Преемственность ведет к стихосложению,
она помогает избегать клише,
что придает искусству двойное ускорение,
хранить увиденное в памяти, в душе.
Поэзия не баловство и даже не искусство,
это нашего языка, эволюционный маяк.
Овладев с детства языком, человек искусно
преследует цель генетики. Поэт есть маньяк!
В основном, человек не достигает полных знаний
и не научился нагружать свои фразы смыслом,
чтобы исцелять людей от всяческих страданий
и приносить им радость в чертах гуманизма.
В душу не зайдешь, пока не осознаешь строки,
никакая память не утешит в забвении плоть
и не сделает финал менее горьким,
пока не войдет по генам в кровь.
Наше общество, как безъязыкую семью,
везет без расписания поезд в никуда,
и только чтение поэзии дает стезю,
для прогресса умственного труда.
Стихи доступны огромной аудитории,
в финале читатель постигает откровение,
так как, стих полноценен в теории
и раскрывает деятельность разума и творения.
Поэзия использует ритм языка,
который сам по себе приводит к откровениям.
Во время чтения, поэт проникает в тебя
и когда закрываешь книгу, то с сожалением
не можешь чувствовать себя неистово.
В этом и заключается суть всей эволюции.
Ее цель, красота, дающая истину
и, объединяющая разум, и чувства во времени.
Красота может быть воплощена только в словах.
Человек не способный к адекватной речи,
прибегает к насильственным действиям в делах,
расширяя словарь кулаками и картечью.

Пабло Неруда
(1904—1973)
Pablo Neruda
«20 стихов о любви и одна песня отчаяния»

Женское тело

Женское тело, белые дюны,
белизна бёдер, она, как пашня весной.
Я, как пахарь, но очень грубый,
из тебя сына вынес на свет голубой.
Словно пещера, я был одинок.
Шарахались птицы лавой слепой,
мгла застывала во мне, как комок.
Тебя сотворил я лёгкой рукой.
Это расплата, любовь мне награда,
тело из кожи и женского молока.
Груди как чаши, у глаз нет взгляда
и голос грустный, и розы лобка!
Милое тело, я весь в твоей благодати,
жаждой ненасытной, смутной тропой,
наслаждаюсь тобой на мягкой кровати,
неутолимой усталостью, болью слепой!

Лоза

Свет тебя пеленает в смертное плато.
Оцепенелая, бледная, ты смотришь, скорбя,
видишь, как лопасть ветхого заката,
оборачиваются вокруг неподвижной тебя.
Одинокая и я одинокий где-то,
подруга, ты застыла, молчание храня,
забирая себе жизнь умершего света,
наследница чистая, испепелённого дня.
Закатная гроздь в твой подол упала.
Корни покидают твой облик в ночи
и рвутся наружу из темного подвала,
тебя поедая, едва успев прорасти.
Плодоносная в своём движении рабыня,
из среды, где творится золото и чернота,
ты воплощаешься в такие творения,
что цветы твои вянут, а ты тоской налита

Песня земли

Сосновый простор, грохочет на буреломе,
мерно сменяется свет, колокольный прибой.
Сумерки загустеют в глазах от истомы,
ты раковина земная, песня земли вековой.
В тебе все реки поют и душа моя с ними,
течёт по велению в открытый предел.
Укажи мне цель, стань тетивой, пружиной
и я на волю выпущу стаи стрел.
Всюду я вижу, как зыблется тело твоё.
Молчание есть облава пугливых минут,
твои хрустальные руки гавань для меня, бытиё,
моим поцелуям и влажным желаньям приют.
На устах у любви твой голос влажнеет, крошится,
в час, когда вечер спускается в гулкую пустоту.
Так на закате я слышу, как в поле колышется,
молодые колосья шуршат на ветру.

Ненастье

Непогода с рассвета, летний вид облаков,
от разлуки похож на ворох белых платков,
которыми на прощанье машет ветер шальной.
Стук сердца нарушает влюблённых покой.
Кроны звенят поднебесным оркестром,
будто битвы и песни сошлись на устах.
Ветер листья крадёт повсеместно
и отклоняет от цели трепетных птах.
Листва водопадом без пены кружится,
веществом невесомым, отвесным огнём.
Ворох лиственных поцелуев ложится
у входа в обитель ненастным дождём.

Послушай меня

Слова мои послушай иногда.
Они утончаются, как чаек следы,
там, где песок увлажняет вода.
Я твой браслет во имя беды,
или бубенчик на твоей нежной руке.
Мои слова отдаляются и станут немые,
как вьюнки, вокруг боли на старой ноге,
карабкаются медленно на влажные стены.
Ты виновата в той кровавой игре.
Слова из хмурой моей головы убегали.
Ты заполнила все щели в этой норе.
Они больше, чем ты, привычны к печали.
Ещё до тебя они обитали в пустой тишине.
Я хочу, чтоб они обо всём рассказали.
Ты им внимай, словно внемлешь ты мне.
Ветер скорби до сих пор помыкает едва ли.
Шквал сновидений похоронить их готов.
В моём горьком крике ты слышишь другой.
Кровь старых призывов, рыдания ртов,
не покидай подруга меня и останься такой.
Мои слова любовью пропитались скорбной
и всё заполнили, не зная разных преград.
Я сотворю из слов браслет незлобный,
твоей руке нежнейшей, словно виноград.

В последнюю осень

Я помню какой ты была в последнюю осень:
серым беретом, сердцем в осенней тиши.
Сражались зарницы над макушками сосен.
Листья заполняли заводь потаённой души.
К моим рукам ты, как вьюн прижималась,
твой голос неспешный шуршал, как листва.
В оцепенелом костре моя жажда пылала,
синий жасмин дрожал, словно пламя костра.
Твои глаза кочевали по мне, наступали,
серым беретом, голос сердца, словно очаг,
летели надежды к тебе чёрной стаей
и поцелуи тлели жаром весёлым в ночах.
Небо над морем, над полем и у подножия.
В памяти ты, как свет и заводь в глуши,
за твоими глазами в сумерках бездорожье,
осень сухой листвой касалась души.

В твоих зрачках

Слонявшись одиноко по вечерам,
я забрасывал свои грустные сети,
в твои зрачки похожие на океан,
в глубину их трагедий и сплетней.
Одиночество пылало на костре,
руками размахивая, словно моряк,
идущий стремительно к глубине,
подавая сигналы, словно маяк.
Ты отвечала туманом густым,
моя даль, подруга моя.
Из глаз твоих выплывали кусты
и обмелевшие берега.
Я грустные сети забросил туда,
где бездна бушует в твоих зрачках.
Исклёвана птицами первая звезда,
мерцавшая, как душа моя во снах.
Полночь скачет на вороной кобылице,
разбрасывая по лугу синие колоски.
Когда сближаются наши лица,
в нас кровь вскипает, мы очень близки.

В безмолвии крик

Ты, как пчела звенишь от мёда охмелев,
в душе моей кружишь в тягучих струях дыма.
А я, как безответный зов, в уныние лев,
всё было у меня и всё промчалось мимо.
К тебе с последней страстью, силой, рвусь.
Ты мой последний мак в последнем одичанье.
Сомкни глубины глаз, я ночь к тебе прижму.
Крик слышишь, так это я, а ты моё молчание!
Своё тело обнажи, пугливая колонна.
Глаза сомкни, в потёмках нет от суеты забот.
Весна цветущих рук, роз ароматных лоно,
тень бабочки ночной легла на твой живот.
Как раковины, груди светятся твои,
так одиноко здесь, когда тебя нет рядом,
в твоё безмолвие всегда идут дожди
и чайки тонут в сетях морского променада.
Вода вдоль мокрых улиц блуждает босиком,
ветви деревьев в промокшей кроне стонут.
Исчезла ты, в душе стоит пчелиный звон,
твоё молчание и мой крик грохочут громом.

Русалка

Я правлю парусником и в этот летний полдень,
в хмелю от губ и от смолистого дурмана,
к закату тающего дня перемещаясь по природе,
отвердеваю в вязкой страсти океана.
Как бледный раб борюсь с пучиной в муках,
плыву сквозь едкий запах по протоке,
весь в сером до сих пор, в горчайших звуках,
в кирасе жалобной из пены одинокой.
В огне и стуже, под луной, без сантиментов,
со страстью жесткой качаюсь на волнах.
Я сплю в гортани счастливых континентов,
на белых нежных бёдрах, на свежих островах.
Во мраке я от приятных поцелуев влажных,
готов отдаться любым любовным позам.
Я разделён на сны в сражениях разных,
на растерзание отдан пьяным розам.
На гребне волн русалкой ты всплываешь,
в объятьях телом своим тесным,
меня с твоей душой немедленно сплетаешь,
своим набегом поднебесным.

В сумерках любви

Мы в сумерках потерялись на небесах,
мир во тьму погружался на синеющем лоне.
Праздник заката проходил на дальних холмах.
Никто не увидел дружбу наших ладоней.
Порой в руках моих, как монетка,
осколок солнца разгорался впотьмах,
душа леденела, вспоминая брюнетку,
про нашу печаль и о наших грехах.
И всё же, где ты блуждала ночами?
С какими людьми, какие слова говорила?
Ты далеко, тогда мне очень печально,
любовь накрывает волной мои крылья.
Книга, падая в сумерках, просится в руки,
раненым псом мой плащ прикорнул на полу.
Каждый раз ты удаляешься для нашей разлуки,
когда вечер смывает статуи, убегая во мглу.

Ты мои краски и кисти

За пределом неба повисла половинка луны.
Качается ночь, кочует, роет в глазницах норы.
Горем, бессчётные звёзды в лужах отражены,
а между бровей скорбь раздвигает шоры.
В сердце бьётся безумной судьбы маховик,
кузня синих металлов, ночь молчаливой сечи.
Девочка ветром издалека, посылает свой лик,
изредка сверкает её взгляд в поднебесье.
Буря злобы, ненастье, мольба из последних сил,
а ты паришь над сердцем моим, гнезда не свивая.
Раздробленные корни ветер развеял с могил,
на другой стороне он валит наземь деревья играя.
Милая девочка, колос, взъерошенный дым,
ты сплетаешь ветер из светящихся листьев.
Белый пар от пожара за перевалом ночным.
Что мне сказать тебе? Ты, мои краски и кисти!
Ты жаждой меня спалила, значит пора пришла,
новым путём пойти, улыбок твоих избегая.
Мутными вихрями ливней молчат колокола,
с этой поры нет смысла трогать её и печалить.
По глухой дороге боль свою унесу.
Буду там, где ни грусть, ни зима,
её глазища, глядящие сквозь росу,
не смогут настигнуть меня.

Испуганные сны

Моя душа в твоей груди,
мои крылья дают тебе свободу.
Всё, что дремлет у тебя внутри,
я речью донесу до небосвода.
Ты каждый божий день неугомонно,
приходишь, как роса к бутонам,
спешишь за горизонт бесцеремонно,
как вечная волна в кочевье сонном.
Ты, мачта на ветру, твой вид неумолим,
своим напевом достигаешь дали.
Грусть твоя порождает траур, а ты с ним,
встречаешь боль прощанья на причале.
Ты похожа на тропу и тусклые огни,
вся сделана из эха, как чей-то клич.
Вот я очнусь и снова улетят они,
испуганные сны, как стаи птиц.

Грустная нежность

Я передвигался, помечая крестом,
белую карту твоей нежной кожи.
Крался мой рот, по тропам тайком,
жаждая тебя, на паука похожий.
Грустное, милое чудо, ты так грустила,
с тобой я сидел у кромки вечерних вод.
Лебедь, деревце, нечто, тебя смешило,
спела лоза, созревал виноградный плод.
Из гавани к тебе плыла моя нежность.
Безмолвие сна усыпили одинокий причал.
Море меня досаждала и верность,
я метался меж двух гондол и молчал.
Меж губами и стоном, что-то ушло в могилу,
взлетало что-то, от грусти и забытья.
Удержал ли невод воды неимоверную силу?
Река лишь дрожью обнимала меня.
И всё же кто-то пел, задевали эти слова,
хотелось к жадным губам, прикоснуться, поспеть.
Да продлится навеки эта власть, эта сила,
чтобы радостью слов тебя прославить и спеть.
Гореть, лететь, набатом творить рукой безумца.
Грустная нежность, что делаешь ты со мной!
Стоит заглянуть в студёный омут колодца
и закроется сердце, словно цветочек ночной.

Горсть поцелуев

Каждый день играешь с целой вселенной.
Робкая гостья в обличье воды, или цветка.
Ты похожа на шёлковую головку примерно,
которую словно гроздь, хочет трогать рука.
Я полюбил тебя, такой несравнимой,
пишу на звёздах дымом имя твоё до утра.
Тело среди гирлянд необозримо,
вспомни какой ты раньше была тогда.
Вдруг ветер стряхнул закрытые ставни,
небо как сети, где кишит мелюзга.
Тут сходятся ветры всех воспоминаний,
дождь промочит и разденет донага.
Птицы мечутся, разлетаются до зари.
Шторм в гавани, не заметишь и лодку одну.
Я силой могу помериться только с людьми.
В лесу буря перемолола траву и листву.
Ночью мы были привязаны к небесам,
ты осталась со мной и не убежала.
До последнего делила печаль пополам,
прильнула ко мне, не боялась, молчала.
Страх пеленой захлестнул глаза,
ты снова жимолость мне подавала,
на груди осталась аромата роса,
пока ветром бабочек в поле мотало.
Кусать твой ягодный рот, любо в усладу.
Ты исстрадалась, пока свыклась со мной,
душа, отшельница с именем не в ладу.
Мы целуем в глаза друг друга порой.
Видим над головой одну и ту же звезду
и, как кружит веером сумерки вечер.
Слова, дождинками ласкают кожу твою,
я люблю тебя уже целую вечность.
Мне чудится, что ты владычица мира,
горсти орехов и вишни созрели в лесу.
Хочу тебя сотворить, как весна сотворила,
горсть поцелуев я с гор тебе принесу.

Мои мысли ложь

Люблю молчание твоё, я сам не свой,
не слышу речь твою, я голос твой забыл.
Твой взгляд ушёл куда-то в мир иной,
уста молчат, их нежный поцелуй закрыл.
Что в этом мире есть, то часть моей души.
Тебя везде я вижу и к тебе стремлюсь.
Мой мотылёк, мой сон, ты – зеркало мечты
и тихая печаль, моих страданий грусть.
Мне нравится, что ты всегда молчишь
и словно жалуешься на мотылька полёт.
Ты отдалилась и не слышишь, что говоришь.
Я успокоюсь в тишине, печаль моя уйдёт.
Хочу поговорить с твоей я тишиной,
как лампы свет и как кольца на литьё.
Огни на небе от созвездий в час ночной,
похожи на звезду, молчание твоё.
Я рад, что ты молчишь и не со мной теперь.
Вдали ты омертвела и беззвучно слезы льешь.
Ты улыбнулась мне. Я в шоке был. Поверь.
Я просто счастлив, понял, что мысли это ложь.

Ты облако моих грёз

Вечерами ты становишься облаком грёз,
твой цвет и форму я сам их творю.
Губы медовые чувствуют горечь слёз,
мои желания захватывают жизнь твою.
Ты чувств моей души неустанно желаешь,
губы слаще в стократ, чем горький настой.
Ты мила и прекрасна, ты меня изумляешь,
жница моих напевов, навеянных темнотой.
Ты моя, кричу в вечерней прохладе,
голос мой вдовый с ветром уносит закат.
Ныряльщица, твой вид в нагом наряде,
завораживает мой пристальный взгляд.
В моих напевах ты, как пленённая птица,
мои сети просторны, как вышина.
В омуте глаз твоих, я готов раствориться,
оставаясь в объятиях чудного сна.

Гоню наваждения

Задумался, один как перст в тени глухомани.
Тебя не достать, ты дальше всех, хоть умри.
Вдалеке хмурая колокольня набатом манит.
Выпускаю птиц, гоню наваждения, хороню фонари.
Стоны коплю, перемалываю надежды тайно,
как мельник-молчун, в этой безлюдной глуши.
Твой облик покинул меня, но очень странно,
тень твоя долго блуждает в потёмках души.
Уже жизнь моя бездомная вянет.
Кричу в лицо горизонту, эхом камни дробя,
бегу безумно в испарину океана,
печаль и ярость накрывает, океанская мгла.
Необузданный, гневный, тянусь в небеса.
Женщина, какой спицей была ты тогда,
в этом веере вечном? Открой мне глаза.
Пожар в лесу, огненным шаром катит беда.
Пламя, искры и треск, факельные дерева,
потрескивает огонь, всюду, всюду пожар.
А душа моя пляшет, корчась словно дрова.
Кто кричит, какое эхо без голоса? Кошмар!
Час тоски, час веселья, час одиночества,
мой час настал, вершина часов!
Рупор, в котором ветер стелет пророчество,
истязая тело жалобами хлыстов.
Вздрогнули корни, все волны напали!
Душа моя, радость, горе, край пустоты.
Думаю, хороню фонари в глухомани.
А ты ответь мне. Кто ты такая? Кто ты!

Здесь я люблю тебя

Здесь я люблю тебя. Пусть это мой завет.
Над темным лесом ветер расправляет стяг,
на бурной воде блуждает лунный свет.
Погожие дни тянут друг друга во мрак.
Распадается сумрак, видения в разных позах,
серебристую чайку закат роняет во тьму.
Порой объявится парус и небо в звёздах,
утром проснусь, так горько быть одному.
Рядом море шумит, кораблик в чёрном распятие.
Вот пристань. Я люблю тебя только здесь.
Я люблю тебя тут и напрасно даль тебя прячет,
даже на этом взморье любовь неустанная есть.
Плывут мои поцелуи на этих шхунах понурых,
спешащих к землям, куда им доплыть невмочь.
Я барахтаюсь среди этих якорей поржавелых.
Причал окутан печалью, когда швартуется ночь.
Жизнь моя изнуренная, в суете бесцельной.
Мне мило то, чего нет, а ты в далёком сне.
Превозмогаю, борюсь с вечерним томлением,
но настигает ночь и она петь начинает мне.
Уже луна сонливо качается,
а звёзды мигая, взгляд возвращают твой,
сосны тихо от ветра шатаются,
стараются петь твое имя хвойной листвой.

Смуглянка

Девочка, смуглым ветром, солнцем сотворена,
свитая в донные травы и живые плоды.
Твой звёздный взор и тело сияют сполна,
в твоих губах сквозит улыбка воды.
Девочка, ветер нас никак не сближает,
тебя от меня отдаляют громоздкие облака.
Юность пчелы в твоём теле смешалась слепая,
с шумом плеска волны и упругостью колоска.
Моё сердце ищет твой голос священный
и весёлое тело, не ведающее стыда.
Смуглый мой мотылёк, нежный и совершенный,
словно хлеб и солнце, мак и вода.

Последние строки любви

Этой ночью грустью наполнились строки.
Чернел небосвод. Даль наполнялась стихами.
Дрожали планеты издавая вселенские вздохи.
Ветер в сумраке пел и ходила песня кругами.
Всю ночь на сердце грусть её колдовала.
Я любил, она любила, мы спали порой.
В похожие ночи она крепко меня обнимала,
столько раз целовались, под этой звездой.
Такой мрак густой, а без неё ещё глубже.
Строки вылетают, ложатся росой на траву,
любовь сберечь не смогли, стало хуже,
небосвод опустел, без неё теперь я живу.
Ну вот и всё. Вдалеке поёт голос чуть слышно.
Душа не согласна, потеряла след,
глаза ищут без устали, чтоб было видно,
сердце стонет, а её уже нет.
Ночь, деревья всё те же белели во мгле,
а мы другие и прежними нам не стать.
Любовь прервалась, так жалко, во сне.
Ветер искал мой слух, о ней рассказать.
Прежде губы мои были с ней,
с голосом, телом, её взглядом мутным.
Я разлюбил, но тоскую сильней,
любовь коротка, но путь будет долгим.
Я обнимал её эту ночь напролёт,
не соглашаясь с потерей своей.
То была последняя боль от неё
и последние строки, посвящённые ей.

Песня отчаянья

Твой лик висел в ночи, словно легкий дурман.
Река впадала в море, болью ил вороша,
а я одинок, как пристань в предрассветный туман.
Собирался в путь, как забытая Богом душа!
В сердце моём оттаяли ледяные гроты.
Видел жалкую свалку, кладбище кораблей в тиши!
В тебе громоздились все сраженья и взлеты,
песни вырывались на крыльях из счастливой души.
Ты вобрала в себя всё и вся, тебе это дали,
словно море и время ушли кораблём на дно!
Радостными были минуты поцелуев печали,
они вдохновляли, как свет маяка в окно.
Жадность лоцмана, ярость ослепшего водолаза,
мутный любовный хмель со мной в глубине.
Туманное детство и сердце на крыльях экстаза,
брошенный следопыт блуждал одиноко на дне!
Я боль обнимал, минуя преграды,
печаль сокрушила, когда я тонул,
обречённый вырваться из полночной осады,
переступил через похоть, убежал от стаи акул.
Я пою о тебе и зову к себе мою прелесть.
Женщина, плоть и оплот, возлюбленная утрата,
она, словно сосуд приютила бескрайнюю нежность,
в забытье величайшем ты, как разбитая чаша.
Одинокие острова обитали во мгле,
там в объятья меня любовь твоя приняла.
Жажда и голод поселились во мне,
жизнь и гибель сражались, ты спасеньем была.
Женщина, как ты меня удержать сумела,
в глубине своего сердца и на кресте твоих рук!
Томление по тебе было страшным предельно,
взвихренным, хмельным и напряжённым, как лук.
Не гаснет пламя поцелуев и ласки рук,
созрели грозди и птицы до сих пор их клюют.
Память зацелованной кожи, искусанных губ,
память тел и голодной страсти заплетенные в жгут.
Бешеное сближенье жадности и надежды,
которые нас сплотили и навек развели.
Нежность робкой воды и муки безбрежные,
нас охраняли касание губ и верность судьбы.
Такой рок судьбы настиг мой парус мечты,
он сорван ветром был и стремился на дно!
Вся боль иссякла, я остался во власти волны,
на жалкой свалке, где всё умиротворено.
Я всё ещё пел, барахтаясь и качаясь,
устоял на одной ноге, как в качку матрос.
Продолжал напевать, на волнах болтаясь,
в бездонном колодце, полного горьких слёз.
Бледный водолаз, обездоленный лучник,
блуждающий следопыт, корабль, идущий на дно!
Пора выбираться из холодной, суровой пучины,
во время которой, нам жить с тобой суждено.
Созрели звёзды над косяком черных птиц.
Шумный морской прибой берег ласкает.
Ты одинок, как пристань в пору ранних зарниц,
лишь тень на твоей ладони медленно исчезает.
Решим все проблемы на свете, уверенно, не спеша.
Пора собираться в путь неуёмная скитальца душа!

Шарль Бодлер
(1821—1867)
Charles Pierre Baudelaire

Вакханалия

Когда облака, закроют небо словно люк,
а душу зажмёт горе со всех сторон,
то такой горизонт накроет всё вокруг,
настанет день, чернее ночи будет он.
Поверхность станет подземельем,
где надежда, как летучая мышь,
будет бить крыльями по стенам,
задевая потолок дырявых крыш.
Если дождь превратится в поток,
а в пространстве наступит крах,
люди будут похожи на пауков,
сплетая паутину в своих мозгах.
Внезапно зазвонят колокола,
окованные небеса начнут сотрясать,
блуждающие в них духи зла,
будут упрямо кричать и стонать.
При этом шуме наступит вакханалия,
память пролистает всё, что мы храним,
преодолевая жестокие страдания,
чёрный флаг взойдёт, где мы грешим.