Buch lesen: «Вырла», Seite 11
Глава двадцать первая. Триггер.
Кое-как сколоченная бесхозяйственным Виктором Васильевичем и ленивым Витей из занозистых сосновых досок беседка-мечтательница раскорячилась в неудачнейшем углу шести соток семейства Волгиных – с видом на хлев. На ежепятиминутно гадящие попы коровы Мани, кобылы Ирмэ, барана Крабынчука и овечек – безымянных, потому что накануне Ураза-Байрам, Курбам-Байрам и Сабантуя Эльвира Аминовна, плача, точила нож…
– Витьке годика полтора тута. Мы в зоопарк катались. О! С ветераном его щелкнули, Матвей-Матвеевичем, он еще не сдох тогда, пень трухлявый!
– Виктор!
– Шо, ну, шо? Он колбасу с пацучыным ядам разбрасывал! Сколько из-за него котов и собак?!
– О покойнике…
– Праўду, Эля, праўду!
ВВ совал Анфисе под нос печатные фотографии. Красноглазые, ностальгические.
«На, на! Запомни его! Карапузом, детсадовцем, школьником…» – молча просила Эльвира, будто не догадывалась: в перекормленном информацией мире людям плевать. Умер актер из того фильма? Повесился сосед, который вишней угощал? Выложи пост со свечечкой!
Мысли натужны. Чувства спелёнаты полиэтиленом. Они еле шевелятся на глубине. Словно мухи в паутине. Полумертвые и сухие. Невероятно тяжело откопать в себе грусть. Добыть светлую печаль. Это квест, это подвиг. Зачем, кому он нужен?
Девушка листала жизнь чужого пацана: кроватка – коляска – песочница – четырехколесный велосипед – речка – двухколесный – гладиолусы – карнавальный костюм из клеенки – больница с бледно желтой бабкой – взрослый велик – Турция… Дни рождения, елки, дни рождения, салюты. И симпатичный чау-чау на обложке альбома.
– All those moments will be lost in time like tears in rain. Все те моменты будут потеряны во времени, как слезы под дождем19, – говорил папа. Он смотрел древние фильмы. Они скверно начинались и заканчивались. «Таксист», «Заводной апельсин», «Пролетая над гнездом кукушки» …
Папа часто цитировал их и смеялся, когда Анфиса жаловалась, что фразочки оттуда прилипают. К ней прилипало все. Стихи, рэп, реклама «Надоело жить с поносом? Три-семь-три ноль-сорок восемь» (код Береньзени четыреста четыре).
Эля разливала душистый бергамотовый чай по чашкам фарфоровым и местами битым, из советского сервиза. Бабушка Анфисы, а потом её мама хранили такой же, нетронутый, за стеклом серванта.
– Я рада, – вдруг заявила Волгина.
Муж и Мухина взглянули на неё с почти одинаковым выражением – осуждающе-испуганным. Может, она – тю? ЧЕМУ радоваться?
– Мы не висим над ним. Наша любовь, наша бедность, наши страхи. Я представляю, что он где-то… свободный. Кузнечик. – У Эльвиры стучали зубы. Дрожали пальцы.
– Полиция, открывай! – Не Финк и не Короткий (судя по голосу) засадил по воротам. – Сержант Шершень!
– Ж-ж-ж-ж-ж, – не сдерж-ж-ж-жался ВВ.
– Он за мной. – Анфиса прыснула. – Я ж-ж-ж Мухина.
Эльвира Аминовна отвесила им обоим по тумаку и указала на калитку в лес и на велики, прислонённые к стене хлева. ВВ бизнес задумал – тюнинговать «лисапеды». Купил пока два, у Эдуарда Хренова и у Ростовцева, Ольги Генриховны сынка.
– Дядь Вить, дядь Вить! – Анфиса сложила вместе ладони. – Пожалуйста! Мне одной никак!
– Эль…
Булькающе гавкал Тризор, кидаясь на забор с дворовой стороны.
Раздался выстрел.
– Следующий – в собаку! – предупредил Шершень.
– Иду! – кротко продребезжала Эльвира.
«Вон!» – крикнула она шепотом. Волгин рассудил: ей виднее. И они с Анфисой на «Аистах» ускакали прочь, за калитку – по камням, корням и песку. «Мухинский» велик ВВ отремонтировал, да шины, толком, не накачал. «Свой» с убитыми тормозами еще даже не трогал.
***
– Мсье Лефевр?
Веня нервно мял похожий на пончик эспандер. Он искал её – enfant terrible, femme fatale, – сенсацию, унюхав в истории обезумевших таджиков шлейф её духов. Нет, строителей не подставили. Они надругались над Людмилой Туник. Но как погибли их коллеги?
Веня подмазал экспертов из облцентра настойкой «Юбилейная». Те рассказали, что не нашли у мертвых гастарбайтеров ни маркеров болезней, ни токсинов в крови. Адреналин только зашкаливал. И дофамин с окситоцином – гормоны удовольствия.
Веня написал на грифельной досочке мелом: таджики (8 чел.) + Плёсов + Сулейма Ямара (директор филиала LFDM). Супротив имен начертал сутулый вопросительный знак.
– Oui, je vous écoute, – прокартавил динамик.
– Мсье Лефевр?
– Oui.
Веня вырвал телефон с проводом из гнезда зарядки.
– Мсье Лефевр, я Невров, из Береньзени.
– О. – Собеседник помолчал. – Я жидуать вАшего звонок.
– Правда? – опешил журналист.
– Ви говоРьите английски?
– Понимаю. Давайте по-английски.
Веня включил диктофон.
– Я бриолог, мсье Нефрофф. Я учёный. И я не против вашего государства.
«Я против», – подумал корреспондент «Береньдня».
– Это прозвучит как бред, мсье Нефрофф: нами найдены мутации в ДНК гипнума кипарисовидного. Мха. Его споры приобрели галлюциногенные свойства.
– Мох стал… наркотиком?
– Да! Причем «дозу» вы получаете при вдыхании! Ваш лес пропитан чем-то… Мы пока не дали ему названия. Уникальный состав белков! Он не относится ни к одной из существующих групп.
– И давно он в нашем лесу?
– Я не знаю, мсье! Я понял, что со мной что-то не так, когда приехал в Грасс, и меня буквально потянуло вернуться в Береньзень! Я исследовал собственные жидкости, убедился в наличии гормонального дисбаланса.
– У вас возникли проблемы с выработкой дофамина и окситоцина?
– Ваша осведомленность обескураживает.
– Сообразительность, мсье. Я оппозиционер. И если я опубликую то, что вы мне поведали, меня, скорее всего, убьют. – Вениамин преисполнился. – Я готов.
Однако Этьен Бернар его обломал.
– Человек не вмешивался в мутации мха! У нас нет пока таких технологий. Моя гипотеза: природа сама удерживает хомо в ваших неблагоприятных условиях. С помощью наркотиков. Чтобы человек контролировал… популяцию зайцев, например.
***
– Делирий, – констатировал Федя, наблюдая почесывание монстра.
– Геннадий, – дернула плечом Синикка. – Хотя он, гад, не откликается.
– Почему тогда Геннадий? – спросил Финк.
– Похож. На Генку, мужа моего. Третьего.
– Его ты – молотком?
– Опосля того, как он меня – топором. Короче, убей старуха Раскольникова, пошла б по этапу. А книжка бы называлась «Превышение допустимой самообороны и наказание».
Майор крякнул. Родное судопроизводство он зна-а-а-ал. Что удивительно, шестьдесят процентов «ваших честей» – бабы. Женщины. Сажают своих же «сестер» шить ментовскую форму от трех до пяти (еще по-Божески!). Феминизм, говорите? Ну, ну. Баба бабе – волчица.
Теодора в данный момент не интересовали литература, юриспруденция и гендерные аспекты проф.-реализации на государственной гражданской службе. Лишь оно. Геннадий.
Гранитного серого цвета, размером с теленка. Его чрезвычайно длинные задние конечности были вывернуты в обратную сторону, пасть располагалась на лбу, а крохотные глазки – на слоновьих ушах. Полуметровый мокрый коралловый язык трепетал.
– Он нас проницает. Наши эмоции. Стремления. Если вы говно, он вас сожрет, – предупредила фермерша.
– Пардон, но кто его назначил детектором нравственных нечистот? – Феде стало страшновато. Он с детства страдал специфичной формой фагофобии: боязнью быть съеденным. Ее спровоцировала почетная обязанность Тризны-младшего-младшего кормить дедовского удава, мистера Констриктора, мышами и цыплятами, когда Тризны-старший-старший работал или отсутствовал.
Евгений Петрович последовал за Синиккой. «Везёт инвалидам!» – мысленно возмутился психотерапевт. – «Их и монстр говном не назовёт. Наверняка среди чудищ есть сообщества каких-нибудь оборотней, у которых… человечий перед и волчий зад. Тюлене-русалок… Все они требуют уважения и бесплатных печенок младенцев. Поэтому здоровые монстры не трогают больных людей. Опасаются, что беззубые вампиры заплюют их насчет дискриминации и неспортивного подхода».
– Ну и хуерга у тебя в башке, – буркнул Геннадий. Телепатически, естественно. Конструкция его челюсти не предполагала функцию речи.
Федя выдохнул: с едой в диалог не вступают. Значит, его официально допустили в Пяйвякое. Значит, он не говно?
«Благодаря раздельному сбору мусора», – решил ФМ. – «И поддержке инклюзивности».
– Ну и хуерга у тебя в башке, – повторил Геннадий. – Ты не убийца, не пытал никого. Я люблю мяско, пропитанное кровью. А ты? Что – ты? Не говно и не просвира. Освежитель для сортира.
– Тролль, – пробубнил Тризны.
– Угадал, – признал монстр.
***
Слабаки, волею судеб закинутые на самый верх, отвратительны. Раньше Фил Сергеевич персону Владислава Георгиевича просто не замечал, даже если они сидели рядом за общим столом на каком-нибудь мероприятии, организованном в честь успешного (попила) окончания сезона лесозаготовки или дня защиты окружающей среды. Но теперь milquetoast Владя превратился в вероятного делового партнера Борзуновых. Не было в нём ни Селижориной хватки, ни быстрого умишки, ни столь полезной в сельском бизнесе ауры душегуба. Геймер и геймер. С таким кэша не наваришь.
Официантки, шлюховатые, но еще не потасканные, кавказский повар кафе «Журавль» и не менее кавказский охранник косились на нового хозяина с недоумением бультерьера, перешедшего по наследству от десантника к пятикласснице. А новый хозяин наворачивал равиоли, пачкая подбородок кетчупом.
Борзунов заказал апельсиновый фреш.
– Чтобы не тратить свое и твое время, – начал он, – предлагаю: ЧОП и строительную фирму мы у тебя покупаем. Долю в лесопилке – тоже. Деньгами не обидим. Свалишь в Лондон. Там много наших, движуха, тусняк.
– Наши – какие? – спросил Влади. Stupid.
– Русские. Русскоговорящие.
– Почему они там?
– Шикарный город, центр мира.
– Разве он не снобский и дождливый?
– Езжай в Майами.
– А там что?
– Солнце, пляжи.
– Я не хочу. – Владя жевал с приоткрытым ртом. Фил видел, как кусочки теста, рикотты и соуса пристают к дёснам, пропитываются слюной…
– Слушай, я не турагент и не риелтор. – Он почувствовал, что у него от брезгливости на грани тошноты сводит высокие острые скулы. – Мне нужно, чтобы ты не мешался под ногами. «Гиперборейцы» дегенераты. Но и до них в конце концов дойдет, на кого их твой папаша оставил. При лучшем раскладе они выберут вожака без тебя, и я договорюсь с этой гориллой. При стандартном – они передерутся, зальют посёлок кровью, мне придется делиться с росгвардией, ну а тебя посадят лет на пятнадцать как главу ОПГ. При худшем – альфа-горилла, Толик, да? Его ганглий извергнет нечто, что Толик воспримет в качестве «гениальной» дорожной карты. Он будет рулить «гиперборейцами», номинальным «шефом» будешь ты. Типа, царь-дурак и хитрый регент.
– Кто?
– Фагот, – осклабился начитанный подполковник. – Фишка в том, my darling, что легитимность регента Толика постараются оспорить другие бояре. Как? Убьют царя.
Владя поперхнулся.
– Приятного аппетита, ваше величество! – Борзунов поднял стакан с фрешем.
***
Наездники «Аистов», Анфиса и Виктор, ворвались во двор «Студии здорового духа» – забрызганные грязью из луж, не раз и не два сверзившиесь с великов. Они коллегиально решили, что без Федора Михайловича и Финка в ситуации не разобраться.
– Мозги, блядь! – изрек Волгин. – У них.
– А как же ваш розум, Терминатор?
– Ох и едкие вы, бабоньки!
За стойкой ресепшен медсестра Маша Михайловна гадала кроссворд. Сквозняк сушил вымытые с хлоркой полы.
– Где доктор Тризны? – выпалила Мухина.
– Уехал.
– Куда?!
– В Москву, вроде.
– К-когда?
– Вечером еще.
– Здраднік! – плюнул холостым безслюнным харчком Виктор Васильевич.
– Нет, он прав. – Анфиса смахнула слезы. – Его бы здесь… Но он обещал заключение по мне. Можно я?
– А чего не можно, лебедушка? – зевнула медсестра. – Открыто, иди.
***
– Стой! – Владя догнал Фила у служебного BMW Рузского. Пять метров пробежал – запыхался. – Я… продам! До…доли, акции.
– Ок.
Селижаров что-то промямлил.
– Смелее. Не стесняйся.
– Найди мне колдуна. Настоящего. Или ведьму.
Соболиные брови Борзунова поползли вверх.
– Кого?!
– Либо никакой сделки. – Перемазанный кетчупом пузан скрестил руки на груди – второго размера. Ultimatum.
***
Папка с литерой «М» нашлась в ящике шкафчика (Волгин, не мудрствуя лукаво выломал все замки в кабинете).
«Генерализированное тревожное расстройство» – писал доктор Тризны стремительным, убористым, однако внятным почерком. – «Пациентка Мухина жалуется на головные боли напряжения, пессимистично настроена в отношении себя как личности, своей внешности и своего будущего. Снижено либидо». – Анфиса выяснила у Интернета, что это, и покраснела. – «Выбор цветовой гаммы рисунков пациентки ошибочно трактован как признак биполярного аффективного расстройства. Предполагаю посттравматическое стрессовое расстройство. Амнезию: пациентка забыла травмирующее событие (утрату отца). Требуется разблокировать воспоминание, используя триггер (прим. возможно, фотографии отца, предметы его одежды, парфюм, посещение ассоциирующихся с ним мест). Рекомендуется принять бета-адреноблокатор для устранения негативных эмоций и находиться в обществе доверенного лица (друга) и специалиста (психотерапевта, психиатра). Профессор Чевизов с диагнозом согласен».
– Триггер – прошептала Мухина. – Фото – нет, я каждый день их вижу. Не одежда и не одеколон… Место? Лесное?
– Ты сейчас туда собралась? – ВВ названивал Финку с городского телефона (мобильные они выключили – хвала полицейским сериалам, про биллинг нынче слыхали даже в Береньзени).
– Сейчас, – сказала Анфиса.
Она устала ничего не делать! Просыпаться в квартире, где она – кто? Не живущая, проживающая. Привидение, связанное с реальностью изжогой и отчаянием.
– Без меня, – вздохнул Виктор Васильевич. – Я думал, Маскве тебя передам, и к жене назад.
– Понятно, дядь Вить! – Мухина улыбнулась, показав щель между передними зубами. Эх, не свезло ей. – Если больше не встретимся…
– Ты шо несёшь?!
– Меня могут закрыть за смерть Селижоры. Вас – за чинушу битого.
– Блин, і не паспрачаешся.
Волгин стиснул Анфиску в объятиях.
– Поспеху табе! Везде поспевай. Не просри жизнь, как я. За дебилия замуж не выскочи, как Эля. К умным в друзья набивайся, ты добрая, ты им нужна. И не крась, калі ласка, валасы у гэтую ржаучину!
Глава двадцать вторая. Интроверсия и адаптивность.
Пяйвякое составляли фантомы.
Падающие на единственную мощеную дорогу-улицу тени: людей-невидимок, изб – резных и крепких… В реальности заросших травой по печные трубы.
Странный гул, словно от высоковольтной линии.
Запахи сдобы и сенокоса.
Сон (бред), явь, жизнь, смерть… всё смешалось.
– Здесь усадьба была, – рассказывала Синикка. – Графская. Корни с Золотой Орды, потом вливание петровских немцев… Очень просвещенная семейка. Маги, масоны. Они это место выбрали неслучайно. Вычислили по звездам, выкупили землю и построились. Их дом во-о-о-н там!
Он нависал над деревней. Не он, оно. Сооружение, представлявшее из себя копию шумерского зиккурата, как мавзолей на Красной Площади, но гораздо, гораздо более монументальную и тщательную. Само терракотовое, оплетенное ядовито зелёным вьюнком, издалека оно казалось горушкой, однако подспудно внушало ужас своей идеальной, компьютерной геометрией. Пять квадратных ярусов, сужавшихся кверху. Высота – метров сто. Ширина нижнего уровня – метров триста. Поселиться в таком «доме» могли лишь полные… масоны.
Федино воображение нарисовало их амфибия-подобными в стиле Лавкрафта. С диффузными токсическими зобами, как у Крупской. ФМ почти увидел бледнокожих долговязых мужчин и женщин, элегантных, уродливых, притягательных… Вот, они лениво загонят крикетными клюшками в воротца покрашенные черепки выдр. Вот, танцуют голыми дионисийскую пляску. Вот, едят сырое мясо, накалывая его на посеребренные иглы дикообразов. Их вытянутые лица вечно серьезны и печальны, будто у святых с византийских икон.
***
Фил однажды проводил кастинг стриптизёрш для Bachelor party приятеля. Процедура проста: она танцует, ты спрашиваешь пенис – yes or no? Пенис Борзунова отбраковывал: а) переизбыток силикона, родинок, татуировок, роста и жира б) наличие – носовой горбинки, шрамов от кесарева, стрий и выпуклости пупка. Но если красивые девушки (даже на вкус самого взыскательного пениса) не являлись дефицитом, с колдунами все обстояло хуже. Их-то не существовало!
Борзунов поступил по схеме богатого командировочного при выборе проститутки – решил купить шкуру (шарлатана) с highest прайсом. Раз дорогой, – рассудил Фил Сергеевич, – авось, брешет складно.
Полковник никогда так не ошибался!
Вип-астролог Борзунова-старшего Юльнара понесла околесицу о планете Нибиру, причём, искренне, взахлёб, затем продемонстрировала Филу кривой портрет усатой синекожей богини, якобы, пришедшей к ней во сне после гибели её сына. И разревелась. Фил с содроганием подумал, КТО рекомендовал отцу услуги шизофренички. Там же доступ к ядерному оружию!
Припудренный коксом мамин шаман Аюр на середине видеоконференции снял трусы. А победитель телешоу сербский экстрасенс Драгомир Джокович (по паспорту Дмитрий Курицын, безработный радиоинженер из Мытищ) заявил, что ему нужна предоплата, подробный сценарий, что говорить лоху, и, помявшись, присовокупил, что брата из тюрячки неплохо бы ещё вызволить – ни за что баланду хлебает: одиннадцатилетние шмары сами хотели его писюн посмотреть!
В итоге Фил позвонил в special department ведомства, где создавали «лом-ов» – лидеров общественного мнения (например, Матильду Шор – транссексуалом притворялась лейтенант Смолина, походившая на переделанного в бабу мужика больше, чем некоторые переделанные в бабу мужики).
– Убедительного Кашпировского сможете за час слепить? – спросил Борзунов.
– Пол? Возраст? Раса?
– Не имеют значения.
– Вас понял. Ждите, – ответила трубка.
Фил со спокойной душой сел за фабрикацию ингерманландского кейса. Коллеги – профессионалы, они справятся!
***
Ледяной кусачий туман окружил Федю, Финка и Синикку. Секунда, и графский зиккурат скрыла белая пелена. Фермерша вытащила из рюкзака фальшфейер, подожгла его.
– Бежим, – скомандовала она.
Евгений Петрович пропустил психотерапевта вперёд. Тот снял худи оппозиционного политика N и натянул его как веревку – Федя держал один рукав, Финк – другой. Свободной рукой мистер Тризны ухватился за хлястик куртки госпожи Ульёнен. Попетляв в пустоте, они кубарем ввалились в избу, прокопчённую пожаром. Синикка затворила дверь.
– Выбросы. – Она передала по кругу флягу с коскенкорвой. – Скорби. В округе тьма народу полегла в гражданской войне.
– И по всей стране, разве нет?
– Разве да, Фёдор. Только чувствуешь это не везде. А тут ты это видишь!
Из воздуха возникли – сгустились – мерцающие фигуры. Их яркость, их достоверность превосходила по качеству голливудские спецэффекты.
– Отец говорил, что, когда графья дали дёру, в Пяйвяком окопались инкери – человек пятьдесят. – Евгений Петрович водил пальцем по выцарапанной в стене надписи. – Onnea ei voi omistaa, mutta surulle voi laittaa suitset…
– «Счастьем овладеть нельзя, можно обуздать печаль». Стихи Ларин Параске, нашей сказительницы, – перевела Синикка. – Те инкери воевали за белых. Генерал, герой русско-японской, кучка офицеров, врач и поэтесса. Они сгорели заживо. Прямо здесь. Их горе влилось в нашу реку скорби.
***
– Супер-ведьма Маргарита, – представил Владе Фил Сергеевич чернявую бабенку средних лет. Она квартировала в Якутске (по легенде) и консультировала по Скайпу.
– Владислав, – произнесла супер-ведьма грудным контральто. Вероятнее всего, ею был man. Или непревзойдённая лейтенант Смолина. – Вам больно, мой мальчик.
– Очень! – пискнул Селижаров.
– Я сдую вашу боль. Она исчезнет, растает! Верьте мне! Смотрите на меня. Вам часто снятся падения, потеря равновесия?
– Да!
– Иногда – что вы голый в ненавистной школе?
– Да!
– Вас сосут, – безапелляционно объявила Маргарита.
– Кто?
– Сложно сказать… Но я вам помогу! Я вас освобожу!
Jerk улыбнулся:
– Любимую мне вернете?
– Верну, мой сладкий. – Она не обманывала. Привораживать ведомство умело безо всякого волшебства. Найдут Владину тёлку, её родителей, братьев, сестёр, бабушек, проведут беседу о семейных ценностях, и любовь возродится из пепла, склеится из осколков – никуда не денется!
– Как её имя?
– Я не знаю.
«Поворот!» – огорчился подполковник. – «Придется расследовать, устанавливать личность».
– Какая она? Блондинка, брюнетка? – вела тем временем допрос супер-ведьма.
Владя запыхтел:
– Она… она нежная! Добрая, теплая, грозная, необъятная! Родная!
«Ему бы тексты для патриотических СМИ писать», – подумал Борзунов. – «Столько пафоса пукает зря».
***
В стоне ирреального пламени Федору Михайловичу мерещился мотив вальса. Une-deux-trois … Une-deux-trois … Une-deux-trois …
По комнате кружилась жемчужная пара. Статный прихрамывающий усач-кавалерист, штабс-ротмистр, судя по погонам, и шатенка крошка-хохотушка в гимназической блузе и юбке в пол. Огонь охватывал избу. Федя задыхался. Из-за призрачного угарного газа кашляли и майор с фермершей. А фантомы оживали, наполнялись цветом.... Завораживали. От них надо было отвлечься и отвлечь. Сместить фокус внимания. Увы, психотерапевт забыл всё. Абсолютно. Техники, методики, даже песни Linkin Park. Голову заволакивало дымной мутью. Доктор Тризны тупо озвучил строки (на русском, слава Йоулупукки) под цитатой Ларин Параске.
Мой командир, уж не по ком на заре,
Мой командир, не станем трубить в трубу,
Мой командир, тех орденов кавалер
Что беззубый король нынче вешает на какаду.
Мой командир, быль и эхо побед былых
В поле один среди зарослей сорняка.
Он идиот, наверное, просто псих,
Напившийся чая с долей известняка.
Мой командир, к сожалению, лишь солдат.
Мой командир, я пошла бы за вами в бой.
Мой командир говорит: впереди лишь ад,
Ты, девочка, точно пойдешь со мной?
Привидения лопнули с вежливым хлопком и легким ностальгическим амбре. Федор Михайлович подивился силе слова. Есть то, что должно быть озвучено, иначе… Он не доформулировал, что – иначе.
Завыл зверь. Надсадно, отчаянно. Как собака с перебитым хребтом. Далеко. Пока. Но в вое ощущалось намерение зверя приблизиться к ним вплотную, так, чтобы между его пастью и их телами остался один прыжок, один крик.
Синикка достала новый фаер.
– За мной!
Они возвратились в промозглую кусачую белоту. Теперь их гнал вперёд лютый, голодный…
– Кто? – шипел Теодор. – Кто это?
– Вырла!
– Предельно понятно, мадам!
– Объясню, когда и если!
Монстры, мечущиеся во мгле, уже не пугали. Геннадий стал обыден, будто голубь. Психика адоптировалась.
***
– Она зовёт меня! – воскликнул Владя.
Фил наморщил лоб – он ничего не слышал. И Селижаров не мог – закрытые пластиковые окна в кабинете Крабынчука изолировали шум.
– Мне пора! – Moron ринулся к выходу.
Борзунов отключил супер-ведьму Маргариту и передёрнул затвор табельного.
– Стоп, тля!
Владя обмер на пороге.
– Меня заколебало с тобой возиться. Я приглашаю нотариуса, и мы все оформляем.
– Любимая…
– Ты ебанутый сукин сын! У тебя галюны! Нет никакой, нахер, любимой! – Фил Сергеевич утратил самоконтроль.
Fucking Береньзень! От паршивого кофе ныли виски и желудок. Но главное, главное… Борзунов боялся. Вернее, он вдруг, очутившись в этом убогеньком ПГТ, испугался чего-то имманентного, обитавшего в нём, Филиппе, очень давно. Перед ним стоял Селижаров. Пухлый, потный. Ладный подполковник вглядывался в него и видел тупик. До конца жизни он будет стращать Владей, чтобы трахать блядей в компании важных дядей – судий, прокуроров и иных государственных орудий и опор. А чего ради? Не нуди. «Все в шоколаде», в поряде и при параде Девятого Мая под пионерский фанерный хор.
Фил СЛИШКОМ много читал, что откровенно вредило карьере. Вот и сейчас приступ рефлексии замедлил silovikа. Селижаров метнулся к окну, распахнул его и выпрыгнул с третьего этажа здания администрации на улицу Победы, порвав москитную сетку. Фил стрелял в движущуюся мишень. Метко и с упоением. Он продырявил Владе правое колено. Тот как цапля запрыгал на левой. Пуля Борзунова вошла в плечо shmuckа. Брызнула кровь тысячами рубиновых капель. У подполковника увлажнился рот – Пино Нуар из Côte de Nuits имеет схожий оттенок, чуть темнее. Закончит дельце, и в Бургундию! С длинноногой.
Он не торопясь спустился вниз. Владя пропал. И даже его кровь. Брызги на асфальте испарились… Борзунов ущипнул себя. Что?! What the crap?
***
Старик Аверин каждые пару лет доил стерлядь. Машку, Лизку, Раису Павловну и Сандру Булак. Полученную икорку он частично присаливал, частично оплодотворял её молоками самцов и выращивал в кустарном инкубаторе личинки осетровых. Детей Аверин не нажил. Внуков, соответственно… Потому он радовался малькам, рыбешам-подросткам, взрослым стерлядкам, не сдохшим в процессе естественного отбора. И пчёлам, населяющим «город» из пятидесяти ульев. И семейству воронов. И рыжему псу Черкесу. И ежихе Еве – знатной крысоловке.
«Тебе одиноко! Бабу заведи!» – советовали советчики. От почтальона до племянницы, привозившей дядьке из столиц табак для самокруток и бельгийский шоколад в обмен на пятьдесят-семьдесят грамм рыбьих яиц.
Кой ляд ему баба? С ней в дому бардак, куча хлама вроде скатертей, салфеток, статуэток слоников и совят… Баня воняет химической промышленностью: присыпками, притирками. Покоя нет. На кровати она ешкается. Так она ешкается: поехали, пошли… Философия у ней чудная – как индийская жратва для нашего человека. Индус тебя угощает, а чем? Сладкой кашей, по сути (спасибо, в детском садике накушались на всю оставшуюся и загробную). Ты ему «алаверды» – говядинку. Итого, вместо обеда – обида. Взаимонепонимание и рвотные позывы.
Секс? В семнадцать, двадцать без него тяжко. В семьдесят четыре хватает воспоминаний. О девушках в ситцевых платьишках с белыми шеями, пахнущими «Очаровательной шалуньей». Девушки те сносили и платья, и лица, и дух юности выветрился, словно духи. Зачем ему сегодняшние Машка, Лизка? Зачем им сегодняшний он? Давление померить? В молчании под телевизор борща похлебать?
Интроверсия на склоне лет – благо. Когда миру уже на тебя срать, и ты волей-неволей вываливаешься из него: друзья умирают, искусство/политика становятся раздражающе непонятными, расстояния – непреодолимыми. У интроверта нет унизительной тяги к общению. Наоборот, он счастлив, если телефон теряется среди сушащихся на веранде грибов, разряжается и не беспокоит.
Тявкнул Черкес – хвостатая сигнализация. Пожаловали гости. Волгин, небось. Славный парень, но утомительный! Пьёт бестолково, резво булькается в омут россейского пессимизма и прочей достоевщины. Ерофеевщины. Летовщины. Аверин вышеперечисленным авторам предпочитал Пушкина и Набокова. Кислой капусте – севрюжью икорку.
– Эй! Дяденька! – крикнула Анфиса.
Никто не откликнулся. Она бросила велосипед в траву и зашагала к срубу, окруженному липами, в цветках которых деловито возились пчёлы.
***
Доктор Тризны продрог, промок и со свойственным ему стоицизмом признал, что уже привык трусить гуськом сквозь морок. Синикка-он-Финк-груз-прошлого-каждого-из-них. Передающаяся туда-сюда фляга с коскенкорвой. Вой неведомой вырлы вместо саундтрека.
– Феденька! – позвал вдруг голос. Надтреснутый, тёплый.
Туман отступил. Они оказались на каменных, поросших мхом ступенях зиккурата.
– Женечка! Синичка!
Белоокая старуха, опираясь на деревянный посох, привечала гостей. О ее ноги терся кот. Десятикилограммовый Софушкин мейн-кун в сравнении с этим был карликом. К тому же, кун держал мнение (если оно у него имелось) при себе. Этот сразу высказался. Сразу нелицеприятно.
