Buch lesen: «Город украденных улиц»
Неожиданная экскурсия. Пролог
Все дороги ведут до Рима,
И по каждой можно проехать мимо.
Станислав Ежи Лец
Мэри Пустякова сидела на кровати за книгами, попеременно то скучая над медицинскими справочниками, то листая потрепанный рыцарский роман. Головная боль мигрировала от правого виска к левому: в этой просторной квартире, арендованной каким-то чудом за скромную цену, подчас не удавалось толком отдохнуть, потому что улица, на которую выходили оба окна, была слишком шумной. Гудки экскурсионных автобусов лишали покоя с шести утра до полуночи, и постоянная бессонница частично объясняла дешевизну этого прекрасно обставленного, комфортного жилья.
Огибая большую лужу, нежданно-негаданно возникшую на тротуаре, изрядно промокший человек обсуждал с кем-то по телефону египетские древности.
– Вы мне проверьте отчетность по мумиям крокодилов, – строго выговаривал он в трубку начальственным тоном. – Их было тринадцать, а у вас по бумагам выходит на одну меньше. Если я узнаю, что этот крокодильчик уплыл на черный рынок, уволю всю вашу контору.
Его голос проникал в комнату сквозь плохо прикрытое окно: сердитый, но тем не менее звучный и приятный, он стелился поверх шлепков редеющих капель, падавших с карниза, и шуршания тугих водяных струй, вылетавших из-под колес автомобилей.
– Погоди, у меня вторая линия. И тебе не хворать. Ну что ты мне опять про этот дом! Тебе ведь просто нужно вникнуть в суть конфликта. Сантехнику два раза меняли, два, повторяю тебе. А суть вот в чем: у твоего драгоценного дома номер пятнадцать аллергия на карри, поэтому он и выживает с улицы индийское кафе всеми правдами и неправдами. Или кафе закроем, или вас будут топить каждую неделю, выбирай.
Все-таки плохо жить на первом этаже.
Мэри отложила книгу и, сделав несколько шагов по антикварному исфаханскому ковру, закрыла окно, не желая слушать продолжение телефонной беседы, а затем повернулась к маленькому полукруглому бассейну с искусственными кувшинками. Она окунула в воду носовой платок и прижала к пульсирующему виску.
Когда боль чуть утихла, девушка начала складывать в сумку листовки – две сотни объявлений о пропаже брата, студента медицинского университета, который исчез десять лет назад. Мэри все еще не теряла надежду его найти; аккуратно рассовывая разноцветные бумажные прямоугольники по карманам спортивной сумки, она раздумывала о том, что еще ни разу не вешала объявления в Японском квартале, – через который, кстати говоря, частенько идут студенты-медики, учиться иглоукалыванию на Пекинскую улицу.
Ее объявления очень быстро заклеивали другими или срывали, поэтому каждое воскресенье она вешала их заново, обходя квартал за кварталом, пока не падала от изнеможения. На одной из испанских улиц ее угораздило повздорить с дворником из-за какой-то ерунды, и мстительный старик пригрозил сообщить в муниципалитет, что она якобы лепит свои бумажонки на севильские особняки семнадцатого века. Это было вранье, она не трогала здания, но дворнику, который исправно следил за порядком в Испанском квартале уже много лет, могли и поверить.
Вдруг трель дверного звонка оторвала ее от раздумий.
Мэри боязливо высунулась в прихожую: она никого не ждала. На ней была уютная пижама, а в квартире царила суббота с ее маленькими послаблениями вроде неубранной постели и немытых кофейных чашек.
Повторное дребезжание звонка разрушило слабую надежду, что это ошибка: за дверью находился нежданный визитер, энергично давивший на кнопку.
Мэри бесшумно приблизилась к двери и посмотрела в глазок: на лестничной площадке стояла девушка в бежевой шляпке-таблетке с плюмажем из перьев цапли и в платье старинного кроя, а за ней – вот сюрприз! – десяток школьников, примерно двенадцати лет от роду, в дождевиках и с зонтами, с которых обильно капала вода. Все они, как один, вопросительно пялились на глазок.
– Я вас не знаю, – неуверенно сказала Мэри, чувствуя, как ее охватывает беспричинная паника. – Вы, наверное, ошиблись дверью. (Она жила в квартире всего две недели. Возможно, гости пришли к бывшим арендаторам?)
– Откройте, это неожиданная экскурсия, – вежливо произнес голос за дверью – спокойный, уверенный, с вкраплением надменных ноток.
– Кто? Что?
Ответом ее не удостоили.
– Послушайте, это квартира, а не музей, какая еще экскурсия? – Мэри переминалась с ноги на ногу.
– У нас мало времени, мы и так долго ехали по раскисшей дороге из фольклорного заповедника, – голос за дверью становился все менее дружелюбным.
Гостья извлекла из сумки какую-то карточку с мелким текстом и печатью в виде эдельвейса и подняла повыше. Очевидно, Мэри демонстрировали некий документ, что-то вроде удостоверения, которое все равно не было возможности разглядеть в дверной глазок как следует.
И вдруг – о, непредвиденный ужас! – в замке стал напористо поворачиваться ключ. Девица в странном наряде деловито и спокойно открывала дверь чужой квартиры. Мэри замерла, на секунду понадеявшись, что это все же какая-то ошибка и ключ не подойдет к замку (параллельно успев конфузливо подумать, что сейчас полдюжины человек увидят ее в пижаме), но через секунду стало ясно, что дверь сдалась на милость захватчиков – девушка вынуждена была отступить вглубь жилища.
В прихожую ввалились дети, и квартира заполнилась довольным гудением голосов. Школьники по-хозяйски разулись и стали небрежно цеплять на вешалку целлофановые дождевики, прямо поверх нарядного, тщательно выглаженного плаща Мэри.
– Зонтики на кухню, чтобы просохли, – приказала барышня в шляпке. Мэри в бессильном изумлении таращилась на нее: на бежевой груди болталась табличка «экскурсовод первой категории»; имени, правда, не удалось рассмотреть, только букву А, напечатанную готическим шрифтом и оттого смахивающую на выгнутую кошачью спину. Между тем дети уже лились стремительным ручейком на просторную кухню – то и дело раздавался лопающийся звук раскрывающихся зонтов.
– Что вы делаете?! – Мэри замерла на пороге, разглядывая десяток разноцветных зонтиков, отрезавших дорогу к плите и холодильнику. Кто-то из юных экскурсантов бросил рюкзак прямо на стол, и, пока обитательница квартиры с нарастающим ужасом созерцала изменения в кухонном ландшафте, девица в бежевом уже раздавала детям фирменные фонарики с желтым эдельвейсом и специальную обувь на нескользящей подошве. Увидев эту экипировку, Мэри окончательно перестала что-либо понимать.
Что можно исследовать в ее квартире при помощи фонарика, ну разве что кладовую в два с половиной квадратных метра?
Между тем пернатая девица прицыкнула на двух детей, предпринявших попытку поживиться на кухне фигурными пряниками и вишневым изюмом.
– Не трогайте чужие вещи, – предупредила экскурсовод и преспокойно отправилась в спальню, служившую по совместительству гостиной, и тут же, нарушив собственное распоряжение, опустилась на колени и принялась энергично скатывать в трубочку старинный ковер.
Так за одну секунду Мэри перестала быть хозяйкой жилья, оплаченного за шесть месяцев вперед; девушка стояла разинув рот, разглядывая этот странный мираж, вторгшийся в безмятежное течение субботнего дня. Ее взгляд перебегал от детей, которые уже успели устроиться на креслах, стульях и полу, к вычурно одетой визитерше, скользя по сложному абрису замысловатого платья и невольно проваливаясь в глубину роскошных темных гранатов ее ожерелья. В душе у Мэри еще теплилась надежда, что она все-таки задремала над томиком «Романа о Розе» и видение сейчас растает.
Но нет: дети и несуразная барышня в перьях отказывались исчезать. Девица закончила манипуляции с ковром, и Мэри увидела, что под ним обнаружилось что-то похожее на дверь. Незнакомка извлекла из кармана связку ключей, выбрала из них самый изящный, с навершием в виде цветка, и не без усилий отперла замок.
В открывшемся черном квадрате луч фонаря высветил лестницу с перилами, уводящую в холодную густую тьму.
– Приготовить фонарики, – скомандовала девица.
Дети дисциплинированно и проворно начали спуск; их блестевшие от дождя головы исчезали в подземелье одна за другой, будто кто-то неспешно опускал бусы в бездонную шкатулку.
Экскурсовод спускалась последней, без труда управляясь с полами театрального наряда. Раздраженно взглянув на подошедшую к люку Пустякову, она сказала:
– Вам нельзя, дорогая. – Хотя девушка и не собиралась следовать за ней.
Рука в атласной перчатке цвета шампанского захлопнула дверь; звякнула щеколда, и сразу же наступила идеальная тишина.
Только капли с карниза все еще глухо шлепались на подоконник.
Мэри ошарашенно стояла возле люка, не зная, что делать: то ли позвонить в полицию, то ли дождаться возвращения неожиданных экскурсантов. Однако совершенно очевидно, что девица в шляпке была здесь не в первый раз, и это обстоятельство заставило Мэри не торопиться с решительными действиями.
Пока непрошеные гости исследовали подземелье, Пустякова переоделась в брюки и рубашку, пригладила непослушные вихры коротко стриженных волос, заварила чаю и устроилась в кресле прямо напротив загадочной двери.
Примерно через полтора невыносимо долгих часа дверца люка распахнулась снова: Мэри невольно вздрогнула, отставив в сторону чашку. Первым из черного квадрата вынырнуло перо цапли (и не боится ведь сломать), прямое и чуть торжественное, потом крохотная шляпка, приколотая шпилькой на пышную прическу, а затем и строгое лицо. Мэри хотела что-то сказать, но незнакомка, усевшись на пол перед люком, отстегнула от пояса небольшой рупор и гаркнула во тьму:
– Эй, поживее там, нам еще нужно успеть в луарские замки, а они закрываются в пять.
Снова комната наполнилась детьми, уставшими, но довольными. Некоторые бесцеремонно попытались усесться на кровати, так что Мэри едва успела их согнать.
– Быстрее, замок Веррери уже наверняка нас заждался, – торопила детей экскурсовод. – Собирайтесь. Эй, что вы там забыли в этом бассейне? А ну, живо, не рассиживаемся, все на выход. – Девица, к облегчению Мэри, указала школьникам на дверь.
– Я устала, я чаю попить хочу,– вдруг заканючила одна из девочек.
– Ах так…
Барышня в шляпке сурово свела брови и притворно-сочувственным тоном произнесла:
– Вы оставайтесь, конечно, чаевничайте. Но только учтите: нытиков на экскурсию «Галопом по Европам» не берут.
Аргумент неожиданно подействовал, и школьница покорно поплелась в прихожую, где уже одевались остальные.
Через несколько минут в квартире снова стало тихо и пусто, как будто и не было ничего. Мэри выглянула во двор: дети, перепрыгивая лужи, устремились к синему с желтым эдельвейсом экскурсионному автобусу, а хохлатая барышня о чем-то переговаривалась с водителем, оберегая свою шляпку от мелкой мороси куполом зонта, гармонировавшего по цвету с нарядом. Кажется, совершенно никто не был пристыжен тем, что ее субботний покой нарушен, пол варварски затоптан, а красивые диванные подушки хаотично разбросаны по комнате. Спасибо, что хотя бы ковер расправили и вернули в прежнее состояние.
Мэри вышла на лестничную площадку взбешенная и раздосадованная, с твердым намерением идти писать заявление в полицию. По пути она столкнулась с соседкой.
– Погода сегодня не задалась, верно? – спросила ее женщина, отряхивая капли с зонта. Ее руки были слегка выпачканы оранжевым лаком: она работала реставратором мебели.
Мэри поделилась с ней кошмарным событием.
– Целый табун невоспитанных школьников, – пожаловалась она и сообщила о своем желании поставить в известность полицию.
– Не нужно, – засмеялась соседка. – Перья на шляпе, и вообще выглядит так, будто из девятнадцатого века сбежала? Так вот, ты ничего не добьешься, это дочка мэра, Альциона. Никто и слушать не станет. Это она тебя пожалела, нищую студентку, ведь квартиру хозяйка сдала в обход закона. Если Альциона не будет чинить препятствий твоему проживанию здесь, то считай это крупным везением, ведь до медицинского отсюда рукой подать, и цена мизерная. Ну, придется терпеть небольшие неудобства, поскольку живешь аккурат над экскурсионным объектом. Я уж не стала тебя заранее расстраивать.
Мэри вернулась в спальню и повалилась на кровать почти без сил.
Так вот почему эту квартиру, с просторной лоджией, укрытой с одного боку пышным глянцевым плющом, с фарфоровыми чашками толщиной в яичную скорлупку, из которых так боязно было пить чай, с освещением, повиновавшемся хлопку в ладоши, и нарядным сквером с декоративными тыковками и петуньями под окнами, ей сдали за символическую плату…
Мэри трезвонила хозяйке всю неделю, но та не брала трубку.
Когда девушка наконец дозвонилась, то владелица исфаханского ковра и слушать ее не стала.
– Я же говорила, что будет немного шумно, – с ленивой злостью ответила хозяйка.
…Каждую субботу неожиданные экскурсии маршировали теперь по квартире Мэри, и с этим решительно ничего нельзя было поделать.
Дом купца Иголкина
Здравствуй, мой давний бред,—
Башни стрельчатый рост…
Осип Мандельштам
Крепкий двухэтажный бревенчатый особняк готовился к отходу в иной мир. Дом, принадлежавший некогда купцу второй гильдии Иголкину, с великолепными наличниками – в языческих петушках и восьмиконечных звездах, нанизанных на гирлянду стилизованных лилий, – собирались сносить.
Он прожил без малого сотню лет и все еще не утратил былого очарования: стоило лишь заново искупать в пунцовой краске ромбовидные солнца над окнами, починить крышу с затейливыми печными трубами, поправить вросшие в землю ворота, – и он снова ловил бы на себе восхищенные взгляды прохожих.
Напрасно зима прицепила ему роскошные эполеты из хрустальных сосулек и выстлала серебряным снегом крышу, будто призывая полюбоваться, как он хорош; судьба особняка была решена.
В Семизвонске осталась едва ли дюжина исторических зданий. Почти все старинные дома уничтожили, а улицы заковали в бетон. Теперь бал правили многоэтажные дома,– ведь стоимость квадратного метра земли в городе, где без труда можно было найти работу на процветающем никелевом предприятии, приближалась к цене квадратного метра чистого золота, усеянного редкими бриллиантами.
Подросток лет тринадцати стоял неподвижно: он разглядывал особняк и беззвучно с ним прощался. Позавчера несколько лучших фотографов, приглашенных им, сделали множество снимков купеческого дома в разных ракурсах, но он все никак не мог отвести взгляд от деревянных кружев.
– Хватит уже, пора ехать. Особняк просто разбирают. Его отвезут на специальный склад, потом соберут заново. – Мать, раздосадованная упорством сына, тянула его обратно в машину рукой, закованной в безумно дорогие браслеты. – Ты видишь римские цифры на бревнах?..
Мальчику казалось, что окна с красными веками наличников похожи на заплаканные глаза. Неожиданно крупная сосулька оторвалась от карниза и с грохотом обрушилась на машину. Через секунду автомобиль снялся с места и исчез за поворотом, увозя подростка в клубящуюся холодным туманом январскую даль.
Двое мальчишек (один – сын никелевого магната Темирханова, а другой – главного архитектора города Чернышова) последние три года по два раза в неделю взбирались на крышу купеческого особняка – по удобным водосточным трубам с витыми приступками, будто кем-то любезно размещенными для более комфортного восхождения.
Когда они оказались здесь впервые, их целью было срисовать необычную трубу в виде дракона с раздутыми ноздрями, разинувшего пасть и таращившегося в небо, словно собиравшегося проглотить чуть подрумяненные закатным солнцем облака, – и еще щегольский деревянный конек и навершия декоративных башенок.
Когда они оказались здесь впервые, их целью было срисовать щегольский деревянный конек, навершия декоративных башенок и необычную трубу в виде дракона с раздутыми ноздрями, который широко разинул пасть, будто собираясь проглотить чуть подрумяненные закатным солнцем облака.
Устроившись поудобнее, они развернули свои толстые альбомы с сотнями набросков и эскизов, как вдруг оба, глянув на улицу, уже накинувшую кокетливую золотистую вуаль августовского вечера, поняли, что не узнают ее.
Бестолковые невзрачные дома из бетона и стекла исчезли, уступив место деревянным и каменным особнякам в старинном вкусе.
Жужжание автомобилей сменилось стуком лошадиных копыт, а публика на тротуаре оказалась одетой в театральные наряды, лишенные, правда, надуманности и еще не наглотавшиеся пыли гримерок.
Мальчишки сидели какое-то время в оторопи, разглядывали изысканный шрифт магазинных вывесок, потом привстали и встряхнулись, пытаясь сбросить с себя наваждение, но ничего не поменялось. Вокруг крыши сколько хватало глаз разлился девятнадцатый век. Несколько обветшалых особняков, затерянных среди бетонных зданий, теперь выглядели значительно новее, из труб неспешно бежал дымок, намекая на вечернюю трапезу, а многоэтажные дома, еще утром покрывавшие деревянных соседей презрительной тенью великанов, испарились без следа.
Десятки вечеров провели они здесь, прогуливая школьные занятия и вызывая родительский гнев, перенося на бумагу старинный квартал, не упуская ни одну из тысячи деталей, рисуя дам в причудливых платьях, отделанных игольным кружевом, мальчишек, торгующих пирожками с вязигой, и лавочки, набитые заманчивыми жестяными шкатулками с чаем и печеньем.
И вот теперь этого дома больше не существовало в природе. Он ушел в рай для деревянных построек – если таковой, конечно, имеется.
Гибель особняка оказала неизгладимое впечатление на этих двух пареньков, которые уже совсем скоро превратят Семизвонск в самый необычный город на земле.
Рустем Темирханов – разумеется, если отминусовать от него баснословные капиталы отца, – не представлял из себя ничего из ряда вон выходящего; Евгений Чернышов, напротив, был одарен всяческими талантами.
Начать хотя бы с того, что с детства он отличался сообразительностью; уже в пять лет, когда бабушка пересказывала ему разные истории из Ветхого Завета, мальчик резонно заметил, как Иисус Навин мог остановить солнце над Гаваоном, если оно и так не движется. Старушка не нашлась что возразить и впредь стала более осмотрительной в выборе сюжетов. Отца он озадачил вопросом, отчего в летописи Киев назван матерью городов русских; в 12 лет, когда в школе проходили курс мировых религий, он невинным тоном осведомился, почему христиане с таким энтузиазмом ждут Страшного суда, если души после смерти сразу распределяются в ад или рай, а чистилище – лишь неуклюжее изобретение богословской мысли тринадцатого века? Не для того ли его, собственно, и придумали его, чтоб прикрыть брешь в логике?..
В общем, он все подмечал и ко всему придирался, но самый болезненный вопрос так никому и не задал: почему у греков, столь искусных в архитектуре, не нашлось музы-покровительницы этого благородного ремесла, в то время как литературу, например, опекали целых шесть мифических полубогинь?
Главной страстью Чернышова, как можно догадаться, была как раз архитектура, столь незаслуженно брошенная античными божествами на произвол судьбы. Он хотел стать архитектором, да не каким-нибудь заштатным, а самым лучшим; у него имелись к этому большие способности. Правда, была у юноши одна странность, которая беспокоила родных – его частенько заставали говорившим с самим собой. Родители несколько раз показывали отпрыска докторам, но те не обнаружили никаких признаков сумасшествия.
Как выяснилось намного позднее, он общался вовсе не с собой, а с окружавшими его домами. Все началось с диалогов со стенами собственной комнаты, потом он научился слышать и весь дом в целом; через какое-то время мальчик уже уверенно болтал со всей улицей.
Чернышов обладал врожденной способностью разговаривать с камнями и не только с ними: песок, глина, металл – все, что относилось к стихии земли, выходило с ним на контакт. Дерево и бетон тоже были слышимы, правда чуть более глухо.
У стен есть уши – эта набившая оскомину поговорка обрела для будущего архитектора иное значение. Не только уши, но и язык, и сердце – оказывается, дома не были этим обделены. Другой вопрос, что основная масса людей не умела их слышать; но у Чернышова, как видно, получалось.
Замкнутый и необщительный с людьми, со зданиями он обнаруживал удивительную говорливость. Все начиналось как невинное озорство, и никто даже отдаленно не мог предположить, в какую масштабную авантюру все это выльется со временем.
Смекнув после нескольких визитов к доктору, что все остальные представители рода человеческого не обладают подобной чувствительностью, Чернышов стал общаться со зданиями только тогда, когда его никто не слышал. Свой секрет он поведал лишь ближайшему другу, с которым вместе учился в школе. Тот безоговорочно в эту способность поверил, уже тогда уловив в ней возможные выгоды. Чернышов был рад такому пониманию, и начал без стеснения здороваться при Темирханове с мраморными ступеньками школы, по которым приятели поднимались каждый будний день.
Собственно, на крышу дома купца Иголкина они попали тоже благодаря Чернышову. Евгения пригласил сам особняк, решив раскрыть свою тайну перед двумя мальчишками, которые так не походили на всяческий уличный сброд, царапавший ему бока гвоздями и битыми стеклами. Интеллигентные, причесанные, с альбомчиками для рисования в заплечных чемоданчиках, – дом постарался оказать этим молодым людям самый радушный прием. Он вел себя, можно сказать, по-отечески, приглядывал за ними, когда юнцы карабкались на крышу: их руки и ноги будто липли к трубе, исключая саму возможность падения.
Гибель особняка сделала этих юнцов жестче, циничнее и, как выяснилось позже, подтолкнула к противоправным деяниям.
Евгений, уже твердо решивший поступать на архитектора, поначалу и не предполагал истинную глубину своих способностей. Он вообще не придавал особого значения болтовне с домами, но после его поездки во Францию все переменилось.
Это был его первый вояж за границу: по окончанию школы отец Темирханова оплатил двум друзьям тур по Европе длиной в полгода с посещением всех основных архитектурных достопримечательностей, – втайне надеясь, что парни выкинут из головы этот трухлявый дом, за который они не переставали его упрекать. А может, и вообще забудут свои чудачества и устроят на отдыхе приличные их возрасту попойки и кутежи.
Его расчеты не оправдались ни на йоту: наши герои, тщательно отгладив рубашки, бродили по историческим центрам городов, зарисовывая всевозможные соборы, дворцы и просто красивые здания, восхищаясь их утонченностью и ведя мудреные, не каждому понятные беседы, – в том числе и о погибшем особняке.
Все началось в Шартре. Проведя неделю в Париже, юноши направили стопы в городок на реке Эр, желая увидеть местный Нотр-Дам. Он был знаменит на весь мир своими двумя башнями, выстроенными в совершенно разных стилях.
Древний собор по-стариковски дремал на солнышке, пока молодые люди переносили в альбомы контуры скульптур с портала восьмисотлетней давности. И тут Чернышов невзначай осведомился, как здоровье у почтенного сооружения.
Собор решил, что парнишка шутит, но, к своему удивлению, обнаружил, что дерзкий
юнец расслышал его ответ. Тут уж шедевр ранней готики пришел в восторг и начал болтать с ним о чем ни попадя, и в итоге Темирханов, потеряв собеседника, даже немного разозлился.
Тогда Евгений, видя, что здание истосковалось по общению, оставил приятеля в гостинице и явился на соборную площадь ночью. Сначала юноша пытался выяснить, является ли подлинником вуаль Девы Марии, хранящаяся в шартрском Нотр-Даме с незапамятных времен; собор отвечал уклончиво; и вдруг слово за слово Чернышов в шутку предложил ему сдвинуть на несколько градусов витражную розу на западном фасаде. Он потом и сам не мог вспомнить, зачем это ляпнул. Вопреки его ожиданиям собор отнесся к глупой просьбе серьезно и сказал, что готов не только розу сдвинуть, но и шляпу снять перед столь способным молодым человеком, если бы таковая у него имелась.
Чернышов посмеялся и настоял на розе; ему все это казалось лишь забавой. Но на следующее утро, придя к готическому зданию, юноши застали перед ним толпу всполошившихся людей – работников собора, а также экстренно вызванных искусствоведов, историков, полицию и иных ответственных лиц. Витражная роза на фасаде повернулась вокруг своей оси на несколько градусов, – рисунок, разумеется, сместился.
В тот день исторический памятник закрыли для посетителей, отдав его на растерзание целой куче экспертов, которые так и не смогли объяснить, что послужило причиной столь невероятных изменений.
Следующей ночью Евгений попросил собор вернуть все на свои места и почти сразу же, растолкав спящего Темирханова, во всем ему признался. Приятели сбежали из Шартра на ночном поезде, следовавшем в Лион, – как будто кто-то мог заподозрить их вину!
У Чернышова бешено колотилось сердце: он вовсе не ожидал, что столь древний, умудренный опытом собор воспримет его вздорную шутку абсолютно серьезно.
Вернувшись в родной город, они, успокоившись, с восторгом вспоминали о своих проказах.
– Навел ты шороху, – хохотал Рустем: здесь, в Семизвонске, все произошедшее казалось не более чем причудливым сном.
Следующим летом Чернышов отправился в Европу один – его друга нежданно-негаданно настигла любовь, и он на некоторое время утратил интерес к архитектуре.
Пока его младший приятель куролесил во Франции, Рустем встречался с девушкой из деревни, которая впоследствии стала его женой. Родственники, конечно, чинили препятствия неравному браку, но как-то вяло, и через полгода окончательно смирились. Девица быстро свыклась с жизнью в богатом семействе и даже переменила казавшееся ей невзрачным имя Наталья на Натэлла.
Еще через год в Страсбурге Чернышов задумал свое первое преступление, а именно: похищение небольшого фахверкового особняка. Такие дома нравились ему до безумия, но ни про какую кражу он поначалу и помыслить не мог; так получилось, что дом, в общем-то, сам склонил его к беззаконию. Фахверковая обитель торговца английским сукном простояла на этой улице пять веков, но ни разу ей не доводилось встречать человека, способного услышать и понять ее каменную боль, скопившуюся за столетия и глубоко запрятанную в грудной клетке из деревянных балок.
Чернышов, прогуливаясь по средневековой улочке, без всякой задней мысли осведомился у симпатичного здания, как его дела. Дом с минуту озадаченно молчал, но потом обрушил на юношу целую лавину жалоб – что он уже давно ждет, когда мэрия обратит наконец на него внимание и подлатает различные изъяны, которыми он обзавелся за последние несколько десятков лет.
В разгар беседы начался дождь; узнав, что юноша – архитектор, дом как будто плакал дождевыми каплями и просил не покидать его.
Чернышов довольно сердито ответил на эти надоедливые излияния:
– Не переселяться же мне в Страсбург из-за вашего каприза.
Тогда дом попросил забрать его к себе, в тот дивный край, где живут столь прекрасные молодые люди, которые относятся к домам с уважением, а не как к бессловесной скотине, годящейся только для обслуживания людских нужд. Дом льстил, пресмыкался и пел дифирамбы юнцу; он как будто вцепился в Чернышова и в итоге выбил из него обещание увезти его с собой в Россию.
С тяжелым сердцем Евгений вернулся в Семизвонск и выложил все Темирханову.
– Ну и дурак же ты, зачем наобещал, – ответил тот. – Да забудь про этот трухлявый дом. Тоже мне, гусь страсбургский. У него крыша съехала на старости лет, а ты и уши развесил.
Прошло три года; Темирханов унаследовал все состояние своего отца, возглавив никелевую империю, и вдруг сам поднял забытую тему с фахверковым домом.
– Все думаю, почему бы не вывезти этот домишко втихую? Да ведь только рано или поздно найдут его здесь, пусть и не сразу, – посетовал Рустем.
– А мы заменим его копией, – неожиданно предложил Чернышов. – Поверь, неотличимой копией.
Приняв роковое решение, они приехали в Страсбург вдвоем. Бывшая резиденция суконного торговца уже и не чаяла увидеть юношу, посчитав его лжецом и пустобрехом. Заговорщики обсудили детали; дом решил прикинуться больным и имитировать внезапное разрушение. Действительно, за какой-то месяц он стал усиленно изображать обветшание и обвалил для пущей убедительности кусок крыши. Хозяева особняка поспешно съехали к родственникам; мэрия наконец обратила на страдальца внимание и отправила к нему на помощь целую толпу реставраторов. Меж тем, за городом, в специально арендованном большом гараже, в разобранном виде уже лежала копия дома, изготовленная так мастерски, что могла обмануть самых квалифицированных архитекторов, историков и искусствоведов.
Чернышов достиг полного сходства с оригиналом при помощи каких-то непостижимых, почти магических манипуляций – в своей лаборатории в Семизвонске он изготавливал особые растворы, в которых вымачивал деревянные балки, чтобы состарить их на необходимое количество лет, потом колдовал с загадочными порошками и притирками, создавая запах времени. Таких фахверков Евгений мог налепить хоть сотню в родном городе, но его держало слово, которое он столь необдуманно дал старинному особняку.
Дом, между тем, разрушался все больше и больше, – он разваливался просто на глазах; в группе специалистов, мобилизованных для его спасения, одна треть была подкуплена Темирхановым. Никелевые гонорары заставили людей молчать, и ночь за ночью старые детали заменялись на новые.
Опуская подробности транспортировки, просто скажем, что уже через несколько месяцев здание появилось на окраине элитного поселка под Семизвонском, где находился загородный особняк Темирханова.
После завершения дерзкой операции двое проныр радостно чокнулись шампанским.
–Ну, ты прямо вольный каменщик, – сказал Темирханов, переводя восхищенный взгляд то на дом, то на Чернышова. – Даже слишком вольный.
После первой удачной кражи друзья стремительно покатились по наклонной. Сначала они тащили отдельные интересные детали, не рискуя больше связываться со зданиями. Эти пройдохи, например, играючи изготовили копию Шартрского лабиринта и ловко подменили старый на новый, опять прикрывшись реставрационными работами. Собор, их давний приятель, был в восторге от таких проказ и даже просил заменить несколько статуй на аркбутанах, которые, как оказалось, завидовали статуям, стоявшим в порталах. Каменные обитатели храма постоянно переругивались меж собой, отчего готический шедевр уже порядком устал. Однако на этот раз молодым людям хватило ума не пойти у здания на поводу.
Им удалось втолковать почтенному представителю средневекового искусства, что нет никаких гарантий, что и у новых статуй со временем не испортится характер – совершенно очевидно, что аркбутаны и портал разительно отличались меж собой степенью комфорта. Статуи на портале ежедневно глазели на разношерстную толпу посетителей, обсуждая их не хуже заправских сплетниц; а жильцы аркбутанных высот могли только наблюдать за облаками и звездными галактиками – их каменное зрение превосходило точностью лучшие телескопы, но таращиться все время на туманность Персеид, кочующую по августовскому небу, давно всем наскучило. Собор, измотанный ежедневными перебранками, очень надеялся, что эти молодчики увезут наиболее скандальные статуи к себе, но просчитался.
