Buch lesen: «Начало и конец»

Schriftart:

Пролог

Высокие языки пламени, кажется, касаются самого неба, дотрагиваясь до звёзд и сжигая их дотла, озаряя кроваво-рыжим светом окружающие неровную поляну деревья. Они сомкнулись плотным тёмным строем и гневно шуршат листьями, будто недовольны происходящим совсем рядом с ними, столь противоестественным и неправильным. Огонь вздымается от тринадцати костров, образующих между собой неровную пентаграмму с тремя симметричными точками в центре, внутри которой собрались ровно пятьдесят человек. Самые верные культу и самые достойные, они одеты в кристально-белые рясы, лица закрывают маски с узкими отверстиями для глаз, вырезанные из дерева и изображающие различных животных. На их головах возложены венки, а ноги обуты в одинаковые кожаные сандалии. Они поют и пляшут, будто безумные, каждый в своём ритме: кто-то чуть ли не отбивает чечётку, пока другой кружится сам с собой в медленном вальсе, выставив, как подобает, руки вперёд и будто обнимая воздух. По всей поляне раскиданы бутылки, недокуренные косяки, шприцы, выроненные нечаянно пакетики с травкой и кое-чем покрепче. Великий день, великий праздник – даже те, кто обычно был трезвенником, позволил себе стать грешником, осознавая всю его важность и себя его частью.

Те, кто не входит в этот круг, стоят тёмной молчаливой цепочкой за контуром пылающей пентаграммы, наблюдая за происходящим стеклянными глазами, не шевелясь и даже не моргая, будто погружённые в транс. Их тела покрыты лишь короткими серыми набедренными повязками, независимо от того, мужчина это или женщина. Ноги их оголены, босые ступни покорно стоят в колючей траве.

Внезапно ночную тишину разрезает короткий и сильный удар в гонг, звук от которого, затихая, несколько мгновений будто висит над землёй, а отражающееся от деревьев эхо вторит ему множеством голосов. Теперь уже и люди внутри пентаграммы сначала замирают, обернувшись к трём центральных кострам и образуя своими телами кольцо. Они безмолвно наблюдают за кульминацией ритуала. Те же, кто стоял без движения вовне, сильнее вытягивают шеи, напрягают глаза, стараясь рассмотреть, что же происходит там, – но с места не двигаются, помня и чтя правила культа всем сердцем.

– Братья и сёстры! – раздаётся громкий голос из самого центра пентаграммы. Он принадлежит невысокой фигуре, облачённой в ту же белую рясу, что и другие избранные. От остальных человека отличают лишь высокие ветвистые рога, прикреплённые к венку, и маска, сделанная из настоящей кости – черепа оленя. – Настал день, который ознаменует начало и конец, жизнь и смерть! Сегодня истинным праведником и порочной женщиной будет зачато дитя, чьё рождение станет точкой отсчёта апокалипсиса! Но не страшитесь. Ибо мы будем жить вечно. Мир истлевает, его конец близок. И лишь мы способны сделать так, чтобы после своей кончины он не погрузился в вечный мрак, а переродился новым, чистым и прекрасным! Мы – спасители! Те, кому предречено стать богами нового Мира!

Раздался восторженный гул, больше походивший на вой стаи животных. Ведущий пламенную речь приблизился к молодой, совершенно нагой девушке, лежавшей в самом центре на земле. Она в бессознательном состоянии, по подбородку стекает тонкая струйка слюны, а руки и ноги безвольно распростёрты в стороны. Маленькие бугорки её округлой молодой груди направлены к небу. Серая даже в отсвете пламени кожа девушки испещрена следами от уколов в области запястий, локтей, коленок и паха. Она не шевельнулась и не открыла глаз, когда глава культа, распахнув рясу, тем самым оголившись, лёг на неё сверху. И, вжимаясь всем телом, приступил к совокуплению. Даже тогда с губ девушки не сорвалось ни единого звука: ни крика, ни стона.

Толпа молча наблюдала за своим лидером, за тем, как он методично двигался всем телом то назад, то вперёд, не ускоряя и не замедляя темпа. Каждый ощущал в своём сердце ликование – исполнялось то, что было предначертано.

Наконец запыхавшийся глава культа отполз от девушки всё так же на коленях. Вынул из кармана рясы короткий кинжал с изогнутым лезвием, провёл самым кончиком себе по ладони. Когда первые капли крови выступили из раскрывающейся раны, он слизнул их языком и, простерев руки, запрокинул голову к небу. Последователи культа точь-в-точь повторили эти же действия за своим лидером, достав кинжалы и взрезав ладони, и теперь они все стояли на коленях, уперев взгляд куда-то в глубь бескрайнего чёрного неба. Языки пламени продолжали танцевать в ночи, выбрасывая высоко вверх, в само небо, снопы искр.

Девушка в центре поляны открыла глаза и, увидев стоявшую рядом с собой фигуру с витиеватыми рогами и белеющим в отсвете костров черепом оленя, попыталась отползти, дрожа всем телом, и пронзительно закричала, разрывая окружающую действительность. В следующую секунду она затихла, потеряв сознание. А мир вокруг вновь погрузился в гробовую тишину, готовясь к чему-то ужасному, что должно вот-вот произойти, разорвав реальность на мириады лоскутов.

Часть 1. Возвращение домой

Чуть протоптана тропинка,

В нужный час уйду по ней,

Только утренняя дымка

Укрывает свет огней,

Тех, что светят днём и ночью,

Освещают этот путь…

Не задумывайся очень:

Я вернусь когда-нибудь.

Теверовская Е. Г.


Глава 1

Вторник. 5 августа 2014 года

За окнами вагона проносились искрящиеся в лучах полуденного солнца кроны раскидистых деревьев, широкие речушки, озёра разных форм и размеров, полузаброшенные платформы, на которых лишь редкий поезд делает остановку. А этот пролетал мимо, не сбавляя своего мягкого, но быстрого хода. В одном из рядов в одиночестве сидел мужчина тридцати четырёх лет, прижавшись лбом к стеклу и опёршись подбородком о кулак. Он понуро наблюдал за сменяющими друг друга пейзажами. На его лице – небрежная трёхдневная щетина, совершенно никак не сочетающаяся с чистыми и выглаженными бежевыми брюками и белыми, без единого грязного пятнышка, кроссовками. Рядом с мужчиной, прислонённые к соседнему креслу, стояли два грубых деревянных костыля.

Джереми Уилборн – так звали мужчину. Теперь в стране было мало людей, кто бы не знал его имени и фамилии. Особенно среди так называемых «патриотов», готовых всё сделать во имя страны в тот момент, когда они сидят на диване с кружкой пива в правой руке и почёсывают левой выпадающий животик. Многие даже знали его в лицо – спасибо современным источникам информации и бесконечным программам новостей. Он не был известным актёром или певцом, спортсменом или музыкантом. Его вообще сложно было назвать кумиром. Да и известность он получил в один момент, всего лишь полторы недели назад. И известность далеко не положительную.

Тем не менее сейчас Джереми всё это не особенно волновало. Он сидел, будто погрузившись в некий транс. Перед его глазами проплывали одно за одним воспоминания из детства и юношества, перекрывая собой проносящиеся за окнами поезда картины. Давно уже Джереми не был дома, там, куда направлялся теперь, и это пробуждало в нём череду сменявших друг друга будто бы фотокарточек из чьей-то чужой памяти… В те дни его обязательно называли Джереми-младший. Почти все, кроме, пожалуй, сверстников, среди которых у Джереми не было особенно много друзей.

В какой-то момент он начал вспоминать те редкие эпизоды из детства, когда вместе с родителями они неслись вот так же, в поезде, через всю страну на юг, на тёплые песчаные пляжи, которые так любила его мать, Шая Уилборн. Вечно занятой, буквально женатый сначала на работе, а потом уже на матери Джереми-младшего, его отец, Джереми Уилборн, соответственно, старший, на самом деле души не чаял в сыне и жене. Его сын никогда не был обделён родительским теплом и любовью, и всё же они мало времени проводили вместе. Как-никак мистер Уилборн, ещё когда Джереми не было и пяти лет, получил должность мэра городка, в котором они жили тогда и в котором чета Уилборн проживала до сих пор. Бритчендбарн – мало кому известное название сложно произносилось, а писалось ещё сложнее. По виду это было скорее поселение городского типа, состоявшее в основном из частных домишек с небольшими участками. В центре насчитывалось всего лишь с десяток домов, которые пренебрежительно называли бараками ещё в детстве Джереми. И которые обещали снести из-за аварийного состояния, но так и не снесли до самого совершеннолетия Джереми, совпавшего с его отъездом из родительского дома. «Неужели они стоят там до сих пор?» – подумал Джереми, переводя взгляд с проносившихся пейзажей, которые он не замечал, на костыли, лежавшие рядом.

Ему сильно повезло, что поезда уже не те, что были раньше, – не отбивают ритм на стыках рельсов, раскачиваясь из стороны в сторону и гремя словно бы каждым винтиком и болтиком. Конечно, в тех поездах оставалась некая романтика, доступная лишь тем, кто ездил на них ещё в юности – той самой поре жизни каждого человека, когда весь мир вокруг кажется прекраснее, трава зеленее, а небо голубее. И всё же Джереми не мог себе представить, что бы с ним было в поезде из прошлого после последнего перед отправкой, шестичасового допроса, затем ещё пары часов подписывания всеразличных бумаг о негласном «невыезде» из Бритчендбарна… после чего его на машине доставили на перрон прямо за минуту до отправки поезда.

Теперь Джереми чувствовал, как его переполненный организм требует довольно объёмного освобождения. Опёршись руками о ручки сидений, он встал на ноги, после чего подтянул костыли и перекинул на них вес тела. Правое плечо сразу же заныло – там застряла первая пуля, которую ещё долго не доставали, пока Джереми был в плену за границей. Видимо, следуя какой-то извращённой симметрии в сознании судьбы, неподвластной человеку, вторая пуля пробила ему бедренную артерию левой ноги, оставив с обратной стороны бедра ещё одну маленькую, но также довольно ощутимую дырочку. Умереть Джереми не дали, но вот из-за не проведённой вовремя операции по прогнозам врачей он до конца жизни теперь точно будет хромать. Конечно, ему грех жаловаться – по идее в этот самый момент он должен уже довольно долгое время быть вообще мёртв.

Пройдя по широким коридорам меж рядов сидений, опустив голову и стараясь не мотать ей, чтобы не показывать лишний раз пассажирам своё лицо, Джереми зашёл в просторный современный туалет, напичканный всевозможными удобствами, начиная от элементарного пространства и заканчивая сушилкой для рук. Не то что раньше, когда содержимое туалета выплёскивалось на рельсы, а что касается комфорта – было уже замечательно, если из крана тонкой струйкой лилась не только ледяная вода.

Сделав всё необходимое, Джереми, навалившись на костыли, левой рукой потянул дверь туалета, открывая её. Прямо перед ней стояла женщина, держа за руку пухлого раскрасневшегося ребёнка.

– Ма-а-а! Это же этот… Уивболн! Отец говорил, что он бы ему шею сломал, если бы только увидел, помнишь, да? – завопил ребёнок, активно дёргая за руку мать, тут же начавшую исходить красными пятнами, прекрасно сочетаясь цветом лица с сыном.

Ничего не ответив, женщина буквально силой втащила сына в туалет, бросив испуганный взгляд на сделавшего шаг в сторону и теперь стоявшего, опираясь всем телом на костыли, Джереми. Вытерпев эту сцену, Джереми направился к своему посадочному месту. Он пытался заверить себя, что ему плевать, но внутри всё буквально полыхало, заставляя сердце биться громче и чаще. «Почему они думают, что имеют право судить его? Они не были там. Не знают, что там произошло. Они ничего, мать их, не знают. Так какого чёрта?!» Эти мысли не давали Джереми покоя. Он вспомнил её лицо… как она лежала ничком на грязном асфальте, широко раскрытые серые глаза смотрели теперь уже сквозь него. Прежде мягкий взор стал стеклянным и безжизненным. А из уголка рта стекала тонкая струйка крови.

Глава 2

Вторник. 5 августа 2014 года

На землю уже опускались сумерки, когда поезд, плавно затормозив, остановился на нужной Джереми станции. Теперь всего лишь каких-то полтора часа в такси, и – вуаля! – он будет в месте, некогда бывшем ему домом. Домом, в котором он не был вот уже шестнадцать лет – почти что половину своей жизни.

То ли вправду так и было, то ли виной тому паранойя, начавшая развиваться на базе его профессии, но Джереми не покидало чувство, что прохожие то и дело бросают в его сторону взгляды, а идущие навстречу так вообще пристально всматриваются в его лицо. Джереми остановился и несколько раз глубоко вдохнул, стараясь справиться с обуревавшими его эмоциями. Помогало не особо хорошо, но зато он теперь мог сосредоточиться на тех финальных шагах, которые ему нужно предпринять, чтобы добраться до родительского дома.

По привычке Джереми схватился за телефон, но тут же понуро вернул его на место в карман – он успел привыкнуть, что в столице стоило лишь нажать пару кнопок, и машина такси в течение пяти минут приезжала точно к назначенному месту. Разумеется, технологии ещё не дошли до глубинки, да и маловероятно, что в ближайшие пару лет дойдут.

Теперь у Джереми было два варианта: позвонить по одному из телефонов служб такси, по которому милый голос девушки-оператора озвучил бы ему стоимость и оформил заказ. После чего приедет маленькая машина, в лучшем случае рассчитанная на него одного, а в конце поездки стоимость вполне может оказаться существенно выше.

Вторым вариантом было подойти к одному из стоявших вальяжно так называемых бомбил, который, быть может, соизволит отвезти Джереми, если его, таксиста, устроит маршрут. Цена, так же, как и в первом варианте, лишь с небольшой вероятностью не изменилась бы к концу поездки. В любом случае лучшим исходом уже можно считать тот, в котором в конце поездки не изменится конечная точка назначения.

Или он мог поковылять на автобусную станцию, где, судя по расписанию, ближайший автобус ожидается в течение десяти минут. Но хорошо, если он подойдёт хотя бы через час. Обдумав все эти варианты, Джереми всё же решился остановиться на втором, как наиболее быстром по своему исполнению. Да и, в конце концов, он был почти полностью уверен, что даже заломленная втридорога цена за поездку не перебьёт обычную стоимость такси за пару кварталов в столице.

Применив для выбора таксиста свои вполне неплохо развитые навыки психологического анализа, Джереми теперь ехал на заднем сиденье трясущейся на каждой колдобине старенькой «тойоты», по диагонали от молчаливого водителя, не проронившего ни слова с тех пор, как повернул ключ зажигания. Это полностью устраивало Джереми, точь-в-точь как в поезде уткнувшегося взглядом в окошко машины. Его всё сильнее охватывало уныние. А чахлые деревья, обступившие дорогу, в потёмках смотрелись ещё более неприглядно и лишь добавляли тоски. Буквально каждое третье дерево стояло без листьев, будто опустив к земле свои мёртвые руки-ветки, а со стволов огромными кусками опадала кора.

Джереми любил большие города – гулять по улочкам, заворачивать, только лишь захочется, в уютные кафе, чувствовать, что вокруг множество людей, которым до тебя нет никакого дела. Поэтому вид деревьев, умирающих от охватывающей их червоточины, удручал его. А ещё сильнее – то, что никто ничего не пытался с этим поделать. И без того являющийся той ещё помойной ямой Бритчендбарн, имеющий в списке лишь две достопримечательности: болота и как раз леса, – катился лишь дальше в пропасть, теряя с каждым годом второе и обрастая взамен непроходимыми и неприглядными топями.

Джереми казалось, что он прикрыл глаза лишь на мгновение, но, когда он почувствовал, что его довольно грубо дёргают за плечо, резко встрепенулся и вскочил бы, если бы не врезавшееся в колени ног переднее пассажирское сиденье.

– Приехали, – коротко сказал таксист, возвращаясь на водительское место.

Передав водителю оговоренную сумму и, к своему удивлению, не получив требования доплатить, накинув свой небольшой рюкзачок на левое плечо, Джереми выкарабкался из машины. Из-за внезапно возникшей судороги в левой ноге он чуть не вывалился прямо на мокрую после очередного дождя, полную грязи вперемешку с глиной обочину.

Когда машина такси исчезла за поворотом, Джереми остался стоять в полном одиночестве на тёмной, едва освещаемой несколькими фонарями улице, опёршись на костыли, напротив небольшого двухэтажного кирпичного домика, покрашенного в светло-серый цвет. Мансардная крыша покрыта красной керамической черепицей и вместе с витиеватым чёрным кованым забором является одним из немногих излишеств, которые позволял себе отец Джереми, – обычно он старался не подчёркивать свой статус и не выпячивать на всеобщее обозрение своё состояние. Джереми подошёл вплотную к калитке и, закрыв глаза и сделав три глубоких вдоха и выдоха, наконец нажал на кнопку звонка.

– Что же ты не предупредил? Мы бы съездили за тобой на станцию. А то ты с костылями же ещё этими… по дороге бы чего-нибудь вкусного купили, а то дома мало еды – нам-то зачем, просто лишнее, двоим старикам… – щебетала Шая Уилборн, суетясь вокруг сына, пока они пересекали вымощенную гравием дорожку к крыльцу.

Участок, под стать дому, был не очень большим – всего лишь в районе двух десятых акра. По стене, поднимаясь с опор крыльца до самой мансарды, вился плющ. Сбоку и, как был уверен Джереми, за домом простиралась совсем коротко и аккуратно подстриженная лужайка. Не было ни грядок, ни теплиц – лишь высаженные вдоль забора яблони, на ветках которых в свете садовых фонариков, вкопанных в землю, виднелись недозрелые яблоки. Джереми с удивлением для себя осознавал, что за столько лет здесь не поменялось почти ничего. Будто дом вместе с участком просто-напросто перенесли из прошлого, чтобы года ничего не изменили во внешнем облике этого кусочка детства Джереми. Теперь лишь ноющая боль в ранах, а также постаревшее лицо матери, на котором появились морщины, напоминали Джереми, что ему уже тридцать четыре, а не десять или шестнадцать лет. Одним словом, он чувствовал, будто окунулся в прошлое. И это зудящее ощущение ему абсолютно не нравилось.

– Это же мой сын! – откуда-то из глубины дома уверенной и быстрой походкой по длинному коридору навстречу жене с сыном шёл отец Джереми. Одет он был так же, как и его жена, в ночную пижаму, на ногах – глубокие мягкие тапочки синего цвета в виде чего-то среднего между кошкой и мышью. – А так ведь и не сказал бы, вот честно. Взрослый мужчина стоит в коридоре моего дома, совсем не тот подросток, которому я помогал грузить вещи в машину уже… сколько? Шестнадцать лет прошло ведь, да? Ну, время летит, а!

Они обнялись, хоть Джереми и не любил таких проявлений эмоций. Да и сам он не слишком чувствовал радость – скорее какой-то стыд за то, что, будто побитый и израненный пёс, приковылял к родителям под защиту, после того, как вдобавок ещё и опозорил их фамилию на всю страну. Ему было бы намного легче, если бы мать и отец встретили его холодными многозначительными взглядами, а затем делали бы вид, что в их доме нет никакого вернувшегося домой сына, да и вообще всячески показывали бы, что у них нет сына и никогда не было. Но ведь они были по-настоящему рады ему… В это время мать Джереми скрылась за дверью одной из комнат, сославшись на то, что ей нужно приодеться, ведь открыть калитку сыну она выбежала в ночной пижаме, не тратя ни секунды на переодевания.

– Ты как, голодный с дороги? Или спать больше хочешь? – заботливо спросил отец, похлопав Джереми по плечу.

– Скоро полночь, вы, наверное, уже ложились спать…

– Ну-у, мы с твоей матерью ещё люди молодые, – он подмигнул ему и довольно улыбнулся. – А после да, собирались. Но это было до того, как мы узнали, что у самой калитки стоит собственной персоной наш сын. Ты бы предупредил, мы бы за тобой съездили.

– Не хотел волновать вас лишний раз, – ответил Джереми, отводя глаза в сторону.

– Ну, парень! Сам понимаешь, в последнее время по поводу тебя было из-за чего поволноваться и уж точно посильнее, чем просто от звонка: «Я еду к вам». В любом случае выбора у нас нет – пока Шая не накормит тебя, спать мы уже не ляжем. Потому пойдём на кухню, что ли. Быстрее начнём – быстрее закончим, правильно говорю?

Он вновь подмигнул сыну и направился в сторону кухни, щёлкая по пути выключателями ламп. Те вмиг зажглись, освещая кухню, также немало знакомую Джереми. Овальной формы стол, сделанный из дуба и столь громоздкий, что за ним могли бы поместиться как минимум шесть человек, хотя всегда завтракали, обедали и ужинали максимум трое. Те же три стула, кухонный гарнитур, также из дуба, та же электрическая плита. Он не узнавал лишь холодильник с серым отливом и небольшой сенсорной панелью.

Облокотив костыли о край стола, Джереми плюхнулся на один из стульев, сцепив руки на коленях. В тот же момент на кухню, будто вихрь, залетела мать и принялась суетиться, ловко оперируя тарелками, кастрюлями и всем, что подворачивалось под руку. Отец попросил Джереми поделиться с ними хоть чем-нибудь – помимо короткого звонка ровно три недели назад, во время которого Джереми сказал лишь, что он жив и почти в порядке, вести они получали от сына довольно-таки редко. Ведь до всех этих событий Джереми звонил аж с год назад – сообщить, что возможность позвонить ещё раз появится у него нескоро. В подробности, разумеется, он не вдавался, так как не имел права делать этого. Теперь же, когда вся страна знала о профессии Джереми, его родители хотели услышать всё от него самого, а не через призму «читающих лишь с листочка продажных ртов», как называл телевизионщиков отец.

И Джереми принялся рассказывать, хоть и без многих подробностей: довольно сухо и, по сути, повторяя лишь то, что говорили те самые «продажные рты». Тем не менее он и от родителей сохранил в секрете то, что никто на свете, кроме него, не должен был знать, иначе это могло вполне стоить Джереми если не жизни, то как минимум свободы.