подходит, видит: старичок сидит с длинной бородой. Но что-то странное в нём, а что – понять не может. Старичок спрашивает так запросто:

– Хочешь, Коля, новые кроссовки?

А батя думает: «Ничего себе, кроссовки уж в лесу предлагают!» А самому-то хочется, он и говорит:

– Хочу, дедушка! А что за них возьмёте?

– Да ничего ценного, – говорит. – А только приходи сюда, вот к этой берёзе, каждый день, как темнеть начнёт. Зарубку тут сделай, словно сок хочешь взять. Вот тебе берестяной туесок-непроливайка для сока. Да смотри, не пропускай ни одного дня, месяц ходи. Пропустишь – худо будет. И не говори никому об этом! А кроссовки на – прямо сейчас бери. Что увидишь – не удивляйся. И каждый день на коре этой берёзы новую зарубку делай, как бы отмечайся.

Лохматый старик достал из мешочка кроссовки – белые с красным, совсем новые, неношеные, с надписью «Адидас» – мечта любого мальчишки! Они ж тогда редкостью были. Впору пришлись!

Батя ботинки старые тут же под берёзой скинул, кроссы надел, зарубку первую сделал, туесок под неё подставил. Пока бересту драл – старичок исчез, а береста в тот раз хорошо сходила со ствола – ровно, крупными кусками.

Вот вернулся он домой, его похвалили за хорошую работу, спрашивают, откуда обувка такая модная. А батя мой и отвечает:

– Да в лесу на ветке висели. Ничейные, значит.

– Нехорошее это дело, – говорит его отец, – не для тебя они висели. Отнеси завтра на место.

Но батя заартачился, говорит:

– И ботинки свои уж наверняка не найду, да и вон какие хорошие кроссовки.

Ну отец его и сдался – разрешил оставить.

На следующий день ближе к вечеру батя собирается снова в рощу.

– Зачем? – спрашивает отец.

– Да я зарубку сделал, может, сок натечёт. Витамины всё же.

– Какой сок? Июнь месяц на дворе, сок-то ранней весной собирают!

А всё равно батя пришёл и трёхлитровую банку принёс.

Дома стали пить этот сок – и отец вообще перестал не то что ругать Колю, а даже замечания делать. И мать во всём с ним соглашается. Ну, батя-то и стал этим пользоваться – всё с друзьями в футбол гоняет, по дому дел не делает, книги все в туалет отнёс – и ничего ему за это нет от родителей. Только видит батя: мать что-то смеяться перестала, сама как кукла механическая – ходит по дому, делает что-то, а ни поговорить с ней по душам, ни слова ласкового не услышать. Отец спать почти перестал – сидит до полночи, потом ляжет, а всё ему не спится. За месяц так усох – аж скулы торчат, кожа серая, взгляд тусклый.

Видит батя: что-то неладное творится. И сам он злой какой-то стал, на родителей даже огрызаться начал. С друзьями перессорился. А ничего поделать с собой не может. «Ну, – думает, – что-то неладное с этими кроссовками. Не пойду-ка в рощу сегодня». Взял да и не пошёл. Но темнеть стало – и ноги сами туда потянули. Голоса страшные в голове слышались: «Иди, не то худо будет! Обещание держи, а то накажем! Кроссовки взял – расплачивайся». Так боролся батя несколько дней, но всё равно ходил к берёзе – принуждали. Только сок стал выливать в поле.

Отец его через несколько дней спать по одному-два часа начал. Тогда батя однажды пошёл, снял кроссовки, связал их шнурками и закинул на ветку берёзы. А сам ботинки свои искать стал. Искал-искал, нашёл в траве, уж жуки-червяки в них поселились. Выкинул он их всех, надел на ноги свои старые ботинки: «Что моё – то моё! А чужого мне и даром не надо!»

Откуда ни возьмись, старичок опять перед ним. Говорит:

– Носил? Носил! Теперь три срока, что носил, расплачиваться будешь. Проценты за отказ большие! Тебе безопаснее было бы обратно их взять.

Батя вдруг понял, что было странного в этом старичке – глаза зелёные-зелёные, как ряска в пруду, у людей таких не бывает. И прямо в глаза не смотрит. Испугался мальчишка ещё больше, перекрестился, да и дёру из леса! А позади – смех громогласный:

– Ха-ха-ха! У-х а-ха-ха!

И правда, ещё несколько месяцев промучились они все из-за этих кроссовок. А бате всё голоса слышались: «Возьми верёвку да ступай к берёзе. Там знаешь, что делать». Или ещё: «Не спи, не спи, а то придём за тобой, земля под берёзой твоим домом станет». Батя говорит, ой что они тогда пережили.

А спасла его знахарка. Отпоила зверобоем, полынью да ещё какой-то травой.

– Что за трава? – спросил Тоха.

– Да я названия не помню. А знахарка говорила, что такая напасть случилась, потому что мальчишку в великий праздник работать отправили.

Когда отец с матерью стали снова воспитывать батю – иногда и ругать да наказывать, если по делу, – ему счастьем это было! Ну и ласка, конечно, появилась в доме. Тепло стало снова, по-человечески. Вот из-за этого всего батя-то мой и стал священником, когда вырос.

– А что, он ведь мог, наверное, у старичка того что-нибудь и ещё попросить, кроме кроссовок? Что кроссовки? Тьфу, ерунда! Вот если бы я повстречал такого волшебника, я бы уж не прогадал! Я бы поторговался с ним!

– Да как ты не понимаешь, что это никакой не волшебник был?! – возмутился Федя.

– А кто же, если волшебство творит?

– Может, леший это был, может, ещё кто. Нечистая сила, в общем. Они все ловят человеческие души на приманку!

– Я бы много отдал, чтобы мать на меня не кричала! – размечтался вдруг Тоха. – Уж я бы не прогадал…

– Дурак ты, Тоха!

– Сам дурак. Ничего ты не понимаешь! Я домой, – Тоха резко встал.

Они молча выбрались из убежища на дереве, молча пошли по тропке в село, держась в отдалении друг от друга. Спорить о жизни больше не хотелось. Каждый, не прощаясь, направился к своему дому.

Тоха зашёл в избу. Мать сидела в стареньком кресле без накидки и перечитывала Толстого. У Тамары Георгиевны – так звали его мать – в этом учебном году были старшие классы, с восьмого по одиннадцатый. И мало того, что в ближайшем будущем им предстояло сдавать выпускные экзамены по русскому, так две девочки выбрали ещё и экзамен по литературе.

– Мам, а что поесть? – спросил Тоха, поднимая крышки пустых кастрюль на плите.

– Картошка вчерашняя в холодильнике, – отозвалась мать. – А если не хочешь, то лапшу себе завари.

Тохе картошка уже надоела. Он включил чайник, пока вода закипала, разломал лапшу в глубокую миску, добавил масло и специи из пакетиков. Залил кипятком.

Через пять минут ужин был готов. Вооружившись ложкой и вилкой для воды и для густой лапши, – Тоха любил именно так – он принялся поглощать свою нехитрую еду. Тепло разлилось по телу, мальчишка улыбнулся, серое облако недавней ссоры с другом рассеялось. Тоха с удовольствием пошёл носить воду в баню.

– Ты сделал уроки? – крикнула ему вслед мать.

– Сделал! – без зазрения совести соврал Тоха.

«Эх, как сейчас с уроками быть? – с сожалением подумал Тоха. – Восьмой класс, задают всё больше и больше. Вдвоём-то легче учиться». У друзей было своеобразное разделение труда: Тоха делал точные предметы и английский, а Федя – остальные. А потом они друг у друга переписывали, немного изменяя домашку для вида. Процесс учёбы был отлажен, чтобы она занимала минимум времени. А теперь из-за этой дурацкой ссоры всё рушилось.

«Ладно, чего там, помиримся, – решил Тоха, – ну подумаешь, не сошлись в чём-то, удобство в учёбе важнее». И он подошёл к колодцу. «Жаль, что отец не успел сделать водопровод», – подумал Тоха.

Громыхая вёдрами, иногда по пути расплёскивая воду, Тоха постепенно заполнил бачок для горячей воды в бане, потом две ванночки. Заодно наносил дров, чтоб завтра этим не заниматься. А в голове у него роились мысли – и все вокруг истории, рассказанной Федей.

«А ведь если всё это правда, – думал он, – от скольких проблем можно было бы сразу избавиться! А что если пойти к Саввихе? Разговорить её, повыспрашивать. Может, она что-нибудь сделает?»

Глава вторая, в которой Тоха понимает, что Федя ему не друг, а соперник

В понедельник вся маленькая сельская школа гудела, как улей. И совсем не из-за предстоящих экзаменов. Все обсуждали только одну новость.

– В нашей-то деревне – да вышку ставят! – не переставали удивляться старшеклассники.

– Вот наиграемся теперь! – Даже началка готовилась нырнуть в глубины Интернета и застрять там как можно дольше.

– Круть, Интернет будет! Заживём! – Ученики все как один ёрзали, подпрыгивали и вертелись на уроках, обсуждая потрясающую новость и норовя выглянуть в окно – посмотреть, что там делают мастера-монтажники.

Замер и осмотр местности провели ещё в конце осени.

– Вишь, карусель какую для ентой нечисти-то делают. И всю местность им теперича как на ладони видать будет, – говорила ещё тогда в магазине бабка Анисья, которой было сто лет в обед.

И действительно, рабочие в синих фирменных куртках с блестящей надписью на спине «Одолень-Сети» не обманули. Через полгода, плюс один месяц – на задержку, а как же иначе! – вышку уже монтировали. Рядом с водонапорной башней, похожей на огромное ржавое опрокинутое ведро, за один день вырос тонкий серебристый металлический столб, середина и верх которого были увешаны какими-то цилиндрами, коробами, антеннами.

«Теперь играть можно будет даже дома! – радовался Тоха. – Ну не одной же учёбой, в самом деле, заниматься!»

Интернет в селе Бурундуки был и до вышки, но только на почте и в кабинете директора школы – с никакой скоростью и с миллионом фильтров – об этом знали даже младшие. Поэтому директора подкупить на ночное сидение в Интернете никто не покушался, да и доисторический комп на почте был никому не нужен. Все, кому надо было, лазили по деревьям и по крышам с телефонами, правда, это было не очень удобно.

На первом уроке математики Тоха обдумывал план действий, пытаясь найти повод заглянуть в дом к Саввихе, и ни на какие разговоры не обращал внимания. На втором уроке литературы он вместе со всеми сдал тетрадь по развитию речи. Но там не было сочинения, он не силён был их писать в одиночку.

Вместо сочинения Тоха начеркал в тетради: «Уважаемая Тамара Георгиевна! Простите, я не смог написать сочинение. Умные мысли так и не пришли».

Да-да, «Тамара Георгиевна»! Мать Тохи строго разделяла школу и дом и не позволяла сыну называть её мамой в школе. Только официальное обращение! Никаких поблажек в оценках. Поэтому по русскому и литературе у Тохи были оценки хуже, чем по другим предметам.

Тоха сел, как обычно, за первую парту. Это самое спокойное место. Только сегодня один – Федя был за последней. И на литературе к нему подсела Яна!

Тоха ревниво покосился на них.

Яна, как всегда, весело щебетала, Федя ей улыбался и что-то рассказывал с умным видом.

В восьмом классе было двенадцать человек, и не заметить этой болтовни Тамара Георгиевна никак не могла. Но она не сделала ни одного замечания! «Почему?» – недоумевал Тоха.

Вместо этого она задавала вопросы классу, игнорируя последнюю парту у окна. Тоха отвечал невпопад и в результате получил трояк.

На большой перемене Федя подошёл к Тохе:

– Ты чего такой хмурый? Ну поссорились, с кем не бывает. Если хочешь, приходи сегодня.

А Тоха и сам не мог понять, что с ним. Янка, что ли, добила его? То она Тохе улыбается, то с Федей сидит за одной партой и мило с ним болтает.

– У меня другие планы на сегодня, – сдержанно ответил Тоха.

– Ну как знаешь, – как ни в чём не бывало махнул рукой Федя. – Ты сочинение-то сдал?

– Сдал, конечно, – ответил Тоха. – Что уж я, сочинение сам не напишу? – Ну не говорить же, в самом деле, что он написал в тетради только просьбу о помиловании?

– Отлично! – обрадовался Федя. – А Яна попросила объяснить ей, как тезисы по истории писать. Она в шесть придёт. Если передумаешь, и ты давай.

«Тоже мне, благотворительный фонд нашёлся», – подумал Тоха, неопределённо покачав головой, и отошёл к окну.

На стекле были видны чьи-то грязные отпечатки пальцев, след от чёрного маркера. Тоха дохнул на стекло – в этом месте вдруг проявился полукруг, начерченный пальцем. Дохнул ещё и ещё раз рядом – и проявилось сердечко. А за окном пробивалась из земли и на деревьях нежная зелень, появлялись тут и там первые одуванчики. Даже небо было особенное – голубое-голубое, мечтательное-мечтательное, с белыми барашками.

«У них будет почти свидание, – думал Тоха, – а я что, стану торчать на своей веранде? Ведь ещё не факт, что Янка Федю выберет, ещё можно побороться!»

Яна была красавицей. Не сказать, что с идеальной внешностью – лицо длинноватое, но при её высоком росте это не бросалось в глаза. Тёмные густые каштановые волосы по пояс, которые она любила носить распущенными, были её главным украшением. Хотя учителя регулярно делали ей за это замечания. Но она отвечала: «У меня от любых причёсок болит голова!» – и продолжала сражать наповал мужскую половину школы.

А глаза! Она умело пользовалась подводкой и густо красила ресницы. И ещё с шестого класса в них появился какой-то притягательный дерзкий блеск и неизменная насмешка, но она умела так опускать глаза, что Тоха отчаялся разгадать её. Каждый взгляд Яны, брошенный в его сторону, повергал его в смятение, радость и будил неведомые и неопределённые надежды.

В прошлом году Федя из угловатого, нескладного мальчишки вдруг превратился в рослого красавца с тёмными вьющимися волосами. Яна явно им заинтересовалась, и с тех пор Тоха никак не мог понять, есть у него шансы или нет.

Кто-то ткнул Тоху в бок, и он очнулся, снова оказавшись среди обычного шума перемены. Он оглянулся. Янка!

– А что, Тоха, делать уроки вместе – это интересно! – подмигнула она и хохотнула. – Приходи! – И Яна, не дожидаясь ответа, взмахнув волосами, быстрым шагом удалилась по коридору.

«Что Федя ей сказал? Почему она меня позвала?» – недоумевал Тоха. Но настроение у него поднялось. Он отвернулся от окна, встал лицом к то и дело пробегающей мимо малышне.

Ему пришла в голову гениальная мысль: «Если Федя всегда улыбчивый, радостный, у меня пусть будет, наоборот, таинственный и загадочный вид, бледное лицо, задумчивый взгляд и… синяки под глазами. – Тоха даже улыбнулся от своей придумки. – Посмотрим ещё, по кому станет сохнуть Янка, по мне или Феде».

Дело портило одно: Янка любила красиво одеваться и уж точно не была скромной простушкой, которую деньги не интересуют. Федина семья жила небогато, но в достатке, и дом у них был новый, а вот Тоха… Зарплата у Тохиной матери была небольшая, денег ни на что не хватало. Из приличной одежды у Тохи было две рубашки и одни брюки, которые стирались в выходные. А Тохина мать уже третий год ходила в школу в трёх платьях по очереди. Но ей, казалось, было всё равно. Дома тоже постоянно что-то выходило из строя и требовало денег: то раковина треснула – пришлось купить простую алюминиевую, то зеркало, что висело на стене, разбилось – купили обычное настольное, то ещё что.

«Как же осточертело жить в нищете! – Тоха даже стукнул кулаком по подоконнику. – А у меня пока ни образования, ни профессии. Хотя… Ведь можно же что-то придумать. Не все же разбогатели благодаря профессии».

На остальных уроках Тоха сидел, рисуя на листке в клетку вензели, круги и закорючки. Он думал. После уроков он сам подошёл к Феде. Предложил ему:

– Пойдём посмотрим, как вышку делают.

– Отличная идея! Заодно спросим, когда её запустят в работу.

– И можно будет резаться в игры даже дома, – довольно сказал Тоха и в шутку толкнул Федю плечом. Тот раскрыл ладонь, и они скрепили примирение звучным хлопком.

Когда Тоха вернулся домой, мать сидела в кресле и проверяла тетради. Иногда она что-то бормотала под нос, комментируя написанное или читая вслух. Только-только Тоха, даже не переодевшись в домашнее, взялся за разогретые рожки с яйцом – она открыла его тетрадь по развитию речи.

– Это что такое? – поднялась мать с кресла с раскрытой тетрадью в руке. – Это что такое? Ты думаешь, если мать учительница, то можно и не учиться, что ли? Просто так тебе всё нарисует?!

Тоха даже попятился от матери с тарелкой в руках. В таком гневе он её давно не видел.

– Мам, ты что? Я же пошутил. Я напишу, просто именно в тот день я правда не смог.

Но мать не оценила шутки.

– Шутка – это то, что делается или говорится не всерьёз, а ради развлечения и веселья, – процитировала она толковый словарь. – А у тебя это – издевательство, лень и неумение взять себя в руки и усадить за стол! – Она продолжала наступать, размахивая перед Тохой его тетрадью. – Вырос дылдой, а ума не видно! – Мать замахнулась тетрадкой. – Позор на мою голову! Да у тебя все оценки, наверное, липовые!

Тоха попятился ещё, наступил на что-то, чуть не упал, но вот тарелка с рожками всё-таки выпала из рук, противно брякнув.

Мать как-то сразу вдруг успокоилась, тихим, но твёрдым голосом сказала:

– Бери веник и тряпку. Уберёшь – сразу садишься за сочинение. При мне. И пока не напишешь – никаких дел, друзей, погулять и прочего. Всё ясно?

– Ясно, – пробурчал Тоха.

У него на глаза навернулись слёзы, и он ничего не мог с этим поделать. Тоха подметал, сгребая рожки в совок, вытирал пол, наклонившись как можно ниже. Уф, отпустило. Он исподлобья взглянул на мать, она на него даже не смотрела.

Вздохнув, Тоха вымыл руки и сел за стол – писать это разнесчастное сочинение. Какие там темы? Тоха выбрал одну из трёх. Он сидел, покусывал кончик ручки. Слова не шли. Минут через пять мучений Тоха только-только начал писать первые два слова, как мать хлопнула ладонью по столешнице:

– План! Где план?

«Да зачем этот план?» – подумал Тоха, но возмутиться вслух не рискнул. Он послушно написал в черновике цифры: 1, 2, 3.

Мать закатила глаза:

– Один, два, три – это план для второго класса, ну максимум для пятого! Ты – в восьмом, понимаешь? В восьмом! И план у тебя должен быть сложный!

«Да он и так для меня чересчур сложный. Я не знаю, что писать ни в сочинении, ни в плане», – подумал Тоха и перечеркнул написанные цифры.

– Так, спокойно, – скомандовала себе Тамара Георгиевна, уже принимая роль учительницы, а не матери. Она несколько раз глубоко вдохнула-выдохнула, взяла ручку с красной пастой и принялась объяснять, задавать вопросы, подводить к мыслям сына, как самого последнего двоечника.

Тоха сначала ничего не понимал – между ним и матерью как будто стояла стена, через которую не могло пробиться ни одно объяснение. Но постепенно, видя, что мать на него больше не кричит, Тоха успокоился, и стена пропала, дело пошло.

– Не надо писать техническими словами. Пиши человеческим языком, – то и дело напоминала ему мать, поглядывая на то, что он пишет.

Через два часа черновик был готов. Тоха взглянул на часы. Было полседьмого.

– Чёрт! Чёрт! – Тоха выскочил из-за стола. – Мам, мы должны были с Федей встретиться. Мам, можно я пойду?

– Вот твоя благодарность! – проворчала мать. – Я из-за тебя тетради недопроверила, к урокам не подготовилась, а ты… Ладно уж, иди, придёшь – перепишешь на чистовик. Сегодня же! – на всякий случай уточнила она.

– Хорошо! – И Тоха выскочил из избы, на ходу просовывая руку в рукав куртки. Он сообразил, что в спешке забыл тетрадь по истории – ведь они собирались конспектировать что-то. «А, ладно, поздно возвращаться», – подумал он. Но тут ему в голову пришла другая, более страшная мысль: «А вдруг они там уже целуются? У Феди же есть своя комната!» Тоху даже прошиб холодный пот. Он вдруг остановился. «И зачем я туда пойду?»